– Знаешь, – сказал тихо Гэбриэл, – я все это время думал о том, как было бы здорово, если бы все было правдой. Если бы я не был в Садах мечты, и ты тоже. Если бы мы встретились здесь, я влюбился бы в тебя, ты была бы дамой кузины. Я сделал бы тебе предложение. Может, представим, только на эту ночь, что так и было?
– Гэбриэл… Это было бы здорово. Наверное. Мой первый раз был ужасным. Я хотела бы его забыть, навсегда забыть. Мне все время говорили те женщины, что воспитывали и учили меня, что никто меня не любит и не полюбит никогда. Что я подкидыш, никому не нужное ничтожество. Но я верила… что мальчик Гэбриэл, который сказал, что любит меня, меня найдет и заберет в горы. Потом… эта вера стала просто мечтой. Я стала думать о реальных – как мне казалось, – вещах. О том, что господин, к которому меня везут, увидит, какая я хорошая. Как я прилежно освоила все, чему меня учили, как я умею вести себя, как я пою. И он полюбит меня. Мне так хотелось, чтобы меня любили! Так хотелось! Я чувствовала, что без любви я умираю, словно деревце без воды и света. Я хотела и сама любить, но мне нельзя было даже этого. Меня привезли, и… и ты знаешь, что стало с этой моей мечтой. Я была такая… такая потерянная. Я чувствовала себя жалкой, брошенной, не нужной. Я хотела умереть. И я бы умерла, я знаю. Но пришел ты… – Она подняла на него полные слез и света глаза. – Ты совсем не интересовался тем, что я умею, что знаю, как учила свои уроки… Тебе было все равно, что на мне этот ужасный шенс. Но когда ты прикоснулся ко мне, я впервые за всю свою жизнь ощутила себя желанной, почувствовала, что нужна – тебе. И наш с тобой первый раз там был прекрасен, Гэбриэл. Я не хочу забывать его ни за что на свете. Это было так чудесно: ощутить себя желанной и нужной! Это было ужасное место, и все, что происходило там, было кошмарно… Только не наша любовь с тобой, Гэбриэл. Это я не забуду никогда-никогда. И не хочу… не хочу притворяться, будто этого не было. Даже на одну ночь.
– Умеешь ты, Солнышко мое, сказать так, что я взлетаю и курлычу от радости, как глупый баклан. – Засмеялся Гэбриэл, целуя ее, чтобы скрыть, до чего растроган. – Я вот как-то не умею, да. Я все больше надеюсь, что ты мои дела видишь и понимаешь, почему я все это делаю. Понимаешь, как сильно я тебя люблю.
– Ты так редко это говоришь!
– Эльфы вообще говорят о любви только один раз.
– Эльфы…
– А я-то кто, рыженькое мое?! Я эльфинит – больше эльф, чем эльдары.
– Но ради меня ты мог бы говорить это почаще?
– Мне кажется, что то, что часто говорится, как-то не очень ценится. Дорого только то, что редко – так брат говорит. Если бы алмазы по земле валялись, они не стоили бы ни фига. Если я каждый день буду говорить: люблю, люблю, тебе первой это надоест, хоть на что поспорю. – Он подхватил ее, посадил на подоконник высокого окна. Их глаза теперь были на одном уровне, и Гэбриэл, не скрываясь, любовался ее лицом, губами, касался ее, целовал. Прошептал:
– давай, снимем эти платья, а? Хочу на тебя посмотреть. Давным-давно тебя не видел всю, все прячемся, все украдкой…
– Ты только мне помоги… – Полузакрыв глаза и тая от его ласки, согласилась Алиса, – там столько крючков и шнурков… и пояс сначала… только осторожно, ему пятьсот лет!
– Ох, ты ж мать его! – Испугался Гэбриэл, дурашливо принялся сдувать с только что снятого пояса невидимые пылинки, торжественно уложил его на кресло, разгладил. Алиса смеялась. Протянула ему руки, когда он закончил эту церемонию.
– Можешь для начала поцеловать мне ноги. – Разрешила важно. – Вот тут, – указала пальчиком, – и тут.
– Не знал, что ты так красиво поешь. – Сказал Гарет, оставшись в саду наедине с Софией. Он догадывался, что погодки устроили им этот тет-а-тет нарочно, но был не в претензии за это.
– Ты о многих моих достоинствах не догадываешься. – Кокетливо сказала София. – Я, например, умею вязать крючком. Ты знал?
– Господи! – Приложил руку к сердцу Гарет. – Неужели?! Какая честь! Я знаю девушку, которая вяжет крючком! И она говорит со мной! Я лопну от гордости!
– да, я такая. – Рассмеялась София, тряхнула головой. – Я снисходительная особа, подумаешь.
– Это нужно увековечить. Изготовим табличку: здесь, на этом месте, двадцатого августа анно домини тысяча триста восемьдесят седьмого, Гарет Хлоринг, старший сын его высочества принца Гарольда Элодисского, имел честь беседовать с особой, вязавшей крючком.
София фыркнула, они рассмеялись.
– Мне нравится твой юмор. – Откровенно призналась она.
– Мне тоже. – Без ложной скромности согласился Гарет. – Не ступай в траву, – он поймал ее за талию, – ноги… намочишь.
Они были близко-близко друг от друга. София затаила дыхание. Гарет знал, что должен ее поцеловать. Даже не смотря на то, что в сердце, в голове, в теле даже – другая, и на губах еще чувствуется вкус и тепло ее поцелуя. «Ну почему так?! – Крикнул он в душе. – София – чудо. Мне повезло несказанно, я любил бы ее на самом деле, если бы…» – Не закончив свою мысль, он поцеловал девушку, и та обвила его шею руками, сомлев от первого в жизни поцелуя. Она была свежей, как полураспустившийся цветок с тугими лепестками – роза или пион. От нее даже пахло свежестью. Чистая, милая девушка. Как он любил бы ее! Но Гарету и в голову не приходило пожалеть о том, что на его пути возникла Мария. Жаль было Софию, даже себя – жаль, но от Марии он не отказался бы ни за какие блага мира.
– Я не ошибаюсь, – прерывисто от волнения и сладкой истомы поинтересовалась София, – за этим последует предложение?
– Не ошибаешься. – Ответил Гарет. – Прекрасная и домовитая девушка, которая даже крючком вязать умеет, окажешь ли ты мне честь, примешь ли мои руку, сердце и герцогскую корону в придачу?
– А если бы я не напросилась, когда ты сделал бы это?
– А ты напросилась?
– И еще как!
– Ну… я ужасно боюсь твоего отца. Поэтому куда ж я денусь? Кстати, – он не дал Софии возмутиться. – Почему герцогиню ты зовешь мамой, а герцога – дядей?
– Ты кошмарное чудовище, ты знаешь?
– Ой, только не льсти мне, я стесняюсь. Так почему?
– Они не родители мне, ты же знаешь.
– да, знаю.
– Герцогиню я зову мамой потому, что она… Мама. Ее и дядя зовет мамочкой. Она… как сказать? В ней материнского столько, что оно всего важнее в ней. Понимаешь? Она – Мама.
– Ах, в этом смысле… Да, понял. Ну, и каков же будет твой положительный ответ?
– А я не ответила?
– Нет. Я волнуюсь, девушка. Я чертовски взволнован, я жду. Смотри, у меня руки вспотели!
– Ты не взволнован ни капли! – Воскликнула София. – Ты смеешься!
– Я не взволнован?! Да я просто… просто умираю. – Гарет прижал руки к сердцу, закатил глаза. – Я… ой! У-ми-ра-ю-у-у… – Рухнул ничком в траву, и София бросилась его поднимать:
– Прекрати, ты ушибся?! Вставай, ты намокнешь!
– так да, или нет? – Приоткрыл один глаз Гарет.
– да, конечно, да! Вставай же! – София схватила его за плечи, и Гарет рванул ее на себя, они очутились в траве вдвоем.
– Завтра всем скажем? – Спросил Гарет после долгого-долгого поцелуя.
– Сначала дяде. Наедине. Если ты, конечно, ему уже не сказал. Сказал?
– Я не хотел ставить тебя в неловкое положение. А то вдруг бы ты не захотела, а я уже обо всем с твоей семьей договорился.
– Спасибо. – Серьезно сказала София. – Большинство мужчин ведь так и делают. Нас, девушек, никто не спрашивает.
– С такой девушкой, как ты, по-другому нельзя.
– Хорошо, что ты это понимаешь. Мне кажется, мы будем хорошей парой.
– Мне тоже. – Гарет ответил это совершенно искренне. – Больше скажу: я в этом уверен.
Потом был второй свадебный день, и третий. Гулянья в замке и городе затянулись на неделю. Были турнир, раз в замке кстати собрались такие рыцари, практически, цвет Нордландского рыцарства. Впервые с другими нордландцами сразились руссы, и оказалось, к огромной обиде первых, что вторые превосходят их на голову. Ни князя Федора, ни Ратмира победить не смог никто. Даже Гарет и Торгнир, считавшиеся непобедимыми бойцами, сразились с ними, что называется, «вничью». Гэбриэл, пока плохо управлявшийся с копьем и почти не умеющий биться конным, участвовал только в поединках мечников, но тут уж ему почти не было равных. Сложно было поверить, что он взял меч в руки каких-то неполных три месяца назад, но это было так. Мастерство Кину, помноженное на собственный талант Гэбриэла, превратили его в отличного бойца. Алиса, выбранная королевой турнира, страшно им гордилась.
О помолвке Гарета и Софии решено было объявить позже. Сначала нужно было утрясти кучу формальностей – это было куда серьезнее, чем брак Алисы и Гэбриэла, здесь шла речь о короне. Королева, которая на словах всей душой была за этот брак, теперь всячески оттягивала момент официальной помолвки, и никто, даже ее брат, не понимал ее.
А Изабелла просто выжидала. Брак Гарета укреплял позиции Хлорингов, и без того уже окрепшие, и с одной стороны, ей это было выгодно. Но уже не так, как было выгодно всего месяцем ранее. Теперь у Изабеллы была поддержка иоаннитов, в лице Флоренса Дезире, который был совершенно околдован ею и готов был на все ради своей королевы. И сильный соперник в лице собственного племянника, поддерживаемый Анвалонцами, ей был не нужен. Она опасалась возросшей популярности братьев, ненавидела Гэбриэла, знавшего ее позорную тайну, и полагала, что ей вполне хватит Габи, чтобы укрепить собственные позиции и обеспечить сменяемость власти. Только выдать девчонку следует не за местного, Эльдебринка там, или Лефтера, или Сулстада, не суть. Идеальным женихом был Фридрих, чужой на Острове, но породистый, как никто. Он куда-то исчез, и королева злилась, обещая ему в душе все кары небесные. А пока осторожно, исподволь, тайком от сестры и принца, раздувала в Габи неприязнь к Седрику, которого прочили ей в мужья. И указывала на то, что и Седрик не горит желанием жениться на ней – вон, как увивается за Юной!
Тут, правда, изощренная интриганка дала маху. А уж ей-то следовало знать, что ревность – лучшее горючее для нежной страсти в пору ее зарождения! Правда, полагая Габриэллу полнейшей дурочкой, королева не слишком старалась, у нее были заботы поважнее. Но Габи, при всех своих прочих недостатках, была женщиной, а тут уж ум или его отсутствие роли никакой не играют. Принцесса почувствовала себя задетой: как так?! Это ее жених! Пусть он ей не нужен, и что?! – и в этом она равна была и с самыми глупыми, и самыми умными дочерьми Евы всех времен и народов. И Габи взялась отчаянно флиртовать с Седриком, стремясь во что бы то ни стало обратить на себя его внимание и отвлечь его от Юны. Любой ценой! Пусть даже ценой ненужного прежде замужества.
Ожидала же Изабелла не столько Фридриха, сколько результатов похода иоаннитов под командованием Дезире в Пустоши. Об этом походе, а так же о катастрофическом положении дел на Юге, она не заикнулась и словом, и намеком. Потом она объяснила это брату тем, что «не хотела портить праздник». Она даже раздумывала о возможности женить на Габи не своего консорта, а Дезире. Пусть тот давал обет безбрачия, королева полагала, что ради этого брака Понтифик снимет с него сан и обет. Этот брак, устроенный ею, окончательно посрамил бы Дрэда, формально примирил бы ее с Римом, в то же время сохранив статус-кво, и сделал бы Дезире, с которым она поддерживала исключительно платонические отношения, играя на его набожности и чувстве чести, ее окончательным и вечным союзником.
А племянников следовало отпустить в Ивеллон. Вот уже триста лет эта земля была недоступна для людей и успешно поглощала всех, кто шел завоевать ее. Идеальный получался финт. Как говорится в бородатом анекдоте, слегка его перефразируя: «И без греха, и наповал». Лишь бы Гарет не оставил перед уходом беременную женушку. А что могло помешать помолвке?.. Правильно. Возвращение иоаннитов с победой и рассказом о том, что творилось в Пустошах. Срочная необходимость отправляться в эти самые Пустоши, чтобы наводить порядок, расправляться с Драйвером – этого хотела и Изабелла, ненавидевшая и барона, и его ведьму лютой ненавистью. Отправляться вместе с Дезире, разделив с ним славу. А в это время все, что угодно, могло произойти. Поссорить горячих Эльдебринков и близнецов – пара пустяков. Как и герцог Далвеганский, хоть и не зная об этом, Изабелла полагала, что поводом для этого как раз и станет Габи. Если Анвалонцы и Элодисцы снова разругаются, или, как говорили в Нордланде, «горшки промеж собой побьют», второй раз они уже не помирятся. Гордый и вспыльчивый герцог Анвалонский этого не допустит. И Изабелла ждала, изнывая от нетерпения, вестей от своего рыцаря и друга. Он отправился в Пустоши одновременно с нею, отправляющейся в Пойму. Скоро, скоро уже должны были стать известны все нюансы этого похода. Все новости. Как она их ждала!..
– Не доверяй Изабелле, сын. – Говорил его высочество, выбрав момент, когда смог поговорить с Гэбриэлом наедине. Его сильно тревожило, что королева и Гэбриэл провернули этот финт с герцогством тайно даже от него. – Она моя сестра, я люблю ее, но не верю ей и на ломаный грош. С виду она умнее и приятнее, чем Алиса, но Алиса, при всей ее суетности и вздорности, честна и никогда не предаст, а Изабелла предаст в любой момент, не прекращая улыбаться и льстить.
– Я чувствую это, отец. – Поколебавшись, сказал Гэбриэл. – И насчет тети Алисы, и насчет ее величества. Правда, чувствую. Думаю я, она мне отдала Ивеллон потому, что считает, будто ничего у меня там не выйдет. Думает, что я отправлю туда всех полукровок, и одной проблемой в королевстве будет меньше. А может, и сам туда отправлюсь и сгину. Тоже вариант. Но это не так. Я не такой дурачок, как она полагает. Только ей пока знать этого не надо.
– Гэри, Ивеллон непобедим. С его существованием и недоступностью все давным-давно смирились. Триста лет он поглощал людей, и каких людей! Даже младший брат твоего прадеда, Рональд Хлоринг, с пятью тысячами рыцарей, сгинул там, и черный это был день для Нордланда. С тех пор зло, гнездящееся там, стало только сильнее. Понимаешь?
– Понимаю я. – Вздохнул Гэбриэл. – Но не верю, что ничего поделать нельзя. Нужно изучить вопрос, разобраться, и что-то, да придумается. Обещаю: сдуру не сунусь, с мечом наголо на духожабу эту не попру. И людей, то бишь, полукровок, на убой не погоню.
– Вот и хорошо. – Его высочество положил ладонь на руку сына. – А статус и титул герцога тебе не повредят. Тем более, женатого герцога!
К трибуне, на которой они сидели, наблюдая за поединками рыцарей, подъехал герольд, поднялся к ним, прошептал на ухо Гэбриэлу:
– Ваша светлость, к вам какие-то иностранцы. Трое, дама и двое рыцарей. Благородной наружности. Хотят поздравить вас и поговорить с вами.
– Пригласи их.
– Они не хотят. Ссылаются на какой-то обет, который не позволяет им участвовать в торжествах и гуляньях.
= Где они?
– В стороне, вон там. – Герольд указал в сторону дубовой рощи. – Под дубом. Что им ответить?
– Что я сейчас подойду. Иностранцы… Х-м!
Идя туда, сопровождаемый Гором, Гэбриэл что только не думал. Даже ожидал очередного подвоха, как в случае с Элоизой. Как ему смутно помнилось, на пирс его тоже заманили под предлогом того, что некая благородная дама желает тайно поговорить с ним. А там просто треснули по башке, да и привет. Но при виде троих, ждавших его, все мысли и подозрения выветрились из его головы мгновенно. Гор, остановившись, ощетинился, нагнул голову, больше напуганный, чем разъяренный. У самого Гэбриэла по позвоночнику побежали ледяные иглы, заставляя все волоски на коже встать дыбом.
Драконы. Он понял это мгновенно, не умом, не рассудком – каким-то глубинным инстинктом, ощущением родства, может быть. Красивая, статная женщина в темно-красном, с белым матовым лицом и восточными чертами красивого надменного лица, и более смуглые, но похожие на нее мужчины, молодой и постарше, двое. Один в черном, другой – в темно-коричневом. Шагнув к нему слитно, словно по команде, женщина на шаг впереди, мужчины – сзади и по бокам от нее, – они преклонили колена. Женщина сложила руки под платком, мужчины вытянули одну руку назад, вторую согнули перед грудью в незнакомом жесте. И все трое низко опустили головы.
– Владыка. – Благоговейно произнесла женщина. – Твои подданные приветствуют тебя. Твой выбор супруги нам не оспаривать, ты – владыка. – Повторила она. – Прими наши поздравления.
– Я не ваш король. – Ответил Гэбриэл, слегка смутившись и напрягшись. – Я даже не дракон.
– Ты сразу узнал нас, владыка. Ты – король, ты рожден королем. Это не наш выбор и даже не твой. Ты – король по крови и праву рождения. А мы – твои навеки.
– Я этого не хотел. И не хочу.
– твоя воля. Ты можешь отречься от нас, но нашим королем быть не перестанешь. Это невозможно.
Гэбриэл оглянулся на ристалище. Кое-кто из зевак заметил его и его гостей, остановился, разглядывая. Кое-кто переговаривался, Гэбриэл явственно видел, что они подзывают знакомых.
– Вставайте, и отойдем отсюда. – Приказал он, и драконы беспрекословно повиновались. Хотя – и Гэбриэл ни на секунду не забывал об этом, – все это могло быть игрой, чтобы заманить его в ловушку. Ну, положим, это будет сделать не так-то легко.
– Ты подозреваешь нас в коварстве. – Вдруг сказал женщина. – Зря, владыка. Волею твоей матери, мы не в состоянии причинить вред никому на Острове. Мы беззащитны, нас может убить ребенок. Но даже если бы мы и могли, причинить вред королю, обмануть его, мы не посмеем. Мы полностью в твоей власти.
– И чего вы хотите?
– Если позволишь, мы и в самом деле отойдем в более укромное место.
– Нет уж. – Решил Гэбриэл. – Отойдем на видное место. Где никто не подслушает, но все будут видеть.
Они ушли на выпасы, где на скошенной траве стояли небольшие стога еще не убранного в овины сена. Возле такого стога они и остановились. Гор, по-прежнему ощетинившийся и тихо ворчавший, тем не менее, пошел за хозяином и лег у его ног.
– Мы пришли покаяться. – Сказала Красная Королева. – Покаяться и узнать свою судьбу, которую определишь ты. Мы виноваты перед тобой, как никто, и наша вина так велика, что возможно, ты захочешь убить нас… Мы готовы принять это.
– Я знаю, что вы заказали меня Дрэду. Мне плевать. Он облажался, и если снова попытается меня убрать, облажается снова.
– Это мелочи по сравнению с главной нашей виной. – Вздохнула Огарь. – Ты считаешь виновным в смерти матери и твоих несчастьях барона Красной Скалы… но это не так. Не совсем так. Даже эта ведьма – не главная зачинщица и виновница. Это мы. Мы все сделали.
Гэбриэл похолодел. Все внутри застыло. Он глянул на Огарь сверкнувшими красным глазами, переспросил глухо и медленно:
– Объясни?.. – рука сама собой стиснула рукоять Виндсвааля. Огарь вновь опустилась на колени:
– Я не прошу прощения, ибо его нет для меня. Мы не могли сами уничтожить Ол Таэр и их заклятие, но мы хотели избавиться от них. Наше существование в Дракенсанге кошмарно и унизительно. Покончив с Ларой, – думали мы, – мы вернем себе возможность бороться, просто постоять за себя, это казалось нам главным. Этот человек и его ведьма искали способ закончить создание лича, вернуть бывшего господина этого барона, некроманта и чародея Райдегурда. Тот начал процесс, но не закончил его, а барон каким-то образом сохранил нужный артефакт. И мы поняли, что это наш шанс. Это мы научили их, как закончить начатое. Это мы сказали им, что для этого нужна кровь эльфийской княжны из потомков Перворожденных. Это мы научили ведьму создавать каргов и поднимать нежить. И завесу тьмы на крови рыжего тролля научили создать тоже мы. Я знала, что единственной доступной для ведьмы и ее магии эльфийкой была Лара Ол Таэр, живущая в Гранствилле, с человеческим мужем. Ее смерть – на моей совести. Но не это самое страшное. – Она помолчала, но Гэбриэл тоже молчал. Гнев, дикая ярость, желание убить всех троих на месте, горечь, даже отчаяние – все боролось сейчас в нем так, что он пошевелиться боялся, взглянуть на них, даже вздохнуть глубже. Огарь вздохнула, и продолжила громче:
– Самое страшное то, о чем не подумали даже мы. В крови Лары была кровь Старого Короля. В недрах Красной Скалы возродился не Райдегурд. Это Старый Король. Это дракон-лич. Это он создает тех тварей, о которых мы слышали, и одну из которых ты убил. Это кошмар… Это страх и ужас, это погибель всего и всех. Эти твари… они становятся все больше и все сильнее. Но главное – что лич входит в силу. Он вот-вот выйдет наружу… И его не остановит никто и ничто. Он уничтожит Остров, и я не знаю, что он уничтожит еще. Может быть, с ним придет конец этого мира. – Она опустила голову. Драконы все так же молча стояли позади нее, их лица были непроницаемы, глаза опущены долу. – Владыка, отомсти мне. Убей меня! Но прости свой народ. Верни им свободу, сними с них заклятие Лары, и они помогут тебе биться с личем! Более верных слуг и отважных бойцов ты не найдешь среди двуногих! Прикажи, и они сами себе разорвут грудь и вырвут сердце, и ни звука не издадут, прославляя тебя!
Гэбриэл прикрыл глаза. Он не мог думать, не мог рассуждать и воспринимать все здраво. Убить! Разорвать на части, суки, суки, суки!!! Мама… Сады Мечты… Сотни невинных жертв, отданных кошмарной твари… И она стоит тут на коленках и верит, что этим все разрулит?! Все окупит, за все заплатит?!
– Двадцать шесть. – Он закрыл глаза и прилежно считал, хоть порой приходилось скрежетать зубами и стискивать руки, впиваясь ногтями в ладони до обжигающей боли. – Двадцать семь. Двадцать восемь… Идите к черту. – Не выдержал, открыл глаза, и взгляд его был тяжел и страшен, а голос – тих и хрипл. – Идите к черту, ясно?! Я бы тебя не просто убил, сука, я на части бы тебя порвал, если б это хоть что-то исправило бы. Но нет, не надейтесь, что этой жертвой вы от меня откупитесь. Ваш король вас ненавидит. Знайте это! Ненавидит так, что… Черт! – Он не находил слов, чтобы выразить всю свою ярость и ненависть. – Никогда я вас не приму, не прощу и не избавлю вас от ваших проблем, никогда!!! Мама… мама мечтала о мире между вами и эльфами… искала способ вам помочь… – Он задохнулся, в глазах потемнело. Чувствуя, что еще немного, и он сорвется, примется крушить их, рубить, пока одни клочья не останутся, развернулся и резко пошел прочь, запинаясь от того, что не видел дороги, матерясь и бурля и кипя от гнева. А навстречу уже спешил брат, встревоженный разделенной с ним яростью и пока не понимая ее.
– Кто это, Младший? – Спрашивал настороженно, поглядывая на потрясенных и застывших в безысходности драконов. – Что стряслось, ты вообще не в себе!
– Никто. – Выдавил Гэбриэл. – Это никто. Не смотри на них… Дай мне в себя прийти!!!
Анастасия никогда не стремилась не то, что узнать, но даже как следует рассмотреть маленьких пассий своего дяди. Если откровенно, она ими слегка… брезговала. Дядя ее не мог быть плохим и развратным по определению, она ведь его любила. Значит, развратными и грязными были эти маленькие полукровки. И то, что они были такими еще маленькими и зависимыми, никакой роли не играло – впрочем, в ее время это никого не смущало. В это время и дети, наравне со взрослыми, несли всю ответственность и кару за любое прегрешение, даже невольное. Их точно так же могли казнить, бросить в тюрьму, а в голодный год случалось, что сами родители отводили их подальше в лес и там бросали, чтобы выжить самим. Эхо того страшного времени звучит порой в наших сказках.
Другими словами, отношение Анастасии к девочкам не было таким уж странным или противоестественным. Она просто не хотела о них ничего знать и не стремилась их видеть или общаться с ними. Но у Хлои были другие планы. Хитрая, не годам умненькая девочка быстро поняла, что ее «Папочка» долго не протянет. На младшего брата Папочки надежды не было никакой, это Хлоя понимала. Оставался один путь: сблизиться с племянницей Папочки. Некоторое время понаблюдав за нею, Хлоя поняла: если она и сможет это сделать, то только через того же Папочку. Анастасия любила дядю, и это видели все. Поэтому во время отсутствия Анастасии и болезни герцога Хлоя напросилась ухаживать за ним. Она так трогательно просила Папочку «не прогонять ее», обещала, по-детски шепелявя, что будет приносить ему воду, сидеть подле него… герцог растаял. Да, Хлоя уже окончательно утратила то, что он так ценил в своих игрушках – начала понемногу превращаться в девушку. У нее обозначилась грудь, начало меняться тело. Но и герцогу больше не нужно было то, что прежде так возбуждало. А привязанность к девочке, как к самой своей красивой и ласковой игрушке, не только осталась, но и окрепла. Когда вернулась Анастасия, она обнаружила Хлою подле дяди, и тот просил не прогонять ее, а Хлоя старалась быть полезной и девушке. Приносила, как собачка, нужное, бегала по мелким поручениям, и была такой усердной и трогательной в своем усердии, что Анастасия незаметно даже для самой себя приняла эту девочку, стала использовать ее преданность, и даже нуждаться в ней. Это была первая победа Хлои. И ограничиваться этим она не собиралась.
А Доктор скатывался в депрессию все глубже и глубже. Его странное состояние, которое он так и не смог приписать никакой болезни, известной ему, усугублялось и усугублялось. Он по-прежнему не мог никак успокоиться, выспаться, элементарно наесться, а спать и есть хотелось страшно. Эта неудовлетворенность изводила его, он стал нервным, дерганым, слезливым, словно истеричная женщина, но никто не сочувствовал ему, напротив, он вызывал отторжение и брезгливость. Прежде он любил работать, обожал свою работу, ему нравилось создавать лекарства и мази, он мог часами, сутками возиться в своей лаборатории, смешивая, выпаривая, растирая… Теперь он делал это кое-как, сознание туманилось от недосыпания, отчаяния и усталости, он не получал теперь удовлетворения даже от работы. Но герцог и Кенка подстегивали его, угрожая, и Доктор, торопясь и чувствуя, что ничего у него не выйдет, с каждым днем чувствовал себя все хуже и хуже, страх трепал внутренности. А тут еще маленькая тварь, Хлоя, пришла и заявила:
– ты хочешь сделать лекарство, чтобы у Папочки писька вставала?.. Только попробуй, сделай! Понял, противный Вонючка?! Только попробуй сделай!
Это было последней каплей. Плача и сетуя на злобу «всех!», Доктор сам для себя приготовил яд. Так как он боялся боли больше всего на свете, он сделал яд со снотворным: сначала уснуть, и не почувствовать ничего, умереть во сне – что может быть лучше?.. Выпил… Но не умер. Он даже не уснул. При этом испытал все, что положено при смертельном отравлении: судороги, резь, тошноту, смертный ужас, боли, – все. . И при этом выжил… Как это вышло, он сам не понял, все-таки врачом он был прекрасным, и понимал отчетливо, что выжить в данном случае было нереально. Второй раз травится он не посмел, увеличивать дозу не стал. Но теперь его существование стало еще более невыносимым: отравление не прошло бесследно, теперь живот его болел постоянно, и боль усиливалась, стоило ему что-то съесть или выпить. При этом вкуса еды и насыщения по-прежнему не было, но безумно хотелось, и все это давно свело бы его с ума, но эльфийское проклятие, наложенное на него Килмоэлем, не давало ему и этого облечения. Он должен был все сознавать – до конца.
Не вынеся этой новой напасти и страшно мучаясь от боли в желудке, Доктор, не выдержав, сделал еще одну попытку: вскрыл себе вены. И орал и рыдал потом от ужаса, наблюдая, как длинные продольные разрезы сами собой закрываются, зарастают, не давая крови вытечь, рубцуются прямо на глазах. Только теперь он сообразил, что это не болезнь и не что-то временное, это какое-то злое колдовство.
Несправедливость того, что с ним случилось, Доктора просто оглушила. Он искренне не считал себя злодеем, который заслужил все, что теперь испытывал. Ему казалось, что с ним вообще не должно было случиться ничего подобного, что он – бедная жертва. Кто его заколдовал, у Доктора ни на миг и сомнений не возникло: конечно, Барр, тварь, за то, что он покинул Красную Скалу. А значит, он должен вернуться. Нужно бежать, бежать любой ценой, пока не умер герцог, пока он сам еще в своем уме и в состоянии передвигаться!
Двести копий под командованием Флоренса Дезире выступили из Сандвикена, когда королева отплыла в Гранствилл, на свадьбу племянника, и двинулись в сторону Кеми и Майского Дерева, о котором ходили совершенно нереальные слухи. Местным рыцари снисходительно обещали, что все их проблемы кончились, и бояться абсолютно нечего: орден святого Иоанна зачистит Южные Пустоши от всей нечисти. «Все, что разговаривает, но не человек – под нож!» – был их девиз. И начали они с рыжих. Эльфы, кроме Элодис, конечно, рыжими никогда не бывали – Фанна были белокурыми, без малейшей желтизны, Ол Донна – коричневыми, от песочного до шоколадного. Но полукровки Ол Донна получались рыжими через одного, и крестоносцы, зная об этом, начали азартно охотиться на рыжих. Ну, и что, что уши человеческие?.. Если вглядеться, то что-то эльфийское есть, по-любому! К рассказам очевидцев о монстрах, упырях и прочей нечисти крестоносцы относились с бодрым оптимизмом. В Европе тоже частенько поднималась паника из-за какого-нибудь невиданного зверя, оборотня или еще какой твари, на поверку же всегда оказывалось: либо зверь-людоед, волк или медведь, либо креативные разбойнички, прикидывающиеся упырями или вампирами, либо стая одичавших собак. Ничего такого, что не одолели бы рыцари, прошедшие не одну войну по всему Средиземноморью. Даже Дезире, выслушав то, что говорили ему Дрэд и королева, предпочитал думать по-своему.
Пока рыцари не наткнулись на первых каргов. Стычка со стаей этих тварей, мародерствующих на подступах к Жабьим Болотам, отрезвила рыцарей. Оказалось, что их трудно убить, они очень быстры, не чувствуют боли, не ведают страха, а их укусы ядовиты. Превращение каргов в протухших крыс после смерти впечатлило даже Командора. Но не испугало. Он даже приказал захватить тварь живьем, чтобы отправить потом в Европу, королю в Париж. И задумался, по-другому взглянув на ситуацию. Сами собой дохлые крысы в чудовищ вряд ли превращаются. Значит, слухи о некоей ведьме, запугавшей весь Юг, – правдивы. И следует не только зачищать Пустоши от чудовищ, но и выловить эту ведьму. Выловить, и тоже отправить в Париж. Какое аутодафе будет с ее участием! А то уже пошли нехорошие разговоры о том, что инквизиция – зло, что она никому не нужна, что творит преступления и беззакония, оправдываясь мифическими колдунами и ведьмами, которых на самом деле не существует… А вот вам ведьма и ее порождения – лопайте, не подавитесь!