За станцию до Тулы написал Паше, предложил встретиться. Семь часов. Как сошёл на перрон, понял, что в Ясную Поляну поеду уже завтра. Зябко. В последний раз был здесь два года назад, тоже на зимних каникулах, но ощущение, как будто и не уезжал. Сворачиваю перед зданием вокзала налево, прохожу мимо ларьков с пряниками и шаурмой и иду по Красноармейскому. Надо бы зайти куда-то поесть, погреться. Прохожу по мосту, слева остаётся какой-то парк, справа – здание с бегущими по нему красными буквами.
Вижу знакомый пятачок с ресторанами, захожу в предбанник, откуда двери ведут в три разные кафе: корейская курочка, суши и «Бургер Кинг». Хочу зайти в корейское, но долго топчусь на входе, боясь, что там будет дорого и придётся уйти, ничего не взяв. Решаюсь, захожу, беру рамен – он самый дешёвый и, судя по весу, сытный. Пока был в туалете, приготовили, забрал, разочаровался в размере порции и сервировке (круглый пластиковый контейнер), съел. Думал ещё посидеть, но в телевизоре на стене напротив кассы громко пенилось мыло какого-то бабского шоу по «Пятнице». Ответил Паша, удивился, спросил, где я. Пишу название кафе, сам в этот момент перехожу в «Бургер Кинг». Беру два бургера и после долгих раздумий – девять луковых колечек, дожидаюсь заказа, сажусь за стол, ем. Паша пишет, что через полчаса закончит работу, предлагает встретиться. Договариваемся, что пойдём друг другу навстречу. После еды пишу – начало дневного объёма уже положено, так что идёт легче. За соседним столиком сидят две девочки-подростка: одна – толстая, вся в чёрном, вторая – тонкая, размалёванная. Крикливо, матерясь через каждое слово, тонкая рассказывает толстой о том, что какая-то «она» вымогает у неё деньги, потому что думает, что та замешана в каких-то наркотических делах; думает, что деньги лежат у неё под кроватью. Наконец тонкая, доведя себя своей же историей, шмякнула по столу ладонью и со свистом от подкативших к горлу слёз вздохнула. В это время я писал сцену в самолёте, поэтому всё это казалось разговором двух пассажирок, сидящих на соседних креслах. Через время, когда я в следующий раз вынырнул из текста, толстая уже приглашала тонкую на свой день рождения, для отмечания которого она «снимет хату». Тонкая вроде согласилась.
Заканчиваю логический кусок как раз в тот момент, когда уже настаёт пора выходить. На душе хорошо, дело сделано. Кладу в рюкзак недоеденный бургер, выхожу из кафе, иду дальше по Красноармейскому, поворачиваю возле торгового центра «Куклы» (разноцветные округлые буквы на фасаде), подхожу к остановке, жду, вскоре появляется Паша. Он, как всегда, удивляет своим высоким ростом; чуть располнел с последней встречи два года назад, лицо округлилось. Крепко жмём руки, я свою отнимаю, а он ещё держит, неловко. Идём дальше по той же улице. Центр, вокруг светятся кафе и магазины. Паша спрашивает, что привело меня в Тулу на этот раз. Отвечаю, что бегу от жизни, смеюсь, а, впрочем, вполне серьёзен. Говорю, что ещё хочу съездить в Ясную Поляну, где жил Толстой, что мне очень близко его позднее творчество. Паша просит привести примеры. Перечисляю «Крейцерову сонату», «Воскресенье», «Исповедь», «Дьявола». Паша говорит, что обо всём этом только слышал. Спрашиваю, бывал ли он в Ясной Поляне. Отвечает, что только в детстве. Рассказываю о побеге Толстого из неё, во всех подробностях, потому что только-только об этом прочитал. Паша прерывает мой рассказ «земными» делами, предлагает зайти в кофейню «Сова», мимо которой мы проходили. Перед входом Паша курит. Спрашиваю его о работе. Говорит, работает в телекоммуникационной компании «Дом.ru», ходит по квартирам, предлагает подключить интернет. Спрашивает, знаю ли эту фирму. Говорю, нет, у нас давно уже всё «заростелекомилось». Смеёмся.
Заходим в кофейню – нет свободных мест, вечер четверга, странно. Возвращаемся чуть назад, ещё одна кофейня, заходим внутрь, присаживаемся за столик, над нами по всей стене тянется решётка, увитая зеленью, вдоль стены на рельсах – лестница – видимо, для ухода за растениями. Заказываем я – цветочный иван-чай, Паша – лунго, хотя он и так бодр, даже слишком; говорит, настроение просто хорошее, но его энергичность немного смущает, чувствую в нём какой-то надрыв.
Рассказывает, что никак не может забрать с почты книгу со стихами какого-то польского поэта, даёт почитать один стих. Без строф, без рифмы, без размера. Говорим о жизни. Говорю, что со мной повторяется то же, что происходило два года назад, те же настроения, те же действия в те же даты, как, например, эта моя поездка в Тулу. Паша говорит, что с ним ничего такого не случается, только кидает из «хорошо» в «плохо» и обратно. И что ему иногда «башню сносит». Показывает передние зубы, говорит, один из них вставной – на вид и не определишь. Рассказывает, как так вышло: шёл ночью, на лавочке сидели хачики, переступил через их орешки. Причём зуб ему выбили уже на обратном пути – не хотел обходить хачиков только потому, что они ему угрожали. Его телефон, лежащий на столе, постоянно пиликает от приходящих сообщений. Паша извиняется, говорит, по работе, и отвечает. В конце концов перестаёт, и мы оба только поглядываем на периодически мигающий экран.
И для меня, и для Паши наши напитки в новинку, и ни мне, ни Паше они не нравятся, но всё равно выпиваем. Расплачиваемся, встаём и выходим.
Начало одиннадцатого, Паша говорит, ему завтра вставать в 7 утра, хочет перед работой ещё успеть позаниматься в зале. Предлагаю проводить его до дома, переживает, как я буду возвращаться, успокаиваю тем, что есть карта и что я как раз хотел погулять.
Идём в Заречье по большому мосту, сзади – «Туламашзавод», справа – ещё какой-то завод, впереди слева – музей оружия, белое здание с железной шатёрной крышей. От моста идём всё так же по прямой, говорим о свободе, о творческом процессе и о том, что, когда бросаешь курить, не нужно бросать курить – нужно просто не курить. Паша хвалит меня как собеседника, говорит, мне можно раскрыться. Приятно.
Проходим мимо большой церкви из тёмно-красного кирпича, Паша говорит, его там крестили. Заходим в «Spar», Паша покупает сок с вишней и мятой, я – сосиску в тесте и печенье. Паша, глядя на всё это, выложенное на кассовую ленту, говорит, что отказался от мучного – от него прыщи и вялость. Хочу положить всё, что набрал, на место, но всё равно покупаю – слишком долго выбирал. Выходим из магазина, идём дальше.
В один момент дорога наклоняется вниз, и мы, спустившись по бетонным ступенькам, встаём под синим облезлым козырьком в торце дома. Паша, как он говорит, любит здесь постоять в тишине, перевести дух. Впереди внизу – мост, за ним вдалеке – уже холодные, редкие, тоскливые огни деревни. За сигаретой Паша говорит о своих планах в феврале приехать вместе с девушкой в Москву. Говорю, что они могут остановиться у меня. Благодарит, виновато оправдывается за то, что не может принять меня у себя – родители. Ничего, говорю, мне так даже интереснее – в зале ожидания вокзала с бывшими зэками, как в прошлый раз, или в хостеле. Попили вишнёво-мятный сок, прошли между углами домов – того, где был синий навес, и стоявшего поперёк, – свернули и пошли вдоль второго. Слева, за забором, детский садик, в который ходил Паша. Вот и Пашин подъезд. Чуть постояли, закрыли все темы и разошлись – Паша пошёл к себе, а я – сначала обратно, как шли, потом передумал, подождал, пока закроется подъездная дверь, развернулся и пошёл дальше вниз, сам не зная куда.
Настроение хорошее, доброе и тут же – раскаяние за вчерашнее. Пишу Прокофию, что только что увиделся с Пашей, прислал фотографию местности. Удивилась, предположила, что здесь, должно быть, хорошо сочиняется. Так и есть – в голове уже завязывалось какое-то четверостишье. Спросила, как прошёл день, как я решился на эту поездку. Написал, что отвечу, когда буду в тепле.
Уткнувшись взглядом в пустую заметку на телефоне, иду через двор, ко мне подбегает такса с палкой, рефлекторно начинаю отбирать. Рядом ещё одна такса, толстая, как докторская колбаса, и хозяйка. Такса резко и часто мотает головой, не даёт палку, хозяйка смеётся. Подлавливаю момент, когда собака перехватывает палку, выдёргиваю. Хозяйка говорит швырнуть куда-нибудь подальше. Случайно зашвыриваю в сугроб. Пока собака роется в сугробе, глажу её пухлую напарницу. Палка всё не находится. Пойдём, говорит хозяйка, не будем задерживать человека. Хочу поиграть ещё, но, чтобы не смущать, ухожу. Упёрся в какие-то гаражи, дальше темно и страшно, развернулся, пошёл обратно. Онемевшими от холода пальцами пишу:
«Что-то в сердце всколыхнётся,
Лишь когда уйдёт момент,
Словно тусклый отблеск солнца
В бесконечности планет»
Дальше не идёт. А то, что идёт, получается плохо, вымученно. Всё-таки я не поэт. Снова выхожу на широкую дорогу, иду к мосту. Слева пряники, справа пряники. Озадачиваюсь вопросом своего ночлега. Думал идти ночевать на вокзал, в комнату отдыха, как в прошлый раз, но решил не повторяться, стал искать хостел. «Катарина», в центре, рейтинг 4,4, выше, чем у всех остальных поблизости, два с половиной километра от меня. Иду теми же улицами, которыми мы шли с Пашей, но теперь пустыми, мёртвыми, как на макете. Устал, иван-чай просится. Переулком дохожу до нужного дома, розового, узорчатого, как пряник, долго не могу найти вход в хостел, бегаю глазами между домом и его фотографией в телефоне. Ага, вход со двора. Звоню в дверь, открывают, вхожу в предбанник. «Бронировали?» – устало спрашивают сверху. Поднимаю голову, над перилами лестницы нависает светловолосая женщина. Нет, отвечаю. Велит надевать бахилы и исчезает. Надеваю бахилы, поднимаюсь по кафельным ступенькам, подхожу к стойке. 600 рублей – ночь. Соглашаюсь. Паспорт. Нет, без него нельзя, каждый день полиция ходит. Со скрипом принимает студенческий, заносит над сканером и долго смотрит. Тишина, где-то только журчит телевизор, русский сериал. Студенческий просрочен. Объясняю, у нас дистанционка уже два года, не мог продлить. Соглашается на фотографию паспорта. Пока ищу, говорит, что оплата только наличными. Соглашается на перевод. Фотографии нового паспорта нет, отправляю старый, просроченный как полгода. Не прокатило. Спрашивает, откуда вообще я. Отвечаю, из Москвы. Говорит, мне лучше поискать другое место: в чужом городе без паспорта – это странно. Вздыхаю и выхожу. Чувствую себя беглым преступником, стыдно, мерзко. Иду к вокзалу, там вроде как без паспорта в прошлый раз приняли. Представляю, как стал бы доказывать администраторше свою порядочность, а она бы пригрозила полицией, а я бы сказал, что специально дождусь полиции, чтобы она поплатилась за свою недоверчивость. От этих мыслей только ещё хуже. Наконец не выдерживаю и начинаю измываться над собой вслух: «Бедненький, обиделся на то, что тётенька из хостела, которую ты видишь в первый и последний раз в жизни, посчитала тебя беглым преступником. Давай ещё, как Толстой, обозлись на бездушную бюрократическую систему». Полегчало. Поворачиваю в сторону Московского вокзала, но иду не по Красноармейскому, а по соседней улице, более узкой. С остановки, непонятно чего ожидая в половину первого, кричит какой-то мужик, спрашивает сигарету. Отвечаю, что не курю. Замечает уже вдогонку: «Везёт». Да уж, говорю себе под нос, это точно.
Иду дальше, на каждом повороте останавливаюсь и думаю, не свернуть ли здесь. Терпеть ещё мог, но вдруг из какого-то детского авантюризма захотелось помочиться посреди улицы. Останавливаюсь между остановкой и забором какого-то зелёного здания, кажется, школы, встаю перед сугробом, озираюсь и писаю. Закончив, разрыхляю ботинком жёлтый снег, присыпаю его чистым и иду дальше.
Наконец на предпоследнем повороте сворачиваю в переулок, иду через двор. Дома кукольные, как будто за окнами ничего нет, только фанера и гипсокартон. Ещё школа, теперь оранжевая, как и та, – скучный строгий параллелепипед. Выхожу на финишную прямую – впереди уже маячат красные буквы «Московский вокзал». Ноги от усталости ватные, взгляд судорожно цепляется за каждую вывеску, от близорукого прищура болят веки. Вхожу в здание вокзала, в тамбуре, слева – железная дверь с домофоном. Звоню. Спрашивают QR-код. Пока копаюсь в электронной почте и борюсь с Госуслугами, в тамбур заходит женщина с чемоданом, спрашивает, сколько стоит ночь. Передаю её вопрос домофону. 1100. «Не так уж и дёшево», – говорит женщина и входит на вокзал. Мысленно с ней соглашаюсь, начинаю сомневаться. Но всё же нахожу QR-код и оповещаю об этом домофон. Щёлкает замок. Открываю дверь, вхожу. Лестница узкая и крутая, как в средневековом соборе или как на маяке. Поднимаюсь, подхожу к знакомой стойке, за ней – женщина в серой форме, с короткими волосами неопределённого цвета, лицо доброе, как у старой, уже не раз избегавшей мышеловки мыши. Сканирует QR-код, спрашивает паспорт. Уговаривать за такие деньги желания нет, говорю уже через плечо, что есть только фотография, ухожу. На лестнице администраторша меня догоняет, предлагает подойти вместе к полицейским, «пробить меня по базе». Нехотя оправдываюсь, что у меня фотография только просроченного паспорта. Администраторша, останавливается, блекнет: вы поймите, говорит сочувственно, это же бред какой-то. Вторично прощаемся.
Вхожу на вокзал. Рама металлоискателя, багажный сканер, полицейские. Металлические предметы, телефон в контейнер, рюкзак на ленту. Прохожу в зал ожидания. Скамейки с жёсткими зелёными сидушками, каждое место отсечено подлокотником. Лечь не получится. Сажусь. Почти все спят; эхом разлетается храп. Затхло, уныло. Набираю тёте (живёт в нашем доме, на два этажа ниже) хочу попросить подняться к нам и сфотографировать мой паспорт. Смотрю на время – начало второго, – передумываю, сбрасываю, но уже когда на том конце взяли трубку. Звоню ещё раз, объясняю ситуацию, в это время выхожу из зала ожидания, чтобы никому не мешать своим разговором. Ира спрашивает, всё ли у меня в порядке, нет ли проблем с полицией. Говорю нет, в доказательство звучит вокзальное объявление: по пятому пути пройдёт товарный поезд. Вроде верит, говорит, через 5 минут пришлёт. Приходят фотографии паспорта, главной страницы и прописки. Сообщением благодарю. Спрашивает, зачем я поехал в Тулу. Отвечаю про друга и Ясную Поляну. Напиши, как заселишься, жду фотоотчёт. Хорошо. Решаю, раз уже есть фотографии паспорта, попытать счастья в каком-нибудь хостеле поблизости. «Like hostel» на Красноармейском, 400 рублей, 1 километр. Идти неохота, заказываю такси, всего 75 рублей. Приезжает Ахмад на «солярисе». Время поездки – три минуты. Высаживает меня на углу дома и быстро растворяется в ночной пустоте. Хостел опять спрятался за спиной дома. Звоню в дверь. Все места заняты. Понятно, спасибо. Стою посреди улицы. Тихо, пустынно. Онемевшими от холода пальцами тыкаю по карте в телефоне, обзваниваю один за другим все хостелы. Либо не отвечают, либо все места заняты. Январь, ночь с четверга на пятницу – пик сезона в Туле. Отчаиваюсь настолько, что звоню в «Катарину», говорю знакомому голосу, что получил фотографию паспорта, спрашиваю, заселит ли. Нет, не заселит, человек в незнакомом городе без паспорта – это подозрительно, буду говорить прямо. Хорошо, до свидания. Моя судьба – комната отдыха на вокзале за 1100 рублей. Смиряюсь, иду навстречу судьбе. Но ещё долго стою в вокзальном тамбуре, оценивая ущерб для моего бюджета. Порываюсь снова пойти в зал ожидания, но вспоминаю тамошнее сонное уныние и храмовый храп и жму на кнопку домофона. Спускается та же бесцветная администраторша, вместе идём к ментам. Она у них спрашивает, можно ли меня «пробить по базе». Те пожимают плечами, говорят, сейчас подойдёт главный. Она уходит, приходит главный, с большими, оттопыренными шапкой ушами, похожий на Павла Дурова. Объясняю ситуацию, сам до конца не понимая, чего от меня хотела администраторша. Главный говорит, никак меня не пробьёт, потому что я ничего такого не сделал, чтобы меня пробивать, велит сказать администраторше, что всё в порядке. Говорит по-доброму, с лёгкой шутливостью. Даже полегчало после всей этой эпопеи с заселением. Возвращаюсь в комнату отдыха, чувствуя себя Стэном из «Южного Парка», который, чтобы остаться в общине защитников животных, должен был получить разрешение у козла. Никаких оскорблений должностных лиц – просто ситуация похожая.
Двухместный номер за 1100 уже заняла та женщина «не-так-уж-и-дёшево», остался только трёхместный за 1300. Нет, говорю, это уж слишком дорого, в хостелах в два раза дешевле. Где это вы видели? На сайте. Это они только в интернете так пишут, а на самом деле у них так же. Говорю, что почти устроился за 600 рублей, если бы не паспорт. Соглашается поселить меня в трёхместный номер за 1100, но может кого-то подселить, если кто придёт. Так же, как в прошлый раз. Внутренне съежившись, кладу карту на терминал.
Отводит в комнату, душ, раковина слева, туалет справа, моя кровать дальняя, справа от окна, включает обогреватель, уходит. В тишине что-то мерзко, как комар над ухом, пищит. Предвкушаю ночные муки, в отчаянии ищу источник писка. Выключаю свет, писк прекращается. Облегчение. Сажусь на кровать, разуваюсь, приставляю промокшие ботинки к батарее, сверху на неё кладу носки. На носочках, боясь грибка, иду в ванную, долго смотрю в зеркало на свой прыщавый лоб. Доем запасы из рюкзака и больше ничего мучного. Выхожу из ванной, ложусь на кровать. Тепло, уютно. Пишу сначала Ире: только заселился, извини, что так долго; присылаю фотографию комнаты с торчащими в углу кадра моими ногами. Отвечает, круть. Потом пишу Прокофию – примерно то же самое, только ещё расписываю весь свой день. Она спрашивает, ничего ли я не «додумал» касаемо вчерашнего. Додумал, пишу, присылаю письмо Толстого Черткову из эпиграфа к «Бегству из рая», про то, что мы так храбримся друг перед другом, что забываем, как жалки, если только не любим, прикидываемся грозными львами, а на деле – больные цыплята. Потом пишу, что говорить гадости близким можно сколько угодно, но вопрос в том, смогут ли тебя простить (в том числе – и ты сам), когда отпустит; я понял, пишу, что несмотря ни на что хочу любить её всей своей гнилой и чёрствой душой. Два часа ночи, ни на что, кроме банальностей, умственных сил сейчас не хватает. Прокофий пишет в ответ, что ей было очень тяжело, что она пропустила сегодня школу и что не смогла скрыть своих переживаний от родственников, но что она прощает меня, хоть и сделав определённые выводы. «Если я раскаялся, – фыркает внутри меня какой-то ёж, – значит, можно уже и обижаться. Может, я и не хочу каяться, может, я хочу всё доломать. Я не чувствую вины, поэтому всего этого прощения с некоторыми поправками не принимаю. Это я ещё должен прощать». Зачем я уехал в Тулу? – спрашивала меня Прокофий и спрашиваю себя я. Освежить мысли? Сбежать? Я и сам не знаю. Как не знаю, в чём моя вина. Человек знает, а ёж не знает. А я где-то посередине, только догадываюсь. А ещё я устал и хочу спать. Извинился перед Прокофием, написал, что сейчас уже голова не соображает, пообещал завтра ответить на её размышления о любви, возникшие в чате параллельно с моими собственными, о нелюбви. Пожелали друг другу спокойной ночи, теперь уже я вдогонку отправил «люблю». И она меня. Холодно, без сердечка.
Напоследок послушал мамины голосовые. Она говорила, что у них в Турции наконец-то потеплело после затяжных холодов, когда температура опускалась до нуля; рассказала историю, которую услышала от своего отца, моего дедушки, про двух писателей советской эпохи: один донёс на другого, получил за это деньги, а тот другой, зная о предательстве первого, всё равно вместе с ним выпил, когда тот его угостил выпивкой, купленной за те самые, «наградные» деньги. Мама спрашивала, не знаю ли я, о каких писателях речь, потому что дедушка забыл. Нет, не знаю, хотя история мне показалась знакомой. Мама тут же послушала моё голосовое и ответила своим: голос у меня какой-то странный, ничего не случилось? Может, какие-то проблемы в отношениях? Эта мамина прозорливость меня разозлила. Хотя какая тут прозорливость, когда всё так просто? Поэтому злила меня, скорее, именно эта простота причины, по которой мне грустно. Хотелось, чтобы всё было сложнее, глубже, чем просто «проблемы в отношениях». Хотя, в сущности, всем грустно либо от любви, либо от её отсутствия. Просто в любви особенно заметно, как мы далеки от неё. Но чисто из вредности вместо рассказа обо всех моих переживаниях и странствиях я ответил, что всё в порядке, просто спать хочу. Хорошо, тогда засыпай, спокойной ночи. Перед тем, как заснуть, ещё долго вспоминаю Прокофия, её семью и их квартиру; всё это, как бы спаянное в моём воображении в единый образ, кажется мне чужим или, скорее, просто не моим.
Проснулся как будто со сквозняком в груди, чужой самому себе, одинокий. Но смотрю в окно, на выбеленную снегом площадь перед вокзалом, и чувствую себя голубем, ютящимся на мансарде какого-то большого старого здания. От этого детского перевоплощения становится веселее. Тяготы ночи позади, а впереди – новый день, поездка в Ясную Поляну и возвращение в Москву, ставшее ожидаемым, ещё как только я сошёл с поезда. Оделся, умылся, собрал вещи, попрощался с администраторшей, уже, кажется, новой, спустился по лестнице, вышел на улицу. Проскакал по сугробам, опережая едущий троллейбус, к предполагаемый остановке, но оказалось, что она была прямо у вокзала, где у троллейбусов депо. Сел на ближайшую «пятёрку», тут же на входной площадке наткнулся на контролёра (они здесь, кажется, не мобильные, а стационарные, сидят всё время в одном троллейбусе) и поехал по прямой, по одной и той же улице, всё время поглядывая в навигатор.
На площади Победы (самой площади не видел, так просто называлась остановка) пересел на 114-й автобус, снова рассчитался с контролёром и поехал дальше. Пыльное окно как будто было затянуто старой змеиной шкурой, да и я провалился в книгу, поэтому не заметил, как городской пейзаж сменился сельским. На Школьной улице я вышел. Бело, тихо, только дорога шуршит редкими машинами и ветер свистит, задувая под шапку. Встал под козырёк остановки, посмотрел куда идти дальше, достал из рюкзака оставшиеся съестные запасы – бургер, сосиску в тесте и печенье. Пока ел, к остановке подошла женщина в зелёном пуховике. Подумал, из Ясной Поляны, даже трепетно стало. Разложил оставшиеся пачки печенья по карманам, кое-как запихнул коробку в переполненную мусорку, пошёл по дорожке, по которой пришла женщина в зелёном пуховике. Впереди – солидное белое здание, резко отличающееся от деревенских построек вокруг. Всё, подумал, дом Толстого. Нет, не он. Обошёл, спустился вниз по тропинке. Перед зданием – белый памятник, кому, непонятно, то ли раннему Толстому, то ли позднему Ленину. Рядом, друг от друга прячась за ним, играют маленькие мальчик и девочка, оба с школьными рюкзаками и мешками со сменкой. Боясь их спугнуть, подхожу к памятнику. Никаких надписей. Детей плавно от меня отмагничивает. Поднимаюсь выше, ко входу в белое здание. Оказалось, яснополянская школа для крестьянских детей, открыта дочерью Толстого Александрой. Спускаюсь обратно, прохожу через вереи с колоннами, потом по мостику, выхожу на просёлочную дорогу. Справа – кованый забор, слева – туалет, за ним – сплошной забор с фотографиями Ясной Поляны и цитатами Толстого о ней. Иду через парковку вдоль ещё одного забора, за которым строят центр приёма туристов. Въезд. Две башенки-сторожки с зелёными крышами, рядом – зелёные же билетные аппараты. Аппараты не работают, билеты в кассе, говорят охранники. Иду к кассе. 100 рублей прогулка, 450 экскурсия, 400 льготный. Если экскурсия, прогулка бесплатно. Группа ушла 20 минут назад, следующая только через полтора часа. Гулять одному по территории не хочется – волнительно, как будто там, на прогулке, меня ждёт долгий и изнурительный поиск истины. Спрашиваю, где здесь можно подождать. В кафе «Прешпект», деревянный домик рядом. Беру экскурсию (не смотря просроченный студенческий, пробивают по льготному), иду в кафе, захожу внутрь. Предбанник, справа дверь, за ней – крохотный зал, пара столов, прилавок, за ним теснятся толстые кухарки. Одна подходит, добрая, с «пистолетом» для измерения температуры. Даю запястье. Не хочет мерить, капризно пищит. Пробует ещё раз. То же самое. Пробует на себе. Работает. Смеётся, пробует на других кухарках – тоже работает. Ладно, говорит, проходи, это мы на камеру. Чувствую себя особенным. Меню на столе. Смотрю, заказываю яичницу по-холостяцки – как Толстой в Белёве – и чай, по местным распорядкам расплачиваюсь сразу. Пока жду, пишу – место должно располагать, но всё равно тяжко. Из телевизора вещает Лукашенко: людей загнали по домам и подсадили на гаджеты. Отвлекает. Съедаю яичницу, выпиваю чай, продолжаю писать. Подвожу мысль ровно к началу экскурсии. Выхожу из кафе, подхожу к зелёным башенкам. Возле них уже стоят женщина-экскурсовод с рыбьим прыщеватым лицом и необычным, кажется, татарским именем на бейджике, и два остальных экскурсанта, мужчина и женщина, оба где-то ближе к сорока. Молча поднимаемся по «Прешпекту», и у теплиц экскурсовод начинает говорить. Быстро и как-то механически, не скрывая заученности, но увлекательно. В именах всех этих Остен-Сакен и Горчаковых, к своему удивлению, не путаюсь, по книге ещё хорошо помнится, даже хочу завершать за экскурсоводом фразы, но давлю в себе это самодовольное желание. Поднимаемся по «Прешпекту», иногда останавливаясь, чтобы послушать экскурсовода. За ночь намело много снега, и сейчас рабочие в тёмно-синих куртках счищали его с почерневших от времени, уже нежизнеспособных деревянных построек. Подошли к дому Толстых. Понял это не сразу, думал, что их дом стоит посередине участка, перед большим прудом, но то был дом Волконского. А их дом стоял слева от «Прешпекта»; фактически, «Прешпект» и вёл к нему. Белый, с зелёной крышей, без изысков. Мы обили ноги об ступеньки на крыльце с балясинами и вошли внутрь. На входе тут же надорвали билеты. Чистые бахилы в картонной коробке, верхнюю одежду оставляйте в гардеробе. Мужчина-экскурсант оказался раковобольным – об этом говорили неестественно гладкая лысина и зеленовато-жёлтые пятна на щеках. Улыбка его спутницы сразу показалась какой-то мрачной, тяжёлой. Зачем он здесь? Должно быть, напоследок судорожно познаёт мир. Ведь у кого на закате не щемит сердце?