Виолетта очень хотела хоть на миг ощутить себя свободной, широко расправив крылья, воспарить в облаках над всеми проблемами. Рождена маленькой птичкой летать, могла всего лишь ползать, и то, периодически страдая от беззастенчивых и бескомпромиссных попыток перекрывать весь кислород, наступая на горло не позволяя ни вздохнуть, ни пискнуть. Детской рукой, еще совсем маленькая девочка, лишенная крыльев и превратившаяся в бесхребетного червя, на которого даже наступить было бы самой противно.
Идя мимо дворника, качающегося, как бывалый моряк на корабле во время сильнейшего шторма, пытающегося удержаться на плаву, хватаясь за метлу, словно за грот-мачту1. Через несколько минут дворник с яростью швырнул подальше надоевшую ему метелку и, шатаясь маятником, направился к лавочке. Выудив из шелестящего пакета бутылочку пивка, дворник в два глотка осушил все содержимое. Издавая фирменный громкий рык, он каждый раз пугал всех жителей в ближайших населенных пунктах, которые, едва заслышав его, спешили спрятаться в убежищах, ожидая страшного катаклизма. Дворник с нетерпением поглядывал на экран телефона, дожидаясь смс о зарплате. Ему было грустно и одиноко, так как никто из этих уважающих себя господ не придет, чтобы крепким дружеским рукопожатием пожать его натруженную, мозолистую, вонючую руку.
Виолетта продолжила двигаться дальше, как могла с огромным трудом, переставляя ватные ноги, вдыхая шлейф недельного перегара дворника. Имея многолетний опыт с покойным отцом, она без труда могла определить до миллиграмма, сколько человек выпил.
Мрачно глядя черными огромными глазищами выбитых окон, заброшенное здание в душе каждого прохожего вселяло панический трепет. Сердце Виолетты сжималось не от страха, а от сожаления. Точно такое же, никому не нужное, оно просто ждало чего-то. В никем не защищенное, в него мог кто угодно швырнуть булыжник, не представляя даже, что на первый взгляд бездушное, оно могло что-либо испытывать. Пока оно было кому-то выгодно, внутри этого сооружения звучал детский счастливый смех. Теперь же там, во внутренней пустоте, ветер тоскливо напевал заунывную песню. Если бы умела и могла, Виолетта бы разрыдалась, ощущая всю ту безграничную печаль, придавившую её саму, точно то брошенное на произвол судьбы, забытое и Богом и людьми старое строение.