– Слышишь? – она вдруг впилась пальцами в землю и подалась вперёд. – Землерой… ты… трава поёт!
– Да, это я делаю, – полушёпотом ответил он, и его глаза сверкнули серебром, – видишь, это я на ней играю.
Кончики его пальцев пробежались по нежным росточкам и извлекли протяжный хрустальный звук. Анна восхищённо округлила глаза.
– Это и вправду ты! – воскликнула она и перевела на Землероя пустой восторженный взор. – Землерой… это… это… волшебство какое-то! Чудо!
Землерой мимолётно усмехнулся и уже обеими руками провёл по траве. Чуть слышная нежная мелодия, чем-то отдалённо похожая на колыбельную матери, от которой щемит в тоскующем сердце, прокатилась над землёй. Анна во все глаза смотрела то на Землероя, то на траву, из которой извлекал он хрустальную музыку, и она боялась шевельнуться, чтобы не спугнуть красоту, которой стала свидетелем.
– Чудная ты девушка, – пробормотал Землерой, – с настоящим духом лесным компанию водишь уж сколько лет, а до сих пор даже самому маленькому, завалящему чуду дивишься. Не перестаю я изумляться тебе.
– И я тебе, – ответила Анна, – ты мне каждый день что-нибудь новенькое показываешь, и не знаю я, сколько у тебя ещё тайн, как тузов, в рукавах, и когда ты мне их откроешь все, возможно ли это?
– А хотела бы ты узнать мою самую страшную тайну?
Анна помедлила. Не одни они были сейчас на этой полянке. Никогда, честно говоря, и не доводилось им с Землероем посидеть с глазу на глаз. Даже в самых глухих и укромных уголках леса чувствовала она присутствие других духов: обернувшись вороньём, они унизывали древесные сучья, в обличьях букашек, бабочек, жуков, червяков и прочих тварей ползали по земле, летали над нею, жужжали, забившись в траву. Если сидели они с Землероем на берегу реки, нет-нет, да и проглядывало в прозрачных водах сплющенное лицо молоденькой девушки с длинными распущенными волосами, исполненное любопытства. Казалось, будто речная хозяйка хочет выйти к ним на берег и посидеть совсем близко, но вода сдерживает её, как стеклянный заслон. Если шагали они по бесплодным владениям Дароносицы, каждый муравей, что попадался им на пути, мчался доложить об этой встрече своей госпоже. Нигде они с Землероем не могли сыскать покоя и уединения, кроме как у дерева, из могучего ствола которого во все глаза за ними следила древняя хозяйка, над всем лесом начальница.
И всё-таки сегодня впервые духи осмелились подойти к ним так близко, что Анна заметила всех и сразу.
Духи не прикидывались более людьми (кроме тех, кому такое обличье было по нутру). Анна, вскинув голову, смотрела вправо, влево, вверх – и всюду замечала тоненькие жемчужные нити, на которых, как на страховочных верёвках, спускались с неба сверхъестественные создания. Они светились в полутьме, наброшенной на лес, как плащ, и этим выдавали свою чудную природу, впрочем, и выглядели они тоже экзотично. То тут, то там величаво поднимались и опускались монументальные крылья гигантской бабочки; а у самого разрыва двух близко сошедшихся крон висело книзу головой сплющенное, похожее на уютный шарик, полосатое существо с жёлтым брюшком и доброжелательным, усатым мужским лицом. Шесть тонких паучьих лапок существо вальяжно скрестило на своей тугой груди, которая совсем незаметно перетекала в живот. Сбоку от существа, схватив хрупкую свирель тонкой серебряной лапкой, покачивалась туда-сюда на маленькой веточке желтоглазая синица. Рядом с синицей клубилось невыразительное создание: тьма и вихри, в которых порой проглядывала большая щель, похожая на ненасытный рот, и белое отверстие, благодаря которому, очевидно, дивное создание могло видеть.
Духи вовсе не таились. Они шумели, шипели, свиристели и переговаривались ещё десятками удивительных способов, пока спускались всё ниже и ниже к Землерою. Землерой продолжал беспечно пробегаться кончиками пальцев по росткам травы и извлекать загадочные хрустальные звуки. Мороз сковал сердце Анны, и она испуганно прильнула к нему.
– Землерой, миленький! – прошептала она. – Там что-то нехорошее делается!
– Что именно нехорошее? – нараспев поинтересовался Землерой.
– Духи сюда идут! – пискнула Анна. – А я никого из них не знаю, страшно мне, Землерой!
Землерой аккуратно отвёл в сторону одну руку и прижал Анну к себе. Видела она теперь вблизи, как ловко и быстро, почти и не заметно для невооружённого глаза, снуют его тонкие пальцы по кончикам травинок.
– А ты не бойся, – безмятежно посоветовал он, – духи тебе ничего дурного не сделают.
– Чего ж они пришли тогда?
– Послушать, – Землерой потрепал её по волосам, – не бойся, Анна. Пока я с тобой, не только они, а вообще никто в целом свете тебе обиды не причинит.
Анна доверчиво прижалась к его боку.
– Даже те парни? Ты ведь видел, как они за мной гонялись, почему не отпугнул?
– Поймали бы – отпугнул бы, – мрачно сказал Землерой, и толстая травинка под его пальцем дрогнула и разразилась тягучим, тревожным басовым звуком. Духи, зависшие над ними, тут же испуганно подались выше; те, что выползали из травы и выкапывались из-под земли, попятились. – Видел всё я это, Анна, и потому не пойдёшь ты нынче домой одна. Они тоже в лес ходят, и запрещает госпожа Древоборица губить их. Если б не приказ это, я бы…
– Тише, – Анна вовремя накрыла его руку своей. Всё ещё дрожащие пальцы Землероя аккуратно прикоснулись к травинке, и опять нежные переливчатые звуки заполнили пространство. – Права госпожа Древоборица, Землерой. Нельзя ни за что ни про что вот так на людей набрасываться, пусть… и на таких. Ты за меня не тревожься. Я уже многие тропки получше них тут знаю, если надо будет – убегу и спрячусь, они и не найдут, тупицы!
– А как же в городе прятаться будешь? – с неизбывной тоской в голосе спросил Землерой.
– А в городе у меня дедушка есть, – пожала плечами Анна, – и сама я тоже не промах. Ты не тревожься, Землерой, я ничего не боюсь, кроме того, что ты меня разлюбишь.
Снова дрогнула рука Землероя, искажая звук. Пронзительная высокая трель разрезала молчаливую гармонию, и у нескольких диких цветов свалились, как срезанные мечом, их головки. Анна ещё крепче обвила локоть Землероя и прижала его к себе.
– Нет, не позабыть мне никогда тебя, Анна, – прошептал он, – никогда не бывать такому.
Домой Анна ехала на спине у гигантского волка. Горели его глаза, как беспокойные костры, когда длинными прыжками он нёсся в тени деревьев, ни одному лучику солнца не попадаясь. Анна лишь слегка сжимала шерсть на его загривке в кулаках: знала она, что не упадёт, даже если бы и вовсе она за него не держалась.
В последнем огромном прыжке волк затормозил у самой границы леса, и Анна спрыгнула с его спины близ невысоких кустов. Когда она обернулась, перед нею уже стоял молодой человек с печальными серебристо-серыми глазами, окутанный расплывающейся кроваво-красной дымкой закатных лучей. Анна неловко подступила к нему – и хрупкая ветка треснула под её ногой. Она тотчас попятилась.
– Ничего не боялась, а теперь страшишься чего-то, – без привычного ехидства прокомментировал Землерой.
Он совсем не казался уставшим, но голос его дрожал, и глаза лихорадочно сверкали, словно бы его пожирала изматывающая болезнь. Анна сглотнула (во рту у неё было совсем сухо), подошла вплотную и в последнем движении, где ещё оставалось мужество, забросила руки ему за голову. Землерой замер. Медленно-медленно выпрямил он шею так, словно она была ему чужой, пришитой неловко и торопливо. Взгляды их встретились, сплелись в розоватой дымке. Анна тяжело дышала.
– Я очень хочу навсегда здесь остаться, – сказала она и зажмурилась.
Лишь это придало ей смелости сделать то, что сделала она: чуть-чуть привстать на цыпочки и прижаться губами к щеке Землероя. Она даже не поцеловала его, а коснулась: от непривычки и страха не смогла она управиться с собственными мыслями, а попытаться сделать это снова помешал испуг. Землерой замер там же, где стоял, с потрясённо опущенными вдоль тела руками. Анна отстранилась от него и сразу отвернулась, чтобы не видеть следа своего поцелуя, не смотреть Землерою в опустевшие и бессмысленно-счастливые, как у любого обычного земного юноши, глаза.
– Пока, – бестолково шепнула Анна и выскочила за деревья.
А Землерой ещё долго стоял у самой границы мира лесного и человеческого; безумно светились серебряным и золотым светом его расширенные остекленевшие глаза, и близлежащие деревья расправляли увереннее свои ветви, и корни их вытягивались под землёй, вырывались верхними частями петлей кнаружи и бодро прогрызали себе путь дальше. Под рукой у Землероя оживился почти погибший и порыжевший мох, что еле выживал в глубокой морщине старого согбенного дерева.
– Придёт, – шёпотом сказал себе Землерой и с трудом выдохнул.
Даже его обострённое зрение уже не позволяло ему заметить вдалеке фигурку Анны.
Наставления
Природа постепенно засыпала.
Самыми первыми почувствовали холод молодые листья. Едва проклюнувшиеся из тугих крепких почек, они совсем недолго наслаждались ласковым покусыванием ветра и мягкими поглаживаниями солнечных лучей; едва научились они переговариваться друг с другом и слышать, о чём говорят животные и древесная кора – и вот им уже пришла пора умирать. Это казалось листьям чрезвычайно несправедливым, и они не уставали роптать, сухо жаловаться друг другу на несправедливость жизни и неумолимость близящейся погибели. Скрипели и злобились ветки, на которых они выросли: за долгие столетия не одно такое ворчливое поколение довелось им перетерпеть!
Затем холода усилили свой натиск, и заволновалась почва, а вместе с почвой – все травы, кустарники и мелкие животные. Муравьи переживали за свои муравейники, корни трещали, сетуя на слишком твёрдую землю: сквозь смерзающиеся комки почти не удавалось пробиться к воде и питательным веществам. Сама земля волновалась: суровой ли будет нынешняя зима? Сколь мощен будет снежный покров? До каких слоёв почвы доберётся холод? Долго ли придётся терпеть его владычество? Смогут ли корни пережить это непростое время?
В самую последнюю очередь встревожился воздух, хотя именно он и напитался холодом зимы в первую очередь. Где-то далеко-далеко на севере листья уже желтели, сворачивались трубочками и отмирали, и дожди поливали землю нещадно, как из бездонных бочек, размывая её вплоть до слоёв с припрятанными питательными богатствами. Беспокойно зачирикали птицы.
Недобрые вести слетались отовсюду к могучему Дереву, на котором держался лес. Госпожа Древоборица сидела в самом широком сплетении узловатых старых ветвей, откинувшись на одну руку. Другой рукой она без помощи гребешка расчёсывала свои густые волосы, такие длинные, что доставали они до земли и стелились по ней, смешиваясь с молодыми ростками травы, опавшими листьями и комьями почвы. У корней дерева собралось не меньше восьми старейших духов в обличьях молоденьких зеленокожих девушек с большими золотистыми глазами и точёными чертами лица, в лёгких белых сарафанчиках и босоногих. В левой руке каждая из них сжимала по тоненькому алому гребешку и аккуратно расчёсывала роскошные волосы Древоборицы. Древоборица сидела так, что длинная чёлка падала ей на белое, как алебастр, лицо, совершенно скрывая его от чужого любопытного взора. Только глаза её можно было рассмотреть: они сияли изумрудными искрами, как у кошки, крадущейся в ночной темноте.
Ветер коснулся расправленных плеч Древоборицы и колыхнул полы её свободного зелёного балахона, ниспадавшие до самых корней. Древоборица тотчас насторожилась и медленно повернулась чуть вправо. Тремя ветвями выше неё сидел, свесив ноги, угрюмый юноша со снежно-белыми волосами и грустными прозрачно-серыми глазами. Юноша в упор смотрел на неё, и руки его были скрещены на груди. Острые когти впивались в лёгкую ткань светлой рубашки.
– Снова печальные вести приносишь ты мне, Землерой, – мягким голосом произнесла госпожа Древоборица.
Она не говорила даже, а шелестела, как шелестит опавший сухой лист, когда ласковый ветер подталкивает его по течению реки. Если бы человеку довелось услышать голос госпожи Древоборицы, не понял бы он, что это речь духа: посчитал бы, будто это ветви и листья друг с другом переговариваются, перешёптываются, жалуются на что-то.
Землерой отодвинулся чуть дальше и подобрал под себя ноги.
– Не хотел я тебя гневить, госпожа, – тихо сказал он, – и не знаю я, почто ты нынче на меня сердита.
Древоборица изящно повела плечами, и шея её в мгновение ока вдруг удлинилась. Голова её, покачиваясь на этой шее, как на стебельке, плавно взмыла выше и очутилась точно напротив головы Землероя. Древоборица загадочно сверкнула изумрудными глазами из-за завесы волос.
– Неужели же и вправду не известна тебе, Землерой, причина моего гнева и моего отчаяния? – прошептала она.
Деревья кругом неё задрожали, и мёртвые листья серыми грузиками обрушились на землю. Промеж двух корней вдруг появился высокий земляной холмик, и из центра его вынырнула растрёпанная рыжая голова. Корневод, над всеми лесными корнями великий начальник, стрельнул в Землероя пронзительным взглядом треугольных золотисто-серых глаз, полных осуждения. Корневод совсем как человек выглядел, и его легко было бы с обычным праздным гулякой спутать, если бы уши его не были огромными, оттопыренными, с причудливыми отвисшими мочками, если бы промеж пальцев у него не были натянуты самые настоящие земляные перепонки. Корневод приставил одну руку козырьком ко лбу и медленно произнёс:
– Землерой, уж стыдно такое не знать. Это ты ведь человека сюда привёл, и нынче всё стало неладно в нашем лесу.
Заволновались тотчас восемь старейших духов, расчёсывающих госпоже Древоборице волосы. Побросали они гребни и закрыли зелёные лица тонкими руками. Их вздохи и вой смешались с обеспокоенными порывами ветра.
– Человека… человека…
– Привёл сюда человека…
– Теперь весь наш лес покою не знает… – шептали они десятками различных голосов и на разные лады.
Землерой не двигался с места и всё госпоже Древоборице в глаза смотрел, будто зачарованный.
– Многое ты повидал, хотя ты очень юн, – шепнула она. Медленно и торжественно поднялась она ноги и воспарила в воздух. Шея её сразу стала короче. – И видел ты, как жестоки и беспощадны с нами люди.
Землерой тяжело сглотнул.
– Не нарушал я ни разу наших обетов, – прошептал он, – не отдавал Анне своей силы, не выполнял безумных просьб её, да и ничего такого уж неправильного она у меня не требовала…
Восемь старейших духов и господин Корневод заахали и завздыхали внизу. Госпожа Дароносица выползла из крупного муравейника, что высился поодаль от Дерева, сложила руки на груди и покачала головой. Муравьи, пауки и мокрицы копошились в складках кожи у неё на лице и порой падали на землю. Ноги духов постепенно принакрыло плотным серым одеялом тумана.
– Землерой, Землерой! – госпожа Древоборица осуждающе цокнула языком. – Ужели мне не знать, что происходит в моих собственных владеньях? Неужели ты считаешь, я не слышала, не видела, не почувствовала, как тебя столкнули с пути?
– Я ничего не сделал!
Древоборица печально рассмеялась и совсем спрятала лицо за волосами. Дароносица поджала губы и хмыкнула тоном, холодным, как жестокая февральская вьюга:
– Бездействие подчас страшнее самых страшных безумств.
– Коварны наши чувства, Землерой, – прошептала Древоборица. – Они тайком прокрадываются в твоё сердце и оплетают его так, что никакими силами не вырвешься из своего капкана. Я смотрела издалека, как ты, бедное моё несчастное дитя, по крупицам отдавал себя человеческой девушке, а взамен получал лишь…
– Проблемы и лишения, – добавил Корневод. – А девушка забирала твою силу и сама приобщалась к нашему лесу, частью которого никогда ей не стать.
Восемь духов внизу заахали:
– Вспомни Малютку-танцовщицу, Землерой, вспомни её!
Землерой стиснул бледные губы.
– Анна за мною пошла, когда растерзать её я был готов, – тихо сказал он, – и мы уже так давно вместе, что не в силах я с нею сам разлучиться… и сделать это за нас я никому не позволю тоже.
Древоборица повернулась к Землерою спиной, и дрогнули слегка её плечи. Туман стал ещё гуще, поднялся ещё выше, до середины ствола. Над его ровной поверхностью поднимались лишь запрокинутые головы восьмерых старших духов, господина Корневода да госпожи Дароносицы. Влажный холод, в котором так и чувствовались смерть и болезнь, обхватил дерево пальцами-крючьями.
– Много раз читала я судьбу твою у тебя в глазах и знала, что короток будет твой век, – прошептала госпожа Древоборица, качая головой. Мёртвые листья выпадали из её аккуратно расчёсанных волос и на лету обращались в мушек. – Взятый от мира людского, никогда не сможешь ты стать таким же, как и мы, как я хотела бы… Как ни старались бы мы все быть тебе добрыми родичами, тянет тебя туда, откуда ты родом.
Землерой покачал головой.
– Иное это чувство, госпожа Древоборица; то, что ты порицаешь, потому что не веришь в него.
Древоборица грустно хихикнула.
– Многое мне о нём сказывали духи с таким же, как у тебя, безумным блеском в глазах, с такой же отчаянной решимостью. И что же потом случалось? Потом люди их на дно утягивали, лишали сил, и лес наш страдал, и гибли эти духи, да и люди с ними вместе, потому как гнев наш неотвратим и страшен.
Закачались внизу зелёные лица восьмерых старших духов. Скорбные и гневные гримасы исказили безупречно выверенные черты. Девушки завыли согласным хором, приглушённым и печальным, как будто бы раздавался он из могилы:
– Неотвратим и страшен… неотвратим и страшен…
– Здесь не на что гневаться, госпожа, – сказал Землерой, – я давно всё уже для себя решил. Ты не веришь мне, никто из вас не верит, хотя и видел всю нашу дружбу, как зародилась, окрепла и развилась она… дозволь нам вместе явиться на наше празднество, чтобы ты поговорила с нею… убедилась, что мы чисты и откровенны друг перед другом!
Древоборица вскочила, и пышные волосы её жутким ореолом поднялись кругом головы. Чёлку сдуло у неё с лица, и загорелись глубоко ушедшие в череп страшные красные глаза, круглые, как у филина, и беспощадные, как у подземного чудовища. Ещё холоднее стало кругом, как будто бы уже сама зима встала на пороге, и тонкая корка хрупкого льда оплела трясущиеся ветви. Господин Корневод прижмурился и отчаянно потряс головой; усы и борода его заиндевели. Восемь старших духов внизу покачивались, как тростинки во время бури, и вздымали руки над головами, а завывания их страшно перекликались, сплетались с рёвом ветра – ни слова было не разобрать. Госпожа Дароносица всё стояла на прежнем месте, и на её одежды налипло столько муравьёв и пауков с мокрицами, что казалось, будто она облачена в чёрный саван.
– Даже не мечтай! – крикнула Древоборица, и голос её был страшен, как бешеный рёв десятка лошадей, в своих стойлах накрепко запертых. Само Дерево застонало и зашумело, и треснули крепкие сучья, когда она топнула босой ногой. Из-под бледно-серой верхней губы Древоборицы выползли острые волчьи клыки. – Ни один человек никогда не побывает на нашем празднестве, запрет есть, я так сказала!
– Но почему же ты так боишься, госпожа? – воскликнул Землерой. – Не причинит Анна никому вреда, я ручаюсь за неё…
– Многие ручались за людей пред нами, и где теперь они, а где те люди? – взревела госпожа Древоборица. – Кости людские смешаны с землёй, а духов не сыскать: растворились они по ветру, как облачка… лишь шрамы на памяти и сердце нашего леса остались! – она вскинула руки, и широкие рукава свалились ей до плеч.
Ахнули духи, сгрудившиеся внизу. Задрав головы, смотрели они круглыми глазами на тонкие белые руки Древоборицы. Жуткие, толстые, похожие на змей с расплющенными головами, кремовые шрамы уродовали её кожу и светились в сиянии солнца. Шрамы эти были похожи на кандалы, на следы от давно применённого жуткого проклятья. Поднимались они от самого запястья и пропадали под тканью рукавов, и теперь, в свете безжалостного мутного солнца, видно было, что покрывают они и шею, и ключицы Древоборицы, и на ногах у неё висят, как цепи каторжника.
– Каждый дух, которого погубили, ранит меня вместе с этим лесом, – прошептала Древоборица и опустила руки. – Не хочу я более терпеть эту невыносимую боль и это жжение. Не замолкает ни один шрам, что остался на моих руках. Не ходить людям на наши празднества, не помыкать им нами более. Довольно!
– Анна не причинит зла! – вскричал Землерой. – Ты сама увидишь, госпожа, только послушай… посмотри… что она сумеет сделать, если без пояса, клубка моего, своих оберегов явится? Если прикажу я ей, всё она оставит и придёт… ты знаешь это, госпожа!
– Шрамы жгут меня до сих пор, – бормотала своё Древоборица. – А если новый шрам ты мне оставишь? Разве выстоит этот лес, когда шрамы почти всё моё тело покрыли? Лишь на сердце их нет… и если появятся они там, то… то не поздоровится мне.
– Этого не случится, – Землерой прижал руку к сердцу. – Госпожа Древоборица… если не смилостивишься ты… не дашь нам друг друга выслушать и стать так близко, как оно должно… то уже мне сил не хватит, и растаю я облачком по ветру.
– Не говори так! – воскликнула Древоборица.
– Госпожа, лишь об одном хочу я сказать: нет мне в этом мире места, кроме как подле Анны, и, если уж мне пропадать, то рядом с нею. Можешь мне запретить на празднество приходить, можешь пытаться разлучить нас… и к концу сама же нас так и приведёшь.
Госпожа Древоборица закрыла лицо руками. Ветер потихоньку затихал в кроне, и рассеивался, расползался по всем уголкам леса густой унылый туман. Тоненькая корка льда растаяла, и ледяная вода, как слёзы, закапала со ствола и с ветвей дерева. Господин Корневод приподнял голову и внимательно взглянул на Землероя, словно бы упрашивая его: «Остановись, не надо», – но Землерой не захотел ни присматриваться к знакам, что ему подавали, ни прислушиваться к предупреждениям, которые шептали в уши растревоженные листья и примятая трава.
– Если так пылают твои чувства, – шепнула госпожа Древоборица и медленно оправила рукава так, чтобы совсем не было видно шрамов, – если так яростен огонь, который бушует у тебя в груди, не в моей власти задержать тебя, ведь и вправду ты тогда по ветру развеешься. Не хочу я тебя терять… не хочу, чтобы новые шрамы жгли и клеймили меня и терзали лес. И хочется поверить, что ты не ошибаешься. Если же тебя обманули, Землерой…
Он взглянул на Древоборицу спокойными прозрачно-серыми глазами.
– Не существует для меня «если», – сказал он, – верю я Анне, как самому себе.
Госпожа Древоборица вздохнула, заворачиваясь в своё бесформенное одеяние, и лес вздохнул, словно освобождаясь от тяжких цепей, вместе с нею.
– Да будет так, – сказала она.
Колдунья из лесной чащобы
С каждым днём становилось всё холоднее и холоднее.
Хмурые сизо-синие облака проносились по потускневшему небу, и солнце всё реже и неохотнее выкатывалось на работу. Казалось, что солнцу вообще лень светить и оно вот-вот потухнет, оставив всё живое в темноте на медленную смерть от холода. Август стремительно завершался; только пара быстротечных недель отделяла Анну от новой жизни: от студенчества, от независимости, от новой ступеньки по дороге к мечте.
Размахивая пустым картонным пакетом, Анна вошла в супермаркет. В прошлом году, когда уезжала она отсюда, супермаркет был лишь невнятным нагромождением строительных лесов, бетонных блоков, пыли, разломанного и перевёрнутого асфальта, по которому туда-сюда носились рабочие в гигантских куртках и грязных оранжевых касках. Теперь леса пропали, асфальт был уложен заново и выровнен без единой трещинки, и рабочие укатились на север города вместе со своими бульдозерами, инструментами, шумами и выкриками. Там, на севере, судя по слухам, готовились строить школу. Анна школу окончила совсем недавно, и потому казалось ей, что эта новость как-то мимолётно задевает её, делает причастной к городской жизни, хотя, конечно же, ей не было дела до местных школ даже тогда, когда она была ученицей и сидела за партой.
– Лучше бы построили филиал нашего вуза, – пожаловалась ей рыжая приставучая болтушка, которая всё не отлипала от Анны, словно бы на хвост ей села. – Мне, конечно, не нравится, что мама и папа вечно меня контролируют и нотации читают, но тут… как-то более знакомо. И хоть кого-нибудь нормального можно себе найти, если поискать, конечно! – она тяжело вздохнула и лукаво подпихнула Анну локтем. – Вот тебе-то повезло, между прочим!
– А? Мне? С чего бы?
– Ну не притворяйся, что не понимаешь, – ласковым, чуть шипящим голоском посоветовала ей рыжая девица, – мне-то так трудно в жизни пристроиться, потому что я всех местных парней с детства знаю. Сложно, знаешь ли, воспринимать их всерьёз, когда я нет-нет, да и вспомню, как мы вместе в песочнице сидели в одних трусишках, как я их лопатками по головам лупила и ведёрки с песком на пустые головы опрокидывала! – она торжествующе хохотнула и сникла. – Вот постарше парни – это да. Я их в трусах, слава богу, не видела, и они уже серьёзные, или студенты, или закончили уже, и если за них уцепиться, но вот засада-то… они меня в трусах, и в слюнях, и ревущую, и с дурацкими бантами в первом классе помнят. Не считают они меня за девушку, понимаешь ли.
– Очень печально, – рассеянно ответила Анна. Когда речь заходила о парнях, у неё никогда не получалось ответить достойно или хотя бы с намёком на заинтересованность и понимание в голосе.
– Это мне печально, а тебе повезло, – почти зло отозвалась рыжая девица. – Ты сюда уже готовая красавица приехала. Не было ни трусов, ни сосок-пустышек, ни воплей: «В школу не хочу», и голубиными какашками ты под тополем не швырялась.
Анна покраснела.
– Да зачем бы мне это делать? Я и дома ими не швырялась!
– Ну а я швырялась, и видишь теперь, что со мной? – плаксиво пожаловалась рыжая болтушка. – Все думают, что я дурочка какая. Я не семи пядей во лбу, слава богу, это понимаю, но и не отсталая какая-нибудь! Они меня на игрища зовут, а на свидание хоть бы один пригласил! Ты им в лоб говоришь, а они не понимают и смеются. Они считают, это я так развлекаюсь, игра у меня такая, понимаешь?
– Нет, – честно ответила Анна.
В супермаркете в такой ранний час даже старушек не было видно, зато молодёжи почему-то набилось – хоть отбавляй! Анна прикрылась пакетом и боком, по-крабьи, прошла мимо группки оживлённо перешёптывающихся молодых людей. Среди них увидала она и давешнего рыжего парня, который так настойчиво уговаривал её прогуляться вместе. Сейчас рыжий парень вовсю болтал о чём-то со своим товарищем, выше него на полголовы и в два раза в плечах шире, и тон их голосов был угрожающим.
Анна аккуратно пристроилась в хвосте очереди. Впереди неё весело щебетали две девчонки лет шестнадцати. Несмотря на прохладную погоду, они были одеты в одинаковые потрёпанного вида джинсовые шортики и лёгкие открытые маечки, обтягивающие фигуру – очевидно, всё ради привлечения внимания парней, но те и не думали смотреть в их сторону, что, несомненно, огорчало обеих девушек. Анна выхватила из стойки с журналами какую-то газету и закрыла ею лицо. Очередь продвигалась всё дальше.
– И вот я ему говорю, – убеждённо вещала одна из девиц впереди неё, – что куда лучше ходить гулять со мной, потому что я нормальная и тоже красивая.
– А он что? – скучающим тоном протянула другая.
Анна посмотрела поверх газетных листов. Рыжий ухажёр её с компанией уже расплатились за покупки и теперь вовсю заталкивали их в объёмные пакеты. Анна не увидела в их руках ничего другого, кроме тёмных банок дешёвого пива, и её передёрнуло. Следующими к кассе подошли две девчонки в откровенной летней одежде и швырнули на ленту три пачки жевательной резинки. Та из девушек, что была повыше и покрепче, призывно смотрела на парней и вовсю хлопала ресницами, но они её в упор не замечали. Анна отчаянно закрывалась и газетой, и своим картонным пакетом и мысленно просила: «Не надо снова ко мне приставать! Дайте пожить спокойно!»
– Пойдём, – небрежно швырнув на кассу деньги, высокая девушка схватила жевательную резинку, рассовала её по карманам и уверенно направилась к парням. – Эй, ребята! Давно уже не виделись!
– Да отстань ты, – отмахнулся от неё темноволосый верзила. Он так и сверлил Анну взглядом, покуда она выгружала на ленту продукты, не забывая закрываться газетой.
– Газету тоже будете брать? – с каким-то удивлением в голосе спросила кассирша, и Анна тут же согласилась:
– Ага, да!
– Ну так давайте, – кассирша постучала ногтями по прилавку и выразительно округлила глаза, – я пробью.
Анна перебросила пакет в ту руку, в которой сжимала газету, а газету опустила, аккуратно передавая продавщице. Всеми силами старалась она заслониться так, чтобы ни на секунду её лицо не получилось бы увидеть, но в тот самый миг, как она отдала газету, темноволосому верзиле открылась верхняя треть её лица – и он сорвался с места. Как корабль, идущий полным ходом под поднятыми парусами, он устремился вперёд. Анна не успела ни отшатнуться, ни хотя бы подумать о том, что надо вывернуться, как её уже схватили за руку, и схватили сильно – даже косточки в запястье застонали. Темноволосый верзила нависал над нею, недобро ухмыляясь, а за спиной у него уже пританцовывали, точно голодные гиены, его товарищи, и среди них – тот самый рыжий ухажёр-неудачник. Анна шумно сглотнула.
– Пусти, – сказала она как можно более твёрдым и властным голосом, – мне расплатиться надо!
– Ну так плати, – нагло пожал плечами парень, – и тут же, на месте, и потолкуем.
Продавщица чуть встревоженно посматривала на них, но ничего не говорила. Анна видела, какой страх стоит в её глазах: она словно бы демона вживую увидала. Две девчонки в откровенной одежде чуть-чуть помялись позади, словно они рассчитывали всё-таки привлечь к себе внимание, а затем с тяжёлыми вздохами смирились и покинули полупустой торговый зал. Анна осталась наедине с грозной компанией своих неуспешных кавалеров, которые явно не намеревались спускать ей с рук пренебрежительное отношение.
– Куда ты так торопишься, а, Анна? – кровожадно хрюкнул темноволосый верзила и сильнее сдавил стонущее от боли запястье.
– Да просто за покупками вышла… отстань… отпусти! – взмолилась она.
– Неладно тут что-то, – прошипел парень. – А ну как снова в лес свой собралась? И к кому бы это, интересно?
– К кому бы и ни пошла, если б пошла, не твоего оно ума дело! – выпалила Анна и с размаху наступила обидчику на ногу.
Парень скривился и зашипел от боли, но руки Анны не выпустил.
– А вот знаешь, ты вся из себя такая недоступная, городская, думаешь, нам наплевать на то, что происходит под носом у нас, да только ошибаешься… ох как ты ошибаешься! Мы-то сначала думали, что ты ещё та мировая девчонка, а ты нос задираешь и нам всем на головы кличешь беду!