Глава шестая: Свадьба
Встречать королеву и последних гостей выехали сразу после завтрака. Алиса ехала рядом с Гэбриэлом – до завтрака он ее так и не увидел, – бледна, покорна и горда. Гэбриэл, научившийся определять стадии гнева своей феечки, определил эту конкретную стадию, как умеренную. От сердца отлегло – если бы она знала про рыжий бубен, все было бы куда страшнее.
– Пьяница! – Выстрелила она в него со всем возможным сарказмом, когда они поехали рядом.
– Вредина! – Не остался он в долгу. Так они шепотом и переругивались до самых Ригстаунских ворот. Там уже ждали: сегодня больных, увечных, золотушных и всяческих убогих собралось даже больше, чем обычно. Притащились, видно, со всех концов Элодиса, а может, и из соседнего Далвегана, чтобы прикоснуться к одеянию королевы или принца Элодисского, а то и сподобиться их милостивого прикосновения. Люди верили, искренне верили, что прикосновение помазанника Божия исцеляет все на свете. И вера эта и в самом деле многих исцеляла. Убогие сидели и лежали под Гранствиллскими дубами, в тени ворот, вдоль дороги, прямо в придорожной пыли. И стоило появиться его высочеству, как поднялся крик и мольбы:
– Сыночка моего, сыночка благословите, ваше высочество!
– Десять лет маюсь, десять лет, будьте милостивы!
– Ради Христа!
Тут уж жениху и невесте стало не до ссоры – Гэбриэл бдительно следил, чтобы никто не коснулся Алисы, ехавшей на чудесной эльфийской лошадке, которую он купил для нее в Сае. Лошадка была удивительной масти: соловая, но не с белыми хвостом и гривой, как обычно, а одного цвета вся, и скорее розоватая, чем золотистая. Гарет, смеясь, говорил, что это «цвет бедра испуганной нимфы». Звали лошадку Имбер, она была до того красивая, до того изящная, точеная, грациозная, что казалась ненастоящей. Знатоки просто глаз от нее отвести не могли и заранее слезно умоляли «жеребеночка, любого, хоть самого завалященького!». Но и не знатоки не могли не видеть, до чего она хороша – под стать своей наезднице. Даже у королевы, выехавшей из портовых ворот навстречу, лошадь, тоже эльфийская, караковый мерин с белой звездой во лбу, была не так хороша.
Изабеллу задело, что эльфийская королева, которая до свадьбы решила оставаться в Гранствилле, в Эльфийском квартале, куда перебралась, как только приехали первые гости, встречать ее не выехала. Она никогда не видела Мириэль, и ей хотелось взглянуть, красивее ли она ее самой, или нет? Спору нет, эльфийки хороши, но все примерно одной масти и на первый взгляд – на одно лицо. Ни у кого из них нет таких сапфировых глаз, фарфоровой белой кожи и вороных, с синим блеском, волос! Чтобы солнце не тронуло ее ослепительную кожу, над королевой несли балдахин. При виде встречающих она спешилась с помощью своего нового сенешаля, Конрада Лефтера, пожилого высокого рыцаря с чеканным лицом римского легионера и красиво подстриженными усами, пошла навстречу тоже спешившимся членам своей семьи. Его высочество, как положено по этикету, хотел опуститься на одно колено, но Изабелла удержала его и порывисто обняла:
– Дорогой, дорогой брат мой, как я счастлива! Благодарение Господу нашему, как рада я видеть вас здоровым! Услышали Господь и все его ангелы мои молитвы! – Она отстранилась, глядя своими невероятными сияющими глазами ему в глаза. – Вот мы и женим ваших, нет, родной – наших детей! Неужели я дождусь, наконец, королевских внуков?!
Принц поцеловал ее руки:
– Ваше величество, какие внуки, побойтесь Бога! Вы так молоды и ослепительны!
Все это происходило под приветствия толпы и причитания убогих, так что выглядело поучительно. Барр была тут – смотрела из безопасного местечка, под тентом лавки, торгующей холодным сидром и яблочным соком. Рачительный хозяин натянул просторный тент и поставил пару столиков и лавки, чтобы жаждущие могли присесть и выпить прямо здесь. Барр сидела, потягивала сок, поглаживала по голове своего пса, и рассматривала процессию и «трогательную» встречу. Жаль, конечно, что нельзя применить силу и проклясть их всех – хотя бы! Или выпустить в эту толпу парочку каргов. Она предлагала это Марку, но тот отказался наотрез. Но Барр и не настаивала особо. Они оба понимали, что так близко от Эльфийского квартала, где затаилась Лесная Ведьма, это – верная гибель. Та, уж конечно, не дремлет, ждет, понимает, что эта свадьба – отличный шанс для Барр. И какой! Она прибыла сюда, используя драгоценные снадобья, в надежде хоть как-то испортить торжество этой маленькой сучки и ее женишка-Хлоринга. Какой, однако, живучий гаденыш оказался! Барр почти поверила Дрэду, когда тот заявил, что с Хлорингом покончено. Ан нет! И ведьма даже позлорадствовала немного. Думал, умнее и сильнее ее и Теодора?.. И Барр ждала, когда миссия Шторма увенчается успехом, в который верила. Этот отмороженный придурок не только эльфийскую королеву, он для Хозяина луну с неба собьет и выбросит. Только по ее гаданию на его волосах, он опять был в Найнпорте, зачем – непонятно. Ведьме ничего не оставалось, как смотреть, наблюдать и ждать.
Но свадьбы увидеть не получилось, и дождаться какого-нибудь благоприятного момента – тоже. ЕЕ срочно позвали на юг.
Мина едва не упустила Ирму, которую графиня Маскарельская выдворила из замка. Еще немного – и плакала бы ее надежда забыть Гарета Хлоринга! Но судьбе было угодно, чтобы они встретились в галерее, ведущей из Девичей башни на главный двор, минуя Золотую, и Мина, робея, преодолевая сильное внутреннее сопротивление, но остановила малоприятную девушку, с вопросом:
– Постой, как тебя – Ирма?.. Правду говорят, что ты знаешь сильную ворожею?
– Знаю. – Прищурилась Ирма. Неприятная была девушка! Вся какая-то… вроде, и чистая, и опрятная, и одежда довольно приличная и даже не дешевая, прическа модная, – и все-таки какая-то… потасканная. Если бы Мина хоть чуть-чуть получше знала жизнь и людей вне замка, не пряталась бы от жизни в своем узком мирке, то решила бы, что Ирма основательно закладывает за воротник, да и интимная сторона жизни ей не чужда, и даже более того. Но Мина просто думала, что с Ирмой явно что-то не то. Но что ей было делать?! Отчаяние и безнадежная страсть, обиды, ревность и горечь сводили ее с ума, она просто не могла уже с этим жить.
– Я бы хотела обратиться к ней… Это дорого?
– Это вообще не просто. – Ирма откровенно разглядывала Мину, ее платье, ее пальцы, унизанные не дешевыми кольцами. А Мина для себя решила, что отдаст ведьме последний подарок Гарета. Это будет ее такая месть! Пусть знает, что никакими драгоценностями не купить покой и не загладить такую вину!
– Я выясню и сообщу. – Сказала Ирма. – Скажу, где, когда, и какова цена.
– Я буду ждать. – Воспряла духом Мина. – Я не останусь в долгу, вот увидишь!
– Да уж, сударыня, вы расстарайтесь. Я ведь рискую за ради вас. С ведьмами знаться – великий грех, и карается строго!
А еще одна пассия Гарета, Ингрид, в это время обживала свой новый дом. Вчера утром Гарет привез ее сюда, завел, показал:
– Все твое. Обстановка, вещи, запасы в кладовой… Что-то выбросишь, что-то оставишь, что-то переделаешь. Людей я дам, деньги тоже. Владей! Это твой дом при любом раскладе. – Он не стал говорить, что они с братом убили прежнего хозяина этого дома, ювелира Гакста, прямо здесь. Кровь и запятнанные ковры и мебель уже отмыли или выбросили, всю остальную обстановку, богатую, модную, немного вычурную, оставили, как есть. Даже кое-кто из слуг остался. Они, конечно, Ингрид все расскажут… Да и ладно. Дом в лучшем городском районе, на площади Принцессы подле главной площади Старого Города, неподалеку собор Богослова, ратуша, магистрат, самые дорогие и модные лавки. Сама площадь маленькая, чистенькая, тихая, чинная, с небольшим фонтаном в центре, с кустами роз и жасмина. Сам бы жил!
Ингрид дом до того понравился, что она просто дара речи лишилась. Путешествуя с герцогом, она побывала уже во многих домах, и роскошных, и не очень. Но все же, представляя себе жилище, которое обещал ей Гарет, Ингрид видела что-то более скромное. Герцог был прав: узнав, что бывший хозяин этого дома был убит прямо здесь, девушка ничуть не смутилась. Ну, значит, заслужил. – Был ее вердикт. Дом так ей нравился, что она и глазом бы не повела, будь его история на порядок-другой ужаснее. Нравился дом, нравилась обстановка, нравились площадь и садик на задах. Никакой псины, никаких блох, никаких пьяниц не только в доме, но и по соседству, все приличные, степенные люди! Ингрид давно и безнадежно мечтала, что она приличная матрона, ходит в церковь, подает милостыню пристойным нищим, здоровается с соседями, делает им визиты, дает по выходным обеды. И вот мечта сбылась! Здесь ничего и никто не знал о Дитишемах, о пьянках и позорном доме, в котором она жила. Никто не говорил за ее спиной, что она, небось, переспала уже со всей швалью, что посещает дом ее дяди. Зато все знали, что она – содержанка герцога, а это был, как ни крути, статус. Немного двусмысленный, но такие содержанки зачастую были более выгодным знакомством, чем законная жена, ибо веса и влияния на любовника имели больше. Ингрид разобрала в первый же день вещи покойного Гакста, и самые лучшие из них велела слугам продать, часть отдала им: носите! – а часть отдала францисканцам, для «обездоленных и нищих». Францисканцы, последователи святого Франциска Ассизского, среди всей монашьей братии, наверное, больше всех соответствовали истинному духу монашества. Как их святой патрон, Бедняк из Ассизы, они были бессребрениками, нищенствовали, побирались Христа ради, но собранные деньги не брали себе, а отдавали бедным. Ну, в основном. Так же они заботились о погорельцах, вдовах, сиротах, собирая деньги и вещи для них, и о раненых, о которых в то время мало, кто вообще заботился. Ни госпиталей, ни Красного Креста не было, и если тебя с поля боя подобрали товарищи и оставили в каком-нибудь доме, хозяева которого согласились приютить и лечить, то считай, тебе очень и очень повезло. Роль госпиталей и сиделок исполняли именно монастыри, монахи и монашки, но далеко не всех орденов и монастырей. Леди Галисия, мать принца Гарольда и его сестры Алисы, тесно сотрудничала с францисканцами в Гранствилле и с монахинями в Разъезжем, в ее планах было множество нововведений, в том числе – приюты для сирот, в которых их не просто содержали бы кое-как до более-менее вменяемого возраста, а учили какому-нибудь полезному ремеслу, и госпитали и приюты для инвалидов. Но ее планам не суждено было сбыться, она умерла слишком рано. Кое-что делал его высочество, но подобные дела в Нордланде, да и во многом в Европе, были именно прерогативой знатных женщин, мужчинам и без того хватало собственных хлопот. А Габи, разумеется, ничего подобного делать и не хотела, и не умела. Теперь дело сдвинулось благодаря внукам леди Галисии и Алисе, невесте Гэбриэла. Но францисканцы были рады любой помощи, и Ингрид встретили, с ее пожертвованиями, с радостью. Гарет впоследствии страшно был удивлен, узнав, что Ингрид, оказывается, очень набожна. Но набожность ее была обрядовая, формальная – девушка скрупулезно соблюдала формальности, посты, посещала все службы, причащалась, исповедовалась каждую неделю в положенное время, молилась, и при том совершенно не вникала ни в тексты молитв, ни в слова проповедей, которые простаивала прилежно от слова до слова. Ей нравилось по-особому произносить слова, к примеру, говорить «братья и сестры» вместо «братья и сёстры», «млеко» вместо «молоко», и так далее – Ингрид казалось, что от этого речь ее становится более «божественной». И при том она даже не была христианкой в истинном, духовном смысле этого слова. Пожалуй, иные язычники, и те были ближе к Богу, чем Ингрид и такие, как она. Но сама Ингрид искренне верила, что она не только ревностная христианка – она более христианка, чем многие другие, и это возвышает ее, дает ей право судить и осуждать, презирать тех, кто не так ревностно соблюдает формальности, как она сама. Гарет, например. Он считал, что Ингрид ему благодарна, и это ему было приятно. Но с каждым днем впоследствии благодарности в девушке оставалось все меньше и меньше, а собственная роль начинала казаться ей ролью страдалицы и мученицы. Да, он ее поселил в роскошном доме, она ни в чем не нуждается. Но разве взамен она не уступает его похоти, не отдает ему «самое дорогое, что есть у женщины»?! (Цитата из очередной проповеди в соборе Богослова). Да если бы не чувство долга, Ингрид и близко бы его к своему телу не подпустила! И она пространно жаловалась исповеднику, и не только ему, до чего тяжела ей близость с герцогом, как ей не хочется, особенно в постные дни, которые сам герцог почти не соблюдает, но она помнит свой долг. Чем, кстати, заслужила у местного клира глубокое уважение и сочувствие.
Но это было позже. А пока – Ингрид ходила по дому, любовалась посудой, светильниками, занавесями, и была бесконечно счастлива. Наконец-то судьба улыбнулась ей и вознаградила! Ингрид, вообще-то, понимала, что главным ее призом оказался Гарет Хлоринг, но ей хотелось быть благодарной Богу и судьбе, а не ему.
С королевой прибыла, наконец, остальная семья герцога Анвалонского, и принц Элодисский был потрясен тем, как изменилась, как постарела и подурнела Эффемия, которую он помнил сухопарой, немного бесцветной, но очень привлекательной женщиной. Ему, да и всем, кто ее знал, казалось, что она будет оставаться такой очень и очень долго. Как правило, такие женщины и в самом деле долго не утрачивают привлекательности и моложавости. Теперь она казалась в разы старше своего мужа, и по контрасту с ним, полным сил и здоровья, казалась и в самом деле старухой.
Зато София ему очень понравилась. Он много слышал о ней, но не видел никогда; взглянув, принц порадовался за своего старшего сына: с этой девушкой ему никогда не будет ни одиноко, ни скучно.
Сама София разрывалась надвое: с одной стороны, она переживала за герцогиню, с другой – была счастлива видеть Гарета. Она не могла обмануться: он был рад встрече. Представил ее брату, будущей невестке, которая показалась Софии милой и прелестной, кузине, тете.
– Здесь так красиво! – Бурно радовалась София. – Я даже не думала, что когда-нибудь в мыслях и сердце изменю нашим горам и фьордам, но позор мне: я влюбилась в Пойму Ригины! Пока мы плыли по этой реке, я наглядеться не могла на ее берега. Вы живете в прекрасном месте! А вы, значит, Гэбриэл Персиваль. – Она подала ему руку, глядя прямо в глаза своими честными ясными глазами. – Я хочу стать вашим другом, ради Гарета. Это реально?
– Почему нет? – Мягко, как он это умел (иногда), улыбнулся ей Гэбриэл. Девушка ему понравилась с первого взгляда. Не красавица, но много, много лучше, чем красавица: очаровательная. Ее, как добродушного, игривого щенка, которого еще никто всерьез не обидел и не напугал, переполняли любовь к жизни, к людям, ко всему, что ее окружало, здоровое любопытство и юное озорство. Она стремилась как можно больше увидеть, пережить, узнать и понять, и это было заразно: рядом с нею становилось веселее любому, кроме, разве что, уж совсем желчным человеконенавистникам. Вроде, увы, Габриэллы: ей София показалась идиоткой. Говорит громко, постоянно то хихикает, то смеется, то улыбается, одета ужасно, манер никаких. Она, Габи, ее даже в придворные дамы бы не взяла, а ведь эта идиотка деревенская метит в герцогини! Манфред хотя бы вести себя умеет. Нет, определенно, ее кузены – дураки! Неужели это из-за эльфийской крови?.. Как ей не хватало Беатрис! Как бы они сейчас вдвоем обсуждали и высмеивали эту долговязую дурынду, как бы это было весело! А вместо этого она должна торчать одна подле мамы. Она так ждала тетю! Но королева только мило улыбнулась ей, заметила:
– Боже, какая красавица! – И забыла про нее. И Габи обиделась и на тетю. Никто в семье ее не любит, никто! Ну, так и она больше не любит никого из них!
Королеве и прибывшим с нею нордландским и иностранным вельможам тоже продемонстрировали дракона и другие трофеи Гэбриэла. Датский посол долго искал подтверждения тому, что дракон – не настоящий, собранный из частей каких-нибудь экзотических животных, как это порой делали в Дании и других приморских государствах Европы: мастерили русалок из скатов и тому подобное. Тогда ему показали драконьи кости, хранившиеся теперь в музее Золотой Башни. Кости, вываренные в специальном растворе, были твердыми, монолитными и даже блестели. Тут уж не было никаких сомнений: все подлинное. Гости ужасались, восхищались и поглядывали на Гэбриэла с удивлением и даже опаской.
Перед свадьбой королева и его высочество решили о делах и политике не говорить. Все дела были, с общего согласия, перенесены на послесвадебную неделю. Сейчас следовало поздравлять друг друга, веселиться и радоваться. Графиня Маскарельская с помощью Гриба и Альберта Ван Хармена разместила не только гостей, но их свиты, со всеми удобствами, не задев чувств никого из значительных персон. Ну, а что там промеж собой думали и говорили их слуги, ее мало трогало. На то она и чернь (считала графиня), чтобы вечно быть чем-то недовольной, собачиться и ерничать. В этом Габи была ее полная копия, разве что графиня старалась оставаться приятной даже с низшими, Габи же не утруждала себя этим никогда.
Оживился и раскрасился флагами, коврами, цветами, вымпелами и лентами и город. Часть гостей, слуг и челяди остановилась в Гранствилле, трактиры и гостиницы были забиты под завязку, даже самые непопулярные заведения нынче были на коне, а их владельцы торопились извлечь максимум выгоды из этого долгожданного подарка судьбы: цены взлетели не только на цветы и ленты, подорожало все абсолютно. Даже уличные торговцы и торговки сладостями, тыквенными семечками и напитками ломили цены за свой товар, в разы, кстати, подурневший: напитки безбожно разбавлялись водой, сладости стали не такими сладкими, а порции семечек и орехов стали меньше даже на глаз. За самые козырные места и участки разгорались нешуточные битвы, и не раз стражникам приходилось бежать и разнимать двух вцепившихся друг другу в седые космы бабулек-божьих одуванчиков, или дородную тетушку и какого-нибудь коробейника, а перебранки и словесные баталии случались на каждом шагу. Все изнывали в ожидании свадьбы.
И последний предсвадебный день, вроде бы, длинный и изнурительный, подошел к концу как-то неожиданно. Вечером, после ужина, графиня Маскарельская пришла к Алисе в сад и попросила оставить их с невестой наедине.
– Ты же сиротка. – Сказала она ласково. – Ты своих родителей-то совсем не помнишь? Мать?
– Нет. – Ответила Алиса осторожно.
– Я тоже выходила замуж без матери. – Призналась графиня. – Мне няня наша старая все рассказывала, что девушке перед первой брачной ночью знать полагается. А положено это матери рассказать своей дочке. Но ты теперь член нашей семьи, девочка, мы с Гарольдом тебе и отец, и мать, ты даже не сомневайся!
Алиса покраснела: не скажешь ведь, что они с Гэбриэлом близки уже давным-давно, а ее первый раз был ужасен! А графина – чего Алиса, кстати, совершенно от нее не ожидала, – начала просвещать ее так бережно, так деликатно, касаясь интимных подробностей с такой осторожностью, что не смутила бы и самое невинное сердечко. Думая о себе, такой невинной, такой доверчивой, и о своем первом опыте, Алиса расплакалась на груди у графини, как и Гэбриэл, тоже наконец-то приняв в свое сердце эту женщину, часто невыносимую и вздорную, но любящую и добрую. Гарет был прав: у леди Алисы было золотое сердце, которое искупало грехи головы с лихвой.
В это же самое время его высочество тоже позвал сына для разговора.
– Ты взрослый мужчина, – сказал он, – у тебя есть дочь, и будет еще дитя. Поэтому никаких тайн я тебе не открою, разумеется. Но твоя невеста – девочка нежная, деликатная и скромная, и тебе нужно проявить особый такт и особую выдержку завтра, в вашу первую брачную ночь.
Гэбриэл, смутившись точно так же, как Алиса, и по той же самой причине, покраснел:
– Я люблю Алису и никогда не обижу ее.
– Разумеется! Но послушай одну короткую притчу. Однажды мужчина спросил у Бога: «Господи! Почему девушки всегда такие красивые, веселые, милые, оживленные, а женщины – такие вздорные, сварливые, непривлекательные?». И Бог ответил: «Потому, что девушек создал я, а женщин из них делаете вы».
Гэбриэл криво усмехнулся.
– И это чистая правда, Гэри. Какой женщиной станет твоя невеста, зависит от тебя. Не обижай ее, не пугай и не торопи. Если почувствуешь, что ей страшно, что она не готова – не настаивай, сдержись. Пойми, что это окупится тебе потом сторицей. Женщина, чей первый опыт был болезненным или оскорбительным, может навеки остаться холодной, и превратится со временем либо в холодную и безразличную к тебе особу, либо, напротив, станет неразборчивой в связях и принесет тебе позор и горе. Да, да, и это – следствие мужской ошибки, поверь мне. – И он продолжил объяснять Гэбриэлу, как важно проявить максимум деликатности, терпения и такта с новобрачной, а Гэбриэл погрузился в свои тяжелые воспоминания. Сегодня он смотрел в саду Алисы на Клэр – просто смотрел, не приближаясь, чтобы не напугать ее. И на сердце его был праздник. Еще одна жизнь была вырвана у Красной Скалы, еще одно сердце оттаивало и училось жить без страха и горя. Но всего этого горя и страха могло бы не быть вовсе! Почему жизнь не могла быть правильной у всех?! Почему люди не хотят жить так, как учат их родители, церковь, мораль? Ведь это так просто! Как устроить все правильно, какие принять законы, как учить детей, чтобы никто и помыслить не мог сломать чужую жизнь, исковеркать чужие душу и тело?!
Гарет в это самое время принимал баронессу Глюк из Майского Дерева. Альберт Ван Хармен почти мистическим каким-то образом выцепил ее, направляющуюся к его высочеству, среди всех свадебных гостей, выслушал, и отвел к Гарету.
– Я не думаю, – сказал почтительно, – что перед свадьбой их высочествам следует слышать эту женщину. Но ее рассказ так важен, что и перенести аудиенцию на несколько дней невозможно. Впрочем, это ваша прерогатива: принимать решения.
Выслушав пожилую женщину, Гарет встал с герцогского трона и заходил взад-вперед, размышляя. Вести были тревожные, даже, можно сказать, страшные. Баронесса не знала, что произошло с поселком, ее сыном и невесткой, эти слухи сюда еще не дошли. Но хватало и того, что она поведала: требований страшной дани, угроз, жутких тварей и общего плачевного положения людей в Пустошах. Но если сейчас рассказать это отцу и брату, придется не свадьбу завтра праздновать, а проводить срочный совет и действовать. Он же поклялся брату, что свадьба будет! Впервые за эти дни шевельнулось в груди сомнение: а что, если страхи брата не напрасны? Свадьба будет отложена на неопределенный срок, а там может закрутиться такое, как в Междуречье, а то и хуже, что будет не известно, когда она состоится и состоится ли вообще. А между тем, брат спит с Алисой, и это может принести свои плоды – буквально.
Но и оставлять без внимания крик отчаяния его вассалов – нельзя. Междуречье – ленные владения брата, но Пустоши – это уже его земля и его люди.
– Я отправлю туда своих людей. – Решил он. – Немедленно, не смотря на свадьбу. Будьте нашими гостями, госпожа, и очень вас прошу, завтра, во время торжества и пира, не рассказывайте никому о том, что рассказали мне! Мы с братом разберемся, обещаю. Мы и так собирались сразу после свадьбы заняться Пустошами, сократив даже медовый месяц.
Свидетелем того, что Гарет собирает и отправляет в Майское дерево людей, оказался Фридрих – он старательно прятался от королевы и прилип к Гарету.
– Прошу, принц, – серьезно обратился к нему тот, – никому ни слова!
– Ты меня знаешь! – Возразил Фридрих. – Позволь, однако, мне возглавить твоих людей. Не желаю сталкиваться с женой, а это отличный повод!
Колебался Гарет недолго. Кого ни отправь сейчас из замка в Пустоши, это будет наказание, и человек останется недоволен. А отправлять кнехтов без знатного предводителя нельзя.
– Хорошо. – Кивнул. – Благодарю, принц. Это неоценимая услуга.
– Я все понимаю. – Возразил немец. – Передавай мои поздравления хорошенькой новобрачной и ее молодому супругу. А моя женушка пусть веселится без меня!
Проводив Фридриха и саксонцев под командованием Гейне, Гарет вернулся в Рыцарскую башню и поднялся к брату. Не ошибся: тот и не думал спать. Нервничал страшно.
– Мне все кажется: что-то случится. – Сказал Гарету. – Не могу успокоиться, хоть тресни. Не могу поверить, что завтра мы с Алисой станем мужем и женой, и не надо будет прятаться от всех, скрывать наши отношения, делать вид, будто мы только за ручки держимся. Стремно, сил нет! Отец сегодня мне рассказывал, как надо вести себя с новобрачной, а я чуть сквозь землю от стыда не провалился…
– Есть старый и не очень красивый обычай. – Сказал Гарет. – Показывать утром гостям простыню новобрачных. Вообще-то, Хлоринги отказались от него еще во времена Генриха Великого, а может, и раньше. На юге вообще его уже почти забыли, но на Севере еще помнят. Анвалонцы собираются у вас под окном «Ночь нежна» петь, и…
– Погоди, чего они собираются?! – Нахмурился Гэбриэл.
– Ну, тоже очень старый и на юге позабытый обычай: петь под окнами новобрачных «Ночь нежна», песня такая… Я ее не слышал, если честно, никогда.
– Еще не хватало! – Фыркнул Гэбриэл, представив, что будет с его Солнышком, если в самый пикантный момент Эльдебринки заорут под окном дурниной. Песня, может, даже и красивая, но как поют погодки, Гэбриэл уже слышал.
– Куда деваться, это ж Эльдебринки. – Сморщил нос Гарет. – Друзей обижать нельзя. И это не самое ужасное, Гэйб.
– ты опять о простыне?! – Гэбриэл нахмурился сильнее.
– Учитывая все сплетни об Алисе, всю эту суету мерзкую вокруг нее и тебя, лучше бы этот обычай соблюсти.
– И что мне ей, кровь пустить?!
– Я все устрою, не парься. Королева мельком мне подтвердила, что бумаги для тебя готовы. Завтра после свадьбы там же, в соборе, тебя коронуют герцогской короной. Ты станешь герцогом Ивеллонским. Кардинал и Альберт в курсе, короны для тебя и Алисы готовы.
– Ты веришь, что завтра все пройдет хорошо? – Гэбриэл глянул на брата блестящими от волнения глазами.
– Да. – Не колеблясь, ответил Гарет. – Все будет отлично, Гэйб. Ложись уже, попробуй поспать.
– Не могу. У меня все внутри дрожит и тошно как-то… Страшно, хоть тресни.
– Крепко же тебя эта Красная Скала держит. – Тихо сказал Гарет. – Столько уже пройдено, столько сделано, а все равно, не отпускает до конца.
– Да. – Помолчав, согласился Гэбриэл. – держит. Сам знаю, и бесит это меня, и злость берет не знаю, какая, но – держит. До сих пор пытаюсь в душе хоть как-то все переиграть, придумать, как надо было, чтобы не было ничего… И все упирается в тот день, когда я впервые Алису встретил. Надо было хватать ее и драть в горы. Без друзей, одному, черт с ними со всеми… Зачем я этого не сделал! – Воскликнул он. – Придурок!.. Мне же не столько себя, – сказал он еще, – сколько ее жалко! От каких мук я ее спас бы тогда!!!
– Добро пожаловать в мой мир. – Криво усмехнулся Гарет. – Я постоянно такой же херней страдаю. – Он налил себе и брату немного портвейна. – Зачем я котел перевернул, зачем я к дядькам подался, нужно было к Мириэль… Не надо было в Европу уезжать, и так далее. Вот, как-то так. Младший, забудь. Завтра самый важный день в твоей жизни. Ты станешь женатым человеком, это совсем другой статус. Да еще и герцогом! А твоя жена – герцогиней. Ты лучше об этом подумай, а не о том, что было бы, если б кое-чего не было. Поверь: это бег по кругу. От этого только тошно становится, а толку – никакого.
Ему еще долго пришлось успокаивать своего брата – тот никак не хотел спать или, хотя бы, настроиться на лучшее. И Гарет просидел с ним до утра. Рассвет застал их бодрствующими, слегка хмельными и смеющимися – они вспоминали разные смешные мелочи последних дней, мальчишник, «подвиг» Иво, и на душе у обоих было относительно легко.
Алиса тоже полночи не могла уснуть; с нею ее волнение разделяла Аврора. Под утро девушек сморил сон, и, как оно обычно и бывает, не успели они закрыть глаза, как нужно было уже вставать. Коттедж и башня Алисы уже стояли на ушах: нужно было одеваться, причесываться, украшаться, и так далее. Пахло горячим утюгом, глаженым бельем, паленым волосом, лавандой, розой, фиалкой и бергамотом. Графиня Маскарельская явилась помочь невесте одеться, и лучше бы она этого не делала! И без того взвинченные, девушки мгновенно были доведены ею до истерики, и получили от нее нагоняй: обязательно портить невесте праздник своими нервами?! Удивительно, но все было сделано красиво, безупречно и в срок. Алиса, в снежно-белом нижнем платье из морозного эльфийского кружева и в бледно-розовом, с алмазным блеском, платье-котт, была чудо, как хороша. Ни один мужчина не должен был сегодня ни прикасаться к невесте, ни видеть ее, и окружали Алису только девушки и женщины. Причем миловидные и веселые – еще одно обязательное условие. Прическу делали тоже девушки, хотя обычно Алису причесывал один из лучших парикмахеров Нордланда, живший в Хефлинуэлле. «Что-то новое, – бормотала Аврора, загибая пальцы, – что-то старое, что-то взятое у подруги и что-то голубое… ничего не забыли!». «Как моя прическа, посмотри сзади, мне кажется, не ровно… – Да что ты, все идеально!». За окнами, в саду, чирикали и щебетали птицы и жужжали пчелы. Было по-утреннему свежо. Служанки то и дело выбегали на стену, чтобы посмотреть на небо – не набежит ли тучка, не испортит ли погоду? – но небо было чистым. Наконец, Алиса была готова, ее подруги тоже. Поверх прекрасной свадебной фаты невесту покрыли еще одной накидкой, чтобы ее не увидел некстати ни один мужчина, и повели во двор, где уже ждали оседланные лошади. Разумеется, погодки подсматривали! Это была еще одна неформальная традиция, и как же было ее не соблюсти? На лошадь Алису тоже подсаживали подруги. Два разодетых по-праздничному пажа поехали впереди – в городе они должны были вести под уздцы лошадь невесты. Алису покрыли так, что не видны были даже руки, и погодки тут же донесли жениху: там не факт, что твоя невеста!
– Смотри, – делал таинственную рожу Хильдебрант, – и такое бывало: обвенчается парень в церкви, покрывало снимут, а там чучело такое, что хоть отравись!
– Да-да. – Серьезно кивал Седрик. – Бывало, и не раз! Заманят мужичка симпатичной бабенкой, а замуж ему другую подсовывают!
– Я что, – нервничал Гэбриэл, которого тоже одевали брат и друзья, – ее вообще не увижу, пока не обвенчаюсь?