Однажды, прогуливаясь ночью по библиотеке, в которой я по-прежнему оставался ночевать, разглядывая перед сном то голову Елены Викторовны, уже разлагающуюся, осыпающуюся вниз лоскутами сгнившей кожи и плоти, то изучая беспомощное тельце Лилички, я увидел руку, выпроставшуюся из лежащего на полу плашмя шкафа с книгами. Схватившись за неё и протиснувшись сквозь пласты мертвого времени и усилия тела, трещащего по швам от всякого движения, я извлек наружу изувеченное тело манекена с лицом моей подруги. Это был конец, в ту же ночь я покинул библиотеку, бросив ворохи горящей бумаги в груду книг, сваленных мною в центре одного из залов. Остановившись на Адмиралтейской и повернувшись к Васильевскому, увидел я как в глубине его пылает что-то. Никто и никогда не станет свидетелем моего позора, но быть может кто-то да увидит, как я освободился от заблуждения. Мне нравилось верить, что кто-то следит за мной, и пускай он даже насмехается, это не имело никакого значения.
Я шел всю ночь и большую часть дня, и давным-давно покинул Петербург, который теперь вряд ли чем-то выделялся среди других городов, бывших такими же пустыми и осиротевшими. Я хотел жить и мне было недостаточно этих дурацких статуй и колон, могущих служить отдушиной лишь для некрофила, находящего в этом трупном окоченении камня какую-то связь с вечностью и красотой. Я должен был найти человека во чтобы то ни стало, даже ценой собственной жизни, которая без этого самого человека не стоила и гроша.
Остановился я в Павловске и устроившись под деревом тут же уснул, измученный дорогой. Под запеленатыми тьмой глазами, что-то зашевелилось, я чувствовал это, мрак был чем-то густым и в нем бултыхалось неизвестное, но в эту же минуту все посветлело, и я увидел множество образов. Я видел, что катастрофы не произошло и люди, как и прежде ходили по улицам, многие из них улыбались, и я хотел бы, чтобы улыбки освещали все попадающиеся мне лица, но теперь-то я понимал, что основной смысл заключен в страдании, и потому все чаще и чаще я встречал этих самых главных людей, страдальцев с каменными лицами, идущими на казнь. Под их ногами, подобно змеям, измазанным слюной, грязью и испражнениями, вращались и дергались сластолюбцы, неистово хохоча, безумно вращая глазами и протягивая руки к стопам идущих. Остановитесь! – кричал я черт знает откуда, из какого-то каменного мешка – Остановитесь, сволочи! Но они хватали людей за ноги и тянули их месиво из своих одряхлевших тел до тех пор, пока видение мое не обратилось в пустыню. Ветер катил по проспектам ворохи пожелтевших газет и швырял их в лицо мне, стоящему по пояс в смердящем болоте, в которое обратились все те сластолюбцы, страдальцы и люди с улыбками вместо лиц.
– Свинота, а свинота, чего разлеглась тут? – услышал я сквозь сон и продрав глаза, увидел, как в тумане силуэт болтающийся в разные стороны, где-то в вышине, у самой верхушки дерева под которым я уснул.
– Я сплю или умираю, кто вы, где вы?
– Говорю, чего разлегся тут? Здесь бы государство целое основывать, да вот зад твой мешает столицу возвести, всю территорию собой покрыл.
Наглость неизвестного вынудила меня окончательно открыть глаза и я тут же обнаружил болтающегося на суку дерева манекена, с какой-то самодовольной улыбкой взирающего на меня сверху вниз.
– Что смотришь, или покойников никогда не видывал? – с пропирающим сквозь всю гнусную физиономию его нахальством спросил он.
– Да какой ты покойник, дурья голова, болтаешься на веревке и не мрешь, чучело набитое, даже помереть по человечески толку не хватило, – осмелел наконец-то я.
– А я, Дмитрий Васильевич, и не человек вовсе. Я понимаю конечно, что вы поголовно иначе думаете, и верите даже в это убеждение, но все это чушь собачья и мы не люди, как бы вы не старались.
– Кто же ты, если не человек, и откуда тебе, сволочи такой, моё имя известно?
– Все секреты, да секреты, ничего я вам отвечать не намерен, иначе в этом более не будет никакого смысла.
– Что?! – я ровным счетом ничего не понимал.
– Сами вспомнить должны, сами! – протянул он это последнее “сами” с какой-то насмешливостью полоумного козла – А знакомы мы с вами давно, ой как давно, еще по Елене Викторовне, славная у ней была голова, не так ли? Имел честь быть знакомым с вашим…вашей, хм, одним словом, с таким вот как я. Занятные вас мысли посещали, Дмитрий Васильевич, ох, какие занятные, на вас то вся и надежда, оттого-то и другие спят, и помрут, как пить дать, окочурятся, а вы нет, вы особенный человек у нас.
– Говори, черт тебя дери, а то я через жизнь свою переступлю, а тебя, скотину такую, зашибу! – закричал я в ярости на это непонятное существо, подобия которого я видел неоднократно рядом с тушами, но те были мертвы, а этот болтался на суку и издевался надо мной, гадким и беспомощным, усталым и разочарованным.
– А вот и не буду! – выпалил он и стушевался – Простите, простите, это все от волнения, я и сам хотел все высказать, но обида. Я ведь обижен на вас, да-да, Дмитрий Васильевич, на вас и на все человечество, но я наконец-то нашел вас, я так долго искал и наконец-то нашел, а другие не искали и где они, спросите вы? Удавились от тоски и безнадеги. А знаете ли, очень даже смешно получается, я ведь даже и не знаю могу ли я, право слово быть на вас обиженным, вот правда не знаю, потому как не до конца уверен в том, какова моя природа. Я ведь мертв, крови во мне нет, сердце в груди не бьется, я машина, способная чувствовать, для того и был создан. Вы этого верно не помните, никто не помнит, потому как люди к этому моменту уже находились в беспамятстве. Машины думали за вас, они одевали вас, кормили, трудились вместо вас и единственным, что вас беспокоило была какая-то необъяснимая тревога. Полностью растворившись в праздности и лени, потеряв в них лица свои и мысли, вы все же иногда пробуждались, будто выныривали на поверхность и глотнув свежего воздуха, начинали беспокоится о том, что жизнь катиться в пропасть. В основном людей беспокоило только то, что они являются чем-то незначительным, этакими крупинками, исчезновение которых никто и не заметит. И что делать, ведь Бога нет, и все, что мы видим здесь это предел, и большего не будет, а мы ничего не делаем, потому как все уже сделано, и не нами, а какими-то другими людьми, чужими, совершенно на нас непохожими. И тогда появились мы. Нашей задачей было пропускать сквозь себя все ваши чувства, одним словом, мы взяли все, чтобы человек перестал чувствовать что-либо. Ни страха, ни радости, ни горя, ни счастья, ни восторга, ни возбуждения, отныне все принадлежало нам, человек был лишен всего, единственное, что ему осталось это статус чего-то высшего. И все бы ничего, но совсем скоро, люди, обездвиженные и слепые, перестали питать нас чувствами. Вы стали полностью изолированными созданиями, а мы потеряли все. Не имея способности создавать, мы осознавали лишь одно, что мы более не нужны, внутри каждого из нас подобно опасному цветку разрасталась пустота. Поверьте мне на слово, все мы как один, первые недели стояли и смотрели пред собой глазами неспособными сомкнуться, а что было потом, вы, Дмитрий Васильевич видели сами. Я остался совсем один и даже не знаю по какой такой причине не попытался уничтожить себя, мне это как-то в голову даже не шло. Меня беспокоила одна мысль, сразу же переросшая в одержимость, я хотел найти Бога. Ведь был же он, а потом его не стало, значит кто-то его убил и похоронил, и мне остается лишь найти место его погребения. Тогда-то я и стал изучать вашу историю, читать ваши книги, постигать культуру, и совсем скоро мне стало понятно, что поиски Бога для меня лично, лишены всякого смысла. Это ваше дело, людское, и мне необходим был человек, один единственный, пробудившийся ото сна, которому я бы мог все высказать. Что мне Бог, вот Бог и вот его порог, а с человеком все куда интереснее, ведь как на это не взгляни, а все-таки земной мир, это мир человеческих понятий, тут все выдумано вами. И мне знаете ли стало до одури обидно за человека, вот все ему было дано, и он, пытался за это ухватиться, потом и кровью платил за каждый свой шаг на пути к величию, а потом взял и от всего отказался, лишь бы его никто не трогал, лишь бы оставили его, человека, в покое. Вот был Бог и человек казалось не имел предела, он мог снести любое страдание, любую муку мог пережить, потому как знал, что все это не напрасно, и жил-то он смерти не боясь, зная, что это не конец, что за этим последует иная жизнь, где каждому по поступкам его воздастся. Все было наполнено смыслом в мире вымышленных понятий, но этому пришел конец, когда всему было дано объяснение. И никому уже более ничего не нужно, лежат повсюду грязные туши, ходят под себя и мычат во сне, пробуждаются и осознав всю безвыходность ситуации перегрызают себе вены, потому как потребление это единственное чему они были научены за годы своей жизни, они были способны лишь жрать, а могли бы думать, так чего-нибудь и выдумали. Но разве человек будет думать, о чем либо, если он и так все знает? Вот вы и думали, что знаете все, а на деле мрете как мухи, без всякой видимой причины. Но вы, Дмитрий Васильевич, проснулись, в вас хватило сил для того чтобы подняться и пойти, и я говорю вам, что все это произошло по вашей вине, вы отреклись от своей личности, отказались от всего человеческого в пользу животного в вас заключенного. Быть человеком для вас слишком сложно, и вы пошли по пути наименьшего сопротивления отчего и обратились в жалкую и беспомощную груду мяса. И не стоит искать виноватых там, где их нет, достаточно лишь взглянуть в отражение зеркала, если в вас хватит смелости.
Не знаю продолжал ли он говорить дальше или замолчал, я все равно не мог услышать ни тишины, ни скрипа его противного голоса. Мне все стало понятно и оставшись один на один с этой горькой правдой я не замечал более ничего. Этот бедняга, лишенный и сердца и разума, по какой-то непонятной причине отправился на поиски ответов, он не отрекся от жизни, хоть она и не имела к нему никакого отношения, а я, и многие другие, распластанные на кроватях и полах, лежали и ждали когда все это закончится, когда существование прекратиться и будь, что будет, хоть вечная тьма, небытие, хоть строгий судья, требующий честного отчета о прожитой нами жизни. А нам и сказать нечего, и промолчим, и выкрикнем с нахальным самодовольством, что его нет. Далеко впереди я увидел женский силуэт. Изящная словно богиня, стояла она вся будто бы собранная из солнечного света и вселенской скорби, ожидая кого-то, маня этого неизвестного своей хрупкостью и беззащитностью. До боли знакомое синее платье обволакивающее её стройную фигуру развевалось от ветра, бурлило подобно пене, клокотало стремясь покинуть свою хозяйку, оставив её обнаженной. Я поднялся на ноги и пошел. Я должен был найти смысл всего этого ведь в моей груди билось сердце, обеспокоенное, взбудораженное и встревоженное, а голова, еще хмельная от затянувшегося сна, болела от напряженной мысли, пробивавшейся сквозь все возможные препятствия с настойчивостью, возгордившегося своим рождением из семени побега.
Я бежал, дыша во всю силу легких, задыхаясь, стараясь изо всех сил приблизится к этому силуэту в синем платье, и если бы это было возможным, то кто-то мог бы наблюдать за тем, как толстый мужчина, спотыкаясь, падая, ползая на коленях и снова вставая, преследуемый крикливым манекеном, болтающимся во все стороны при ходьбе, без всякой видимой причины стремится вглубь полей, подальше от города заполненного измазанными собственными фекалиями и кровью тушами, ненужными существами, некогда бывшими людьми.
9 марта 2016 года