– Но я не…
– Глупости! Я тебя голенького на руках держала, когда тебя крестили! Я тебе пелёнки меняла и попку мыла! Давай, снимай! Живо!!!
Гэбриэл, прожигая брата взглядом, неохотно стянул тунику и сорочку. Графиня вскрикнула, прижав ладони ко рту.
– Силы небесные! – Произнесла потрясённо. – Боже милосердный… Да на тебе живого места нет! Это что же он с тобой делал?! Ведь это Драйвер?! Признавайтесь – Драйвер?! Подонок! Нет, представьте себе – какой подонок!!! Не-е-ет, это так оставлять нельзя! И что вы собираетесь делать? Нет, вы что-то собираетесь делать, или нет?!!
– Собираемся, тётя. Мало того – мы уже делаем. Но это мы тебе расскажем позже, когда будем одни, ты же понимаешь?
– Ну, разумеется! – Сделала умное лицо графиня. – Хорошо, спокойной ночи, мальчики мои… – Она помедлила, и нежно обняла Гэбриэла, по-настоящему, по-родственному. – Спи спокойно, мальчик мой! Теперь ты дома, снова с нами, и мы тебя больше в обиду не дадим! – И Гэбриэл понял брата во второй раз. При всех её недостатках, графиня Алиса Маскарельская имела то, чего не унаследовала её дочь: огромное, щедрое и любящее сердце, тепло которого Гэбриэл ощутил в полной мере и был им покорён в тот же миг. Тетя Алиса умела любить, её любовь грела и напоминала Гэбриэлу тот золотой фонарик, в котором он оказывался с другой Алисой, своей возлюбленной феечкой. Близкие графини никогда не чувствовали себя ни одинокими, ни потерянными; она дарила им дом и уют. И за это, прав был Гарет, можно было простить ей практически всё.
Не смотря на то, что тетя Алиса настаивала: нужна, как минимум, неделя, чтобы отдохнуть, привести замок в божеский вид и соблюсти все приличия и условности – она ведь, о ужас, не навестила местных знакомых!!! – Гэбриэл был неумолим. И графиня Маскарельская была шокирована тем, что свадьбу откладывать не собираются. С нею приключилась небольшая истерика: как так?! Это ведь свадьба, событие эпохальное! А она не успеет все проверить, все проконтролировать, за всем проследить и все приготовить! Замок наверняка не готов, свадебные наряды невесты наверняка ужасные, и что со свадебным столом? Кто будет готовить меню?! Эта ужасная женщина?! – Графиня уже столкнулась с неумолимой Саввишной и была в шоке от «этой ужасной женщины». Саввишна отстояла свою кухню, где графиня так и не смогла начать свою разрушительную деятельность, и даже посмела дать левретке Жози какой-то кусок какого-то мяса, которым Жози успешно подавилась – это стало причиной слез и причитаний на все утро. Жози питалась исключительно отварной телятиной, которую для нее разжевывала специальная служанка, так как зубов у собачки почти не осталось, творожком и яйцами всмятку. Старая, подслеповатая собака поминутно портила воздух, икала, рыгала, сопела, фыркала и казалась отвратительной всем, кроме графини, которая в ней души не чаяла, и Гэбриэла, которому дряхлую больную тварюшку стало жаль. Сама же собачка была исключительным мизантропом, возможно, из-за своего состояния, и ненавидела все и всех вокруг, огрызаясь даже на хозяйку. На Гора Жози ощерила остатки зубов и захрипела, что у нее давно уже означало рычание. Гор, чуть прикрыв глаза и высоко задирая морду, посматривал на старушенцию и на хозяина, словно говорил: «Я ее, конечно, сожру, но это же не комильфо, ты же против, хозяин, да?».
Удивительно, но Гэбриэл ухитрился отстоять их отъезд, не поссорившись при этом с графиней. Он признался ей, что безумно скучает по своей невесте, и графиня смягчилась: «Ох уж, эти влюбленные!». На «Единорог», отплывающий в Блумсберри, они грузились всего полдня, оставив «Гнездо Ворона» погруженным в хаос. Герцог Анвалонский, который теперь плыл с Хлорингами, и графиня Маскарельская, оба шумные, авторитарные, полностью завладели беседой. Герцог проявлял тяжеловесную галантность, заявлял, что всегда завидовал графу Маскарельскому, и если бы не был так счастливо женат, то давно бы отбил ее у графа и удрал с нею в горы. Графиня отмахивалась, обзывала герцога «врунишкой», но была довольна. Гэбриэлу все это было только на руку. Он стоял на носу судна и смотрел, как проплывают мимо меловые холмы, поросшие густым Элодисским лесом – приближался Блумсберри, и сердце Гэбриэла выпрыгивало из груди, стремясь полететь впереди корабля. Его Солнышко было уже совсем близко, и Гэбриэл едва держался, думая об этом. Ему все было уже не интересно, он уже не мог быть приятным с гостями. Увидев крыши и башни Блумсберри, залитые заходящим солнцем, он выдохнул: наконец-то! Впервые в жизни он возвращался домой после такой недолгой по времени, но такой насыщенной событиями разлуки, и чуть ли не прослезился, узнавая здесь все и обожая все. Гармбург, Валена, Лавбург, Сая… Все это было просто здорово, но дом – это дом. Даже запах здесь был особый – родной. Когда напахнуло вечерней речной свежестью и запахами порта, так знакомо-знакомо, так по-домашнему, Гэбриэл понял, что все: он больше медлить не будет. Гарет и гости направились в Гнездо Ласточки, а Гэбриэл, шепотом предупредив брата, вскочил верхом на Пепла и помчался по Гранствиллской дороге, сопровождаемый верным Гором – домой. Конь, застоявшийся сначала в лавбургской конюшне, а потом – на корабельной палубе, сразу попросил повод, и Гэбриэл пустил его в галоп по знакомой каждым кустиком дороге.
Графиня Маскарельская осталась этим поступком племянника слегка шокирована, и Гарет поторопился хоть как-то оправдать брата:
– Он, вообще-то, нормальный, но как только дело касается его Алисы, как он становится дурнее кабана. Она для него – солнце, воздух и вода, да и все остальное тоже. С этим ничего не поделаешь, это нужно просто принять, как есть.
– А эта девушка? Какая она на самом деле? Она не использует его одержимость в корыстных целях, нет?
– Слава Богу, тетя, она любит его точно так же, если не сильнее.
– Куда сильнее!
– Поверьте, тетя: я сам не верил раньше, что бывают такие чувства, как у них. Когда они вместе, то воркуют, строят друг другу глазки, и ведут себя так, словно кроме них в мире никого больше нет. На пиру или во время торжественного ужина мне даже неловко за них становится.
– Ах! – леди Алиса подобрела, взгляд стал мечтательным. – Видел бы ты нас с Вильямом, когда… Но что это я! – Она махнула рукой. – Если бы не дорогой мой брат, не возлюбленный наш Гарольд, который прямо-таки вынудил Изу согласиться на наш брак, я не знаю, что сделала бы от отчаяния, просто НЕ-ЗНА-Ю! – И графиня ударилась в воспоминания. Гарет вздохнул с облегчением, но не расслаблялся. Как именно отнесется леди Алиса к невесте своего племянника, зависело отнюдь не от Алисы и не от того, что скажут о ней ее племянники и даже отец. И не от того, как сложатся отношения леди Алисы с дочерью. От чего? Этого никто не знал. Просто от настроения графини, от того, что она увидит или услышит первым, от того, что ей померещится… И в семье принца Элодисского вполне мог возникнуть конфликт, который невесть, к чему может привести.
А Гэбриэл, забыв и о тете, и обо всем остальном, гнал коня вдоль Ригины, в сгущающихся сумерках, вдоль покосов, пастбищ, полей и садов Поймы, и сердце его пело от радостного предвкушения. Дорога была почти пустой, и Пепел свободно мчался по ней ровным галопом, пустив по ветру хвост, а Гор не отставал от него. В деревнях и небольших городках жители останавливались, провожая взглядом всадника на светлогривом сером коне, сопровождаемого бурым волкособом, и по Пойме полетело: герцог и его брат вернулись! Вернулись победителями, блистательно разделавшись с бунтовщиками и убийцами, осквернителями церквей.
Оценив разрушения, которые оказались, слава Богу, не такими катастрофическими, как показалось в пылу грозы, среди бушующих молний и грохочущего грома, магистр выяснил, что дорогой друг Дрэд удрал, пленник исчез, его родственник-эльф тоже, а заодно сбежала и Элоиза, и большинство ее людей. Понимая, чем это чревато, какой теперь разгорится скандал, и какое пятно ляжет на Орден, магистр и испугался, и безумно разозлился, и чтобы хоть немного выпустить пар, стал искать виноватых. И первым, разумеется, стал Гримхольд. Тщетно палач гнусаво выл, плакал и клялся, что исполнил все в точности и превратил внутренности проклятого чельфяка в кашу. Магистр справедливо возражал:
– Почему же тогда, урод, он вышел на плац и сражался, и удрал?! – И снова и снова подвергал Гримхольда тем же побоям и пыткам, каким тот много, много месяцев подвергал других пленников Гонора – а их было не мало. Пока Гримхольд не отдал душу… кому отдают душу такие, как он – вопрос открытый. В общем, Гримхольд умер, не выдержав пыток, а магистр уже в первый же вечер заметил, что по его одежде и телу ползают какие-то отвратительные мелкие насекомые, опознать которых не было никакой возможности, они не походили ни на что и ни на кого. Не клещи, не пауки, не мураши, не вши и не иная известная тварь, они причиняли неимоверный зуд, не давали спокойно поесть, отдохнуть, а уж о том, чтобы спокойно поспать, вообще и речи не было. Кожа сначала покрылась красной сыпью, потом появились небольшие болезненные язвочки, затем кожа по всему телу начала кровоточить и болеть. Никакое известное средство не помогало от этой напасти, изничтожить мелких тварей было невозможно. Магистр мылся по нескольку раз на дню, сжигал одежду и белье, менял постели, покои, перины и мебель – тщетно. Существование магистра превратилось в ад, в сплошное мучение, в медленную изощренную пытку.
Дрэд, выбравшись из Гонора живым и невредимым, только к вечеру остановился в каком-то северном монастыре в предгорьях. Скупо поведал об ужасном несчастье: плохо закрепленная статуя во время грозы упала и произвела в Гоноре ужасные разрушения. О Божьем суде над Гэбриэлом он упоминать не стал вообще: понимал, что это только увеличит славу проклятого Хлоринга и возвысит его в глазах простых людей. О, теперь посол-инквизитор вполне понял, почему демон требовал смерти именно этого брата! Теперь и Дрэд осознал, что уничтожение этого полукровки является делом первостепенной важности. И вслед за Братством Красной Скалы мысленно предавал анафеме Драйвера, оставившего твареныша в живых, когда имел такой шанс уничтожить его навсегда! Лежа без сна в монастырской узкой келье, на жесткой кровати – монастырь, как многие северные обители, славился строгостью устава, и роскошной спальни не было даже у аббата, – Дрэд усиленно размышлял. По всему выходило, что следующим его ходом будет – устроить встречу братьев с оставшимися членами Братства, якобы в поисках компромисса. Да и убить их там обоих к чертовой матери! А потом сдать их убийц эльфам, и в свою очередь напустить на эльфов Иоаннитов, с девизом: «Бей нелюдь, уничтожившую элиту Острова!». Постепенно успокаиваясь от созерцания безупречного плетения очередной интриги, Дрэд даже не сразу заметил и осознал, что его уже давненько донимает настырная муха, которая то и дело садится на лицо, норовя проползти по губам и забраться в нос. Выйдя из себя, Дрэд зажег свечу, вооружился башмаком и сел на постели, полный решимости уничтожить проклятую тварь. Прошло несколько минут прежде, чем он обнаружил, что может слышать эту муху, осязать ее, но ни увидеть, ни убить ее он не может. Невидимая муха донимала его всю ночь, не давая ни минуты покоя. Монах, которого Дрэд позвал, чтобы тот избавил его от напасти, стесняясь и извиняясь, признался, что никакой мухи не только не видит, но и не слышит, и Дрэд с проклятием прогнал его прочь. С рассветом муха исчезла, и Дрэд вздохнул с облегчением… Но едва стемнело, мухи стало две.
Глава четвертая: Дома
Алисе весь вечер было тревожно. Она только-только начала вставать и чувствовала себя еще настолько слабой, что не выходила дальше сада и даже не обедала с его высочеством, который очень беспокоился о ее здоровье и сам навещал ее раз в день. До свадьбы оставалось буквально несколько дней, и в Хефлинуэлл уже начали прибывать гости. В замке уже знали, что братья возвращаются, но когда? В своего Гэбриэла феечка верила, но предсвадебная нервотрепка сильно выматывала ее. С каждым днем напряжение возрастало, а с ним – сомнения в том, что свадьбу опять не отложат. Подруги ее успокаивали, но Алиса видела, чувствовала, что все они, даже Аврора, не верят в то, что двадцатого свадьба все-таки состоится. И верить в обратное становилось все труднее. Даже Тильда начала ее «утешать»: мол, ничего страшного, если свадьбу опять перенесут, ведь все всё понимают. «Не понимаете вы ничего!» – Хотелось крикнуть Алисе, но она держалась из последних сил.
В этот день ей почему-то стало особенно трудно. Как никогда, хотелось остаться одной и поплакать. У свадебного наряда топорщился подол, и его пришлось распарывать, на украшение туфелек не хватило жемчуга, и его пришлось заказывать, и еще масса всяких недоделок и мелочей, которые раздражали, словно комариные укусы. Ночью ей не спалось, и под утро Алиса вышла в сад, села на качели, повернула колечко камнем наружу и ахнула: оно сияло волшебным рубиновым сиянием, в котором перекрещивались и дробились алмазные сполохи. Свет был таким сильным, что заливал половину сада! И не успела Алиса подумать, что так сияет кольцо только тогда, когда Гэбриэл рядом, да и то тогда, когда они не в ссоре, как калитка тихо стукнула, кто-то что-то негромко сказал стражнику, и Алиса, вся обмерев, встала, прижав к груди кулачки с переплетенными пальчиками. Громко всхлипнула, увидев высокую темную фигуру, а через мгновение уже была в его объятиях, плача навзрыд от счастья. От Гэбриэла пахло разлукой, чужими домами и дорогами, он был какой-то иной, и в то же время – свой, и бесконечно, до слез, до спазма в груди родной и любимый. Его дыхание, его сердце, его руки без всяких слов доходчиво рассказывали ей, как он скучал и как рад встрече, а рубиновое сияние с ледяными всполохами окутывало их, отделяя от всего мира. Одной рукой прижимая к себе Алису, Гэбриэл другой обхватил ее затылок, целуя волосы, лоб, щеки, находя губы – и у обоих вырвался слитный стон наслаждения и счастья от долгожданного поцелуя. Сад лавви затаился и притих, оберегая их покой, укрывая их от любопытных глаз и ушей, давая время утолить свою тоску и свой любовный голод. Гэбриэл опустился на колени перед Алисой, прижался лицом к ее груди и с наслаждением вдыхал ее запах, а Алиса гладила и перебирала его короткие волосы, целуя каждый сантиметр его головы.
– Боже, неужели же все это на самом деле! – Выдохнул Гэбриэл. – Мне кажется, что я много-много лет дома не был и тебя не видел… Как мне тебя надо было, Солнышко ты мое, как я тосковал по тебе, я и сказать не могу!
– Я ни на секунду не переставала о тебе думать! – Призналась Алиса. – Я с тобой вставала и ложилась, пила и ела… Рассматривала карту и гадала, где ты сейчас… Батюшка мне эльфийскую карту подарил…
– Слушай, а что ты у меня такая… – Гэбриэл поискал подходящее слово. По его ощущениям, Алиса стала такой, какой была последние дни на Красной Скале: легонькой, чуть теплой, и словно бы похудевшей и слабой. – Ты не заболела, нет?
– Мне было нехорошо. – Призналась Алиса. – Но это ничего, Гэбриэл, это прошло, я просто сильно-сильно скучала. И столько всего случилось. – Она рассказала ему про регалии, привезенные Альбертом.
– И ты спрятала и никому не сказала?! – Воскликнул Гэбриэл. – Какая же ты у меня умница! Что бы с отцом было, я даже представлять не хочу! – И взглянул ей в глаза с безграничной нежностью:
– И ты одна, маленькая моя, все пережила и молчала!
– Я верила… – Голос Алисы сорвался, она вновь всхлипнула, – верила, что ты… что все хорошо… Только все равно было так…
– Маленькая моя! – Гэбриэл прижал ее к груди, баюкая и целуя. – Бедный мой ангел, такой храбрый, такой отчаянный! Но я рад, что все вернулось, знаешь, мне жаль было и ножа твоего, и цепи – красивая, да. А без перстня вообще борода: мне ни в одном банке не поверили, что я – это я. А деньги были нужны.
– Но ты же мне все-все расскажешь?
Гэбриэл подумал.
– А можно, – спросил осторожно, – я не буду рассказывать все-все?..
– Думаешь, я этого… не заслужила?! – Вспыхнула Алиса.
– Нет… что ты. Просто… не хочу расстраивать тебя. И так ты такая бледненькая, – светало, и Гэбриэл хорошо видел лицо своей феечки, – осунулась вся! К свадьбе-то все готово?
– Почти. – Алиса вздохнула. – Я не стеклянная вещь, Гэбриэл Персиваль, чтобы меня держать под колпаком! Я переживу все, кроме неизвестности.
– Ну, расскажу я, расскажу. – Про себя Гэбриэл решил, что, разумеется, ВСЕГО он ни за что рассказывать не будет. Слишком далеки были Алиса, ее мирный прекрасный сад, ее песни и подружки, от того, что пережили они с братом в Междуречье. Между этой жизнью и той была пропасть, и Гэбриэл не хотел их объединять. Пусть здесь все останется, как есть! Это такое утешение: что кровь, грязь, опасности, унижение, отчаяние и ярость остались там! В саду светало, зачирикали и запорхали по веткам птички, порой садясь на руки и плечи Алисы и Гэбриэла, засверкала роса на листьях и в паутинках. Насколько Гэбриэл успел узнать, Алиса была уникальной в своем роде девушкой: она терпеть не могла бабочек, но любила пауков. Объяснялось это просто: бабочки были бывшими гусеницами и плодили гусениц же, которые угрожали ее любимым цветам и деревьям, а пауки были защитниками ее сада от вредоносных насекомых. И защитниками ее самой – Нападений пауков на Доктора в Садах Мечты Гэбриэл не забыл. Он не раз видел, как Алиса подставляет паучкам пальчик и беседует с ними. И заставил себя самого не морщиться и не отпрянывать, когда какой-нибудь восьминогий приятель Алисы порой заползал и на него.
– Я тебе подарки привез, Солнышко. – Поведал он между поцелуями. – В Сае, и пока по эльфийской земле ехал, собрал там… цветочки всякие, с землей прямо выкопал, а Альви их для тебя упаковала.
– Кто такая Альви? – Нахмурила тонкие брови Алиса. Гэбриэл рассказал ей про Ри, про волшебное озеро и Ольховник.
– А ты действительно не изменял мне, Гэбриэл? – Поинтересовалась Алиса, и впилась взглядом в его лицо, чтобы уловить любую тень. Этого взгляда своей феечки Гэбриэл не любил, слишком тот напоминал ему неприятные вещи, которые он хотел бы забыть навсегда. Но виду он не подал. Ответил возмущенно:
– Когда?! Да у меня минуты свободной не было, не то, чтобы изменить, но подумать даже… Хотя, – Гэбриэл усмехнулся, – поклонница у меня там появилась, да.
– Поклонница?! – Глаза феечки мгновенно засверкали, на бледных щеках вспыхнул румянец. И Гэбриэл поторопился рассказать ей про деву Элоизу. Гнев Алисы был так силен, что попади сейчас Элоиза в поле ее зрения, живой не ушла бы точно. Это надо же! Домогаться ее Гэбриэла – ЕЕ Гэбриэла! – а потом подло похитить его и увезти в какую-то крепость, где ЕЕ Гэбриэла чуть не казнили!
– Жаль, я ее никогда не видела! – Выпалила Алиса, – ее уже черви ели бы!!!
– Не сомневаюсь, мое рыженькое. – Засмеялся Гэбриэл, целуя ее. – Да, у нас с братом к ней есть разговорчик, но я не мог остаться и искать ее, ты же понимаешь. Мы ее объявили вне закона и назначили награду за нее, и кто-нибудь из наших людей, – такие теперь в Междуречье есть, не сомневайся, – ее все равно поймает. И вот тогда мы с нею потолкуем по душам. Она не только меня похитила, она вообще… оторва. Та еще тварь, и крови на ней – ого, сколько.
– Какая ужасная женщина. – Приподняла бровки Алиса. – Я и не знала, что такие бывают. А она красивая?
– Ну… – Пожал плечами Гэбриэл, – не страшная. Наглая и здоровая, это да, но… не страшная.
– Ты же любишь длинных. – Не удержалась от шпильки Алиса.
– Алиса! – Возмутился Гэбриэл.
– И конечно же, – горько вздохнула феечка, – поедешь к ней…
– Конечно, поеду. – Признал Гэбриэл. – Поздороваюсь с отцом, Вэнни поцелую, и проведаю Марию. Там, так-то, еще один мой ребенок, хоть он и не родился еще.
– Хоть бы сейчас, – Алиса задышала чаще, глаза наполнились слезами, – не говорил бы мне об… ЭТОЙ!
– Алиса! – Гэбриэл чуть не задохнулся, – я и слова о ней не произнес, пока ты сама…
– Я у тебя всегда виноватая остаюсь, – по щекам феечки покатились крупные слезы, – всегда, всегда!!!
Впрочем, этого и следовало ожидать. Это нормально, смиряя себя, напомнил себе Гэбриэл. – Это в порядке вещей, это Алиса. Девушка, которую он любит такой, как есть.
Замок просыпался, и весть о том, что один из братьев уже дома, понеслась по нему быстрее лесного пожара. Стражники сказали кому-то из слуг, слуги понесли эту весть вместе с утренними водой, мылом, полотенцами и прочими атрибутами комфортного утра своим господам и госпожам, и скоро от уединения Гэбриэла и Алисы в ее саду ничего не осталось. Сначала выпорхнули девушки, окружив его со всех сторон и целуя в щеки, хлопая в ладоши, весело восклицая и тормоша, поздравляя Алису, которая дождалась наконец-то своего жениха – «Она так ждала вас, граф, так ждала!!!», – а там появился и бесподобный Альберт Ван Хармен, кланяясь, поздравляя его с приездом и сообщая, что их высочество ждут его к себе.
– Я с дороги, – смутился Гэбриэл, – не переоделся еще, не умылся даже…
– У их высочества никого нет. – Ответил Альберт. – Там никто не обратит внимания на мелкие недостатки вашей наружности.
Гэбриэл уже успел надеть на себя цепь и гербовый перстень, и отправился к отцу, оставив Гора в саду Алисы, где верный пес оставаться очень любил. Прыгая через ступеньку, как это делали до него практически все его предки, поднялся в покои отца, застав там неизменного Тиберия, опустился на одно колено, принимая отцовское благословение.
– Мужчина! – Принц поднял его, удерживая на вытянутых руках – обеих руках! – и любуясь им. – Настоящий мужчина, взрослый, мужественный… Ты еще узнаешь это отцовское счастье, Гэри, даст Бог. Я был счастлив, когда вы родились, счастлив, когда сказали первое слово, когда сделали первый шаг… Счастлив, когда вновь тебя обрел. И счастлив сейчас. Нет слов для моего счастья… Гордость – грех, и как же я грешен сейчас, кто бы знал это! – А Гэбриэл с радостью отмечал, насколько отец переменился, стал сильнее, здоровее, крепче даже с виду. «Это моя маленькая лавви! – Радость переполняла его. – Это моя Алиса… благослови ее Бог!».
– Где ты оставил своего брата?
– В Гнезде Ласточки. – Ответил Гэбриэл, садясь к маленькому столику напротив отца. Им прислуживал один Тиберий. – С тетей, герцогом Анвалонским и другими гостями. Каюсь, не остался с ними и, поди, разобидел их всех, но не мог удержаться: так близко от дома, и ждать еще столько…
– Дорогая Алиса! – Засмеялся принц, который и в самом деле был безгранично счастлив и не мог насмотреться на своего сына, который так переменился за время своего отсутствия! Стал еще увереннее в себе, еще мужественнее, взрослее. Все, что оставалось в нем от прежнего: от того, кто бежал с Красной Скалы, добирался домой, привыкал к новой жизни, – слетело с него окончательно. Это был уже совсем другой Гэбриэл – граф, князь, победитель, принц крови. Он непринужденно пользовался столовыми приборами, ел, споласкивал пальцы в специальной чаше, уже не свиняча при этом и не краснея мучительно при виде того, что натворил, а главное – вообще не думая об этом. Держался просто, непринужденно и естественно, словно родился таким – да так оно и было. Принц отмечал все эти моменты, и сердце его пело от гордости. «Лара, дорогая, – думалось ему, – как бы ты сейчас гордилась им, как была бы рада!». «Воспитывать детей – тяжкий труд, – думал он еще, – но как он порой вознаграждается! С этой радостью не сравнится никакая другая. Ничто в жизни не сможет дать такого счастья, как твой ребенок, твое дитя, которое стало таким, как мой Гэбриэл!».
– Вы все-таки помирились с Аскольдом? – Говорил он вслух. – Я рад! Ну же, рассказывай, сын, не томи меня! Мы умираем от нетерпения!
– С чего начать? – Ловко орудуя ножом и двузубой византийской вилкой, поинтересовался Гэбриэл.
«Наяда», один из кораблей Драйвера, на который Гестен собирал всех обитателей ферм, была быстроходным судном, и пристала в порту Клойстергема, когда Птицы и Кошки, помирившись, погрузились на речные суда и только-только отплыли от причала в небольшом городке Бравил. Показываться в больших портовых городах Междуречья они не рискнули, даже не смотря на то, что выполняли поручение князя Валенского и могли, если что, сослаться на него. Гестен привез герцогу Далвеганскому заказанную девочку-эльдар, а еще у него было тайное задание: сманить домой Доктора. Драйвер наказывал: любой ценой, делай, что хочешь, обещай, что хочешь, ври, что хочешь, но чтобы он поплыл с тобой обратно на Красную Скалу. Драйвера бесило одно только существование Киры, и то, что он не мог с нею покончить, потому, что нуждался в ее мастерстве, мешало ему спокойно спать, настолько он ненавидел женщин, и не мог смириться с таким противоречием: женщиной, без которой ему никак. Каким-то непостижимым образом он когда-то принял Александру Барр в число тех, кого мог терпеть и даже уважать, но Александра была такая одна, с одной он мог худо-бедно примириться. Барр была некрасива и оставалась девственницей, это как-то отделяло ее от остальных тварей проклятого пола. Делало почти бесполой в его глазах. Но Кира была тварь из тварей: эльдар, почти эльфа, красавица, строптивица и дрянь. И Драйвер за последние дни стал просто одержим ею: отравлять ей все, что можно, не давать ей даже переглядываться с предателем- Аресом, заставлять обслуживать всех гостей и всех охранников, только чтобы не сдохла раньше времени – ее снадобья и лечение были ой, как нужны. Полукровок в Садах Мечты почти не осталось, а человеческие подростки были хрупкими, слишком хрупкими для того, к чему здесь привыкли. Они то умирали в разгар веселья, то сходили с ума. И Драйвер требовал и от Александры, и от Гестена: верните мне Доктора! И тогда эта тварь получит сполна все, что заслужила…
Гестен, помня об этом, намерен был приложить все усилия, чтобы заманить Доктора на корабль. Для этого ему нужно было попасть в замок Сулстадов, и он отправился туда сам, с девочкой, которой было всего одиннадцать, но она была высокой и очень похожей на эльфу Ол Донна: у нее были янтарные глаза, золотистая кожа и волосы цвета лесного ореха. Для человека, который, по словам Кенки, настоящих эльфов никогда не видел, отличный вариант. Да если вдуматься, она и в самом деле почти что эльфа! Гестен умышленно взял девочку слишком взрослую на вкус герцога Далвеганского. Никто не знал о том, что сделал с герцогом Лодо по желанию Гэбриэла Хлоринга; для всех посвященных он все еще оставался любителем маленьких девочек.
Встретил Гестена Кенка. Беспардонно осмотрел девочку, поворачивая ее перед собой, задирая голову и всматриваясь в лицо, даже пощупал. Девочка съежилась, на глаза выступили слезы. Ее учили не сопротивляться и быть покорной, но все было так унизительно! Непонятно, да и страшновато. Кенка, с его перебитым носом и ястребиными глазами, вообще производил устрашающее впечатление на неподготовленных людей, не то, что на маленькую девочку, которая до этого момента никого и ничего, кроме фермы и ее обитателей, не видела.
– Пойдет. – Заметил снисходительно Кенка. – Сойдет за эльфу. Дам тебе за нее… Десять дукатов.
– Что?! – Вспыхнул Гестен. – да мы за нее за раз будем брать не меньше пятидесяти! Она нам принесет не меньше тысячи, пока не пойдет в расход!
– Ни хрена она вам не принесет – слишком маленькая. Пойдет в расход с первого же раза.
– А первый раз обойдется любителю не меньше трехсот…
– Если это будем не мы, не Братство. – Засмеялся Кенка. – А тогда вы вообще ничего за нее не получите! Выбирай: или десять, или ничего. Нам собраться и получить свое – дело нескольких дней.
– Не выйдет. – Стиснул челюсти Гестен. Они собачились и торговались несколько минут, пока не сошлись, все-таки, на пятидесяти.
– А что ты глазами-то вокруг рыскаешь? – Погано усмехаясь, поинтересовался Кенка, неторопливо отсчитывая деньги. – Ищешь кого? Может, хочешь с кем-то поболтать, А?
– Знаю, Фриц наш у вас. Поздороваться хотел, перекинуться парой словечек. Как-никак, не чужие.
– Недосуг ему. – Перестал ухмыляться Кенка. – Занят. Забудь! Он велел передавать, что на Красную Скалу не хочет. – Он задержал в руке последний дукат. – Что там у вас еще есть, свеженького?
– За ваши деньги – побледнев от злости, нагло отчеканил Гестен, – боюсь, ничего. Не по вашему карману товар.
Но так вести себя с Кенкой ему не следовало, тем более, в доме самого Кенки – покраснев от бешенства, тот позвал людей, и не успел Гестен обнажить меч, как его скрутили, выволокли во двор и забили рот мылом, которым пользовались простые прачки, то есть, ужасно противным на вкус и едким.
– Рот прочисть, хамло. – Сплюнул Кенка. – И проваливай к себе, да не забудь передать Драйверу: мы знаем, сколько ему мяса везут, и какого! И пусть только попробует в следующий раз нам потасканные ошметья выставить, сам ублажать нас будет! А про медикуса забудь! Ему здесь нравится, и возвращаться он не намерен!
Сам весь багровый от унижения и бешенства, Гестен бросился к ближайшей канаве: отплеваться и прополоскать рот. Мыло было отвратным до того, что его то и дело трепали рвотные позывы. Избавившись от мыла, он еще стоял, согнувшись и схватившись за какой-то прут, и приходил в себя. Первым его побуждением было: вернуться и убить Кенку, и плевать на все последствия! Но рыцарь понимал, что ему даже в замок войти не позволят, и его порыв только усугубит положение. А унижение сделает сильнее вдвойне, а то и втройне. Но Гестен был не из тех, кто прощает. И Кенка даже не догадывался теперь, как силен будет для него риск, если он действительно в ближайшее время отправится к Красной Скале!
Доктор видел в окно своих покоев, как входит в бухту «Наяда», и с этого момента все его мысли были сосредоточены на том, как бы выбраться и удрать. Он понимал, что дни герцога Далвеганского сочтены – тот не соблюдал почти ничего из того, что рекомендовал ему Доктор, словно нарочно, ел и пил именно то, что ни в каком случае ему было нельзя. Да еще какой-то умник из ближайшего окружения посоветовал ему пить виноградный спирт, якобы, спирт очищает и сжигает все вредное. Стоило уехать Анастасии, как герцог налопался копченых желудков, копченой же рыбы, жирной баранины, и Бог еще знает, чего, а потом, наивно полагая, что причиняет себе неимоверную пользу, выпил галлон козьего молока. В результате он вновь едва не отдал Богу душу, и Доктору пришлось буквально вытаскивать его с того света. В этот раз обошлось. Герцог лежал у себя, постепенно возвращаясь к жизни, а Доктор метался у себя, кусая пальцы и поскуливая от отчаяния. Еще раз – и герцогу конец, а виноватым сочтут его! И зачем он польстился на посулы Кенки и удрал из Садов Мечты?! Теперь Доктору свое житье там казалось райским. Сам себе господин, все удовольствия, безопасность, покой… А здесь он покоя не знал ни днем, ни ночью. Его изводила противная девчонка, запугивал Кенка, унижал и высмеивал герцог. Слуги, видя отношение господ, позволяли себе всякие насмешки и вольности. Анастасия его откровенно презирала, даже брезговала, и ждать милосердия хотя бы с ее стороны было бессмысленно. Доктору некого было даже сделать громоотводом для своего унижения, вроде бесправных девочек из Девичника. Тех он мог избить, надругаться над ними, заставить выполнять свои самые поганые фантазии, и так спускал пар. Здесь же последняя служанка глумилась над ним, а трогать ее не моги! Явление «Наяды» заставило его надеяться, немного воспрянуть духом, засуетиться и искать удобный случай… Но его новые хозяева отлично это понимали, и его наглухо закрыли в его покоях. Через какое-то, весьма продолжительное время, «Наяда» ушла. Без него. Доктор сел в углу, под окном, и заплакал навзрыд, словно женщина.