– И кстати, by the way, – что это за особые качества и способности, которые якобы появились у меня?
…Он неспешно пошёл в сторону леса, к озеру, где – он знал это по опыту, – если сделать всё правильно, запутанный клубок мыслей и проблем может исчезнуть, незаметно раствориться, и тогда, вполне возможно, желанные цели приблизятся, а вечно ускользающие превращения – «всего во всё» – станут более доступны.
Знал он также и то, что одновременно с естественным стремлением к исполнению желаний теперь у него почти всегда появлялось и столь же ожидаемое стремление к неисполнению желаний, хотя бы частичному, – ибо только в этом случае открывалась новая глубина самопознания, усиливающая именно своей противоположностью первоначальный замысел движения души и форму его воплощения, часто, хотя и не всегда, ведущие к новому уровню самопревосхождения. Так, по крайней мере сейчас, трактовал он «уроки» Софьи Алексеевны, стараясь быть самокритичным и отводя природным силам, а не только самому себе, право великодушного выбора пути, а потому, войдя в лес, без труда настроился на медитативный лад.
Он шёл спокойно, не позволяя хаосу мыслей захватить сознание, размеренно отсчитывая шаги, внимательно глядя вокруг сквозь розовые стволы сосен, по мягкой земле, усыпанной сухими иголками, стараясь попасть в едва слышимый ритм полнокровно существующей здесь жизни, помня о том, что нужно терпеливо ждать, когда лес откликнется на твоё состояние, пока ты не услышишь равномерно повторяющиеся его голоса и звуки, его музыку, составленную из шелеста листвы, лёгкого потрескивания веток под невесомыми телами птиц, их недолгого пения и переклички зверей… и тогда, возможно, только тогда ты получишь ответы на свои вопросы, или они сами придут к тебе, как единственная, ясно различимая истина…
Его охватила, обволокла нежная паутина мимолётных впечатлений, тихо разносимых лесом вестей, смысл которых может быть предугадываем, а их границы преодолимы, если ты способен смело перешагивать через уже познанное, сохраняя его, если ты искренне готов и дальше разгадывать черты своего высшего «Я», постоянно помня о воссоздании «живого энергетического контура личности» как естественного права на высокий статус, дарованный человеку самой жизнью…
Последние слова Ника совсем недавно прочёл и сразу запомнил в статье «Человек – это Вселенная» Марины Александровны Куртышевой (кстати, они с мамой ждали её сегодня в гости). И только лишь подумав об этом, он как будто сразу открыл некий невидимый шлюз для слов, предложений, цитат, имён, утверждений, опровержений, – и всё это посыпалось на его голову, как из рога изобилия. Нику вовсе не смутило такое «нашествие», напротив, он с интересом стал наблюдать за раскрывающейся панорамой мыслей.
…«Человек, бегущий никуда» – это уже серьёзное предупреждение нашему времени, когда происходит переход от одного типа эволюции, в котором разворачивался предпочтительно интеллект, – к эволюции духовности, когда дух начнёт преобладать над интеллектом…
…Однако же, как много грозных неожиданностей подстерегает нас на этом пути! В частности, «транссенция» – быстротечность, неуправляемость, спонтанность ускорения жизни, событий, обстоятельств…
…И этот вечно горящий экран TV, наружной движущейся рекламы, компьютера, планшета, телефона и пр., – и мы, исполняющие «приказы» с экрана, заражённые «пострефлексией», то есть – воображением «картинки» с последующей перестройкой, изменением сознания, чаще всего по неизвестным нам законам…
…Океан образов виртуальной цивилизации, самозабытье и самолюбование, «духовные селфи», роботизация, – обретая неожиданный размах, приводят к искажению духовного образа, к потере человеком самого себя и смысла бытия, к эпидемиям психического перевозбуждения, агрессии и аутоагрессии, информационным неврозам, последствия которых непредсказуемы и, возможно, необратимы…
…И ведь у человечества есть ответы! Почему же их не слышат? Герои и мученики, знаменитые и безвестные, победители и жертвы, грешники и святые… – великие духом всегда говорили о Высшей силе и единой универсальной энергии; о глубинных взаимосвязях между различным образом организованными, гармонизированными мирами, видимыми и невидимыми, – ни разу (!) не усомнившись в возможности их познания; о необходимости и особых путях развития «синтетического человекознания» и о человеке, как неотъемлемой, органичной части единой космической эволюции, а значит и о нём самом как о развивающемся строго по непреложным законам Вселенной – творении…
Ника не заметил, как перешёл к прямой внутренней речи и одновременно с воспоминанием эмоционально заряженного, не им созданного текста стал снова думать о владеющей им главной идее – сообществе прекрасных людей «облагороженного образца», уже живущих «в миру», как говорит Ася, по тем самым «непреложным космическим законам», не уничтожая и не нарушая даже чуждых им порядков, просто лишь фактом своего существования изменяя пропорции, внося равновесие в «коллективное сознание» новой картины мира, – на каких бы языках они ни говорили, кем бы и где бы они ни служили, – инженерами или научными работниками, экономистами, певцами или врачами и педагогами…
Ника отчётливо вспомнил слова Софьи Алексеевны, строго произнесённые в ответ на его жалобы по поводу несовершенства мира: «Если ты будешь стремиться изменить мир, то вскоре обязательно поймёшь или заметишь, что это мир побеждает тебя. А если будешь изменять себя, возможно, изменится и мир вокруг тебя».
…Ника выходил из леса, чувствуя, как лёгкий ветерок обдувает кожу, завершая своим прикосновением «свидание с природой» и незаметно возвращая к спокойным раздумьям, обрамлённым всегда бывшими ему по душе словами Лао-Цзы: «Созидать и не обладать, трудиться и не искать выгоды, добиться цели и не гордиться»…
Когда Ника подошёл к дому, первое, что он услышал, был радостный голос мамы.
– А вот и Марина Александровна! – воскликнула Катя, увидев идущую по дорожке гостью: в летних брючках, красиво сидящем кепи на рыжеватых волосах, с небольшим рюкзаком за спиной и в модном ансамбле из блузы и жилета, подчёркивающем стройность её невысокой ладной фигурки. Быстрая в движениях и словах, Марина Александровна привычно и свободно чувствовала себя в любом обществе, мгновенно располагая к себе окружающих и сразу оказываясь в центре внимания. И вот уже Катя её обнимает, Ника почтительно склоняется в лёгком поклоне, Иван-Большой, как всегда, с добродушным достоинством разглядывает нового человека: «Да у вас, голубушка, озёрные глаза», – и все оживляются, говорят одновременно и весело, а Арсений, обычно брутально сдержанный, начинает вдруг перехватывать инициативу:
– Могу ли я побеспокоить вас, сударыня?
– Да я, собственно, и приехала сюда, чтобы меня беспокоили, – ответила Марина Александровна, сразу выделив Арсения и интонацией, и звуком голоса, в котором зазвучали особые нотки, чем-то напоминающие «вечный природный зов».
Арсений, чуткий и зоркий, как большая сильная птица, тут же расправил свои могучие крылья обаяния и устремился ей навстречу.
В это время, около дома на мостике, перекинутом через небольшой овраг, идущий вдоль дороги, появилась Ася, держа за руки уже умытых, причёсанных мальчиков в новых костюмчиках, модных на европейский лад, с элементами неоколониального стиля. На Асе было красивое лёгкое платье нежно-голубого цвета, как будто окутывающее её всю прозрачно-белым сиянием, отражающимся, непонятно как, в крохотных алмазах, украшающих замысловатую причёску с многочисленными, высоко уложенными косичками.
– «Невозможно глаз отвесть», – тихо прошептала Марина Александровна, но Арсений услышал и, увидев её искренние восхищённые глаза, провожающие уже проплывающую мимо троицу, был покорён окончательно.
– Я о вас слышал много хорошего, Марина Александровна, – продолжал «ворожить» Арсений, – да вот, совсем недавно в разговоре с журналистами…
– Они брали у вас интервью обо мне? – с шутливой недоверчивостью быстро спросила Марина Александровна.
Арсений собрал вокруг глаз свои чудесные морщинки:
– Нет! Они сами ответили на все интересующие меня вопросы.
– Не верьте! Все папарацци пристрастны.
Однако так просто отступать Арсений и не думал:
– Знаком судьбы может стать что угодно, в том числе и пристрастие, – и я готов поддаться искушению…
Кате потребовалось несколько секунд одобрительного наблюдения за ними, чтобы незаметно, под каким-то удобным предлогом, увести всех в сторону. Дети сразу куда-то исчезли. Ася мельком взглянула на Арсения и Марину Александровну и тоже отошла в сторону, как обычно про себя отметив: «Ситуация – просто прелесть!
Он будет думать, что она очень мила и по-женски беззащитна, и ему будет радостно демонстрировать силу и крепость мужской опоры. Однако, проявления силы и слабости – по гамбургскому счёту – вовсе не так очевидны. Даже звери, встречаясь на узкой тропе, сначала оценивают духовную, а уж потом физическую мощь противника. В данном случае определить, кто кого одарит больше, – очень проблематично! – Она улыбнулась. – Я бы поставила на Марину Александровну».
Стол был накрыт и по-летнему роскошен. Оставалось привнести последние штрихи.
– А вот это сделает моя следующая гостья, – таинственно сказала Катя и тут же обратилась к сыну:
– Ник, ты ведь тоже хотел кого-то пригласить?
Ника повернул голову, не успев или не захотев стереть с лица смущённо-радостное, как и у Ивана-Большого, выражение, и сразу всем стало видно, насколько похожи отец и сын.
– Да, Николая Романова. Вон он сидит на пригорке и разговаривает с Ильёй.
– Вижу, вижу! – закричал откуда-то вынырнувший Ванечка. – Я их позову!
Быстро и незаметно – этому он научился у зверей – Ванечка подбежал к пригорку, где сидел Николай. Перед ним стоял Илия, и они, не говоря ни слова, – Ваня сразу это понял, – вели беседу. Ванечка потому и не удивился, что сам часто так разговаривал с Ильёй, разумеется, ничего не ведая о диагнозе «аутизм», домашнем обучении, социальной изоляции, неприязни социума и прочих обидных словах, которые звучали где угодно, только не в домах Кати и Анны-Марии, где он сейчас жил. Он видел, что мама Ильи и Катя абсолютно нормально его воспринимают, а сам Илья так необычен и талантлив во всём, что и эта его способность – «говорить молча» – казалась совершенно естественной. Конечно, Ванечка ещё не мог догадаться, что ему известно гораздо больше других (в частности, тех, кто поставил И;лие столь нелицеприятный диагноз), а именно, что «забракованный» ими мальчик может очень даже неплохо говорить, «как все», то есть голосом и вслух, но только тогда, когда сам это решает, и с теми, с кем он хочет это делать.
Ванечке было очень интересно учиться «разговаривать без слов», он находил в этом увлекательную игру, стоящую далеко не на последнем месте среди всех других, которые ему особенно нравились и постоянно изобретались его старшим другом. Вот и сейчас он с радостью разгадывал молчаливое послание Ильи: «Не подходи и не прерывай нашу беседу», – поэтому и спрятался неподалёку в кустарнике.
– Это хорошо, что ты плачешь, – молча сказал Илия.
– Разве? – Николай дотронулся до глаз, они были мокрыми, и мальчик протянул ему платок. – А тебя зовут «Маленький принц». – В голосе Николая не было вопроса, – таким я тебя и представлял…
Николай указал Илье на оживлённую группу мужчин и женщин на лужайке:
– Смотри! Здесь находятся люди, которым нравится быть вместе – без обязанности, без расчёта или желания получить что-то взамен, – абсолютно бескорыстно, просто так… Слышишь? Они смеются. Так может смеяться только тот, кто не обременён… муками совести, скрытым, – он горько усмехнулся, – а бывает, и явным злорадством, то есть «злой радостью», – по любому поводу. Они даже считают её полезной для здоровья!
– У тебя был такой опыт? – молча спросил Илья.
– Ну да! Разумеется! У меня только такой опыт и есть! – Николай сокрушённо махнул рукой, а Илья сделал жест, который можно было истолковать и как несогласие.
– Люди иногда бывают о себе ошибочного мнения, – то ли вслух, то ли молча сказал Илья, и в тот же миг в голове у Николая пронеслась мысль, как будто где-то уже слышанная: «Надо уметь проживать свои несчастья, пока они не исчезнут». И ещё: «Какие у нас мысли, такая, собственно, и жизнь».
Николай покрутил головой и задумчиво стал размышлять, обращаясь как к Илье, так и к невидимому собеседнику:
– Наверное, я упрощаю, и у них тоже есть проблемы, и может быть, даже более сложные, чем у нас, но я хотел сказать о другом. Почему мы не можем так жить? Нет, не то! Почему мы не в состоянии изменить себя, свой взгляд на мир, в конце концов? Если бы могли, тогда, возможно, и «случилась» бы настоящая любовь, без себялюбия и собственнического инстинкта? Пусть не у всех, но хотя бы у тех, о ком писала Анна-Мария Нике, – она называла их по-разному, иногда «критической массой». Я так понял, именно от неё и зависит, какое будет наше будущее… – Николай помолчал. – Правда, и АннаМария, кажется, не уточнила, какой же должна быть реально, в жизни, а не в разных там опытах, эта самая «критическая масса»…
– Я могу тебе об этом рассказать, если хочешь, – тихим мелодичным голосом сказал Илья, серьёзно глядя на него своими льдисто-голубыми глазами.
– Хочу, конечно, – ничуть не удивляясь их то молчаливой, то звучащей беседе, ответил Николай.
Они оба уютно устроились рядом, на бугорке, и Илья начал свой рассказ:
– Представь себе, на одном берегу живут обезьяны, и они едят только бананы, а на другом берегу обезьяны питаются только апельсинами. Когда тем, что едят бананы, начинают подбрасывать апельсины, они сначала не обращают на них никакого внимания в смысле еды, но вот одна обезьянка, может быть, даже случайно, раскусывает апельсин, он ей «реально», как бы ты сказал, нравится, и теперь уже она регулярно ест и бананы, и апельсины. Потом вторая, третья… начинают ей подражать. Предположим дальше, что на берегу, где всё это происходит и за которым мы наблюдаем, живёт 100 обезьян. Так вот, пока, скажем, 10 обезьян, то есть 10% «населения», не начнут употреблять в пищу и бананы, и апельсины, то есть пока их сознание не перестроится в этом плане, с остальными животными каких-либо изменений – в интересующем нас отношении – заметить невозможно, а вот когда будет достигнута «критическая масса» (в данном случае, напоминаю, мы приняли её за 10%), – то уже все обезьяны, то есть все 100 обезьян, – будут питаться по-новому. Более того! Когда на одном берегу произойдут эти важные изменения, обезьяны на другом берегу – тоже! Сразу! – перейдут на другой рацион.
– Блеск! – воскликнул Николай. – Получается: преобразуй 10% населения, и дело с концом? Неужели всё так просто?
– Это не просто, – тихо сказал Илья, но Николай его не услышал и продолжал:
– Хотя, постой! А кто всё это проделывал и насколько можно ему доверять? И почему опять появились эти пресловутые обезьяны?
– Давай по порядку. Эксперименты «проделывали» очень серьёзные люди, учёные многих стран, как с косной материей, – оставим пока её в покое, – так и с подопечными из живого природного мира, в том числе и с людьми. В последнем случае, естественно, особо строго соблюдался принцип «не навреди», а исследование называлось «включённым наблюдением».
– Ты так говоришь, как будто сам проводил подобные опыты, – Николай недоверчиво оглядывал невысокую, хрупкую фигурку подростка.
Илья не отвёл глаз и спокойно ответил:
– Проводил.
–
И всегда «критическая масса» была равна 10%? – Всё так же недоверчиво спросил Николай.
—
Нет, конечно. Цифровые параметры менялись. Они зависят от «конкретного материала», с которым имеешь дело, а 10% я взял для удобства. Хотя… – Илья задумался, что-то вспоминая, – этот показатель тоже нередко выскакивал. Но главный результат – по сути! – был один и тот же: влияние «критической массы» на сообщество – абсолютно.
—
Так вот откуда появился знаменитый «золотой миллиард», – сердито воскликнул Николай, – а я-то думал… Значит, когда человечество достигнет 10 млрд. численности населения, то 10%, а это как раз и есть один миллиард, специально отобранных, «выращенных», обработанных и т. д., индивидуумов будут «абсолютно» влиять на всю планету, делать, что хотят… – Николай вдруг резко оборвал себя. – Да они и сейчас уже это делают, чёрт возьми, и с гораздо меньшим составом! Не «в высшем смысле», разумеется, а совсем наоборот, «расчеловечиванием» особо внушаемых и уничтожением неугодных. – Он сокрушённо опустил голову на руки. – А вот преобразовать такую махину – в миллиард – со знаком (+), – нет, невозможно… безнадёжно… – Николай закрыл глаза и замолчал.
—
Не надо так сокрушаться, – раздался через некоторое время мелодичный голос Ильи. – «Человеческий ум не в состоянии постичь происхождение зла».
—
Откуда ты можешь это знать, мальчик? – устало спросил Николай.
—
От старцев.
—
Ты хочешь сказать, что общался со старцами? – Николай отвернулся и смущённо пробормотал: – А я-то думал, ты не умеешь обманывать.
—
Это правда, – тихо сказал Илия, слегка повернув Николая к себе, чтобы видеть его глаза. – Меня возили к ним, когда я был болен.
Николай посмотрел на него в упор и строго спросил:
—
Вылечили?
Илья кивнул и продолжил свою мысль.
—
Антиутопии сочиняются специально, чтобы раздражать человека, чтобы он, наконец, задумался…
—
О чём? – Николай всё ещё строго смотрел на него.
—
Хотя бы о противостоянии. А утопии остаются. Разве ты забыл «Алые паруса»?
Николай вдруг светло улыбнулся.
—
Нет.
—
Вот и другие не забыли. И вообще, есть законы соотношения больших и малых чисел: то, что можно сделать в малой группе и получить тот результат, который мы предвидели и желали, если приписать к ней, скажем, два нуля, может оказаться не просто ниже или выше, а и прямо противоположным тому, что был получен первоначально. Например, толпа всегда ниже – и по уровню интеллекта, и по своим моральным качествам, – нежели отдельный индивид, и она легко управляема, чаще всего в отрицательном смысле. А вот «в высшем смысле», как описал Ника, ссылаясь на авторитеты, иногда достаточно, если ты помнишь, и 1000 человек, чтобы произвести переворот в сознании целых поколений. Больше того, «если один великий святой молитвенник останется на Земле, – лучшее, что есть у неё, – сохранится и сохранится жизнь».
—
Кажется, это сказал какой-то очень хороший, влюблённый в жизнь человек, – промолвил Николай.
—
И ты тоже – хороший человек, и тоже влюблён. – Илья показал Николаю рукой в сторону. – Смотри. Во-он туда. Видишь?
По просёлочной дороге в длинном платье из лёгкой ткани бледно-розовых и фиолетовых оттенков, затянутом на тонкой талии атласной лентой, с развевающимися книзу широкими складками, красиво оттенёнными пышной нижней юбкой, отороченной кружевами, в прелестной соломенной шляпке и с небольшой матерчатой сумочкой через плечо, в которой только опытный женский глаз разглядел бы работу белошвейки, – шла молодая женщина, окружённая с обеих сторон красивыми цветниками, высаженными заботливыми хозяевами снаружи домов, перед живой оградой.
—
О, нет… Не может быть! Лара… – потрясённо прошептал Николай и уже в следующее мгновение, перебросив своё молодое, гибкое тело через овраг, помчался ей навстречу. Не добежав нескольких метров, он резко остановился, чтобы полюбоваться вблизи, как она пройдёт то краткое расстояние, что их разделяло. Она сделала это непринуждённо и легко, не удивилась, узнав его, и сказала безмятежно:
—
Добрый день. Не правда ли, прекрасная погода?
Николай, вынужденно умерив свой пыл, склонил голову в приветствии и вполне галантно подал ей руку: – Идёмте! Нас пригласили на обед.
…
Он ещё не знал, что ему предстоит «неразделённая любовь» на долгие годы, ибо, несмотря на всю свою внешне почти гламурномодельную ухоженность, Лариса Викторовна, Лара, внутренне была необычайно строга и сурова к себе и, ещё больше, к окружающим, даже в чём-то аскетична. Её глубокая скрытая религиозность была настолько чужда привычкам нашего чрезмерно «раскованного», мягко говоря, современного мира, склонного к излишнему комфорту и потаканию своим слабостям, – что, по сути, она своим нравственно-духовным внутренним обликом скорее походила на настоятельницу монастыря, безукоризненно соблюдающую обряды и не приемлющую даже намёка на греховное поведение, ни в каком виде, – нежели на нарядную светскую даму, готовую к весёлым приключениям, каковой могла показаться лишь на очень поверхностный и неглубокий взгляд.
Ася и Ника поняли и приняли сразу эти её особенности, как только познакомились с нею, а Николаю потребовались месяцы безуспешных попыток преодоления непреодолимого расстояния между ними, чтобы не просто осознать такое положение как не подлежащую изменениям данность, не говоря уже о праве личного выбора, но и увидеть в этом благосклонный знак судьбы, позволивший ему – следует добавить «к его чести» – пройти настоящую школу Любви, истинной и бескорыстной, и тем самым раскрыть свои собственные недюжинные возможности и способности саморазвития, и даже почувствовать, в некотором роде, «вкус свободы» над самим собой. Поэтому, когда он говорил впоследствии: «я вас любил так искренне, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим», – он абсолютно не лукавил.
В то время, как Лариса с Николаем и мальчиками, бегущими впереди, подходили к мостику у дома, Катя всё ещё занимала гостей в саду около сервировочного столика, вынесенного с веранды и плотно уставленного напитками – от свежевыжатых соков, минеральной воды и холодного чая до различных сортов сухих вин, вермутов и более крепких напитков. На нижней полке были видны бокалы, стаканы, наборы салфеток и одноразовых приборов, часть из которых уже перекочевала в руки гостей. На верхней стояли: ведёрко со льдом, в котором охлаждалась бутылка шампанского, красивая большая ваза на высокой ножке с ягодами и фруктами, а также фужеры, тарелочки, фруктовые ножи, вилки и прочее.
Хороших вин было много, но пить вызвались только трое. ИванБольшой выбрал томатный сок и водку. Катя разрешила налить себе бокал красного сухого «Мерло», сказав: «Я дома!». В шёлково-кружевном платье (от Гуччи?), в лёгких туфельках (от Джимми Чу?), с едва заметным румянцем на высоких скулах, она была очень хороша и взволнована от всего вокруг: от чудесного лета; от запаха специй, исходящего от жаровни; от спрятанных в траве детских солнечных фонариков; от вида счастливых, здоровых детей и от Ники, почти не отходившего от отца; от начинающегося романа Арсения и Марины Александровны; от спокойной, уверенной в себе Аси, теперь уже совершенно органично и защищённо живущей сразу в «нескольких мирах», как бы это ни называлось: «транскультура», «ноуменальное измерение», «порталы во времени и пространстве» или ещё что-то там не очень понятное; а, главное, от того, что её единственный муж, отец её сына и дед внука, во всеуслышание утром объявил: «Мы с Катей венчаемся во Владимирском соборе в воскресенье, в час дня, сего месяца и года… Приглашения будут вручены и разосланы сегодня».
Третьей была Марина Александровна, только что подошедшая и от души смеющаяся над чем-то, что нашёптывал ей на ухо Арсений. Открывая бутылку шампанского, он наклонился к ней и почти пропел: «Так разрешите, сударыня, в честь петербургского бала…», – и она очень просто и мило ответила ему в тон: «Я полагаю, сегодня, мне следует пить…»
Сам Арсений отказался, сказав: «Я за рулём»; Ася обычно пила только воду, а Ника вообще последнее время был, что называется «не от мира сего», как поддразнивала его Катя: «Ещё не писатель, а образ жизни и вид уже похожи», – так что, пожалуй, он вообще не заметил напитков.
Марина Александровна, продолжая начатый с Арсением разговор, теперь обратилась ко всем сразу:
—
Мы сейчас спорили о том, что помимо Апокалипсиса, понимаемого не совсем так, как у Иоанна Богослова, – у него это «Откровение», а у нас чуть ли не конец света, в любом случае, – драма и трагедия, словом, крах цивилизации…
—
Однако Земля, постоянно попадая в Апокалипсис, – заметил с улыбкой Арсений, – не знаю, к счастью ли, – до сих пор жива!
—
Так вот, – продолжала весело Марина Александровна (о чём бы они сегодня с Арсением ни говорили, они всё время улыбались), – помимо этого мрачноватого взгляда есть и другой, оптимистический, и он тоже набирает силу.
—
Иван-Большой внимательно посмотрел на обоих:
—
Нетрудно догадаться, кто из вас был «плохой следователь».
—
Виноват. Сожалею, – не стал спорить Арсений, – но последний мой знакомый – террорист был больше похож на монаха, и, соответственно, пришлось дважды разочароваться, не без потери оптимизма, разумеется. А прекрасная дама, она везде…
—
Что вы делаете? – воскликнула вдруг Марина Александровна, быстро повернувшись к Арсению. – Если будете так усердно подливать мне шампанское, я забуду все слова, стану их ронять и терять…
Арсений ничуть не смутился:
– …
а я буду идти следом и их подбирать. Так даже интереснее.
И тут Катя в своей привычной манере, но почему-то на этот раз медленно, стала озвучивать последние реплики своего уже состоявшегося внутреннего диалога:
—
Столько боли и печали в человеческом мире, и как же хороша должна быть сама жизнь, если её так любят! Любят больше, чем её смысл, даже и вовсе не находя в ней смысла, – все почитаемые и любимые нами настоящие люди, реально существующие и сочинённые, придуманные для художественных произведений, мифов или легенд…
Катя изящно развернулась к собеседникам. Будучи от природы артистичной, – не выученной актрисой, а именно обладающей качеством артистичности, – она умела одной лишь интонацией или жестом поставить любой выразительности знак: точку, многоточие, кавычки, – что угодно! – в любое своё изречение или даже молчание. Сейчас она поставила, кажется, сразу несколько вопросительных и восклицательных знаков, на что быстро отреагировала Марина Александровна:
—
Легенды и мифы, как и творения искусства, просто так не придумываются. – Очевидно, она считала вполне естественным участвовать в таких вот «неоконченных пьесах».
Как ни странно, на этот раз и все остальные сразу поняли, о чём хотела сказать Катя, может быть, оттого, что все слова, по мере их произнесения, постепенно, но совершенно явно, можно сказать, неотвратимо, – раскрывали свои обычно скрытые тайники и секреты, обретая почти телесный облик, и нужно было лишь настроиться на их волну, войти с ними в резонанс, чтобы понять всю глубину звучащего слова.
Абсолютно попадая в тон происходящему, прозвучал уверенный голос Арсения:
—
Однако нам ещё предстоят великие битвы.
И в это мгновение перед Никой возникло видение могучего воина в доспехах и шлеме, высоко вздымающего громадного коня на фоне красного зарева, – и тут же он увидел полные восторга и ужаса глаза Ил; ии, видимо, только что подошедшего и теперь неотрывно смотрящего на то место, где несколько секунд назад был Арсений.
Ника осторожно огляделся вокруг: вроде бы всё как обычно – Арсений в белом летнем костюме, элегантный и весёлый, представляет Анну-Марию Марине Александровне, и та что-то оживлённо говорит в ответ; Катя гостеприимно встречает новую пару – смущённого, взволнованного Николая и Лару, державшуюся, напротив, спокойно и непринуждённо; Иван-Большой с Ванечкой на ухоженной лужайке отрабатывают новые приёмы искусства самообороны… «Хорошо, что никто ничего не заметил…» – с облегчением выдохнул Ника и тут же услышал тихий, мелодичный голос И;лии, закончивший вслух его фразу:
– …
потому что прогнозы малоутешительны. Не так ли?
Они выразительно посмотрели друг на друга, как два заговорщика, и тоже пошли к дому.
—
Прошу всех к столу! – громко произнесла Катя, и Ванечка радостно зазвенел колокольчиком, только что подаренным ему Иваном-Большим.
После обеда все разбрелись, кто куда хотел. Николай и Лара пошли длинными тропинками к озеру, не боясь вернуться поздно, так как дали согласие провести ещё один день за городом.
У нас два дома, а гостевых комнат ещё больше, – сказала Катя. – Будем рады.
Иван-Большой давно облюбовал себе диван в библиотеке, наслаждаясь редкой возможностью – «сколь угодно для души» – рыться в стеллажах, раскладывать вокруг себя сразу множество книг и журналов и читать, читать их почти одновременно, выбирая любое название в любом порядке.
Ася ушла в свой дом, забрав мальчиков. Она хотела закончить к завтрашнему дню выставку работ Софьи Алексеевны в мастерской, так как должны были приехать друзья и знакомые Сонечки.
Ника попросил разрешения прийти к ним вечером, а сейчас пошёл на кухню накормить зверей и помочь Кате. Арсений остался с Мариной Александровной в гостиной, сел за пианино и начал тихо наигрывать свои любимые мелодии. Марина Александровна стояла рядом, слушала музыку и то, что при этом напевал и нашёптывал ей Арсений. Закрывая за собою дверь, Ника ещё успел услышать прелестно-грассированное подражание Александру Вертинскому:
Где вы теперь, кто вам цалует пальцы, Куда ушёл ваш китайчонок Ли?
Вы, кажется, потом любили португальца, А может быть, с малайцем вы ушли?
…
Когда Катя и Ника закончили свои дела на кухне, они вдруг поняли, что ни музыки, ни слов уже не доносится из гостиной. Катя затопала каблучками по прихожей и громко позвала сына:
—
Ник! Ты, кажется, о чём-то хотел спросить Арсения?
Ника ответил что-то вроде: «Да, да, я помню…», – и только после этого она открыла дверь. Марина Александровна стояла у стены и молча, с какой-то мягкой грустью смотрела на Арсения. Он стоял рядом, очень близко, высоко нависая над нею, опираясь одной рукой о косяк, и что-то тихо и взволнованно говорил. Услышав звуки шагов и голосов, он не сдвинулся ни на йоту и остался напряжённо стоять у стены, даже когда Марина Александровна отошла и стала быстро, ни на кого не глядя, собирать свой рюкзачок и благодарить Катю «за прекрасно проведённый день».
—
Приезжайте чаще, мне нравится, когда вы здесь, – говорила Катя.
—
Спасибо… Не знаю… – думая о чём-то своём, чуть слышно бормотала Марина Александровна.
И тут Арсений, в один шаг оказавшийся рядом, твёрдым, не допускающим возражений голосом сказал: «Я вас отвезу!» – и быстро сбежал с крыльца, почти перепрыгнув лесенку.
Ника и Катя, не спеша, проводили Марину Александровну к мостику, где уже стояла машина с открытой передней дверцей. Арсений посадил Марину Александровну, закрыл дверь, обежал вокруг своего громадного «внедорожника», сел на водительское место и мгновенно, «с места в карьер», набрал скорость.
—
Ты заметил, как он водит машину? – спросила Катя, когда они вернулись. – Как хороший наездник коня!