КИФ-5 «Благотворительный». Том 2 «Юношеский»

Валерия Трофимова-Рихтер
«Пункт назначения – Земля»

1. Достижение

Я не верил до тех пор, пока сам не увидел это.

Достижение науки, громадный скачок в квантовой физике. Великолепие учёной мысли.

Космический корабль, растворившийся на глазах.

Формирование стабильного пространственного туннеля перенесло межзвёздные полёты из мира научной фантастики в реальность… То, что ещё несколько лет назад мы считали недосягаемым, иллюзорным футуризмом!

Народ нашего государства застыл перед экранами. Охнула толпа, ликующе всматриваясь в громадный подвижный монитор на площади Победы. Скептики скривились перед домашними телеэкранами, не решаясь переключить «Вести» на муторные обзоры по киберспорту.

Я наблюдал эту картину из выпуклых сферических окон Центрального Здания Науки. Стальной корпус корабля блеснул в предрассветном розоватом небе и исчез. А на всех экранах моего кабинета включилась прямая трансляция полёта – такая, как она есть. С радостными выкриками и матерками-междометиями членов экипажа… Капитан м-м-м-м, впрочем, неважно кто, верещал от радости, как ребёнок.

У них получилось.

Значит, получилось и у нас.

Наша общая победа в эпоху гонки вооружений.

Ручка от кофейной кружки скользила в руках, вспотевших от радостного возбуждения. Мой кабинет никогда не казался мне настолько светлым, просторным – и, в то же время, уютным. Меня больше не раздражало мерцание интерактивной доски и давящий гул блоков. Даже пыль, слоями осевшая на технике, казалась привлекательной в лучах нового дня…

Новой эры для нашего народа.

2. Явление

Я отхлебнул холодного кофе, чуть не выплеснув на чистенький пиджак остатки гущи. Даже её очертания напоминали мне формы космического корабля.

Телевидение продолжало галдеть о достижении, пока я наслаждался особенным утром.

Идиллия продолжалась до тех пор, пока разом не погасли экраны.

По моим мониторам, большим и малым, пошли помехи. Экраны рябили, фыркали и плевались, словно завидуя нашим успехам.

Прошло несколько секунд прежде, чем они загорелись снова. А на молочно-голубом небе появились очертания чёрной точки, которая становилась всё больше и больше…

Огромный чёрный корабль овальной формы, тёмной тучей завис над площадью Победы близ здания Корпорации. На неоднородной чёрной поверхности подрагивала серебристая рябь – похожая на помехи экранов в моём кабинете.

Такого совершенного гиганта вживую я видел первый раз в жизни. Только подумать – больше нашей главной площади! Наверняка в нём может уместиться более тысячи членов экипажа… Похожие звездолёты доводилось встречать лишь на страницах фантастических книг, и – жалкое его подобие в многочисленных чертежах учёных умов Корпорации.

Слишком много событий за один день.

Слишком много открытий даже для учёного.

Неужели, на наши земли прибыла более могущественная цивилизация, способная одним появлением разрешить исход затяжной войны?…

Возможно, ни от нас, ни от нашей планеты – скоро, ничего не останется.

Мы совершили скачок в науке, вторглись в межзвёздное пространство – тем самым, обрекая свой народ на гибель.

Вторжение всегда пагубно влияло на слабые народы.

Наше общество, в таком случае – не первое и не последнее.

3. Прибытие

Я не смог просто наблюдать это явление с высоты своего кабинета. Больше он не казался мне таким солнечным и привлекательным. Полукруглые серые стены давили, гул блоков стал просто невыносим. В ушах стоял звон стекла – дикое дребезжание после прибытия инопланетного корабля.

Я выбежал на улицу за правдой и глотком свежего воздуха.

Благо, скоростных лифтов у нас достаточно на стоэтажное здание.

Кто-то спустился раньше меня. Кто-то, как и я, прошёл через толчею и чуть не задохнулся в битком набитом лифте.

Сочетание самых разных несочетаемых духов вперемешку с потом навеяло дурноту.

Я стоял на свежем воздухе, глубоко дышал и наблюдал, как сотрудники жались к друг другу, испуганно глядя на звездолёт. Вблизи мне удалось хорошенько его рассмотреть.

Безупречно-чёрный, корпус из неизвестного нам материала, витиеватые надписи на борту…

На передней части корпуса возникло синеватое свечение в виде прямых линий. Они образовали собой прямоугольник, который растворился в воздухе.

Из тёмной прямоугольной пасти корабля показалось существо в чёрном, плотно облегающим тело костюме – под цвет самого агрегата. Вдвое выше меня ростом, такое же двуногое и двурукое, оно плавно ступало по воздуху, игнорируя привычные нам законы физики.

4. Предложение

Оно опустилось на середину площади перед гранитным обелиском атома. Толпа отступила, образовав кольцо.

Я перевёл взгляд с чёрного зеркального шлема пришельца на волнующиеся массы. Неподалёку от меня застыл глава Корпорации, седовласый и сухощавый. Он даже не успел протереть очки и навести лоск перед выходом на публику – настолько его потрясло вторжение.

Оно потрясло всех…

Пришелец, наконец, снял шлем. Под ним оказалось лицо! Тонкие светлые брови, глубоко посаженные серые глаза, прямой тонкий нос и слегка впалые щёки… Слишком светлый, но… он подобен нам, кто бы мог подумать!..

Неизвестный коснулся запястья, и костюм сполз с него, скатавшись в чёрный шарик. Он легко уместился в ладони. Под костюмом пришелец носил обычную одежду, похожую на нашу. Порядком потёртые джинсы цвета индиго, такого же цвета рубашка…

Сам он оказался совсем худым, с кожей гораздо бледнее, чем у нас.

Толпа охнула.

– Приветствую вас, будущие коллеги! Не беспокойтесь, это всего лишь, защитный костюм, кхм-хм… Изготовленный по особой технологии… По ней сделан и корабль, на котором я прибыл к вам.

Он говорил приятным, но сильным баритоном, и что самое удивительное – на НАШЕМ языке!

– Мы давно наблюдали за вами, – продолжал он, окинув взглядом толпу. – Сегодня вы совершили прорыв, покорив межзвёздное пространство. Я – посол нашей планеты. Мы готовы сотрудничать с вами.

Народ перевёл взгляд с пришельца на главу Корпорации. Тот, почувствовав на себе взгляды, почесал плешивую голову и, пошатываясь, направился к неизвестному.

Пришелец протянул ему руку – совсем такую же, как и у нас, только бледно-жёлтую.

Наш главный учёный неуверенно ответил на приветствие. Пот выступил на его морщинистом лбе, руки тряслись.

Я набрался смелости и подошёл ближе. Сцена палеоконтакта хорошо просматривалась с этой позиции. Сейчас я заметил, что уши у пришельца отличаются от наших.

– Ваш народ страдает от войн, – он смотрел на главу Корпорации. – Поверьте, и мы через это прошли. Сейчас, у нас правит не просто научная мысль, – он снова обнял взглядом толпу и поднял указательный палец. – Но, мир. Мы давно развиваем и обучаем другие цивилизации. Мы – за мир без болезней и развитие во всём межзвёздном пространстве.

– М-мы… можем это обсудить, – наконец выдавил из себя глава Корпорации.

5. Будущее

Я видел своими глазами, как народ исцелялся. Как вырастали конечности, потерянные на войне. Как слепцы плакали, впервые видя – а не чувствуя – яркий свет разных солнц. Как враждующие стороны пожимали друг другу руки и подписывали мирное соглашение. Как больные раком поднимались с предсмертного ложа и обнимали родных, которые мысленно их давно похоронили. Как реки стали прозрачными, как слеза, а в морях – больше рыб. Как перестали гореть леса… Как выжженные земли превращались в плодородные поля, и голод прекращался в засушливых уголках планеты.

Я увидел мир таким, каким он должен быть.

Я наблюдал за удивительными переплетениями космических узоров из огромного окна чёрного звездолёта. Яркие вспышки на маленьких звёздах, туманности, похожие на причудливые разноцветные облака, проносились перед моими глазами.

Никогда я не был так счастлив.

И, до сих пор не верил, что мы, остроухие, наконец-то обрели инопланетных союзников!

Спустя много лет, я пишу это, находясь на борту звездолёта «Гагарин». Пришельцы сказали, что так звали их первого космонавта.

Мы держим курс на их родную планету – Планету Земля.

Виктория Рубцова
«Зимняя радуга»

Лизе нездоровилось уже вторую неделю. И казалось ей, будто лежит она целую вечность. Как спящая красавица, только болеющая. Даже в школу хотелось, хоть учиться девочка и не особо любила. Но всё лучше, чем валяться в кровати под капельницами, принимать лекарства и сидеть на дурацкой гипоаллергенной диете. А ведь ещё пара дней – и зимние каникулы! Неужели она так и проведёт их в сплошных лишениях?

Лизка, конечно, сама виновата: не удержалась, слопала почти залпом целый пакет ядовито-оранжевых шипучек, купленных в магазине на сэкономленные в школьной столовой деньги. Конфетки эти тоже хороши: должны были быть апельсиновыми, а оказались гольной химией.

* * *

Мама пекла на кухне блины, когда услышала дочкины завывания. Войдя в комнату Лизы, она увидела рыдающую над складным зеркальцем дочь.

– Что случилось, Лизи? – спросила перепуганная мать.

– Я… уро-о-одина! – истошно протянула Лиза.

– Что за чушь? – обеспокоенная женщина подошла к дочке и погладила её по волосам.

Лиза мотнула головой, отстраняясь от материнской ласки, и отлепила зарёванную мордашку от зеркала:

– Сама посмотри-и-и… – всхлипывая, процедила она.

Анна Петровна невольно ахнула, увидев обезображенное лицо дочки. Верхняя губа и правый глаз Лизы распухли и обрели рыхлый, асимметричный красноватый контур. Веко грузно ложилось на зрачок, некрасиво, как попало выворачивая ресницы, а губа словно тянулась к кончику носа, так и норовя поздороваться с ним. Налицо – в прямом и переносном смыслах – ангионевротический отёк, он же отёк Квинке.

– Ох, горе ты моё. Чего же ты наелась? – всплеснула руками мама, щупая карманы фартука в поисках телефона.

– Леденцо-о-ов… – хныкала Лиза. – Я теперь навсегда так-а-ая?

– Не плачь, так только хуже будет. Нельзя плакать, иначе отёк перейдёт на горло и помешает дыханию, – наспех говорила мать, набирая номер скорой.

Анна Петровна, к слову, и сама была врачом, но нужных препаратов и приборов дома не было, а у Лизы с рождения слабое сердце. Такая острая воспалительная реакция могла для неё плохо кончиться, поэтому перепуганная как мать и спокойная как медик Анна Петровна оперативно вызвала коллег.

Плач Лизы тем временем превратился в настоящую истерику: девочка смотрела на своё отражение и голосила, не обращая внимания на увещевания матери. В какой-то момент она начала отрывисто втягивать ртом воздух. Анна Петровна поняла, что «запахло» стенозом гортани. А слёзы только усугубляли дело, усиливая характерное для Квинке обезвоживание.

– Лишь бы не дошло до рвоты, – просила небесные силы Анна Петровна, встречая приехавшую, наконец, медбригаду: тринадцать напряжённых минут показались ей часом.

* * *

В больнице Лиза провела всего сутки. Её обследовали, взяли обязательные анализы, поставили системы… Отёк слизистой горла уменьшился, и мама, немного успокоившись и закупив всё необходимое, решила лечить дочку дома. «Вот тебе и отпуск…» – думала она, устраивая Лизу на кровати и подключая капельницы.

– Мам, так это навсегда? – осипшим голосом спросила Лиза.

– Лежи спокойно, – строго сказала Анна Петровна, а после ласково добавила: – Не сбегут твои принцы, не бойся. Скоро будешь как новенькая.

И Лиза лежала, ещё несколько дней ощущая неприятную тяжесть и неуправляемость губы и века. Мучилась от систем, диеты и одного противного осложнения, из-за которого и приходилось прозябать в кровати. Но больше всего – от скуки.

* * *

На второй день каникул в дверь позвонили. Анна Петровна мельком посмотрела в глазок и, чему-то улыбнувшись, открыла дверь. На пороге стоял раскрасневшийся Витька, дочкин одноклассник. Объёмный пуховик делал и без того пухлого мальчика совсем тучным. За спиной он неумело прятал слегка намокший бумажный цветок.

– Здравствуйте! Я это… – замялся школьник, – зашёл узнать, как там Лиза. Я по поручению Ольги Ивановны, – сказал Витька, ещё больше покраснев.

– Заходи, Витя, составишь ей компанию, она не заразна.

Анна Петровна подождала, пока пятиклассник снимет тяжёлую зимнюю «амуницию», и проводила мальчика в белоснежной выглаженной рубашке в комнату Лизы.

– К тебе посетитель, – сказала она, загадочно улыбаясь. Анна Петровна только что говорила по телефону с Ольгой Ивановной, классным руководителем, и понимала, что Витька приврал насчёт поручения.

Увидев Витьку, девочка нахмурилась. «И чего он припёрся, – думала она. – Лучше бы из девчонок кто заглянул. Или Игорь», – мечтала Лиза. Витю она недолюбливала. Во всяком случае, ей так казалось, ведь все дразнили его толстяком, а с такими мало кто дружит. Но не выгонять же его, хоть новости расскажет.

– Привет, – робко сказал Витя, протягивая Лизе тюльпан-оригами.

– Садись рассказывай! – нетерпеливо приказала девочка. – Это на стол положи, – небрежно указала она на цветок.

Когда Витя уходил, он обернулся и неожиданно даже для самого себя спросил:

– Что ты больше всего любишь?

Лиза недовольно фыркнула, но, недолго подумав, ответила:

– Радугу.

– Будет тебе радуга, – брякнул Витька.

Лиза скривилась:

– Дурак ты! Радуги зимой не бывает.

– У тебя будет! – уверенно сказал мальчик.

– Мне и так грустно, а ты издеваешься, – обиделась девочка и зло добавила: – Уходи!

Дверь за Витькой захлопнулась. А Лиза опять расплакалась: ей стало так горько от своего состояния, и от того, что над ней прикалывался этот Андреев – практически изгой, над которым подшучивала вся школа, кроме худого длинного Серёжки, его друга.

* * *

Яркое зимнее солнце буйными лучами врывалось в спальню Лизы через большое окно: так спроектировал и построил дом дедушка, он очень любил, чтобы в комнатах было светло.

Что-то сегодня было не так. Лиза посмотрела по сторонам и раскрыла от удивления рот: на кровати у её ног простиралась самая настоящая радуга, кривой её отсвет. Девочка перевела взгляд на улицу и не поверила глазам: оттуда на неё приветливо смотрело обещанное Витькой чудо. Радуга холодно сверкала, переливалась всеми цветами. Красная сосулька соединялась с оранжевой, потом шла жёлтая, строенные зелёная, голубая и синяя. Завершала картину самая длинная – фиолетовая.

– Как красиво! – любовалась девочка, чуть ли не хлопая в ладоши.

Впервые за дни болезни она широко улыбалась: зачем ей какие-то принцы, если в её жизни появился настоящий рыцарь?!

– Я смотрю, тебе лучше! – радовалась вошедшая в комнату с завтраком мама.

– Мне сегодня очень хорошо! – почти пропела Лизи.

А где-то в пятиэтажном доме, каких в большой деревне было всего шесть, разувался довольный Витька: ранним утром он совершил свой первый подвиг. Ради прекрасной принцессы, которая, спустя годы, станет его женой.

В прихожке под отцовской стремянкой образовалась маленькая подкрашенная лужица. Талый снег, с которым соприкоснулась кисточка, растёкся и смешался с фиолетовыми «вéнками». Счастливый Витька побежал в ванную за тряпкой, пока ему не влетело от мамы.

Виктория Рубцова
«(Не)Любовь»

Большой зал провинциальной консерватории разразился аплодисментами, когда очаровательное юное дарование перестало извлекать из чёрно-белого полотна рояля магические звуки классики. Люба плавно положила руки на колени и, чуть заметно покачиваясь, дождалась, пока конферансье объявит следующий номер.

– «Лунная соната», Бетховен. Исполняет ученица средней музыкальной школы номер пять Любовь Алексеева.

Аплодисменты проводили пожилую, элегантно одетую даму в закулисье и стихли, предвкушая новое соитие с прекрасным.

Люба снова коснулась гладких клавиш, и музыка тягуче растеклась по залу, впутывая слушателей в плотную нотную паутину. Ценители искусства были заворожены, влюблены в мастерство исполнительницы, и только лишь Пётр Авдеев сидел здесь не из-за музыки, а для того, чтобы стать ближе к девочке, в которую был безответно влюблён с седьмого класса. Впрочем, как знать, безответно ли, если своих чувств предмету обожания ты никогда не раскрывал?

– Вот сегодня и откроюсь, – сжимая кулаки, твердил Петя. В кулаках билась о пальцы заключённая в клетку воля. Она томилась в заточении уже не впервые, но так и не была ни разу пущена в действие. В итоге Петя страдал оттого, что не решался открыть Любе свои чувства, сох от любви и боялся услышать её ответ.

«Сегодня, после концерта. Сегодня… – убеждал он сам себя. – Я больше так не могу».

Шквал бьющих друг друга ладоней прервал его мысли и поколебал решимость. Пётр видел, как Люба оставила инструмент в молчаливом одиночестве, откланялась публике и уступила место конферансье, скрывшись за сценой.

– Пора! Сейчас всё прояснится! – стучало сердце парня, второпях покидающего концертный зал, пока объявляли следующего участника.

– Сейчас?! – паниковал всегда надеющийся на более подходящий момент мозг.

Дождавшись любимую у резных ворот консерватории, Петя всё же решился подойти.

– Привет, Люб! Ты отлично выступила. Как только тебе удаётся так играть.

– Привет, спасибо. Семь лет музыкалки не прошли даром. Не думала, что благотворительный концерт будет интересен кому-то из класса. Особенно… – девушка немного замялась, – тебе.

– Это почему же? Не похоже, чтобы я музыку любил?

– Да нет… Но чтобы классическую. Ты, кажется, рэп слушаешь.

– Ну, так это для души, – улыбнулся Пётр.

– А классика для чего? – удивилась Люба.

Парень понял, что поторопился с ответом. Он не хотел врать ей: классика не вызывала в нём ничего, кроме зевоты. Люба ожидающе смотрела на него большими васильковыми глазами: разве их можно обмануть? И Петя решился:

– Люба, я не люблю классику, я люблю тебя! Давай встречаться?

Сейчас удивлёнными выглядели и брови девушки, сложившиеся в две улетающие галочки.

– Ты разве не знаешь? Я же уезжаю в пятницу. Ольга Викторовна вчера объявляла всем.

– Я прогулял литру. Не до Толстых было. Ну ты же вернёшься, я подожду.

– Я насовсем. У меня контракт, о котором я и мечтать не могла. Я продолжу учёбу в Зальцбурге, буду выступать там, где творил Моцарт! – взахлёб рассказывала она.

Пётр снова сжал кулаки, на виски обрушились кувалды её слов:

– А как же я? О наших чувствах ты подумала?

– Ты прости, но я не люблю тебя.

Наковальня придавила парня окончательно: всё-таки не любит…

– Ты просто не знала, не была готова к моему признанию. Я не решался. Но теперь буду за тебя бороться.

Люба невпопад засмеялась:

– С кем? С Шубертом?

– Так ты любишь другого? Он тебя в этой твоей Германии ждёт?

– В Австрии. Я люблю музыку. Только её.

* * *

Люба пришла в себя в больничной палате. Очень хотелось пить, всё тело ныло, голова кружилась и, казалось, была влажной. Девушка с трудом разлепила ссохшиеся губы и простонала:

– Воды…

Справа что-то мерзко запищало. В палату вошли двое.

– А, наша счастливица очнулась. Теперь с тобой всё будет хорошо, – пообещал врач. – В рубашке родилась!

– Эдуард Семёнович, у неё рана кровит опять. Перевяжу, посмотрите?

– Ничего, подлатаем, – ответил мужчина медсестре и снова переключился на пациентку: – Как самочувствие? Обезболить тебя?

– Воды… – повторила Люба.

– Пока нельзя, сейчас Зиночка тебе губки смочит. Ты что-нибудь помнишь?

Разговор с Петей. Аэропорт. Самолёт. Падение. Неужели жива?

– Сильно меня? – еле слышно, стараясь поймать губами влажный ватный тампон, спросила Люба.

– Учитывая высоту, с которой вы падали, нам нужно крылья искать. Или парашютиста, что до земли тебя подбросил, – пытался шутить врач. – Ну, есть переломы, пару разрывов мы заштопали, на голове вот ссадина кровит. Главное, позвоночник цел, скоро бегать будешь!

Зиночка, уже перебинтовавшая рану, аккуратно клала под голову пережившей авиакатастрофу пациентки чистую подушку.

– Эдуард Семёнович говорит, что уйдёшь от нас как новенькая. Тебе иностранцы и протез самый лучший уже оплатили.

Врач шикнул, Зиночка ойкнула и прикрыла ладонью в перчатке рот. На лице Любы отпечаталась гримаса ужаса, пульс резко запрыгал:

– Какой протез?

– Успокойся, нельзя нервничать, руку не смогли спасти. Левую. Только кисть.

Люба забылась. Всё потемнело.

* * *

В пенсии по инвалидности Любе отказали: слишком хорош был бионический нейропротез, почти во всех мелочах заменяющий девушке обычную руку. В России Люба вполне припеваючи могла жить на выплаты по страховке, австрийцы не скупились, хотя контракт был аннулирован: калеке не место на большой сцене.

Все вокруг только и говорили о её чудесном спасении. Но никто и не подозревал, что Любовь умирала теперь каждый раз, когда садилась за рояль. Протез стучал и срывался, сильно уступал в скорости правой руке, не справлялся с легато, не чувствовал холодной гладкости клавиш. Люба плакала, швыряла ноты. Успокаивалась и начинала сначала. Пыталась сделать механическое живым чередой репетиций. Снова и снова. Не получалось.

В моменты отчаяния она становилась затворницей, не хотела никого видеть и слышать. Тогда Пётр долбил в её дверь безудержно громко, грозился сломать. Он боялся, что она больше никогда её не откроет. В другие дни он приходил с цветами и конфетами, мотивирующими фильмами и книгами, обещал что-нибудь придумать.

И думал. Нашёл хорошего компьютерщика, но тот лишь смог сделать «руку» нескользкой и более быстрой. Люба радовалась, а потом снова тонула в депрессии. Ей хотелось чувствовать клавиши, как раньше, ласкать их тонкими пальцами и ощущать взаимность.

– Я что-нибудь придумаю, – снова обещал Пётр.

– Зачем? Я всё равно не люблю тебя.

– Затем, что ты любишь музыку.

Используя старые связи отца, отставного полковника, Пётр вышел на военного хирурга «с руками от Бога», как говорили многие. Не сразу, но он вписался в эксперимент, в который слабо верил. Опыты с протезом не давали желаемого результата, поэтому спустя год собранные энтузиазмом Петра учёные, врачи и программисты стали работать над другим изобретением – кинестетической перчаткой.

* * *

– Открой, мы это сделали!

– Уходи, я больше ничего не хочу, – кричала Люба, зная, что он не уйдёт.

– Ты будешь чувствовать их, понимаешь?! Открывай, я не один, и нам для патента нужно описать результат!

* * *

В огромном концертном зале Зальцбурга в лучах софитов блистала прехорошенькая пианистка: распущенные каштановые волосы прикрывали голую спину, синее искрящееся платье со шлейфом врастало в начищенный паркет. Её руки обтягивали чёрные перчатки до локтей, с открытыми подушечками пальцев, левая перчатка периодически мерцала крошечными огоньками.

С каждым прикосновением к клавишам Любовь покоряла всё больше растроганных музыкой сердец. Ей пророчили грандиозное будущее, умопомрачительный успех, который сейчас совершенно не волновал её. Она наслаждалась слиянием с инструментом, той полной, отчётливой гаммой ощущений, без которой не смогла бы жить.

Любовь источала любовь, и он был пленён ею: единственный, кто посещал каждое выступление совсем не ради музыки.