Круг замкнулся

Глава 9

Над костром кудрями вился дым. Белянка в рубахе до пят сидела на земле, жар от углей согревал колени, справа обиженно сопела Ласка, слева Горлица смотрела на огонь сквозь закрытые веки. Тетушка Мухомор шла по кругу за спинами учениц, подбрасывая сосновые лапы в пламя, и оттого все сильнее слезились глаза. Жженая горечь собиралась в носу и со вдохом заполняла грудь, согревая тело, забирала на себя усталость и боль. Дым очищал.

Сельчане, усталые после ночных гуляний, теснились у края поляны и терпеливо ждали, пока ведуньи подготовятся к встрече Нового лета. До восхода оставался час – страшный час, когда сильны неприкаянные души. Кусты боярышника и терна стояли в белесой дымке, словно по молодой листве стекала меловая вода и затапливала острые былинки мятлика. Над рекой курился туман, белым пухом оседая на ряске заводей.

– Ведуньям запрещен обряд обручения, – негромко произнесла тетушка Мухомор.

Белянка втянула голову в плечи. Она не должна любить Стрелка. Не должна. Но она любит… любит! И если цена за это – вся волшба мира – пропади она пропадом эта волшба!

Но ведунья продолжала вышагивать за спинами и поучать:

– Ведунья ни с кем не может разделить жизнь, чтобы самой – и только самой! – отвечать за свои ошибки. Вам нельзя было танцевать под балладу о тех, кто даже на запад ушли вместе. Нельзя! Я предупреждала, но вы обе меня не послушали.

Сдерживая дрожь, Белянка выдохнула медленно и протяжно. Тошно засосало подложечной.

– Так что сейчас, пока не взошло солнце и не скрепило обручения, мы посмотрим рисунки ваших судеб, и вы выберете путь раз и навсегда.

Тетушка Мухомор склонилась над Белянкой. Пахнуло мелиссой и душицей.

– Раскрой ладони, – шепнула она и насыпала щепотку желтых лепестков.

Повторив то же самое с Лаской и Горлицей, ведунья приказала:

– Сожгите поздние одуванчики в ритуальном костре, а пепел разотрите и поднимите руки над головой. Пойте со мной!

Тканое кружево

Сызмальства сужено.

Пеплом посыпано,

Вспыхнуло, выпало.

Огонь обжег кожу – Белянка закусила губу, из уголков глаз покатились слезы. Коротко вскрикнула Ласка, но все кончилось быстро: лепестки скорчились серым пеплом и прилипли к ладоням ломаными линиями и завитками.

– Горлица, – с присвистом, еле слышно говорила ведунья, так что Белянка с трудом разбирала слова, – жизнь тебе предстоит длинная, трудная, полная ворожбы и тяжких решений. Люди доверятся и пойдут за тобой. Крепись. Хватило бы сил.

Белянка искоса глянула на старшую ученицу – радость лишь на миг озарила ее белесые глаза, зарумянились впалые щеки, но улыбка тут же потухла, гордо вытянулась и без того длинная шея.

– Ласка, – тем временем тетушка Мухомор подошла к ней. – Перед тобой два пути, милая. На одну дорогу тебя тянет, а другая тебя ищет. По одной проще пройти, по другой лучше. Помни мои уроки, всегда помни.

Ласка хитро улыбнулась до глубоких ямочек на щеках и колко глянула через огонь на Белянку – спину ободрало холодом, но тут подошла тетушка Мухомор. Она долго, слишком долго вглядывалась в узор, а потом бросила:

– А тебе ничего на роду не написано.

– Как? – выдохнула Белянка.

– А вот так! Не будет в твоей жизни подсказок: что хорошо, что плохо. Не сможешь ты идти по проторенной дороге, ни у кого не спросишь совета, потому что нет для тебя пути.

– Слишком ветвится? – спросила Горлица.

– Нет! – с жаром прошептала ведунья. – У нее вовсе нет судьбы! Нашу Белю отправили в этот мир просто так: без умысла, ни в награду, ни в наказание. Может, она сама судьбу себе найдет, а может, и заблудится.

На душе стало мерзко. Словно Белянка вмиг оказалась ненужной целому миру.

– Думай, живи, выбирай сама, – посоветовала тетушка Мухомор.

– Ты не могла ошибиться? – прошептала Белянка.

– Нет, – вздохнула ведунья. – Хватит болтовни. Решайте сами, учиться вам у меня или с мальчиками целоваться. А пока – вставайте, скоро взойдет солнце.

Одна за другой ученицы поднялись с земли и пошли за ней след в след, подпевая гортанному заклятию Пробуждения. Каждый третий шаг тетушка Мухомор возвышала голос, и они подбрасывали в огонь щепотки соли и сушеных трав. Клубы густели, будто из котла вытекало кипящее варево. Дым пробирал до слез, до щемящей тоски в груди – неужели они и правду в последний раз вместе будят Лес? Неужели возможно отказаться от волшбы и навсегда закрыться от мира? Или тетушка Мухомор хочет, чтобы Белянка сама поняла, что должна отказаться от Стрелка, что у нее нет ни выбора, ни судьбы?

– Встаньте единой цепью! – громогласно воскликнула тетушка Мухомор. – Скрепите собой разрыв времен на стыке Старого и Нового лета. Поднимите над Лесом солнце!

Ведуньи ускорили шаг, по кругу отходя от костра все дальше к краям поляны. Сельчане выстроились разомкнутым кругом, в который через равные промежутки вклинились ученицы. Белянка отыскала место между Русаком и тетушкой Пшеницей, сжала их прохладные ладони.

– Закройте глаза! – скомандовала тетушка Мухомор, вытянулась струной и опустила напряженные руки, с шумом втянула воздух. Сила земли мощным потоком устремилась в смертное тело.

От резкого потока тепла у Белянки закружилась голова. Устремляясь вслед за ним, она закрыла глаза, и мир исчез: померкли Большая поляна, костер и река. Дым, напитанный пряными травами, солью и водой, свитый гортанной песней в тугие косы, закручивался спиралью по следам шествия ведуний и с каждым оборотом вбирал распахнутые души. Ведунья деревни Луки взяла первого в цепи за руку, и сила почвы, глубинных вод, родников и каменных костей полилась из ладони в ладонь, обжигая нутряным огнем, сковывая верховым льдом, и, заполнив Отца деревни Луки, стекла обратно в землю. Растворилось все человеческое, и остался чистый поток первородного тепла.

Шествие двинулось в чащу.

В едином ритме бились сотни сердец, в такт неспешным шагам, в такт пульсации пробуждающихся деревьев. Ноги знали, куда ступать, чтобы не зацепиться за высокие корни. Головы знали, когда пригнуться, чтобы не удариться о низкие ветви. Губы вторили шепоту листьев. Сколько раз они повернули? Сколько причудливых узоров нарисовали вокруг стволов? Наяву этого и не вспомнить, не сосчитать.

Они были каждым деревом и листом, ветром в ветвях, сонным волком и шустрым зайцем. Они были Лесом. И Лес просыпался, раскрывался навстречу новому дню и Новому лету. Стряхивал клочья тумана, умывался росой, тянулся в небо и прорастал в глубину до огненного сердца Теплого мира.

Шествие завершилось на Большой поляне, когда небо уже сочилось зарей. Сельчане, возвращаясь в родные тела, вновь выстроилась кругом, разомкнутым на востоке. Ведунья открыла глаза, искусанные дымом и налитые кровью. Через эти глаза смотрел сам Мир.

– Лето грядущее будет опасным! – провозгласила она. – Но не засуха, не град, не ураган будут тому виной. Вызреет урожай, расщедрится лес, народятся дети… – на мгновение она замолчала, потом добавила шепотом: – Беда придет от людей.

Сельчане растерянно молчали. Не таких предсказаний ждали они этим утром. Тетушка Мухомор выдохнула, отпуская неподъемную для смертного силу, и добавила своим обычным голосом:

– Испокон веков живем мы на этой земле. Каждый вечер солнце уходит на запад, но какой бы темной ни была ночь, однажды рассветет вновь. Нужно только дожить. И сохранить наш Лес, наш мир.

Белянка вспомнила зыбкий ночной песок, сердце сжалось, словно под порывом леденящего ветра. Но солнце не ждет – Стрелок откупорил кувшин с вином, поднял над головой и звучно выкрикнул:

– За Новое лето!

Сделал первый глоток и передал по кругу. Противосолонь, повторяя путь ночного солнца, обратный дневному ходу, кувшин шел с запада на восток. Белянка глотнула терпкого черносмородинного вина, отчего-то отдававшего мятой и шиповником, и передала дальше. Наконец тетушка Мухомор сделала последний глоток и вылила остаток перед собой. Земля окрасилась в цвет крови.

Оставалось лишь ждать и слушать шелест молодых листьев.

Вдалеке закричала одинокая птица. Затем еще одна, и еще. Лес до краев заполнился разноголосым щебетом.

Стрелок шагнул на восток, тетушка Мухомор – на запад. Первый луч новорожденного лета вырвался из мрака, осветил верхушки деревьев, и Ведунья сжала посох Отца деревни, высоко поднятый над головой.

– Круг замкнулся…

Шепот сплелся со щебетом птиц и плеском реки, затерялся в кронах. Белянка отвела от солнца глаза, полные счастливых слез, и глянула, как обещала, на Стрелка.

Он смотрел мимо, не узнавая, не улыбаясь.

Сердце ухнуло в живот, задрожали колени, и горло забило тошнотой. «Он просто забыл, устал – да мало ли!» – успокаивала она себя, но дурной привкус мяты и шиповника не уходил с языка.

Хотелось выкрикнуть:

– Ну посмотри на меня!..

Но в пронзительно-голубых глазах не осталось ни капли былого света и тепла. Лишь ледяной холод зимних небес.

Будто другой человек. Они ничего друг другу не обещали, а голова мутна от обряда. Лучше всего просто лечь спать.

С тяжелым сердцем, еле переставляя ноги, Белянка побрела на холм, к избушке под старой сосной. В ушах гудело от бессонной ночи, едкого дыма и хмельного кваса, ноги ломило и жгло.

На пороге стояла растрепанная Ласка и спорила с Горлицей. Едва завидев Белянку, она яростно зашептала:

– Это она взяла сушеный барвинок из твоих запасов! Точно она!

Белянка остановилась в недоумении и громко спросила:

– Что я взяла?

– Тише ты! А еще подруга называется! – Ласка зло плюнула и развернулась, чтобы уйти, но Горлица с силой ухватила ее за предплечье.

– Мне все равно, кто из вас это сделал, – спокойно объяснила она. – Я знаю, для чего глупые девочки вроде вас могут использовать барвинок с мятой и шиповником. И я должна рассказать тетушке Мухомор.

Барвинок. Мята. Шиповник.

Словно три крупные капли дождя одна за одной упали в сухую пыль, взорвавшись брызгами.

Приворот.

– Да не делала я ничего! – зашипела Ласка и выдернула руку. – Больно мне нужно! Любой парень в деревне и без того моим будет! Ты лучше на Белянку посмотри – кому нужна такая серая мышка? Наверняка это она!

Как Белянка не догадалась? Черносмородиновое вино не должно отдавать мятой и шиповником!

Но у нее не было ни единого шанса – Стрелок сделал первый глоток. И Ласка знала, что именно он сделает первый глоток. И попадет в ее сети.

Горлица медленно выдохнула:

– Пусть тетушка Мухомор сама разбирается с вами. Но впредь не смейте трогать мои припасы! – Она одарила каждую леденящим душу взглядом и с гордо поднятой головой скрылась в избушке.

– Молодец, доигралась? – прорычала Ласка.

– Как ты могла? – прошептала Белянка.

Ласка смотрела на нее широко распахнутыми глазами, изрезанными красными прожилками. Узкие зрачки прокалывали душу насквозь.

Ласка, как ты могла?

Не было сил ни кричать, ни рыдать, ни драться.

Не было сил. Не было смысла.

– Как ты могла так предать меня? – выдавила Ласка. – Я же тебя почти сестрой считала! – На смоляных ресницах задрожали прозрачные бусинки слез. – Ты подослала братца, чтобы самой станцевать со Стрелком! Но ты забыла, что я всегда добиваюсь своего!

Ласка спрыгнула с порога и опрометью бросилась прочь. Белянка смотрела ей вслед и не могла дышать. Больно было так, будто и вправду сестра родная предала. Глаза, засыпанные песком, не хотели смотреть, колени подгибались, а в голове завывала пустота.

Глава 10

– Я сваливаю!

Стел обернулся на резкий толчок в бок. Рани смотрела снизу вверх, решительно вздернув подбородок. Руки на поясе, рубашка мешковато висит на худых плечах, штаны собираются складками у заляпанных грязью сапог – маскарад мальчика-подмастерья во всей красе. И только сжатые до белизны губы и зареванные глаза с потрохами выдают в ней девчонку.

– Что у тебя стряслось?.. – сдавленно прошептал Стел.

– Не твое дело, – огрызнулась она, короткие ресницы слиплись от слез.

Подходящее место пореветь! Внутренний круг лагеря переполнен в преддверии ужина: кто по службе стоит у котлов, кто за компанию поболтать-перекурить пришел. К тому же вечерняя молитва на носу. Слова, конечно, теряются за гомоном и звоном топоров, да и ветер рвет на шестах флаги, хлещет пологами шатров, но маг и его подмастерье – слишком видные фигуры и притягивают любопытные взгляды.

– Держи себя в руках, – сквозь зубы выдавил Стел и мотнул головой. – Отойдем?

К счастью, смеркалось, и достаточно было шагнуть за ближайшую палатку, чтобы скрыться от света костров. Чернильное небо стекало далекими стенами дождя. Рванье облаков спускалось жидким туманом.

– Куда ты пойдешь?

Рани передернула плечами и облокотилась о деревянный остов палатки. И впрямь, безусый юнец с острыми скулами. Или растерянная девчонка, которой осталось сделать последний шаг – и ее размоет дождем. Без следа.

Они вряд ли еще когда-то увидятся. Даже если она не покончит с собой.

– И ты ничего не расскажешь мне?

Рани долго молчала. Тянуло горелой кашей, дымом и мокрой псиной. В детстве у Стела была собака, в лютые морозы матушка позволяла ей погреться у очага – пахло так же. Бездомностью. Вот и они теперь – бездомные.

– Да говорить особо нечего, – она ссутулилась и обхватила себя за плечи. – Просто хотела тебя предупредить, ну… чтоб не искал.

Стел сощурился. Огонь бликовал в темноте ее глаз, мягко освещал куцые кудряшки, голую шею, лицо. Щеки, покрытые крохотным пушком, сейчас казались по-детски округлыми, и кожа напоминала спелые абрикосы.

Абрикосы. Волосы Агилы пахнут медом и абрикосами, и немного вишневой косточкой. Как и прощальный поцелуй.

Рани вчера видела их поцелуй. Стел перехватил ее тяжелый взгляд в окне. А потом без лишних вопросов она просто помогла собрать вещи и отправилась с ним в казармы.

– Почему ты все-таки решила пойти со мной?

– Неважно, – резко бросила Рани и осеклась, отвела взгляд, сминая пальцами складки рубахи на локтях.

Стел готов был поспорить, что она покраснела. Как и вчера.

Может, и вправду так лучше? Да, они никогда не увидятся, но пару дней назад они даже не были знакомы… Да. Но все же не хотелось ее отпускать. Казалось, отойди на сотню шагов – и ее жизнь оборвется. Бессмыслица. Он сам себе выдумал эту роль спасителя.

– Уйти со всеобщей молитвы, когда вокруг сплошь и рядом рыцари святой веры – не получится, – начал он осторожно. – Тебя все равно вернут, только нарвешься на неприятности.

Рани не шевелилась, лишь сильнее втягивала шею и ниже наклоняла голову.

– Уйти с ужина – глупо, я бы точно на твоем месте поел, что бы там у тебя ни произошло.

Она едва заметно кивнула, и тогда он прошептал:

– Останься до утра, – и коснулся ее плеча.

Рани медленно оторвала взгляд от его грязных сапог. Улыбка, робкая, детская, коснулась полураскрытых губ. Тонкие брови недоверчиво взлетели.

Будто бы безмолвно просит не отпускать?

Глупости. Он не станет ее уговаривать. К тому же теперь все изменилось. Рокот наглядно указал Стелу место, буквально ткнув его лицом в грязь! Им плевать на советы «мальчика» – Рокот все решает сам. Насмехается и угрожает. Стел нужен разве что вместо шута.

– А утром я тебя отпущу, – твердо закончил Стел. – Дам денег на дорогу до Ерихема, можешь вернуться к моей матушке. Или как знаешь.

Рани болезненно усмехнулась. Брови медленно опустились, сомкнулись губы, сощурились глаза. Она смотрела внимательно, пристально, будто бы запоминая. Или проклиная. Покусала губы, вдохнула – и промолчала.

– Я был на совете, – Стел захотел оправдаться. – Предводитель в грош меня не ставит. Боюсь… боюсь, я не смогу дать тебе то, что хотел. То, в чем ты нуждаешься. Я не знаю, что будет дальше. Раз у тебя есть причины уйти, я не вправе тебя удерживать.

Рани кивнула несколько раз подряд, глядя в синюю темноту за его спиной.

Близились стены дождя. Густел туман. Вдали взвыла собака.

– Да. Так всем будет проще, – глухо прозвучал ответ.

В нос ударил запах бездомности. И тины. Глаза Рани блеснули маслянистой пленкой городского пруда.

– Но… я бы хотел, чтобы ты осталась со мной, – внезапно для самого себя добавил Стел.

Безрассудно. Глупо. Искренне.

Заигрался в спасителя? Чушь. В конце концов, решение остается за ней.

По малому кругу лагеря, мимо котлов с томящейся над углями кашей, Рани безмолвно шагала вслед за Стелом. Позади главного шатра притаилась часовня. На массивных камнях круглого основания высился резной восьмигранник, острый купол венчала игла – символ Единого бога. В провалах стрельчатых окон и за распахнутыми дверьми – по одной на каждую сторону света – горели свечи, блестел свежевымытый пол. Рыцари и оруженосцы рассаживались вокруг часовни: на бревнах, пеньках, камнях и одеялах поверх сухой травы.

– Древняя часовня, – пробормотал Стел. – Должно быть, еще саримская.

– С чего ты взял? – фыркнула Рани и недоверчиво покосилась.

– Горожане строят храмы без единого угла, а окна закрывают особым цветным стеклом. Оно сгущает внешнее тепло, и оттого внутри легко дышать и… колдовать. В Школе Магии используют такое же стекло.

Рани резко оборвала его:

– Да, туго тебе придется – в походе-то лекции читать некому.

Стел нахмурился. Впрочем, быть может, ей это действительно ни к чему.

Из главных восточных дверей часовни вышел Слассен и остановился на ступенях. Свет мягко очерчивал контур хламиды, широкий капюшон, ниспадающий до пояса, свободные рукава. Бесчисленные темные складки перемежались рыжими отблесками, а над головой пальцы складывались лодочкой, будто ветви сухого дерева.

– Пойдем внутрь? – примирительно предложил Стел.

Рани достала из набедренного кармана самокрутку и прикурила от огнива.

– Я в храмах на всю жизнь намолилась.

– Что-то ты не похожа на праведную прихожанку, – усмехнулся Стел.

– Я выросла в храмовом приюте, – она смотрела в небо и сосредоточенно выпускала дым рваными кольцами.

– А… – Стел замялся, но так и не решился спросить, как она осиротела. – Но это особая часовня, я чувствую, что эти камни напоены теплом.

– Какие набожные нынче маги! – она задрала верхнюю губу.

Стел пропустил ее презрение мимо ушей.

– Наоборот, с тех пор как я понял магию, я стал… лучше слышать ответы Сарима.

– Хорош врать! – Рани коротко затянулась. – Я не вчера родилась. У храмовников и рыцарей аж губы трясутся, как бы не запятнать себя вашей нечистой магией!

– О, так это бабушкины сказки! – Стел негромко рассмеялся. – Это пошло еще от саримов. У них ворожить мог любой, но они никогда не вмешивались в основы мироздания. А магами звались те, кто нарушал замыслы Сарима.

Она затушила самокрутку.

– И мне посчастливилось встретить самого добропорядочного мага…

Рани вновь смотрела ему в глаза, пристально, пытливо. Что пытается она разглядеть?

Стел моргнул и облизал губы.

– Ты выросла в храмовом приюте и… не веришь?

– О нет, я не верю – я верую! – Рани смиренно склонилась и уселась на округлый валун в стороне, обхватив его коленями. – Потому и сбежала в четырнадцать лет из приюта – верила, бог не бросит.

– Даже когда мы не верим, он все равно в нас. Когда мы просим невозможного, он ведет нас по острию лезвия, но в конце концов дает то, что нам действительно нужно, а не то, что мы просили.

– Что ты знаешь про острие лезвия? – Рани сплюнула под ноги и отвернулась.

– Ничего, – тихо сказал Стел. – Но я хотел бы знать. Ты могла бы мне рассказать.

– Рассказать что? – Она вскинулась и посмотрела ему в глаза.

– Что случилось с родителями? Почему сбежала из приюта? Как оказалась на мосту? – Стел помолчал и добавил: – Что произошло сегодня?

Она больше не смотрела на него, а с подчеркнутым любопытством изучала обкусанные ногти.

– Тебе вправду все это нужно?

Стел коротко кивнул.

– Зачем? – Он растерялся, и Рани не дала ему ответить. – Ты играешь со мной. Спроси Сарима, куда ты идешь и зачем тебе в попутчиках самоубийца.

– Я не играю, – твердо произнес Стел. – Я с тобой честен. Я хочу, чтобы ты решала сама.

Развернулся и пошел к часовне.

– Если он все равно в нас, то зачем нужны храмы? – раздалось за спиной.

Камни, обкатанные ветром и тысячами прикосновений, блестели влажными обмылками, манили. Стел невесомо коснулся стены. Вмиг пересохли губы, задрожали пальцы, по коже тянуло упругим ветром. Тепло, намоленное веками, пульсировало, врывалось в душу, очищало.

Стел сбросил грязные сапоги у южных дверей и вошел босым, опустился на колени. Седые камни нависали уступами купола. На широких полках чадили свечи цвета топленого молока. По кругу чернели резные буквы завета праведников:

«Когда отринешь самого себя, взлетишь над мигом между

вдохом и выдохом,

ты прикоснешься к единству мира, напьешься сути своих

стремлений.

Когда пройдешь путем покоя жизнь, Единый впустит душу

в Вечные сумерки.

Иначе вечность в плену желаний ты не дождешься восхода

солнца».

В окно скользнул ветер, взъерошил волосы на затылке и прохладой рассыпался по коже. Тишина залила уши. Стел медленно выдохнул и закрыл глаза. Густо пахло воском, на веках сквозь красный свет проступали темные разводы.

Слассен затянул молитву благодарения. Ученики протяжно подпевали.

«Сарим, прости.

За то, что я сказал, и за то, о чем промолчал.

За то, что я сделал, и за то, что мог бы сделать, но не стал.

Сарим, помоги.

Увидеть цель, путь и спасение. Дойти и обрести мир и покой».

Рокот считает Стела глупым мальчишкой. Зачем идти за ним? Рани ненавидит рыцарей. Зачем вести ее за собой? Можно уйти и забрать Рани, но Агила верит, Стел нужен в походе. Сарим, прости и укажи путь!

Выдох уносил мысли и боль. Тревогу. Гнев. Память.

Вдох искрился светом, погружал в бездонную глубину. Наполнял покоем.

Ладони, сложенные лодочкой над головой, тяжелели, сгущали тепло.

От земли пахло хвоей. Кисло-сладко, протяжно. Солнце, просеянное листвой, стекало по медовым стволам, цеплялось за чешую коры и пятнами света впитывалось в тропу. Впереди, за поваленным замшелым стволом, темнел силуэт. Штаны собрались складками у сапог, рубаха мешковато свисала с плеч. Из-под повязки на голове выбился локон. Девушка замерла, обернулась и махнула рукой.

Стел глубоко вдохнул – будто из-под воды вынырнул – и открыл глаза в часовне.

В дверном проеме стояла Рани.

– Я иду с тобой, – сказала она. – И запомни, это я сама так решила.

Стел кивнул. Теперь они оба шли по острию лезвия.