– Верь-не верь, а точь-в-точь то же, что и ты мне – сейчас, – вздохнул тот и вдруг наклонил к груди голову. – Мол, была когда-то Мария совсем молоденькая – ну, лет пятнадцати, не больше того. Лето стояло: жаркое и сухое, вот прямо как сейчас, только ещё злее солнце пекло. Мария была девчонка озорная, не сиделось ей на месте, всё тянуло туда, куда ещё ничья нога, кроме её собственной, не заступала. Забралась она так в самую глубь чащи, где могучее дерево растёт – не дерево даже, а таран, таким замковые стены, не убоясь, прошибать можно. И дерево это светилось, что ёлка в новогоднюю ночь, но только не гирлянды там горели, а крылатые фонарики, и сама трава изнутри светилась и покачивалась, словно танцевала. Мария не робкого десятка девчонка была: любой другой сдуру дал бы дёру! – а она пошла, пошла прямо к этому дереву, и дотронулась до его коры, и сама стала светиться. Не успела она понять толком, что с ней произошло, как из темноты, из ниоткуда стали появляться… люди, не люди – чёрт их разберёт, кто такие. Вроде бы они были и мужского, и женского сложения, да лица у них у всех были масками или волосами закрыты, и все, как один, без поясов и в одежде старой, какую ещё при царе носили. Вот тут-то Марии и перепугаться бы, а она, дурында, пошла себе с ними знакомиться. Так выцепила себе какого-то гармониста: с виду ладный парень, да патлатый, что девица. Вместе они к речке прошли, к самому устью, где крылатые фонарики из-под воды вылетали, и стал он ей про своё житьё-бытьё рассказывать, а она ему – про своё. Он ей клубочек подарил и гармошку свою, даже играть на ней обучил, а Мария ему волосы заплела в две косички. И ничего она не боялась, покуда, заплетая волосы, не почувствовала, что уши у него острые и вообще огромные, что у летучей мыши! Она в ужас пришла, заверещала, что оглашённая, и кинулась с той поляны прочь. Как дорогу домой нашла, она не помнит, да долго ещё лежала в траве ничком и стонала, и плакала. Всё она не родителям рассказала, а сестре, да сестра не утерпела и всему околотку растрезвонила. С тех пор все старухи местные считали, что Мария в ту ночь с нечистыми водилась, а коль сама уцелела – значит, и с нею не всё в порядке. Сторониться её начали, избегать. А Мария всё то же, что и ты, рассказывала, ты у неё словно с языка снимаешь. Ни при чём тут твои книжки, Анна. Где тогда ты всего этого наслышалась?
Анна честнейшими круглыми глазами глядела в вопрошающую спину деда, и из одной её ладони в другую перекатывался алый шерстяной клубок.
– Да ниоткуда, – пожала она плечами, – сама уж не припомню!
И больше она с дедом о хозяевах реки и духах не заговаривала. В молчании, напитанном стрёкотом птиц, прошагали они ещё немного, одну тропинку сменили на другую, эту вторую – на третью и так достигли нужного им места.
Серебристые воды слабо журчали, лениво перекатывались в узком русле. Ещё пятьдесят лет тому назад оно было шире: виднелись высокие отроги, которых не достигала влага, – и пятьдесят лет тому назад на одном из этих берегов (не то на левом, не то на правом) сидела со своим рассказчиком давно покойная Мария. Дед Анны выбрал левый берег, гладкий и пологий, бросил наземь свою котомку, разложился и установил удочки. Солнце ещё и близко к зениту не подошло, но на его лбу Анна видела мелкие бисеринки пота.
– Рыбачить будешь? – деловито спросил у неё дед, и Анна беспечно ответила:
– Нет, я тут лучше рядышком поиграю!
Дед обернулся на неё и скользнул по ней всё понимающим пристальным взглядом.
– Далеко не отходи, – предостерёг он. – Только чтоб близко и была, рядом, чтоб я тебя видел!
– Ага! – покивала Анна и, стоило старику отвернуться, шмыгнула в кустистые заросли.
Потные ладони её выронили на землю толстый красный клубок, и клубок подпрыгнул, словно живое существо, и покатился промеж шуршащих, но светящихся толстых травяных стеблей в неизвестность. Толстая алая нитка светилась на коричневой твёрдой земле, змеилась и петляла, и Анна старательно шагала следом, держа промеж двух пальцев мягкий шерстяной кончик.
– Эй!
Снова знакомый оклик заставил её замереть. Она стояла, чуть испуганно приподняв голову, и между ней и запечатлевшимся в памяти неохватным стволом стоял привычный мальчик с серебристыми глазами, без пояса и с воротником, поднятым до уровня носа. Мальчишка вытянул руку, и кончики его пальцев упёрлись ей в лоб. Там, где подушечки касались её кожи, она чувствовала прохладу, странную в такой жаркий летний день.
– Говорил же, что ты слепая девчонка, – беззлобно поддразнил её Землерой. – Давно не виделись!
– Давно! – тут же отстранившись, вздёрнула нос Анна. – Я, между прочим, на три сантиметра выросла, а ты как был малявка, так и остался!
– Ври давай! – рассмеялся Землерой. – Это тебе родители специально врали, чтобы не расстраивать такую козявочку!
Анна грозно подбоченилась.
– Это ты шмакодявка, вот тебе и нужно мерить рост, – фыркнула она, – а я, чтобы ты знал, уже взрослая девочка и сама это сделать могу.
Землерой лишь продолжал смеяться.
– Ну, тогда тем более понятно, откуда эти три сантиметра взялись: ты просто мерить не умеешь!
– Сам ты ничего не умеешь! – Анна сердито притопнула ногой. – Чтоб ты знал, я уже в четвёртый класс скоро пойду, буду учиться на одни пятёрки, как и в третьем, а тебя никто ничему не учит, и будешь ты глупее меня, бе-е, глупый, глупый мальчик!
Землерой отстранился и привалился спиной к дереву. Его полупрозрачные серебристые глаза снова стали сосредоточенными и даже немного мрачными.
– А вот это неправда, – сказал он, – нас, духов, учат другие духи, и наша наука сложнее вашей, человеческой. Тебе вот циферки подавай да буковки, а мне надо корни растить, чтобы глубже они в землю входили, но не давить, не то они ослабеют и зачахнут, а без корней всему дереву конец!
– Так это же одно дерево, – пожала плечами Анна и тут же, ойкнув, пошатнулась: Землерой отвесил ей нешуточный подзатыльник, и его серебристые глаза вспыхнули гневом. – Ты чего это руками размахался?!
– Никогда так не говори! – сжав кулаки, воскликнул он, и Анна, лежащая на тёплой земле, притихла. – Это всё равно что человеку сказать, что его дом погиб, но это так, пустячок малый! Мы в этом дереве живём, оно нас и кормит, и поит, и учит всему, и помогает. А это дерево, – Землерой коснулся тёмного ствола маленькой бледной ладонью, – это дерево так и вовсе особенное. Оно весь лес питает и держит, поэтому у меня работа сложная. Если это дерево зачахнет и погибнет – всему лесу конец! Мы его уважаем, как бабушку старую. Именно здесь все праздники, что важными для нас считаются, мы и справляем.
– Это на которые вы маски надеваете? – некстати брякнула Анна, и серебристо-серые глаза хитровато, с тенью подозрения, прищурились.
– Да. А ты откуда узнала?
– Дед рассказал! – бойко ответствовала Анна. – Рассказывал он, как одна старушка к вам на праздник попала!
– Для человека к нам на праздники попадать – себя не любить, – негромко сказал Землерой. Притираясь спиной к шершавой коре, он медленно сполз вниз, на землю, и вдруг протянул Анне раскрытую ладонь. – Ты прости, что я тебя так… да обидела ты не меня, а лес, лес, который меня, когда я меньше тебя был, спас.
– Спас? – позабыв о словах извинения, протянула Анна.
Землерой неотрывно смотрел в небо, и его широко раскрытые серебристые глаза, казалось, были полны печали.
– Да, – тихонько ответил он, – я же не всегда духом леса был. Я себя ещё толком не помнил, когда моя мать, обычная смертная женщина, на праздник здешних духов попала. Слишко легкомысленная она была, кружилась, как листок по ветру: не работала толком, с кем водилась – не поймёшь, и от кого меня принесла, тоже сама не ведала. Вроде как не сидела в уголочке одинокой, да только не было у неё ни друзей, ни подруг близких, и никто не знал, что у неё на уме, не то обязательно отговорил бы, не пришла бы она к духам на пляску. Они не со зла её закружили да завертели, так завертели, что она разума лишилась и тут же, в реку, сиганула, ну и утопилась там с концами – одна юбка на воде долго кружилась… я у устья остался, и меня духи подобрали: я ж совсем несмышлёныш был. Они б меня подкинули кому: грибнику, гуляке какому, – но я, как положили они меня у корней древесных, слился с ними и частью леса стал. Хоть духи мне и помочь старались, всё ж не вышло у них меня начисто лишить человеческого. Грустно мне порой бывает, когда я на празднике духов сижу, но и у людей мне давно уже нет места.
Анна медленно протянула к нему руку. Его плечо было таким же тёплым и мягким, как и у любого другого человека, и никак она не могла поверить, что в мягкой прохладной тени с нею сейчас сидит не обычный мальчик, а те, кого бабки, сторонившиеся Марии, звали нечистой силой.
– Ты это брось, – посоветовал ей Землерой, – я это тебе к чему рассказываю: чтоб ты к нам на праздники не приходила… а если уж и придёшь, то только подпоясанная и с клубком моим, да чтобы от меня ни на шаг не отходила! Эта твоя бабушка ещё малой кровью отделалась, а то ведь и с ума её свести могли, и до смерти!
Анна испуганно выпучила глаза.
– Духи это не со зла, – тихо добавил Землерой, – а потому, что люди правила нарушают. Вот мы к вам в ваши праздники – ни ногой! Вредно для нас это. И ничего, не жалуемся. А люди порой такие свистопляски устраивают – ещё и у нас-то дома! – что нам удержаться очень трудно. Мы, лесные духи, весной и летом любим пошуметь да порадоваться.
– Ну а ты, – замирая от волнения, заговорила Анна, – ты, Землерой, хотел бы у нас на празднике побывать? Ну… хоть на каком-то?
– Вот ещё, – фыркнул тот, поднимаясь, – мне «каких-то» не надо: свои есть. А ты давай, беги отсюда: дед тебя сейчас искать станет. Не хочется, чтоб он про наше дерево прознал.
– Как ты…
– Трава нашептала, – пожал плечами Землерой. – Беги, беги давай, чего встала? Завтра, что ли, не придёшь?
– Приду, – Анна растерянно раскинула руки, – но…
– Беги! – кратко сказал он – и исчез. Только ветерок сдул с тонкой веточки пригоршню тоненьких листьев.
Когда Анна вернулась к реке, дед её уже складывал свою старинную котомку. Сжимая в потных руках алый клубок, она неловко вывалилась из кустов и ошалело завертела головой: в волосах запутались колючки и травинки.
– Это ты откуда такая растрёпанная? – подозрительно прищурился дед. – Небось шаталась где подальше, да?
– Вовсе нет! – искренним голосом солгала Анна и неловко спрятала потрёпанный клубок за спину.
Прятки
Снова Анна бежала по укатанным тропинкам, снова синяя юбка цеплялась за толстые травяные стебли, снова ветви кустарников и редких деревьев хлестали её по открытым рукам. На Анне было уже несколько кровавых, длинных, с присохшими краями царапин, и она насчитала на ногах четыре лиловых твёрдых синяка, но она не чувствовала ни боли, ни усталости, хотя сегодня солнце стояло ещё выше, чем вчера, и слепило ещё ожесточённее, и ещё увереннее поджаривало округу. В тени заповедного леса всегда царствовала прохлада.
Шерстяной клубок катился в ту часть леса, куда и самые отчаянные грибники и охотники редко забредали, его алая толстая нить мелькала то тут, то там, и грубые волокна радостно сверкали, бледнели и темнели там, где на них падали отвесные лучи. Анна вприпрыжку следовала за клубком, наклонялась, избегая хлёстких ударов древесных ветвей, пригибалась и, бывало, вовсе шла на корточках, гусиным шагом, и могла видеть, как между твёрдых и сухих комочков почвы снуют со своей обычной размеренностью неутомимые муравьи. Мимо неё пролетали, скрежеща крыльями, разноцветные жуки, и с высоких травяных стеблей ей подмигивали трепетные бабочки. Анна поймала одну на палец и засмеялась, остановившись. Бабочка уцепилась крошечными лапками за её палец и защекотала кожу. Вблизи она была совсем не такая прелестница, как издали: Анна видела жуткое, сплющенное мохнатое тельце, слишком длинные усики и чувствовала не радость, а какое-то брезгливое отвращение. Анна отставила руку в сторону и хотела уже подуть на палец, но тут бабочка мигнула пятнисто-жёлтыми яркими крылышками, будто подавая знак, и сама сорвалась прочь. Она весёлым пятном примешалась к колышущемуся зелёному массиву листьев и трав, и Анна потеряла её из виду.
Шерстяной алый клубок мягко, как кошка, что требует внимания, подкатился к её ногам. Анна опустила взгляд и всплеснула руками.
– Да, конечно! Как же я забыть могла? Уже иду!
Один пригорок остался за другим, и вот хоровод деревьев и кустарников разомкнулся, впуская её внутрь. Анна ввалилась на сияющую желтовато-зелёную полянку и далеко выбросила руки. Между её пальцев пролегла алая нитка клубка, а сам клубок, подпрыгнув на её голове, как резиновый мячик, весело пошуршал себе прочь – к дереву.
Летом дерево было ещё краше, чем зимой. Напитанные жизненными соками горделивые ветви высоко поднимались к небу, пронзали его бесчисленным множеством мелких веток и веточек, и каждая веточка была одета пучком больших, ровных, ярко-зелёных листьев с мелкой резной кромкой. Листья касались друг друга, и порой казалось, что они связаны неразрывно и одно перетекают в другое. Солнце и небо освещали их каждое по-своему: то желтоватым, то стеклянно-серым светом, и ветер шептал им какие-то удивительные рассказы, которые собрал во время своих бесконечных путешествий из одного края земли в другой. На низко растущем толстом суке сидела крошечная птичка и деловито чистила клювом пёрышки чуть приподнятого крыла. Солнце грело и птицу, и на её вытянутом тельце отчётливо видны были блики странноватого дрожащего сияния. Жаркий воздух молчал и словно бы дрожал в ожидании чего-то неведомого, как уже натянутая струна готовой к игре гитары; знакомое марево плотным занавесом висело перед глазами Анны.
Она протянула руку, и между её пальцев набилась горячая, сухая, зернистая тёмно-коричневая почва.
– Эй, – поднявшись, она деловито отряхнула свою юбку. – Эй? Землерой?
Пустовала яркая поляна. Ветер продолжал задорно шептаться с листьями о чём-то, что её ушам не дозволено знать.
Анна медленно поднялась и огляделась. Никаких следов Землероя. Лишь птичка деловито чистила клювом свои пёрышки и ласково, чуть насмешливо подмигивала круглыми чёрными глазами-бусинками. Анна осторожно приблизилась к дереву; глубокая холодная тень легла ей на плечи, будто приглашая отдохнуть. Она обеими ладонями опёрлась о морщинистый ствол и заглянула за него. Там тень, казалось, была гуще, и ветер шумел как-то сердито и разочарованно, но там не было Землероя.
– Эй? – снова окликнула Анна. – Землерой? Землерой, покажись! Мы же уговаривались встретиться!
Сильный порыв ветра был холоден, как будто бы осень дохнула на поляну. Анна обхватила нагретые плечи руками и прижалась к мшистому, морщинистому стволу всем телом. Она неуверенно переминалась с ноги на ногу и бросала взгляд то за правое, то за левое плечо.
– Работает, что ли? – озадаченно спросила она саму себя. – Он ведь важный из себя такой… говорит, мол, много у духов разных дел. Я ведь не говорила ему, когда приду…
Анна опустилась в высокую траву. Длинные мягкие стебли приятно щекотали кожу, согревали её, остуженную злым холодным дыханием ветра, как тёплые материнские пальцы.
– Землерой, – почему-то полушёпотом позвала Анна, – Землерой, миленький, ну ты, что, обиделся? Надоело со мной дружить?
И сверху на неё, вместе с новым дуновением ветра, спустился отдалённый голос Землероя:
– Вот уж нет! Я тут занят просто!
Анна тотчас вскочила на ноги и запрокинула голову. В густой древесной кроне виднелось лишь густо-зелёное сплетение самых разных листьев да коричневатые вкрапления дверей. Анна завертелась, прижимая к груди руки.
– Эй! Эй, ты где?
– Да вверху я! – в голосе послышалось удивлённое раздражение. – Не замечаешь, что ли? Я у тебя прямо над головой!
И Анна вгляделась, так напрягая зрение, что у неё в уголках глаз даже показались слёзы. Она приподнялась на цыпочки, одной рукой опёрлась о морщинистый кряжистый ствол, а другую приставила козырьком ко лбу. Высоко-высоко, выше, чем мог подпрыгнуть даже самый хороший смертный прыгун, висело перевёрнутое бледное лицо, и кругом этого лица топорщились потрёпанные снежно-белые волосы.
– Землерой! – подпрыгнула Анна.
– А то кто же? – самодовольно хмыкнул тот. – Чего встала? Залезай ко мне, поскорее!
Анна с сомнением отступила, и рука её соскользнула с древесного ствола.
– Не могу, – тихо пробормотала она. – Тут высоко. Мне страшно?
– Да чего бояться? – упорствовал Землерой. – Ты обувь снимай, одежду свою придерживай и иди себе спокойно! Если я не захочу, чтобы ты упала, с тобой ничего не случится!
Анна подозрительно сощурилась.
– А ну как ты захочешь? – вопросила она.
– Не захочу, – и Землерой протянул ей руку, хоть и глупо это было: как он сумел бы до неё дотянуться? Даже если бы на его месте сидел взрослый мужчина, и то не удалось бы ему схватиться за кончики пальцев Анны. – Давай, не будь уже глупой девочкой и полезай. Неужто в прятки сыграть со мной ни разу не хотела?
Анна беспокойно завертелась, сжимая в пальцах края своей прекрасной синей юбки.
– Ну так… на дереве же…
– Везде играть можно, – настаивал Землерой и всё тянул к ней руку. – Смотри, сама не пойдёшь, всё равно заставлю!
И Анна тотчас послушно скинула башмаки. Тёплая рассыпчатая земля приятно поскрипывала у неё под босыми ногами, и мелкие муравейчики походя щекотали нежную кожу, и даже трава, казалось, ласково свивалась в кольца кругом её пальцев и щиколоток.
– Тут слишком высоко! – взвыла Анна и повисла на корявом толстом сучке. – Мне в жизни не взлезть!
Землерой только склонился ниже и щёлкнул пальцами. Анна вскрикнула, когда из лёгких её вышел весь воздух: одна толстая ветка, как огромная змея, спустилась к ней, обхватила за талию и оторвала от горячей почвы. Ветка была морщинистая, как и ствол, и её обрамляли, как волосы, длинные пучки широких красивых листьев, мясистых и крепких. Она не была с Анной груба – она мягко подняла, обвила и подняла, а потом босые ноги Анны приятно защекотала жёсткая кора, покрытая длинными извилинами. Кольцо ветви разжалось, и Анна неловко взмахнула руками – больших трудов ей стоило удержаться! Сук под нею щипал кожу, он был слишком грубым и слишком скользким. Ветер раздул её синюю юбку, высоко взметнув подол.
– А теперь не бойся! – подначивал её Землерой и махал руками, как будто подавал сигналы. – Давай, шагай вперёд и хватайся!
Анна двинулась к следующей ветви, обхватила её руками и повисла на ней, беспомощно болтая босыми ногами. Та самая шероховатая змея оказалась внизу, подтолкнула её – и Анна переползла выше. Землерой стоял под самой вершиной, заинтересованно притоптывая, и подгонял её:
– Давай, давай, быстрее!
Анна перевалилась на новую ветку, подпрыгнула, царапнула вдоль извилин короткими ногтями. Она оступалась, визжала, выпускала синий-синий подол и пошатывалась, но ветки хватали её, поддерживали, переправляли всё выше, выше и выше, где свет солнца лился не переставая, и где с протянутой рукой её ждал растрёпанный, не подпоясанный Землерой. Анна неловко бросилась к нему, споткнулась и вложила свою ладонь в его. Кожа у Землероя была прохладная и мягкая, и на ощупь он ничем не отличался от десятков молоденьких листьев, смело проклёвывающихся из почек на этом могучем древнем городе. Землерой подтащил её к себе ближе и лукаво сверкнул глазами.
– Ну и чего ты боялась?
– Ничего, – Анна отстранилась и с дерзкой усмешкой вскинула голову, – что вот ты приставать с вопросами будешь!
– А я не буду, – отвернулся Землерой. – Я сегодня жуть как занят был, не до вопросов. Только что объяснять тебе буду, но и то – не факт.
– Чем же занят-то ты таким? – прищурившись, прицепилась к нему Анна. – Сидишь там на ветке, в небо смотришь, мне не отвечаешь… прогнать решил?
– Вот ещё, – Землерой скрестил на груди руки, – я смотрю, каково корням под почвой живётся. Много ли воды они набрали? Хорошо ли растут? Это работа сложная, тонкая. Корешков и корней у дерева много, и к каждому свой подход нужен. Ошибёшься – погибнет корень!
Анна опустилась на широкий сучок и свесила ноги. Земля далеко внизу казалась ей размытым золотистым пятнышком, над которым плавали и сливались друг с другом тёмно-синие и зелёные круги.
– Да уж, – буркнула она, – понятное дело.
– Я проверяю землю здесь повсюду, – сказал Землерой, – и с другими корнями общаюсь. Так и до самой реки доходил, видал там тебя: вы с дедом рыбу ловили. Мой совет тебе, Анна… если и идёшь ко мне, то уж следи, чтобы не увязался за тобой кто и дерево не увидел. Люди любят хорошие дрова и топоры тоже любят. Свалят они это дерево – всему лесу конец!
– А что тебя могут увидеть, ты не боишься? – удивилась Анна.
Землерой только рукой махнул.
– Меня не увидят, – отрезал он, – если я не захочу. Я могу с тобой от этого дерева и до кромки леса пройти, рука об руку, и по другую руку от тебя друг, или родственник пойдёт – всё равно меня не заметит.
– Так я особенная, выходит? – фыркнула Анна.
– Ну, возможно, да ты не зазнавайся только! – рассмеялся Землерой. – А теперь давай, поднимайся! Поднимай-поднимай скорее зад, времени мало! Солнце в зените стоит высоко, а мне к четырём отлучиться надобно: с духами встречаться будем, разговаривать.
Анна подалась ближе и вцепилась Землерою в руку, повисла на ней.
– Возьми меня с собой! – с придыханием попросила она. – Пожалуйста!
– И не мечтай! – решительно воскликнул Землерой и замахал руками. – Нельзя тебе со мной являться, да с любым другим духом, на такие собрания. Людям там делать нечего.
– А если я сама приду? – прищурилась Анна. – Я ведь если захочу, то и сделаю, Землерой, не остановишь!
– Уж знаю, что не остановлю, да не боюсь я тебя. Ты просто девчонка человеческая, ты наших секретных тропок не знаешь, не пройти тебе так, как мы, духи, ходим. Хоть сотню лет кружи да ищи, не отыщешь! Мы, духи, в прятки да угадайку кого угодно обставим.
Анна надулась и скрестила под грудью руки.
– Ну хоть когда-нибудь…
Землерой всё так же стоял спиной к ней, и ласковый ветерок поглаживал по щекам и плечам обоих.
– Не проси, – категорично повторил он. – Нельзя тебе, нельзя, Анна. И я тебе не со зла отказываю, а потому, что весело мне с тобой, не хочу я, чтобы тебя в клочки порвали, или с ума свели, или умыкнули куда… тут, у дерева, мой дом, и тут тебя духи леса не тронут. Пока ты подпоясана, пока у тебя клубочек мой – ничего и нигде не бойся, только советов наших остерегайся. Там тебя ни пояс, ни клубок, ни даже молитва святая не спасёт! Духи леса молитв не страшатся; они уже тогда всем тут правили, когда ещё люди не то, что молиться, а и говорить-то толком не умели.
Анна всё не спускала с груди скрещенных рук.
– Ну… хоть я на собраниях ваших и не бываю… и не могу всё время здесь с тобой гулять… ты ведь остаёшься… моим другом, а, Землерой? – тихо спросила она.
Землерой молчал, не спуская с шероховатого сучка под ногами взора.
– Землерой!
– Если б знал я, что такое дружба, – негромко сказал он, – я бы тебе, Анна, тотчас ответил. Но у духов ни друзей нет, ни товарищей – это всё людское.
– А кем же вы друг другу тогда приходитесь?
– Семьёй, Анна, – и свет заиграл в улыбке и глазах Землероя.
– А как вы…
– Ну всё, всё, хватит болтать, беги и прячься, много времени я тебе не дам!
Анна взвизгнула и кинулась прочь. И кора не скользила под её ногами, и она даже один раз лишь упала, пока не спустилась с высокого сучка, не прыгнула в плотное сплетение сияющих ветвей, соединяющихся, как ловчие нити паучьей паутины, и не угнездилась там, свернувшись под навесом из толстых зелёных листьев. Она затаила дыхание и прижала к груди трясущиеся потные кулаки.
С шелестом ветра услышала она тихий голос, и мягкая рука задорно толкнула её в плечо.
– А я нашёл, а я тебя нашёл!
Землерой мягко опустился с нею рядом, припал на одно колено и перевернул на спину, не успела Анна опомниться. Она и визгу не издала, хотя хотела. Серебристые глаза Землероя смотрели на неё неотрывно и как-то печально, и тонкие древесные ветви, как змеи, колыхались и воздевали головки к небу у него за спиной.
– Чего так быстро-то? – возмутилась Анна и кончиками пальцев упёрлась ему в грудь, отталкивая. Землерой перекатился на бок и высунул язык.
– Всё потому, что прячешься плохо! Давай, ещё шанс тебе даю, глупая, только прячься как надобно!
– Разважничался тут! – забурчала Анна, но покорно вскочила и перемахнула на следующую ветку: обожжённую солнцем, сияющую, как жемчужное ожерелье на снегу.
Она бежала быстро-быстро, словно по земле, и царапала руки и колени грубой корой. Где-то за спиной у неё заунывным голосом, речитативом, считал Землерой, и его считалку Анна ещё никогда и нигде не слышала, даже самые глупые и противные знакомые ей мальчишки не использовали такие смешные и бестолковые слова.
– Раз, два, три, четыре, пять
Много я хочу узнать,
Шесть, семь, восемь, девять
Кому сердце мне доверить?
Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать
С сердцем холодным нельзя не считаться
Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать
Людям положено глупо влюбляться
Восемнадцать, девятнадцать, потом ещё двадцать
Хотел бы я в сердце ко смертной прокрасться,
Двадцать один, двадцать два, двадцать три:
Добром то не кончится, парень, беги!
Анна, запрыгнувшая в жёсткую сеть листьев, не шевелилась, хоть паутина и обмотала, облепила ей всё лицо. И снова она дрожала, и смотрела на тонкие нити паутины, на которых ещё дрожали холодные капельки росы, которая так и не просохла с утра. Предательски громкое биение сердца выдавало и обнаруживало её, у неё скрипели сами по себе зубы и тряслись колени, но листья и ветки не шуршали, а льнули к ней, как тёплое одеяние. Анна внимательно смотрела в прорезь между двумя сучьями: где-то там должен был ходить Землерой, и ей казалось, что она чует его запах, хотя самого Землероя она и не видела.
– Попалась!
– А-а-ай!
И Анна, неловко пошатнувшись, отпрянула от паутины; паутина залепила ей всё лицо и забилась в нос, в уши, пристала к глазам, в особенности – к ресницам. Анна осела назад, и тут её подхватили крепкие, хотя и тонкие, прохладные знакомые руки, на ощупь похожие на молодую древесную кору, которую едва начинает прогревать солнце. Она повисла на Землерое всей своей тяжестью, и он усадил её к стволу дерева спиной. Хоть и не видела она нижней части его лица, она понимала, что сейчас Землерой улыбается, или, вернее, ухмыляется с совсем мальчишеской гордостью.
– Ну, как тебе? – хмыкнул Землерой и подбоченился. – Видала, как быстро я тебя нашёл?
– Я же не дух, – проворчала Анна и натянула на колени юбку. – Знаешь, если раньше я думала, что ты там фокусник какой или все эти странные вещи, что около тебя происходят – только совпадения, то теперь я начинаю тебе верить.
– Ого, уже и верить начала? – рассмеялся Землерой и плюхнулся с нею рядом, скрестив ноги и откинувшись назад. Ласковый тёплый ветер гладил его по прикрытому наполовину лицу и путался в волосах. – А чего так поздно-то?
– Да не привыкла сразу доверять, – рассеянно ответила Анна. Вдруг подавшись вперёд, она запустила руку в снежно-белые растрёпанные волосы Землероя, намотала несколько прядей на пальцы и рванула на себя.
– Э-эй! – возмущённо завопил тот и вцепился ей в руку. – Ты что такого удумала?
– Да просто волосы у тебя странные, – Анна отняла руку и задумчиво покрутила запястьем под беспощадными ударами солнечных лучей. Зацепившиеся за неровно обстриженные ногти, белые пряди беспощадно сияли и слепили ей глаза. Она зажмурилась и опустила руку. – Я думала, это парик.
– Мы духи! – рассерженно проворчал Землерой, опасливо проводя ладонью по волосам. – Мы париков не носим! Разве что речные хозяйки их надевают, когда на праздник идут, но у них причина есть! – склонившись к самому уху Анны, Землерой горячо прошептал ей на ухо: – Они просто лысые, а за красивых девиц им так охота сойти!.. Если им какая девушка жертвует свои волосы: отрезает и в реку бросает в жгучий полдень, – они этой девушке всеми силами будут помогать: и жениха достойного подыщут, и в родах ребёнка сберегут, и с мужем любовь сохранить помогут, живи только неподалёку от реки, и всё ладно будет. Можно даже не рядом с той, которой волосы пожертвовала: речной народ близко общается, они все-все свои горести и печали друг дружке передоверяют, поэтому ни их благодетелю, ни обидчику от них нигде не скрыться! Мне так сказывали, что они с морскими братьями дружбу водят, но это уже хвастовство, по-моему. Морские жители – они гордые, нелюдимые, даже со своей семьёй болтать подолгу не любят.
Анна отодвинулась и уцепилась за дерево чуть дрожащими пальцами.
– Врёшь, – выдохнула она. – Вот врёшь и не краснеешь!
– Да с чего мне врать? – пожал плечами Землерой. – Всё так, как я говорю, и есть.
– Хочешь сказать, – прищурилась Анна и неловко заёрзала на месте, – если я сестре скажу волосы срезать и в реку бросить, она тотчас замуж выйдет?
Землерой подумал чуть-чуть, прищурился и покачал головой.
– Нет, про «тотчас» я не говорил.
– Но выйдет же? – настаивала Анна.
– Ну, выйдет, – согласился он, – это только если условия соблюсти.
– Какие ещё условия?
– Не оборачиваться, как домой идти будешь, – начал загибать пальцы Землерой, – в воду не вставать, не подпоясываться и крестик на тело, как пойдёшь волосы жертвовать, не надевать. Если знать, как, то со всякими духами можно договориться. Вот у духов нашего дерева можно, например, крепость корней попросить, и урожайность, и чтобы плоды были сочные и большие…
– И что для этого сделать надо? – живо заинтересовалась Анна, и глаза её засверкали, как угольки в костерке.
– Не подпоясываясь, земли у нас под деревом зачерпнуть, в пояс поклониться и сказать: «Хозяин, друг мой природный, подсоби, выслушай просьбу!» – ну, и сказать, собственно, чего тебе надобно. А потом поклониться трижды в пояс, повернуться и домой идти, да только не оборачиваться! И это всё работает, только если ты с духами дерева прежде не встречался, – Землерой умолк и вдруг застыл, серебристым взглядом скользя по листьям.
Анна надула губки и обречённо вздохнула.
– Значит, я у тебя ничего попросить не могу?
– Почему это? – встрепенувшись, Землерой повернулся к ней и взлохматил волосы. – Тебе дух и сам поможет, без просьбы. Как и всякому, с кем у него связь появилась.
– А как ты узнаешь, что надо помочь?
Землерой наклонился к ней и весело встряхнул за плечи.
– Мне всё ветер нашепчет, животные расскажут. Я же тебя теперь хорошо помню, Анна, – и он медленно поднялся, вздымая голову к небу. – А теперь беги домой, держи покрепче свой клубок и приходи завтра: мне пора.