КИФ-6. «Современная война». Сборник рассказов

Екатерина Мельник
«Последнее поколение»

Белобрысый мальчуган сидел на крыше супермаркета и потягивал сигарету. С виду ему можно было дать лет девять-десять, не больше. Его ножки в грязноватых кроссовках некогда существовавшей фирмы «Найк» флегматично свисали с металлического пласта и легонько стукались об оранжевый торец. Жизнь мальчишки, как ни странно, не была преисполнена теми атрибутами, – вроде невнимания в семье или проблемных родителей – которые могут побудить ребенка курить в столь раннем возрасте. Впрочем, наверное, ему хотелось привлечь чье-нибудь внимание, иначе все не выглядело бы столь провокативно. Но это было скорее шутки ради, чтобы удивить и повеселить любопытного прохожего. Все-таки жизнь стала заметно серее в последнее время. Даже к самым невзрачным детям было приковано сумасшедшее внимание. В мире всегда так: что в дефиците, то непременно растет в цене.

Недалеко на площадке играло двое детей, они часто приходили туда. Те тоже выглядели лет на девять-десять. А еще рядом с ними всегда кружились две мамы, которые не спускали с чад глаз. Мальчуган как-то пробовал играть с ребятами, но ему быстро стало скучно – не было в них духа первооткрывателей, здорового детского любопытства. Были лишь опасливые взгляды в сторону мам при малейшем риске набить шишку. Мамы, к слову, явно дружили между собой. Что и понятно – общая радость, как и общие страхи, всегда сближают. Можно ли было назвать происходящее войной? Пожалуй. Войной за самый ценный ресурс на свете. Потерять право растить ребенка стало главным страхом практически всех родителей. В чем была причина почти что исчезнувшей рождаемости, до конца не знал никто. Ученые списали это на какую-то пищевую добавку, которой люди травили себя несколько поколений. Особо недоверчивые подозревали всемирный заговор. Мол, нескольким влиятельным людям захотелось вот так жестоко избавиться от проблемы перенаселения и дефицита ресурсов.

В каждую семью регулярно наведывались органы опеки – и не дай бог в доме обнаружат алкоголь, ребенок окажется чем-то недоволен или будет болеть чаще раза за месяц. От матерей требовалось оставить работу и посвящать все свое время воспитанию чада. Поначалу родившим женщинам разрешалось работать удаленно, хотя и на это цокали языком. Но потом им запретили любые виды профессиональной деятельности. Ах да, к списку потенциальных угроз можно было также отнести бдительных соседей, которые могли оформить анонимный донос, если стали свидетелями семейной ссоры или повышенного тона на ребенка. Это были те же самые соседи, которые еще несколько лет назад болтали друг с другом на улице, любезно одалживали бытовые мелочи и ходили в гости, но которым зачастую не довелось иметь своих детей. Теперь люди разучились доверять друг другу и привыкли в каждом прохожем видеть подвох. А еще вкрай зациклились на детях.

В каких-то аспектах жизнь ребенка была по-настоящему прикольной. Запуганные родители разрешали им любые прихоти, откладывали все свои дела и забывали об усталости, чтобы сводить чад в аквапарк, зоопарк или на аттракционы. Еще последние навсегда заручились разрешением приглашать друзей на ночевки в любые дни, а также помощью в домашних заданиях – вплоть до полного спихивания его на родителей. Кому как позволяла совесть. Дети не знали страха перед наказаниями или руганью и могли по щелчку пальцев обзавестись любой безделушкой практически любого ценового диапазона. Это уже не говоря о том, как бережно к ним относились учителя в школах. Ведь потеря работы для последних была не пустой угрозой. Но дети настолько привыкли к обожанию и вседозволенности, что вряд ли ценили эти блага. Мальчугану было тошно от них. Когда он видел особо капризных экземпляров, то каждый раз говорил себе, что своих детей однажды вырастит по-другому. Почему-то белобрысый был уверен, что они у него будут. Однако кое-что детскую жизнь все-таки омрачало.

Не секрет, что дети иногда пропадали. Порой такое происходило прямо на глазах у зазевавшихся родителей. Мальчугана и самого пытались несколько раз похитить, но все обошлось. Некоторым семьям повезло меньше. Теперь родители сопровождали своих детей всюду вплоть до пятнадцати лет. К этому возрасту всеобщая заинтересованность ребенком ощутимо снижалась. Забота о подростке слабее реализовывала потребности материнского инстинкта.

Впрочем, в последние годы уровень похищений по всему миру заметно сократился среди всех возрастов, и на то была причина. Но страх не покинул людей, которым повезло обзавестись детьми, даже когда все больше отчаявшихся прибегали к новейшей из технологий. Той, что разделила жизнь человечества на две разные эпохи. Первичной целью этой технологии было продлить репродуктивный возраст. Однако масштаб эксперимента оказался поразительным. Старость перестала быть неминуемой платой за дар жизни – казалось, ученые на такое даже не замахивались! Что еще поразительнее, услугу сделали доступной для среднего класса. Теперь большинство людей могло безо всяких трудностей застыть в теле двадцатипятилетнего, лишь иногда повторяя инъекции. Это было даже иронично: победить смерть, будучи не в силах договориться с жизнью. Однако некоторые стали лишь больше подозревать в сложившийся ситуации заговор и посчитали эту инновацию отводом глаз. То было и логично – такая щедрость со стороны правительства не могла не настораживать. С каких пор оно упускало возможность на чем-нибудь хорошенько подзаработать?

– Эй, мальчик! Немедленно слезай с крыши, это очень опасно! – раздался мужской возглас снизу. Это был мужчина лет тридцати (хотя кто знает?) с очень встревоженным видом.

– А что вы мне сделаете? – усмехнулся мальчуган.

– Где твои родители?

– О-о, этот вопрос стар как мир. Вот вы в рай верите?

– То есть у тебя нет родителей?

– Опять же, это как посмотреть!

– Я звоню в полицию! – мужчина тут же достал телефон из кармана и кликнул на нужные цифры.

– Хотите надиктовать господину полицейскому мой домашний адрес? Уверен, это ускорит процесс, – выкрикнул мальчуган, полез в рюкзачок и швырнул вниз какой-то небольшой предмет.

Мужчина, не отрываясь от телефона, в недоумении поднял его с земли и принялся изучать. Это был паспорт. Глаза прохожего округлились и стали с недоверием бегать по документу. Тем временем женский голос из трубки вкрадчиво повторял «вас не слышно». «Да ну к черту» – наконец бросил мужчина и оборвал вызов. Паспорт мальчугана шлепнулся о траву.

– Так что, вы мне не поможете? Мне, между прочим, самому не спуститься! – белобрысый придвинулся к самому краю.

– Козел! – прошипел мужчина и пошел дальше своей дорогой.

– Господин, подождите! Вы не купите мне пива? Мне не хотят его продавать! – смеясь, кричал ему вслед мальчуган. Мужчина, не оборачиваясь, показал ему средний палец.

Шутка была грубой, мальчишка это понимал. Даже не просто грубой, а настоящим плевком в лицо человечества. Ну что поделать, такими ранимыми теперь были люди. И таким вот вредным был мальчуган. Его часто упрекали в дерзости и неуместном юморе, тогда как он считал, что посмеяться можно в любой ситуации. Мальчугана что ругай, что не ругай, он оставался прежним. Ведь люди, как известно, редко меняются. Особенно, когда им недавно стукнуло 85 лет. Взрослым стать он еще успеет, а другой шанс взглянуть на мир глазами ребенка может больше и не представиться.

Роман Арилин
«Возвращение в Эдем»

Транспортная баржа прибыла ровно в десять утра, точно по расписанию. Как всегда, первыми вышли охранники. Все как положено, в броне и с оружием наизготовку. Не чтобы мы собирались брать их штурмом и бежать с острова, но такой уж порядок.

Охрана выпустила десяток дронов вокруг пирса, чтобы никто не подходил ближе ста метров. Потом вынесли на берег припасы в серых контейнерах – еда, технику, медикаменты. Затем выпустили главный «груз».

Мешковатый комбинезон с фильтр-маской на голове, тюк с вещами, скованные движения. Каждый из нас также проходил эти двести метров, которые навсегда отделяли от того, большого мира. И еще никто не вернулся назад.

Медведь, наш староста и по совместительству духовный предводитель, откашлялся и крикнул сквозь ограждение:

– Добро пожаловать в Эдем, приятель!

И добавил уже мне:

– Доктор, проводи новичка в карантин.

***

Настоящее понимание, что ты уже не бессмертен, приходит именно здесь, на острове, в период отбывания карантина. По крайней мере, так было со мной двадцать лет назад, когда я появился здесь. Обстановка, что-ли, располагает. Сидишь в комнате, за окном серое море и макушки сосен. И тут вот и накатывает, что если ты завтра, допустим, утонешь, или подавишься косточкой от апельсина, то наступит полное и окончательное прекращение существования. Без шанса на восстановление, как у прочего населения.

Потом накрывают мысли, а за что это все? Жил ты как все, и в один день у тебя полностью отторгается квантовая система восстановления. Синапсы перестают работать с нано-имплантами, и никто не знает, отчего и почему, и как лечить эту напасть. Синдром отторжения, такие дела.

Мне помогло, что к тому времени на острове было уже десять человек. Вначале погоревал, а потом как-то втянулся в эту странную новую жизнь.

Новичок сейчас тоже проходил стадию понимания и принятия. Только молча, просто смотрел в стену. Еда стоит нетронутая… Непростой случай, однако.

– Володь, мы все через это проходили… Но это же не конец света. Тебе двадцать лет, впереди еще лет пятьдесят жизни.

Не смотрит даже.

– И на ссылку эту не обижайся. Пойми, у них вся инфраструктура под бессмертных заточена, от медицины до еды. Тяжелые болезни не лечат, легче «обнулить» до нового тела. Да и ритм жизни у них другой, вечность впереди. Это же ради тебя, по большому счету.

Молчит Володя. Упрямый. Но ничего, еще недельку в карантине, а потом в общину как-нибудь адаптируется.

***

Егорыч умер ночью, во сне. Сердце у него слабое было, но так ведь возраст, почти семьдесят девять. Самый старый житель Эдема, он первый сюда и прибыл черт знает сколько лет назад. Два года тут один сидел. Заложил огороды и яблоневый сад, в одиночку, одной лопатой.

Это уже третья смерть за все время. Кладбище у нас маленькое, зажатый клок между пологим спуском к воде и поросшим вереском каменистой грядой. Гроба не было, просто замотали его в старую простыню, вроде савана.

Медведь, на правах главного произнес небольшую речь:

– Помню, когда я здесь очутился, еще молодой был. Мир закончился, тоска, никого видеть не хотел. Егорыча матом обложил, когда увидел. А он мне подзатыльник дал и заставил сорняки пропалывать. А я сроду тяпку в руках не держал. Мозоли, пот, спина болит. Проспал потом сутки. И как-то наладилось все в голове. Спасибо, тебе Егорыч, за все.

Бросили по горсти земли, чайки над головой кричат, дождик с моря накрапывает. Зато слез не видно. Новичок стоит отдельно, смотрит на могилу и смеется. Истерика, ясное дело. Он ведь по-настоящему мертвого человека первый раз сейчас видел. Одно дело, сбило машиной кого и ты понимаешь, что это утилизация. И сбытый через два часа из квантового мультипликатора выйдет целый и невредимый. А здесь без возврата, навсегда, и черви есть будут. Только дошло, что и его когда-нибудь в землю положат.

Медведь посмотрел на меня с вопросом. Я едва помотал головой. Не надо давить на парня, он должен созреть для разговора.

Потом собрались, помянули как положено. Выпили по стаканчику самогонки яблочной, Егорычем сделанной. Его нет, а дело его живо. Володя раскис, повело его от небольщой стопки. Плачет, сопли размазывает. Увел его в лазарет, успокоительного заставил выпить, спать уложил и остался дежурить. Что-то мне его сердечный ритм не понравился. Может стресс, а может и сердце слабое.

Утром разбудил меня Володя. Бледный, но решительный. Созрел, похоже, для разговора. И прорвало новичка:

– Не могу в себе это держать. Вы же слышали про Армию Освобождения? Это которые против вечной жизни. Нельзя нарушать божьи законы, так как человек должен быть смертным. Изображают их чокнутыми фанатиками, хотя среди них ученых много. Они спрогнозировали модель, что бессмертие приведет к деградации человека. Ну и разработали вирус, который приводит к отторжению квантовых имплантов. Безвозвратно. Вирус был выпущен двадцать лет назад, и только недавно начал работать. Чтобы распространился на большее количество людей, прежде чем проявляться начнет… Вот сейчас это и началось.

– Слушай, а эти вот единичные случаи отторжения, как у тебя и у меня… – перебил я.

– Срабатывание вируса, – кивнул Володя.

Володя замолчал. Я тоже. Требовалось время, чтобы осмыслить, что моя смерть это не какая-то там природная аномалия, а дело руки вполне конкретных борцов за светлое и смертное будущее. И получается, что все наше примирение с собой – это просто следствие чужой воли.

– Слушай, ну а ты причем? – спросил я. – Ты же точно не мог двадцать лет назад принимать участие в разработке этого вируса. Ты вообще это откуда узнал?

– Так мои родители в этой Армии и состоят, – пожал плечами Володя. – Как только со мной это отторжение случилось, они и выложили мне. Мол, это не я виноватый, а они. Прощение просили, у них-то все нормально. Но зато не так обидно, если честно. Я-то думал, что невезучий такой, даже хотел того… совсем на тот свет уйти.

– Понятно, – ответил я. – Ты пока не говори никому из наших. Вот тебе задание, листья с дорожки подмети.

Новичок ушел, ему явно стало легче, что он вывалил свою «тайну». Хотя дело ясное как два пальца. У парня психика не выдержала, вот ему и придумали байку про Армию Освобождения. Молодость, наивность. Он просто не мог принять, что теперь будет стареть и ляжет в землю из-за своей невезучести. Теперь у него есть и причина и виновник, и он адаптируется.

Медведю я решил ничего не рассказывать, в конце концов, есть же право на врачебную тайну. Да и не хотелось всех попусту баламутить. До следующей недели я забыл об этой истории. Осень – сезон сбора урожая. К тому же, Лешка-длинный сильно порезал руку, когда перекладывал железяки в сарае. Даже температура поднялась, я уже начал думать о всяких ужасах типа столбняка, гангрене и ампутации.

***

Транспортная баржа прибыла ровно в десять утра, точно по расписанию. Как всегда, первыми вышли охранники. Только на этот раз без оружия. Командир направился к ограждению и остановился в шагах пяти от нас, прильнувших к холодной решетке.

– Началась эпидемия, синдром отторжения, – сказал он, сняв шлем. – На сегодня процентов двадцать населения никогда не станут смертными. И количество пострадавших растет. Вас просят вернутся назад, смысла в Эдеме теперь нет.

– Зачем? – спросил Медведь.

– Чтобы вы помогли адаптироваться им к новой судьбе, лучше вас этого никто не сделает, – ответил командир. – Теперь ваш Эдем будет там.

Жалко будет покидать это место – яблони, огород Егорыча. Но ведь можно взять саженцы с собой, и посадить много садов там…

Татьяна Аксентьева
«Выбор»

Потоки дождя низвергались с неба, заливая оконное стекло. Казалось, что за пределами дома ничего не существует. Перестав пытаться разглядеть что-либо за серой, мутной пеленой, я оделся, спустился со второго этажа, сел в парадное кресло в гостиной, ощутив под пальцами его вельветовую мягкость, и, под дробь крупных капель, кинув последний, прощальный взгляд на фото в рамке, застрелился.

***

– Это не шанс! Это не везение! Ты правда не понимаешь, насколько это все усложнит? А какой это риск?

Ее руки нервно подрагивали, рядом с ней на столе лежала уже куча маленьких картонных коробочек, изодранных в клочья. Она подняла на меня глаза, заполненные слезами, и мне показалось, будто я рухнул в прорубь, утягиваемый течением, без единого шанса выбраться.

– Всего девять месяцев… всего девять, – тихо прошептала она. – Если продержимся, то нас уже не тронут.

– Всего? Всего девять? Мин, как только они узнают, они найдут нас, вот сразу, мы и дня не проживем.

– Мы все равно рискуем каждый день, – пожала она плечами. – Теперь хотя бы будет ради чего.

– Бога ради, Мин, они не позволят, как ты себе это представляешь? Будем скитаться и прятаться?

– Другие же как-то справляются.

– Да, но…, – я подошел к окну и взглянул на прогуливающихся по улице людей. Некоторые из них были с детьми. Я тяжело вздохнул.

– Сутхо, я устала жить, не зная, проснусь ли я завтра, не зная, сколько раз еще смогу увидеть, как сменяются времена года, сколько раз еще смогу сказать тебе, как сильно люблю. Я готова бороться, и решение я уже приняла, так что сделаю это, с тобой или без тебя.

Она продолжала говорить, надевая свое зеленое кашемировое пальто и закутывая голову в легкий бежевый платок. Пара кудрей непослушно выбились из под него, обрамляя ее бледное, тонкое личико. Зеленый – цвет надежды, говорят. Какая чушь.

– Завтра утром я регистрируюсь, Сутхо, поэтому, прошу тебя, дай мне знать, какое решение ты примешь.

Я не предпринял попытки проводить ее, просто продолжал неподвижно стоять, глядя на две красные линии на тесте, лежащем на столе, пока звук захлопнувшейся входной двери не вывел меня из оцепенения.

***

В 2032 году по миру прогремела новость, изменившая жизнь людей навсегда. Молодой ученый Карл Марков открыл способ преодолеть клеточный апостоз, то есть смог остановить клеточную смерть в живых организмах. Говоря совсем простым языком – этот умный малый открыл бессмертие. С тех пор человечество получило возможность наслаждаться не только вечной жизнью, но и вечной молодостью. После тяжелых двадцатых годов, омраченных пандемией, массовыми смертями, глобальными катастрофами и самым ужасным экономическим кризисом в истории это открытие показалось долгожданным наступлением золотых времен. Но радость была недолгой. Несмотря на тщательные старания правительств стран всего мира не допустить распространения технологии в массы, уже через десять лет на Земле больше практически не осталось стареющих людей.

Проблема перенаселения встала настолько остро, что решать ее пришлось самым кардинальным и жестоким образом. При рождении людям стали вживлять в голову чип, подключенный к центральной нервной системе. По достижении двадцати пяти лет он активировался. Миновав данный возрастной рубеж, носитель чипа переставал стареть, но при этом его жизнь превращалась в бесконечную русскую рулетку. Правительство ежедневно подчищало количество людей, сохраняя численность населения постоянной: сколько людей рождалось, стольким и отключали чип, что вело к мгновенной смерти. Извлечь его также было невозможно. Выбор падал на людей случайно, поэтому никогда нельзя было предугадать, сможешь ли ты осуществить задуманное на ближайшую жизнь, но, что было хуже всего, нельзя было знать наверняка, сможешь ли ты еще раз поговорить с близким человеком, обнять его. Это ощущение непрекращающегося страха вкупе с полной беспомощностью делало жизнь поистине невыносимой. Конечно, за очень большие деньги можно было купить себе годы жизни, однако даже один год стоил столько, что среднестатистическому человеку понадобилась бы целая жизнь, чтобы заработать нужную сумму. А целой жизни ни у кого не было.

Но существовал иной способ продлить себе жизнь – завести ребенка. С момента официальной регистрации беременности и вплоть до одиннадцатого дня рождения обоим родителям давалась амнистия и их исключали из смертельной лотереи.

Мин явно рассчитывала на этот способ. Казалось бы, что может быть проще? Но в реальности дела обстояли совсем иначе. Практически сразу с введением нового общественного уклада появилась преступная прослойка, заботящаяся о том, чтобы новую жизнь получило как можно меньше людей. С годами противостоять им становилось все сложнее: они были абсолютно безжалостны, убивая будущих матерей, отцов и любого, кто представлял угрозу.

Поговаривали, что они были проектом правительства, которому также были невыгодны условия одиннадцатилетней амнистии. Они имели данные о всех и каждом, поэтому спрятаться от них было практически невозможно. В народе их называли киллинерами (от англ. kill + clean). Я не знал, как уберечь Мин от них.

В нашем обществе быстро привыкаешь к смерти. Мать умерла на следующий же день после моего одиннадцатого дня рождения, отец прожил дольше – он успел побывать на моем выпускном, но порадоваться моему поступлению в университет уже не смог. Впрочем, мне сильно повезло, большинство моих сверстников были круглыми сиротами с куда более раннего возраста. Все быстро привыкают к смерти. Я думал, что привык. А потом встретил Мин. Прошло три месяца с тех пор, как ей исполнилось двадцать пять, и для меня они оказались самыми мучительными в моей жизни. Каждый вечер я ложился и не мог уснуть из-за отвратительно щемящего чувства тревоги, снедающего изнутри, настолько сильного и реального, что перехватывало дыхание. А потом просыпался с тем же чувством, только усиленным в разы, которое не прекращалось, пока я не видел ее сонную улыбку. Только тогда я мог ощутить отступ паники и счастливую мысль, что у нас в запасе есть еще один день.

Теперь она хотела пойти на верную смерть. Я не знал, как защитить ее. Если бы я мог, я бы отдал свою жизнь, чтобы она жила. Но мысль о ее смерти была мне невыносима.

***

– Их нашли.

– Вместе?

– Вместе.

– Обоих…?

– Обоих…

Тело Мин сотрясалось в беззвучных рыданиях. Я старался держаться, хотя бы ради нее.

– Ситхо, им оставался всего месяц, всего один! Какими же надо быть чудовищами….

Мне нечего было ответить ей. Мысль, что нашим друзьям не хватило месяца, что после всего, через что им пришлось пройти, киллинеры все-таки смогли их выследить, приводила меня в ужас и навевала мысли о невероятно злом роке.

Лу и Мин…. А ведь они планировали то, как будут скрываться и прятаться несколько лет, еще до того, как достигли двадцати пяти. Все было продумано до мельчайших деталей, но даже это не помогло. Куда нам, Мин? Мы и дня не продержимся…

***

У нас не было возможности обезопасить себя. За все эти годы любые попытки противостоять киллинерам заканчивались плачевно. Короткие, но кровавые гражданские битвы, если их таковыми назвать можно, ни разу не увенчивались победой обычных людей.

Ситуация виделась мне абсолютно безвыходной. У нас не было ни единого шанса выжить. Решение далось мне непросто. Я всегда считал себя сильным человеком, но я ни за что не смогу пережить смерть Мин, особенно будучи не в силах ее спасти. Поэтому я решил избежать предстоящих душевных мук. Прости меня, Мин, за самый сволочной и трусливый поступок, который я собираюсь совершить.

Потоки дождя низвергались с неба, заливая оконное стекло. Казалось, что за пределами дома ничего не существует. Перестав пытаться разглядеть что-либо за серой, мутной пеленой, я оделся, спустился со второго этажа, сел в парадное кресло в гостиной, ощутив под пальцами его вельветовую мягкость, и, под дробь крупных капель, кинув последний, прощальный взгляд на наше с Мин фото в рамке, застрелился.