Самопревосхождение

—

Древнеримский учёный Плиний Старший в своей «Естественной Истории» пишет так о гипербореях: «За этими Рифейскими горами, по ту сторону Аквилона, счастливый народ, который называется гиперборейцами, достигает весьма преклонных лет и прославлен чудесными легендами. Верят, что там находятся петли мира и крайние пределы обращения светил. Солнце светит там в течение полугода, и это только один день, когда солнце не скрывается от весеннего равноденствия до осеннего, светила там восходят только лишь однажды в год при летнем солнцестоянии, а заходят при зимнем. Страна эта находится вся на солнце, с благодатным климатом, и лишена всякого вредного ветра. Домами для этих жителей являются рощи, леса; культ Богов справляется отдельными людьми и всем обществом; там неизвестны раздоры и всякие болезни… Нельзя сомневаться в существовании этого народа…»

—

Подумать только! – обратился он ко мне, и глаза его заискрились. – Если совместить это «сокровенное знание», – а оно никогда никуда не исчезает, только скрывается от непосвящённых, как ты однажды написал, в «расселинах культуры» и «каменоломнях духа», – соединить его с современными нашими чаяниями… Может быть, и ответы, наконец, найдутся?

—

Например, на вопрос, – добавил я, – как остановить человечество, склонное время от времени к суициду, от неразумного стремления к самоуничтожению?

– Ну, да… – Пётр задумался, потом быстро продолжил, – хотя абсурдна сама постановка проблем, типа: «мир без гнева и ярости», «без войн и ядерного оружия», а в современном исполнении – без фобий и страхов, без деградаций и разных зависимостей. Опыт показывает, насколько бессмысленно и бесполезно впадать в любые крайности. Следовательно, ни в коем случае ничего не надо зачёркивать в существующем мире, но лишь привносить каждый раз новые позитивные открытия, оттачивать те или иные грани бытия и стремиться не сокращать, а расширять индивидуальное пространство личных Вселенных…

У меня возникли предположения, но он не дал мне их высказать, желая закончить мысль:

—

Вот тебе один лишь пример. Сегодня «продвинутые» исследователи говорят о том, что «римское право» уже устарело и препятствует почти любым инновациям. Поэтому необходимо в дополнение к нему создание «динамичного права», которое бы взяло под защиту инновационные процессы. Именно оно способно преобразовать систему в метасистему и использовать абсолютно новые ресурсы: парадоксы теории множеств, управление случайными совпадениями и вероятностными процессами и т. д. Сам переход науки к метанауке может привести к необычным результатам, так как в этом случае всякий прогресс в одной из дисциплин с неизбежностью приводит к столь же существенным результатам во всех остальных, ибо все они – не более, чем отражения некой единой, всеобщей сущности. Естественно, начнёт видоизменяться и вечная триада: наука – искусство – вера, ибо границы между ними станут приобретать фрактальный характер и «втягивать» в себя даже хаос, который, в свою очередь, тоже начнёт работать, и не только на эти три, но и на другие составные части нового знания.

—

Так о чём ты меня хотел спросить? – неожиданно перебил он себя и обратился ко мне.

—

Да я уже и забыл…

—

Тогда я сам тебе скажу. – Глаза Петра весело заблестели. – Всё это связано с нашей любимой эволюцией сознания, ради которой, собственно, мы и отправляемся с тобой в рискованное путешествие. Ура!

В этот день встреча с Петром происходила в нашем доме, поэтому после того, как мы поставили очередное многоточие в обсуждении, я, взглянув на часы, пригласил Петра к обеду. Он не отказался, и мы прошли в столовую.

Мама знала о нашем с Петром новом увлечении и «сокрушалась» лишь о том, что женщинам запрещено приближаться к сейдам. А то бы она сама взяла топорик и с удовольствием поставила палатку рядом с ними, загадав желание.

—

Я полагаю, – добавила она, заканчивая накрывать на стол и лукаво поглядывая на нас, – в вежливости вы мне не откажете?

Не правда ли, Николушка?

Николай, с новыми татуировками на руках, стоял рядом с мамой. Он теперь частенько навещал нас. Всегда весёлый, раскрепощённый, переполненный интернет-новостями и одновременно снисходительно-циничным к ним отношением (он называл себя хипстером в постмодернистском прикиде), Николай с подкупающей почтительностью исполнял все хозяйственные поручения мамы, за что она учила его готовить, а потом они вместе с аппетитом уплетали созданные «произведения кулинарного искусства», которые он от всей души и нахваливал. Сегодня мы с Петром присоединились к их пиршеству. Разливая из большого блюда вкусно пахнущий суп, мама мимоходом заметил:

—

Жаль, что Ася так быстро собралась и уехала в Швецию. Ну, да ладно! Она думает вернуться осенью, чтобы окрестить Иоанну…

…

«Так, – подумал я, – значит, имя уже есть: Иоанна – «Аннушка»…

 …

считая, – мама от сдерживаемого волнения даже хлопнула крышкой супницы, – и правильно считая, что такой обряд должен проходить именно в Петербурге, городе всех поколений её предков.

А как вы думаете, молодые люди? – обратилась она к нам с Николаем.

—

Это к гадалке не ходи. – с готовностью согласился он.

Мама смотрела на меня, я же невозмутимо ответил, что нахожу вполне естественным такое желание Аси, и тут же обратился к Николаю, не давая маме лишнего повода понапрасну тревожиться:

—

А как поживает дама твоего сердца?

Мама, зная все секреты Николая, послала мне предупредительный знак. Николай нахмурился и ответил резко, в том самом стиле, который он обычно не позволял себе в присутствии мамы. Сейчас он, конечно, потерял контроль:

—

Давай не будем больше топить за любовь, ладно? А я лучше пойду лесом!

Стало совершенно ясно, что его безответная любовь так и осталась без ответа, а у нас появилась ещё одна запретная тема. Деликатно вступил в разговор Пётр:

—

Извини, я тебя перебил, – обратился он ко мне, – а ты, кажется, начал рассказывать какую-то сказочку, что поведала тебе Софья Алексеевна. Так о чём она?

Я охотно поддержал его.

—

О том, как однажды Александр Македонский не пошёл завоёвывать Сибирь и ведрусов, которые тогда там проживали, – как говорят непроверенные источники, а пошёл на юг, в Индию, где его ожидали тоже не лучшие дни.

—

А разве в Сибири жили тогда не амазонки? – вступила в разговор мама.

—

Нет, они были там гораздо раньше, по свидетельству тех же источников. – Я продолжал:

—

Белокурые, кудрявые и бородатые богатыри, ловко скачущие на своих быстрых конях без седла и без узды, в домотканых рубахах, без оружия, лишь с узким кожаным ремешком, схватывающим их отливающие золотом на солнце волосы, – занимались охотой и земледелием и были очень миролюбивы. Казалось, для закалённых в боях воинов Александра они представляли собой очень лёгкую добычу, поэтому он и послал к ним лишь небольшой отряд. Римляне посмотрели на аборигенов, презрительно усмехнулись и подняли копья. И вдруг произошло нечто невиданное в доселе непобедимом войске империи.

Былинные витязи спешились, подошли ближе и стали молча смотреть на людей в доспехах, чуть улыбаясь. Римляне даже не поняли, что происходит. Они опустились на землю, отложили оружие в сторону и почувствовали что-то странное: они не хотели больше драться и убивать, они думали о том, что война – это вовсе не такое достойное занятие, как им прежде рассказывали, что гораздо лучше жить, просто жить и радоваться жизни… Хорошо бы ещё подружиться с этими сильными, золотоволосыми богатырями, которые стоят сейчас напротив и что-то такое знают про жизнь, о чём они, римские воины, победившие столько стран и народов, вовсе и не догадываются. А, впрочем, никто уже не узнает, о чём ещё думали бывшие воины в эти мгновения, пока стояли рядом спокойные, красивые люди и, по-доброму улыбаясь, с сочувствием смотрели на них.

Возможно, незадачливые наши герои даже уснули ненадолго, а проснувшись, медленно пошли обратно, потому что всадники уже ускакали к себе домой, внешне не причинив им никакого вреда. Воинам же нужно было идти на поклон к императору и его подданным, чтобы объяснять необъяснимое…

—

Могли их, бедных, и оприходовать, – сочувственно заметил Николай, – опричники во все времена только повода ждут.

—

Говорят, – кивнул я Николаю, завершая рассказ, – их отослали обратно в дальние провинции Рима, ибо бойцовские качества они полностью растеряли, да и говорили какие-то несусветные вещи – о мире и всеобщем братстве людей. Что с ними стало дальше, неизвестно. История умалчивает.

Да… – задумчиво сказал Пётр, – вполне возможно, что всадники были прямыми потомками гипербореев, и если они могли такое сделать, то, может быть, и мы тоже… – И вдруг, не закончив мысль, воскликнул:

—

Но как же хороши эти заставки к сказаниям! «Однажды», «Во время оно», «Когда-то в далёкое раннее утро»… ну, и, конечно, «В начале»… Что же означает всё это великолепие? «В начале было Слово и Слово было у Бога…»? В начале каких времён? Нет никакого начала и, скорее всего, не будет никакого конца. И Бог вечен. Он есть, и был, и грядёт, ибо Он – Вседержитель и вечная Созидающая сила… И жизнь тоже вечна… Зато Священное писание, да, конечно, должно иметь где-то начало! И вот появляется эта Божественная Красота:

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…

—

«Упанишады кажутся лишь слабым звуком. Веды бледнеют от зависти. В начале было Слово», – Пётр помолчал и тихо добавил:

—

Человек может действовать в соответствии со своими человеческими представлениями лишь до какого-то предела, а потом… только совместно с Богом… А как же ещё? Только так…

Мама замерла. Николай забыл о перипетиях своей земной любви, а передо мной возник и остался образ Анны-Марии с маленькой девочкой на руках.

По возвращении из северной экспедиции, которая действительно произвела на нас грандиозное впечатление – в основном из-за того, что заставила пережить необычные эмоции и абсолютно новые состояния сознания, – мы с Петром стали ближе друг к другу и виделись гораздо чаще. Вероятно, мы тоже пришлись ко двору, так как получили приглашение принять участие в дальнейших тематических походах. Планы организаторов простирались на много лет вперёд и охватывали, как мы поняли, сначала Алтай, Сибирь и Байкал, Дальний Восток и Камчатку с тем, чтобы, завершив полный круг, снова оказаться на Крайнем Севере с предварительным заходом на Соловецкие острова и в Соловецкий монастырь. Причём таких кругов по всей планете было несколько.

—

И как ты на всё это смотришь? – спросил меня Пётр, выкладывая на кухне множество продуктов из больших пакетов, которые он купил по списку, продиктованному мамой по телефону.

Сама мама вот-вот должна была вернуться с работы, и теперь, в ожидании её, я распределял продукты в холодильнике, Пётр осторожно играл и гладил Диану, Ева уютно лежала посреди подушек на диванчике, вытянув перед собой лапы и положив на них голову. Она, не мигая, смотрела на акварельный портрет мамы, висящий прямо напротив на стене, как бы вызывая её из пространства. Лишь изредка она удостаивала коротким взглядом и нас. Я предложил Петру немного выпить перед обедом, и мы прошли в гостиную.

—

Что тебе налить? – спросил я, подходя к бару.

—

То же, что и себе, – машинально ответил он.

—

Я буду пить просто воду.

—

Значит, и я тоже. Ну, так как? – повторил он свой вопрос.

—

Раз в год, надеюсь, я смогу потянуть, а там видно будет.

Сначала я отвечал спокойным ровным голосом, но, конечно, не удержался и воскликнул:

—

Но как же они соблазнительны, чёрт возьми, эти путешествия!

Абсолютно ни с чем не сравнимы.

—

А тебе есть с чем сравнивать? – усмехнулся Пётр.

—

Ну, кое-где я всё-таки побывал – в горах, на морях-океанах… Но ты прав, там всё было совсем другое, хотя словами выразить эти ощущения я, пожалуй, ещё не смогу.

Почему? – Пётр с интересом смотрел на меня.

—

Потому что это – «скрытое», «тайное» знание.

– 

–

Для кого?

—

Для меня, конечно.

—

А помнишь, о чём они там говорили? – вдруг оживился Пётр. – Мозг неразвитый или развитый не в ту сторону, при молчании сердца, таит в себе огромную беду, ибо порождает настоящие эпидемии духовно-душевно-телесных заболеваний, как у отдельного человека, так и у целых народов. Мы уже это сегодня наблюдаем, начиная от агрессии (ложно- или вообще немотивированной), стремления к уничтожению всего живого, в том числе и самого себя, – до тотального разочарования и безумного страха перед жизнью. В результате – страдания души и тела у одних и непреходящие «шум и ярость» – у других. И ведь против подобных заболеваний бессильно всё, кроме изменения себя и своего же сознания. Ибо:

«о чём ты думаешь, у того ты и в плену».

«Вот и Сонечка так говорила», – подумал я и добавил вслух:

—

Уже известно отдельным людям, даже кое-где напечатано, что, познав себя, точнее, непрерывно себя познавая, никто не  остаётся тем, кем он был прежде. Когда ты познаёшь себя, всё сущее познаёт тебя тоже. И процесс этот необратим! Казалось бы, почему не взять это готовое знание? Вот оно, лежит на поверхности и предоставляет человеку – безвозмездно! – такие возможности, какие ему и не снились. И здесь умение справляться с негативными переживаниями и нежелательными ситуациями, а то и предвидеть их, занимает далеко не главное место.

У меня были ответы на свои же вопросы, но мне хотелось услышать, что думает по этому поводу Пётр.

—

Наверное, потому, – стал размышлять он, – что человек может услышать только того, кому он равен, а равен он тому, кого понимает. Иными словами: человек понимает других людей лишь в той степени, в какой понимает самого себя, а также исключительно на уровне понимания своего собственного бытия. Конечно, это великолепное и редкое искусство – познание и творение самого себя (если не рассматривать его с точки зрения обыденного сознания). Но ведь кто-то же смог это сделать! Так почему не я? Почему бы и мне не принять этот весьма достойный вызов самой жизни? – Пётр обаятельно улыбнулся. – Вспоминая роман Хемингуэя, можно ещё добавить: «Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол, – он звонит по тебе».

Совершенно особая привлекательность личности Петра для меня во многом определялась тем, что он как говорил, так и жил. Мама тоже это сразу отметила, приняла его безоговорочно и постоянно приглашала к нам домой.

—

Он умен, образован, чуток и деликатен, – говорила она мне, – а такое сочетание встречается не часто. Поверь моему опыту общения с несколькими поколениями молодых людей.

И с появившейся у неё в последнее время в разговорах со мной сочувственной интонацией заканчивала:

—

Хорошо бы вы подружились. А то ты всё один да один…

Я понимал, что её беспокоит и что способно, хотя бы частично, смягчить её беспокойство: откровенный разговор о моей «сокрытой от глаз» личной жизни. Но мы никогда прежде с ней об этом не говорили, и сейчас у меня не было ни малейшего желания нарушать сложившуюся традицию, тем более, что ничего, кроме неловкости, это бы нам не принесло. Так что мы по-прежнему обходились полусерьёзными, полушутливыми намёками, что меня вполне устраивало.

—

Мама! Ты повторяешься. Первое твоё пожелание давно сбылось, а второе, соответственно, потеряло силу.

Мама насмешливо поджала губы:

—

Всё умничаешь? А вот и не угадал – я имела ввиду совсем другое.

—

Для «совсем другого» придут другие времена, – примирительно произнёс я, обнимая её за плечи, но она лишь грустно улыбнулась в ответ:

Я подумала о том, что люди притягиваются и отталкиваются друг от друга не случайно.

А пока пришла сначала тёплая, солнечная, разноцветная, ранняя осень – «очей очарованье». Её сменила дождливая, черно-серая, унылая пора, а ближе к концу сезона в город вернулась Ася с маленькой Иоанной. Как я понял из коротких реплик мамы, Ася никого, кроме самой мамы, не принимала и та навещала её почти каждый день. Потом приехал Марк и поселился в гостинице. На мой молчаливый вопрос мама только отметила:

—

К сожалению, он не слишком чадолюбив, особенно в отношении грудных младенцев.

Ненадолго зашли к нам Арсений с Мариной Александровной, хором весело сообщили, что им «оказана честь быть крёстными родителями юной девицы Иоанны», назвали день и место проведения крестин, а также вежливо пригласили всё наше семейство «принять участие в таинстве». Я, тоже вежливо, отказался, сославшись на командировку, а мама дала согласие – за себя и за отца, – видимо, они этот вопрос между собой уже обсуждали.

Не только по намёкам мамы, но и по собственному разумению я понимал, что в совместной жизни Марка и Аси наступил «полынный период». Мама мимоходом сообщила, что Ася твёрдо решила не возвращаться в Швецию и намерена дальше жить в Петербурге одна с Иоанной. Наши с Асей дружественно-родственные отношения, сложившиеся давно и естественно, не предполагали частых встреч и излишней откровенности. Они продолжали оставаться таковыми и теперь, однако, пока здесь был Марк, я старался не попадаться им на глаза во избежание каких-либо недоразумений.

Но всё это, конечно, ничуть не мешало мне постепенно выстраивать из отдельных фраз и впечатлений свою собственную картину их с Асей взаимоотношений.

…

Марк – талантливый, яркий, уверенный в себе человек. И то, что главную роль в его жизни будет всегда играть наука, было понятно сразу и ни у кого не вызывало отторжения. Но то, что «эта дама, – огорчённо говорила мама, – станет настолько нетерпимой, ревнивой, авторитарной по отношению к какому бы то ни было инакомыслию, что она будет готова высмеять, поставить на незавидное место любого, у кого иные “виды на жизнь”, – этого могло бы и не быть»…

Я мог только догадываться, насколько такое жёсткое, не терпящее возражений посягательство на свободу другого человека оказалось непреодолимым. Однако окончательный разрыв, – по словам Аси в почти дословном пересказе мамы, – произошёл тогда, когда выяснилось, что Марк не просто равнодушен к детям, но и не хочет, чтобы они у него были. «По крайней мере так сразу», – сказал он, когда стало ясно, что ребёнок всё-таки будет.

—

Сейчас он несколько пересмотрел свои взгляды. – Мама искренне старалась быть справедливой. – Я не знаю подробностей, но, похоже, «точку невозврата» они прошли.

И вдруг, как бы убеждая саму себя, воскликнула:

—

Марк во всех своих проявлениях, кроме фанатичной преданности этой ужасной науке, требующей ежедневных жертвоприношений, – очень добрый, щедрый, великодушный человек! Только представь себе, он положил маленькой Иоанне такое содержание, что она уже теперь может считаться богатой невестой. Хотя никто его ни о чём не просил, разумеется…

—

Мама, ну при чём здесь это? – проговорил я.

—

Да, конечно, извини… – Она была смущена.

В свете таких подробностей я тем более не жаждал встречаться с Марком, но встреча всё же состоялась – по его инициативе. Мы столкнулись с ним лицом к лицу в нашей гостиной, когда он пришёл к маме проститься перед отъездом. Я сразу почувствовал его кипящую агрессию и еле сдерживаемый гнев.

—

Что ты с ней сделал?! – тотчас воскликнул он и двинулся ко мне, сжав кулаки.

Я мог бы ответить ему тем же вопросом, но не стал, промолчал, и только когда он, скорее инстинктивно, чем осознанно, выбросил вперёд руку для удара, легко перехватил её и пригнул к спине. Марк был силён от природы, но не тренирован. Я подержал его в этом положении некоторое время, чтобы боль остудила ярость.

—

Ну, хватит, хорош… – произнёс Марк, как мне послышалось, вполне миролюбиво. – Сломаешь ведь! Как я буду опыты проводить?

Я отпустил его, и он сразу стал массировать плечо и руку.

—

Слушай, как это у тебя вышло? Классно, – сказал он с удивлением и покачал головой. – Покажешь приём?

—

Нет уж, уволь, – ответил я. – Все вопросы к тренеру.

—

И кто у нас тренер? – заинтересованно спросил Марк.

—

Арсений, вестимо.

Я отвернулся и направился к выходу. В это время в комнату быстро вошла мама и с тревогой взглянула на нас:

—

Что здесь происходит?

Я молча прошёл мимо неё и плотно закрыл за собой дверь, успев услышать на прощание внешне совершенно спокойный голос Марка:

—

Всё в порядке, Екатерина Дмитриевна. Мы беседовали о спорте.

Черно-серый, с дождём и стальными облаками ноябрь, наконец, закончился, ему на смену, естественно, пришёл декабрь, сумевший в первые же дни порадовать горожан, посыпав крупным белым снегом бурую землю и тёмный асфальт. Город снова обрёл свой привычный строгий классический облик.

—

Неужели ты не хочешь повидать Асю и познакомиться с Иоанной? – спросила меня мама, переставляя в календаре пластмассовый квадратик на цифру «3, воскресенье».

—

Очень хочу. Но разве не ты говорила, что Ася никого не принимает?

—

С тех пор так много всего случилось… И вообще, – она усмехнулась, – почему молчит твоя хвалёная интуиция?

—

Она не молчит, – в тон ей ответил я, – а подсказывает, что Ася сама идёт к нам. Вот, пожалуйста, слышишь звонок?

Мама легко поднялась и пошла открывать дверь, а я подумал о том, что мы с Асей уже полгода не виделись, не переписывались и не переговаривались, с того самого жаркого дня в конце мая, когда я впервые сказал ей о своей любви. И вот теперь, глядя друг на друга, мы оба понимали, как много изменилось и произошло за это время.

На первый взгляд она была почти такая же – по-прежнему стройна и горделива, и также как прежде быстрая ходьба и лёгкий морозец окрасили нежным румянцем её посвежевшее лицо. Новым было лишь то, что она несла на груди младенца, удобно устроенного в слинге и одетого во всё розовое. Я подошёл ближе и увидел беленькое личико, светлые волоски, выбившиеся из-под чепца, и большие голубые глаза, с интересом разглядывающие меня:

—

Совершенно такая, какой я представлял.

Ответная Асина улыбка была поощряющей, и с этого мгновения вся моя жизнь (и уж, конечно, режим дня) кардинальным образом изменились. Днём, после рабочих часов за компьютером в любую погоду я шёл к Асе, чтобы взять Иоанну на прогулку. В коляске одной из последних моделей было предусмотрено, кажется, всё, в том числе, и музыкальный проигрыватель. Мне оставалось лишь подобрать соответствующие записи на разные случаи жизни – для сна и активного отдыха, весёлого, грустного или задумчивого настроения.

Часы нашего общения с Аннушкой, как я её тогда и потом называл, стали для меня настоящим откровением. Как-то так получилось, что Ваню в этом возрасте я почти не знал, его полностью забрали под свою заботливую опеку женщины нашего семейства. За прошедшие годы изменился я, скорее всего, изменились и сами дети. И то, что это незнакомое мне существо, не разговаривающее словами, не умеющее самостоятельно двигаться, есть, ухаживать за собой, знало что-то такое, очевидно, привнесённое из некоего другого мира, откуда оно только что пришло к нам, совершенно завораживало меня.

Довольно быстро я понял, что это удивительное создание способно имитировать громадное количество звуков, превышающее любые их наборы в уже сложившихся языках мира (потом я прочитал об этом в научном журнале). Не знаю, как я догадался, что ребёнок уже имеет какое-то представление не только о звуках, но о пространстве и времени, о цвете и гравитации, и, наверное, ещё о многом другом, о чём я, давно перешагнув во взрослый мир, никогда уже не смогу вспомнить. Я давал в руки Аннушке закреплённую по бортам палочку, и она хватала её так крепко, что вырвать её мне, взрослому мужчине, удавалось далеко не сразу. А она могла поднять себя, держась одной рукой за эту палочку. Я не смел рисковать, но думаю, она удержалась бы и в позиции «виса на руках», ежели бы такой эксперимент удалось провести (и об этом или о чемто подобном я тоже вскоре прочитал).

А это постоянное «чудо новизны и удивления» в её глазах, которое она демонстрировала ежедневно? Или знаменитый «танец жизни», как его называют учёные, имея в виду способность ребёнка каждой своей клеточкой реагировать на появление человека около себя? Или это непонятное нам детское умение точно выразить своё отношение к другому – положительное, отрицательное, нейтральное, а также множество их оттенков, более того, привлечь к себе внимание, заставить, если угодно, всех вокруг делать то, что хочет это маленькое, якобы беспомощное существо?

Да, науке уже удалось доказать, что в нас «встроен» и активно «работает» ген защиты и опёки детёнышей (в отличие от многих других «спящих» генов). Но ещё больше существует других наблюдений, и не только от науки, в которых говорится о Любви, что вызывает в нас «дитя человеческое» (а по аналогии с ним и все остальные детёныши), и о влиянии, которое оказывает наша любовь (или её отсутствие) на всю оставшуюся жизнь пока ещё маленького человека. Именно Аннушка научила меня тому, что в любви и любовном общении не бывает «передозировок», поэтому не стоит бояться перехваливать своё чадо в этот период. Да и в последующие периоды тоже, когда продолжится самоопределение и становление человека – через кризисы и преодоление препятствий, через тернии к звёздам и от подражания к свободе.

Во время прогулок с Аннушкой мы вместе слушали музыку, разговаривали или молчали. Если говорил я, она внимательно смотрела на меня, видно было, что старалась понять, а потом отвечала своими необыкновенными звуками, движениями маленьких рук, одетых в крохотные варежки, всем телом или чудесной беззубой улыбкой. Если она сама хотела мне что-то передать, я тоже внимательно её слушал и тоже старался понять. Как ни странно, почти всегда это у нас получалось. Так мне хотелось бы думать во всяком случае. Даже когда она спала, а я наблюдал за нею и за собой, во мне возникало продолжение наших с ней разговоров или вдруг появлялись неожиданные мысли, которые хотелось запомнить или записать.

Сейчас, по прошествии некоторого времени, я могу уже с уверенностью сказать, что именно в те зимние дни и часы нашего с нею общения я смог по-настоящему ощутить влекущее чувство к – одновременно простому и сложному – устройству этого мира и нашей естественности пребывания в нём. Я смотрел в голубые, как небо, чистые глаза Аннушки, видел, с каким неподдельным интересом она вглядывается в каждую веточку, шишку или обронённое птицей перо, в проплывающий мимо пейзаж или падающие капли дождя со снегом, и мне передавалось, каким-то неведомым способом, но совершенно точно с её помощью, это отношение к жизни как к чему-то удивительному и вечно новому. А может быть, и ещё что-то очень важное, например, способность органично сливаться с окружающим миром, чувствовать себя его неотъемлемой частью и испытывать радость от такого «пустяка».

«Увидеть привычные вещи в новом свете, – думал я, – это и есть, наверное, пробуждение сознания. Существование самодостаточно, – продолжал я размышлять с неожиданно возникающей благодарностью, – ему надо лишь довериться. И только осознание является собственным нашим достижением. Знания, информацию можно заимствовать, получить механически, но осознание должно быть обязательно личностно пережитым и усвоенным. И, значит, только тогда, когда человек действует по своей собственной воле, свободно, при этом с пониманием велений высших сил, он в состоянии преодолеть и усмирить противоборствующие начала внутри себя, найти свой «непреложный путь» и как бы «заново родиться», став, наконец, равным самому себе. «О, вещая душа моя! О, сердце, полное тревоги, о, как ты бьёшься на пороге как бы двойного бытия…» (Ф. И. Тютчев).

Ася была ровна и сдержанна в отношениях со мной, я же, со своей стороны, старался не нарушать её состояния замкнутой отстраненности. Лишь однажды она чуть приподняла завесу со своих переживаний:

—

Постоянно жить с тем, кто не является твоим человеком, мучительно и невозможно. Если же это всё-таки произошло и ты видишь, как один думает: «Я над миром», а другой полагает: «Это мир надо мной», и они оба не в состоянии изменить себя, ибо это составляет ядро их личности, их сущность, – то гораздо честнее, наверное, на мой взгляд, признать ошибку, чем продолжать эти… неестественные отношения. Иначе непременно ввергнешь себя – и другого, конечно, тоже – в пучину обмана, а, следовательно, создаваемого самими же нами несчастья…

Обычно я передавал Аннушку Асе после прогулки и сразу уходил к себе домой. Изредка она приглашала меня к столу, «на чашку чая», совершенно в духе Софьи Алексеевны, и тогда мы говорили, в основном, о забавных историях, происходящих с Иоанной, благо такие новости появлялись каждый день. Однажды Ася поинтересовалась, когда будет закончена вторая книга и намерен ли я продолжать работу дальше.

—

Не знаю… Не уверен. – Я покачал головой.

—

То же самое ты говорил и о первой книге, – напомнила она.

—

Человек предполагает… – развёл я руками.

—

Но ты сам хоть немного удовлетворён тем, что сделал? – Она явно хотела меня поддержать.

—

Даже если у меня не всё получилось, – а так и есть, иначе и быть не может, – сказал я твёрдо, – я рад, что мне удалось хотя бы попробовать это сделать.

—

И что же именно ты хотел сделать? – Ася мило сверкнула глазами. – Можешь сказать кратко? Например, описать только зерно, а не всё будущее дерево?

—

Это невозможно! – воскликнул я и сразу добавил. – Помнишь, как-то мы уже говорили, что для подобного резюме, строго говоря, надо переписать заново все книги, рукописи и устные сказания… – Я помолчал. – Хорошо, попытаюсь кое-что повторить, но отнесись, пожалуйста, к этому снисходительно и не очень серьёзно. Как я сам.

Ася согласно закивала головой, а я продолжил:

—

Мне бы хотелось передать некий… message for human being or person*: человек сам решает, как он будет жить. Ежели он решит, что хочет и может жить осознанно, то есть в гармонии и единстве с самим собой и с миром, найти свой собственный Путь и тем самым исполнить своё истинное предназначение, – то так именно всё и «случится». Закон: «всё справедливо» – существует и его никто не в силах отменить. Но люди хотят, чтобы их «вели», в то время как нужно идти самому, уметь постоянно писать и переписывать сценарий своей собственной жизни, а значит, и слышать «высший зов», диктующий необходимые поправки. Только не надо никого винить, ради Бога! Помните, это ваш выбор, господа!

Я замолчал, не слишком довольный собой, но Ася заметила и на этот раз уже без всякой усмешки:

—

Думаю, если читать твой текст страницу за страницей, можно всё-таки кое-что уловить из того, что ты обозначил как «message». Это правда: человек сам может создать какой угодно масштаб своей жизни. Однако, – Ася загадочно улыбнулась, – кто же это сказал? «Бог спасает нас, но не без нас»…

Десятого января Иоанне исполнялось три месяца, и этот день – так всё совпало – стал для всех нас новой точкой отсчёта. Сначала, как обычно, я принёс крепко спящую Аннушку после прогулки и уже собирался уходить, но Ася неожиданно остановила меня, провела в большую залу и оставила там одного, а сама ушла укладывать девочку.