– С чего вы так проорали? – с порога раздражается Онже. – Давайте на выход, патрон взорвем.
Проводив взглядами насупившегося подозрениями дядю, мы выпадаем из дома гуськом друг за другом. Уже через минуту хором пытаемся перекричать музыку из магнитолы, перебивая один другого и наслаждаясь ощущением какой-то нежданной веселости. Поставив машину в стороне от дороги, посреди футбольного поля (ну а где же еще укуренный с утра Онже догадается спрятаться от ментов?), мы взрываем ракету.
– Братиша, не занимайся хуйней, ну пожалуйста! – требует Онже. Ему неприятно, что я второй день подряд отказываюсь от зеленого. На моем условно-трезвомыслящем фоне он вынужденно ощущает себя завзятым нариком. Чтобы компенсировать мою упорную трезвость, злобный Онже чуть не насильно пускает мне паровоз. Хлоп-хлоп, я цинкую: достаточно.
– Эт че за жест такой был? – подкалывает меня Вовчик. Он не знает, что я всегда так парики останавливаю: схлопывая одну лишь кисть ударом пальцами по основанию ладони. Я просвещаю Вовчика: это ХЛОПОК ОДНОЙ ЛАДОНЬЮ. Его мистический смысл ведал знаток чаньских коанов, шаолиньский мастер Хо-Тей.
– Гоните вы, ребята, неслабо. А вот ваша трава не вставляет! – пафосно заявляет Вовчик, едва затянувшись. – Фуфел какой-то.
– Сам ты фуфел, – беззлобно отзывается Онже. – Чуть погоди, щас нормально зацепит.
Всего пара затяжек. Неглубоких, ненастоящих, неискренних, плюс смачный насыщенный парик от Онже… и точка сборки проваливается в никуда. Уходит земля из под ног, и небо сворачивается над головой как рулон ватмана, некогда раскатанный на гигантском инженерном пюпитре. Ночь расслаивается на тысячи неодинаковых ночей, в которых я где-то был, где-то есть, и где-то, может быть, буду. Матрица бытия теряет пределы, и утрачивает свои свойства материя. Грани восприятия размываются, пытаясь не существовать и НЕ БЫТЬ. Звезды, окна далеких домов, разговоры деревьев и безмолвное поле вспениваются в многосоставной массе, клокочущей в Большом Алхимическом Тигле, где беспрестанно рождается из небытия философский камень, дающий БЕССМЕРТИЕ.
Огромной ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-волной, листаясь и схлопываясь, накатывает на меня справа и спереди исполинская Книга ЧТОРАЗОМПУГЛЫ. Я стараюсь дышать ровно и гладко, совершая неистовые усилия духа, чтобы удержать разум в осознании человеческого бытия.
Понапрасну угодил Онже, зря сделал затяжку и принял в депо жестокий на всех парах паровоз. Мне не нужно курить. Пока я не восстановлю точку сборки на ее изначальное место, мне и вовсе нельзя. Иначе может выбросить в Вечность непроизвольно. Вряд ли тело умрет. Должно быть, упадет как подкошенное и останется лежать вечным растением. Пустит корни в голубоватые простыни, в зассаные матрасы, в железную койку в обшарпанной и пахнущей аминазином больничной палате. Сколько таких, неосторожно ворвавшихся в Вечность, лежат теперь в сумраке комнат психиатрических лечебниц? Сколько людей, случайно или намеренно нашедших Врата в Запредельное, ушли, чтобы никогда не вернуться?
Дверь всегда рядом, и ничто не мешает ее распахнуть. Дверь повсюду, она иллюзорна как и сама тюремная крепость, стоит только увидеть! Из боязни однажды приобщиться к Единому, цепляясь за самость, чересчур благоразумные мы обезопасили свой жалкий ограниченный микромир, написав где только возможно: «ВЫХОДА НЕТ». Сковали себя рубежами, чтобы тыкаться в стены и окна, сидеть на холодном полу, годами глядеть в потолок троллейбуса, который… Нет, не сейчас, это позже.
«Растения силы» – универсальный ключ, отмычка, которой можно ковыряться в замке Врат годами и десятилетиями, если не ведаешь что творишь. Однако имея чертеж замка и конструкции сейфа, ты можешь добиться успеха. Сумеешь удержаться в осознании себя и Себя, вновь закроешь врата и выстроишь кругом стены. Но каждая следующая попытка будет открывать дверь нараспашку. И тот, кому не достанет сил удержаться, выйдет вон, не умея вернуться. Я сумел однажды, сумею теперь. Как катание на скоростном лифте. Здесь – перегрузка – там. Там – перегрузка – здесь. Настанет время, привыкну. А пока…
ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ
…я бреду прочь от спутников, подволакивая ноги по сгнившей траве. Опустившись на корточки, ласкаю траву и выдергиваю из земли жухлые сорняки с корнями и комьями осеннего перегноя. Подношу к лицу и жадно вдыхаю запах, впитываю цвета, изгибаюсь в их форму, стараясь, чтобы ни одна клеточка рецепторов моих органов чувств не упустила и доли. Я разминаю в ладонях свернувшиеся от смерти желтые листья, нюхаю стебельки и мякоть, разбираю взглядом прожилки и капилляры на высохших тельцах растений. Мне сейчас нужны частности, поскольку обращая внимание на различное, я могу отвлечься от ЦЕЛОГО, слепляющего их комом. Комом, что катится по наклонной ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ плоскости мироздания. Вертясь, крутясь, и с каждым мигом набирая новую скорость. Комом, что вот-вот ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-вдребезги разобьется о Вечность. Комом, которого никогда нигде не было, так как В ПРИНЦИПЕ существует только обреченное к существованию, приговоренное Самим Собой к вечной жизни, пугающе неизбежное и жестоко неотвратимое Я ЕСТЬ.
***
Онже умеет так делать, это в его стиле. Без предупреждений, без объяснений, отключен телефон, он укатил в ночь после неопознанного звонка на мобильный. Оставил меня в дачном домике наедине с безотчетными подозрениями.
На сердце маетно. Туман сожаления о собственной вынужденной слепоте клубит разум неразмотанными клубками вопросов. Чего они ждут? Почему нельзя знать досконально? Почему лишь наитием, чуйкой, предвидением я должен предвосхищать чужие шаги? Как можно планировать стратегию и тактику личной войны, если отсюда я не вижу всей карты местности? Быть может, они выжидают момента замены? Или хотят посмотреть, куда я двинусь теперь? Или не уверены, какая именно фигура объявится на месте отчаянной пешки? А разве есть варианты?
Пожалуй, что есть. Ферзем я не стал, иначе бы мог разить наповал, напрямую, и видел бы пространство доски по каждой магистральной и диагональной линии. У меня же другая модель передвижения: кривая, неровная, скачкообразная. С одной линии на другую, с белой клетки на черную. Но следующий ход определенно за мной, иначе бы меня уже съели. Белые начинают и.
Смертельные шахматы на выживание, всего-навсего шестьдесят четыре миллиарда клеток. Высшие Силы меняют расстановку фигур на доске матрицы бытия, делая ход за ходом. Пешки ходят прямо, только вперед. Фигуры способны передвигаться быстрее, ловчей, смертоноснее, и у каждой свои ограничения хода. Но главная сложность этой игры заключается в том, что фигуры и пешки обладают свободной волей и способны действовать по собственному почину. Чтобы не совершить злой ошибки, не встать под удар и занять выгодную позицию, мне нужно заручиться поддержкой своего Игрока. Выяснить Его волю. Но выходить за пределы матрицы мне нельзя: такой шаг будет чреват тем, что меня вновь размажет по всей игровой партии. Мне нужна четкая СВЯЗЬ.
Ну почему, почему, почему все всегда усложняется? Хочешь не хочешь, очередной левел-ап. Не успеешь как следует порадоваться достижениям, как тут же вступаешь в новый этап, где действуют незнакомые правила и более сильные противники. Нет, чтобы ровнехонько сидеть на заду, радоваться Пробуждению и блаженно смотреть, как светит солнышко, меняются времена года, летают всякие птички, хуй там! Надо взваливать на себя проблемы космического масштаба и идти спасать мир. Ну что, блядь, за непруха?
Нет, ничего не поделать. Только у Бога нет права и выбора НЕ БЫТЬ СОБОЙ. Пожалуй, это самое жестокое, жуткое, катастрофически неизбежное, что стало мне ведомо в миг Пробуждения. Вся эта матрица, полные звезд небеса и бездны населенных миров появились как средство отвлечься от абсурдного факта собственного бесконечного бытия. Игровое развлечение, наркотическое лекарство, греза, позволяющяя Создателю отдохнуть от трудов нескончаемо БЫТЬ.
У меня теперь тоже по сути нет выбора: отныне вся моя жизнь будет вынужденно подчинена Замыслу. Выбирать можно по одному лишь критерию: принять отведенную мне в Замысле роль, либо вовсе от нее отказаться. Устрашившись дальнейшего развития событий, я могу выйти из игры прямо сейчас, шагнув за грань Запредельного. А приняв данность как есть, я могу встать, выйти из ряда вон и сесть на… Интересно, в этом гадюшнике найдется диск Цоя?
Подсказки. Они есть, должны быть кругом и повсюду. Любые обстоятельства – не случайность, а результат строгой закономерности, узорчатой паутины причинно-следственных связей. По окружающей нас реальности рассыпаны сотни, тысячи и миллионы подсказок для всех и для каждого. Отражаясь в бесчисленных зеркалах, логосы-отражения сказанного в самом Начале Логоса дают представление о себе самих и друг о друге. Одно цепляется за другое, другое тянет за собой третье, нитки сматываются в веревки, из которых сучатся прочные канаты, на коих подвешены мойрами мосты наших троп из никуда в ниоткуда.
Зато теперь мне точно известно, почему так происходит. Почему, уронив нож, нужно ждать появления гостя. Чувствуя, как горит ухо, поискать, кто в данный момент говорит о тебе гадости. Рассыпав соль, готовиться к неприятностям. Приметы – колебания матрицы. Сопряженные детали, отзвуки и отсветы процессов, которые происходят в матрице последовательно или параллельно друг другу. И поскольку все взаимосвязано, любым процессам можно задать обратную силу! Постучи три раза ножом по дереву – и нежданный гость свернет с пути, встретит знакомого, подвернет ногу, заблудится или вспомнит о том, что забыл сходить в магазин. Брось три щепоти рассыпанной соли через плечо – и неприятность обойдет стороной: горящий утюг выдаст себя запахом, вора заметит соседка, кирпич упадет на минуту раньше, чем под ним проплывет голова.
И дело даже не в форме. Ту же соль можно не кидать через плечо, а залить водой, слизнуть или втянуть в ноздрю как дорожку кокоса. Существенна лишь та сила, которую вкладываешь в процесс. Вера в то, что определенное действие является контрмерой к другому действию, обрушивает всю цепочку. Любое действие, оснащенное верой, приобретает духовную силу. Становится, если угодно, магическим.
Люди, которые говорят, будто не верят в приметы, обманывают сами себя. Они не верят лишь в то, что приметы имеют над ними силу. И, таким образом, эта сила нейтрализуется другой верой. Например, твердой и направленной верой в то, что сами по себе приметы бездейственны и безвредны. Либо верой в присутствие ангела-хранителя. Или в силу молитвы. Молитва! Все на виду. Средство изменять матрицу заложено в самой матрице. Молитва суть беседа с Богом. Та самая связь, что сводит вместе микрокосм с макрокосмом, не сливая их в присносущном единстве.
Но разве не глупо молиться себе самому? Впрочем, нет. Не себе самому, а Себе Самому. Далеко не одно и то же. Иначе и молитва Христа в Гефсиманском саду была бы опереточной показухой. Самостоятельно изменять матрицу изнутри мне еще предстоит научиться. Может быть. Когда-нибудь. Если удастся выкарабкаться теперь. Блин. Как я мог столь легкомысленно относиться к нынешней ситуации УЖЕ СТОЛЬКО ЧАСОВ ПОДРЯД?
Едва не оборвав петельку, я сдергиваю с вешалки куртку и реквизирую нагрудный карман. В руках теперь стопка иконок: на лицевой стороне образ, на обратной молитва. Где-то должна найтись нужная. Всегда должна быть подсказка.
Об исцелении. Преподобному Сергию. Пресвятой Богородице. Нашел!
Псалом 90. Набор слов на церковнославянском, который многие годы производил на меня особенное воздействие. В православной традиции этот псалом считается мощнейшей оградой от действия нечистых духов и всякой материальной злой силы. Нынче я смотрю в этот текст, будто увидел его впервые в жизни. Все непонятные, словно смазанные ранее строфы приобрели четкие очертания. Дальнейшие шаги складываются в Путь, будто на земле проявились отпечатки ног, которые на нее еще не ступили.
Я должен уехать. Далеко, высоко и надолго. Поселиться в монастырской обители. Подготовиться. Вооружиться явленной мне истиной как базукой, и выстрелить из нее в голову Левиафану. Понятия не имею, где покоятся его гнилые мозги, но был бы череп, а пуля отыщет. Надобно уложить одним залпом. Так, чтобы дальнейшее существование Системы стало ее предсмертной агонией. Разрушительными конвульсиями, за которыми начнется качественно Новое, Светлое, Вечное и Святое. Но пока – темень. Прямо как сейчас за окном. Пока – ветер. Заунывно взвывая, он гонит табуны мрака откуда-то с севера. Пока – холод. Как не хочется куда-то бежать!
Все было так спокойно когда-то, примерно позавчера. Маленькая комнатка, деревянная обшивка стен, уютный свет стоваттной электрической лампочки. Еле ощутимое тепло, исходящее от ребристого корпуса калорифера. Онже за забиванием косяка, его невзрачная женушка за чтением учебника по какой-то зауми. Все это придется оставить. Броситься в студеную ночь. Выбредать на пустынные тропы, спешить, торопиться, оглядываться. Смотреть на часы и озираться по сторонам. Мерзнуть, уставать и таиться. Быть может, проводить ночи на улицах, голодать. Но иначе нельзя. Ждать немыслимо.
Может, прямо сейчас?
Оглядев комнату, бросив взгляд на черный свет за окном и на разбросанные повсюду мои носильные вещи, так некстати перевезенные на Николину Гору, я осекаюсь: не время. Все должно происходить в свой черед. Чуть задержаться – и будет поздно. Дернуться раньше – пропал по неосторожности. Нет, не сейчас. Неизвестно, где теперь Онже. Неизвестно, как вознамерятся действовать левиафанцы. Неизвестно, где окажусь и я сам, если рвану в эту холодную неизвестность под давлением первого порыва эмоций.
Путь необходимо продумать. Оказавшись в городе, я постараюсь тщательно все спланировать. Найду срочный ремонт для ноутбука, загляну в Интернет, и с помощью географической карты мысленно проложу маршрут путешествия. Насколько возможно, подготовлюсь к отъезду. А потом заеду к родителям: попрощаться. Да. Так и сделаю. Вещи? Если я потащу с собой сумку, это вызовет ненужные вопросы у Онже и привлечет внимание Матрицы. Нельзя вызывать подозрений. Я возьму с собой только самое необходимое: документы, деньги, смену белья, теплый свитер. Ноутбук – обязательно. Мне придется писать. МНОГО писать.
Я выхожу продышаться на улицу. Двор непрогляден в густой темноте. Под свистящим и яростным хлыстом ветра деревья поднимают шумные вопли. С дерюжной ткани мглистого неба осыпаются блестки мерцающих звезд. Хлопают на ветру чьи-то ставни. Завывает разогнанный воздух в аэродинамических трубах жестяных водостоков. Звенит и рыдает на все голоса поющий ветер Галины Альбертовны. Выйдя за ворота участка, я оглядываюсь по сторонам. Голем-мобиль, притаившийся в конце улочки, лишает меня возможности осмотреться, ослепив дальним светом безжалостного ксенона. Чтобы не выдавать беспокойства, я застываю на месте и неторопливо курю, разбрасывая по сторонам пучки ярких искр.
После интенсивного света в глаза, возвращаться по двору к дому приходится едва не на ощупь. Перед глазами плавают фиолетовые круги. Беспросветную стынь вокруг заполонили неясные гибкие тени: оживших деревьев, мчащихся с севера облаков и чьих-то огромных крыльев, железного клюва и острых когтей. Скатывается по диагональной оси ртутная капля сознания, и я ощущаю, как два коршуновых крыла нависают надо мной мрачным пологом. Они хлопают невдалеке за спиной, роняя черные перья и неся за собой темноту. Жуткую тучу, готовую спикировать и напасть, объять и сдавить, заклевать, а потом утащить в перистую облачность мрака.
Я спешу назад, к свету, в дом, в эфемерный уют. Это последние часы отдыха, последняя спокойная ночь, когда можно еще набраться сил. Но заснуть уже вряд ли удастся. Я и так проспал слишком долго. Целую жизнь! Горы одежды на стульях, ворохи книг и тетрадей, неровные стопки дисков. Перебрав их, я нахожу то, что мне нужно. Заряжаю диск в чужой плеер и включаю рандом. Ответ на незаданный вопрос бьет прямо в точку.
Крыши домов дрожат под тяжестью дней,
Небесный пастух пасет облака.
Город стреляет в ночь дробью огней,
Но ночь сильней. Ее власть велика.
Тем, кто ложится спать – спокойного сна!
Спокойная ночь.
Я ждал это время, и вот это время пришло.
Те, кто молчал, перестали молчать.
Те, кому нечего ждать, садятся в седло.
Их не догнать. Уже не догнать.
А тем, кто ложится спать – спокойного сна!
Спокойная ночь.
Соседи приходят, им слышится стук копыт.
Мешает уснуть. Тревожит их сон.
Те, кому нечего ждать, отправляются в путь.
Те, кто спасен. Те, кто спасен.
А тем, кто ложится спать – спокойного сна!
Спокойная ночь.
***
Около четырех утра скрипит входная дверь, и вслед за скрипом просачивается в комнату Онже, тихий и призрачный. Стараясь не производить шума, он скидывает с себя ботинки, куртку и свитер. Неслышно ступая, выбирается в кухню. Уловив отдаленное позвякивание посуды, я одеваюсь и вылезаю из комнаты. Присаживаюсь за стол напротив старого друга. Таким подавленным я его давненько не видел. Не заговаривает, не смотрит в глаза, разыскивает нечто интересное в своих тапках. Во взоре растерянность. Мысли барахтаются в черной проруби какой-то глубокой задачи. Видимо, тонут. Я бросаю им на помощь спасательный круг с бледной трафаретной надписью «где пропадал». Онже отводит глаза, чешет, скребет и мнет кончик носа. На языке жестов это означает настоятельное желанье солгать. Будто что вспомнив, он хмурится и парирует встречным вопросом:
– Родной, а что ты знаешь про клуб – то ли Сайгон, то ли… забыл уже. На Западе Москвы находится, отдельно от жилых массивов. Там байкеры собираются и вообще нездоровая публика.
С каждой минутой разговор нравится мне все меньше. Слова приходится вытягивать из Онже клещами, будто застрявшие в деснах крошки вырванного зуба мудрости. Тот мямлит, мнется и недоговаривает. Мол, подвозил какую-то телку, и та воспылала желанием затащить его с собой в байкерский клуб. Что он там делал столько времени, Онже в подробностях не рассказывает.
Я понял, о каком клубе он говорит. Будучи еще стажером «Вчерась» я однажды попал в это специфическое заведение. Съемка посвящалась московскому скульптору, знатному специалисту по уродованию городских ландшафтов художественными произведениями собственного исполнения. Его некоммерческому фонду Матрица сдала в аренду за бесплатно небольшой остров в западной черте города под строительство парка чудес, аналога Диснейленда. Строительного чуда не произошло, и за десять лет под эгидой нового собственника на островке появился аналог строительного рынка, парк бытовых отходов и комплекс чудесных бытовок для граждан, не отягощенных документами с регистрацией по месту жительства. Там же, на земле, вверенной потомку грузинских князей, издавна расположился и один из старейших байк-клубов, где нами и был снят микроскопический эпизод.
Лидер очага контркультуры, широкоплечий свирепого вида неформал с воинственной кличкой Ухогорлонос светился как елочный фонарь: настолько он был обрадован появлением съемочной группы. Физиономия его потускнела не раньше, чем видеоинженер свернул оборудование, а к самому Ухогорлоносу прикопался провинциальный байкер, приехавший в столицу с единственной целью: пожать руку и сфотографироваться с предводителем банды «утренних крокодилов». Съемочной группе достались улыбки, приветствия и контактные телефоны, а сельскому любителю мотоциклов – небрежный игнор.
– Да даже не телка это, а скорей тетка: лет тридцать пять точно есть. Как-то возле сервиса ее подобрал, отвез куда нужно, а она у меня телефон стрельнула. Нет, это не она днем звонила. Я тебе говорю: не она.
Врет. Как пить дать. Все потирает глаза, скулы, виски, нос, подбородок. Вероятно, надеется стереть лицо прежде, чем я уличу его во лжи.
Онже не понравилась клубная обстановка. Байкерам он тоже не пришелся по вкусу, хотя по утверждениям Онже, публика там была разношерстная, а между уралами и харлеями на стоянке посапывали двигателями голем-мобили. Мне надоедает его изворотливость, и я наезжаю на друга, поставив вопрос острым ребром. Онже поднимает глаза после долгой губоприкусывательной паузы, и лицо его, наконец, оттаивает. На нем появляется чуть смущенная хитренькая улыбка, и теперь Онже рассказывает почти без запинки. Сам он уверен, что тетку подослали из Конторы, «просто не стал прикалывать». Она его сегодня вызвала, вызвонила, «просто не стал прикалывать». Попросила отвезти в клуб, болтали с ней всю дорогу на отвлеченные темы типа экстрасенсов и НЛО, но Онже отчего-то не может припомнить ни одной подробности их долгой беседы.
– Да ни о чем она конкретно не спрашивала, понимаешь? Я вообще с другого, братан, проперся! Мы сегодня на берегу телок с тобой обсуждали? Помнишь, я сказал тебе, что охота постарше кого натянуть? Так вот неспроста именно сегодня эта шмара опять нарисовалась. И ладно тебе кипешовать. Ну не стал я тебе прикалывать, понимаешь? Думал, выясню сначала, хрен ли ей вообще нужно. Может, просто ебаться хотела.
Мне почти стыдно: я веду себя как сумасшедший. Я даже думаю как классический шизофреник. Если как следует разобраться, то – что у меня сейчас в голове? Спецслужбы, Матрица, слежка, коллективный разум, дьявольская перевернутая пирамида Системы, глобальный рай особо усиленного режима… и это не считая того, что у меня в сознании открылся канал прямой информационной связи с Господом Богом. Радио «Голос Вселенной», телепередача «Клуб Психонавтов», веб-сервер «realnosti.net».
Кое-что мне это напоминает. Летние каникулы в деревне, сто лет назад. Та тетенька жила в доме напротив, и я даже помню, как ее звали: тетя Ася, как в рекламе какой-то хуйни. Обычная деревенская баба – простая, добрая, работящая. Только немного двинутая. Примерно два раза в год тетя Ася начинала выискивать на крыше и по углам своей хаты передающие антенны и записывающие устройства. Она была уверена, что за ее беспросветной жизнью наблюдают все разведслужбы мира, а затем транслируют всю ее подноготную по федеральным телеканалам. В шпионской деятельности тетя Ася подозревала каждого случайного прохожего и всех без исключения соседей. Вне подозрений были только три человека: мы с братом и наш дедушка, по причине неподходящего для разведдеятельности возраста. Когда очередной этап борьбы тети Аси с агентами иностранных разведок достигал апогея, спецслужбы высылали за ней спецмашину, замаскированную под скорую помощь. Коварный шпионский замысел выдавал синий крест вместо красного и пара крепышей в белых халатах вместо щупленьких медсестер.
Теперь я туда же. Ну, навязалась какая-то тетка Онже в приятельницы. Ну, использует его как таксиста и ебаря, что тут такого? Только вот зачем ей малознакомого местечкового блатарька в байк-центры ночами таскать?
– Сам не пойму, – чешет, царапает щеки Онже. – Прям настаивала: типа хочет мне что-то показать. Или кого-то. Или меня кому-то. Короче хрен проссышь. Вообще, братан, все пиздец как-то странно, понимаешь? Да вообще все, что вокруг нас происходит. У меня чуйка, что какое-то зло опять рядом бродит, да только вот понять не могу, откуда ноги растут и во что оно выльется.
Бальзам на сердце. Фактически единственный критерий, по которому можно определить, не встал ли я на кривую тропинку тети Аси, это проверять мои наблюдения, ощущения и предчувствия по поведению окружающих. А раз то, что творится в «объективной реальности» Онже видит, подмечает и выводы соответствующие делает, значит так оно и должно быть. Если не предположить, конечно, что и сам Онже – это мой глюк, типа как в «Играх разума». С другой стороны, Онже вполне известен моей родне и знакомым, они-то ведь точно не галлюцинации! А вот если и они галлюцинации, тогда круг замыкается. Потому как весь мир – это своего рода массовая галлюцинация, коллективный бред Единого Сознания, в чем я убедился не далее как. И что еще более важно, я этот космический бред не только увидел и понял, но и… как бы не начал его преобразовывать соответственно собственным ожиданиям!
Ведь если предположить, что эволюционное намерение реализуется через активных участников Системы, целенаправленно искажающих матрицу бытия своими действиями, тогда мое субъективное восприятие реальности неизбежно отразится на объективной картине представлений о мире через некий универсальный трафарет. Да еще таким хитрым образом, что и всем прочим людям придется с этим мириться, считаться и соглашаться, воспринимая тот мир, который уже реструктурирован сообразно моему личному восприятию, распространившемуся на всю матрицу мироздания.
– Может и с озарением твоим это зло связано, – сонно кивает Онже. – А может, и нет. Может быть.
Мне хочется ударить Онже по голове чем-то обидным: тапком, газетой или свернутым в жгут полотенцем Галины Альбертовны. Ни вменяемого комментария от него не дождешься, ни мнения. Сплошные «хуй его знает» и «понимаешь». Одно из двух: или пациент жив, или он умер. Если он жив, он останется жив или он не останется жив. Если он мертв, его можно оживить или нельзя оживить. Леша Толстой, Буратино.
Да что я вообще парюсь! Шесть миллиардов неверующих фом верят во что угодно, кроме присутствия Божественного! Верят в телевидение, в электромагнитные волны и в радиоактивное излучение, в силу гипноза, в манильских хилеров и колдунов вуду. Верят в рекламу, Бен-Ладена и американские ценности, в управляемую демократию, недавно ощенившуюся суку президента Путина и необходимость проведения олимпийских игр в городе Сочи в 2014 году. Но при этом не хотят, ну просто отказываются уверовать в Бога, который находится здесь и сейчас, и никуда не девался. Нет! Людям удобно держать Бога где-то, когда-то, глубоко под могильной насыпью ушедших времен. А еще в потайных страшных местах: в чулане, в шкафу, за «царскими вратами» ближайшего храма, на деревянном кресте, книжной полке или в образе, помещенном в резную красивую рамку. Так ведь гораздо удобнее!
– Да ладно тебе, братиша, не кипятись, – беззлобно отзывается Онже, пряча лицо в ладонях. – Пойдем отдыхать лучше. А то нам завтра в город катить, а я что-то после сегодняшнего в себя никак не приду, понимаешь?
Внезапно до меня доходит, что он действительно жутко измотан. Как-то привыкнув к тому, что последние дни мой разум работал на пределе возможностей, по-своему уйдя в себя, я даже не подумал, что и Онже может оказаться не легче. Я напоминаю товарищу, что назавтра собираюсь остаться в Москве.
– Только не задерживайся, – на сто восемьдесят градусов раззявливает пасть Онже в гиппопотамском зевке. – Надо уже мозги… оааааааххх… включать… и начинать работать… работать… ра… ботать…
Едва завалившись на кровать, Онже наполняет комнату симфоническим храпом, вынудив меня испытать приступ бессильной зависти. Я застываю на своем куцем диванчике в позе надгробного камня, и, недвижимый, пронзаю темноту комнаты излучением своих бессонных широко распахнутых глаз.