– Ну а что мне, в танец пуститься? – сердито спросил он и отступил на пару шагов. – Ты ведь духов обидела, Анна, и тебе помириться с ними надо, прощения выпросить, не то быть худому!
Анна мрачно цокнула языком.
– Не хочу и не буду я с ними мириться, – отчеканила она, – я ничего дурного не сделала и ни в чём не виновата.
– Ты законы наши нарушила и ещё свои условия выставлять будешь? Хамишь ты, Анна!
– Я никому не хамила! – Анна яростно затопала ногами. – И извиняться я не буду! Что они мне сделают, пока я подпоясанная и с твоим клубком по лесу хожу, а?
Землерой стоял к ней спиной, сердито ссутулившись.
– Ничего-то они тебе сделать не смогут, конечно, – сказал он, – но ты только думаешь, что пояс и клубок тебя от всего на свете защищают. Духи не могут ударить или убить тебя, и ты многие фокусы их насквозь видишь, но они обманывать мастера. Как отличишь ты одну тропинку от другой, если у тебя отберут твой клубочек? Его-то не подпоясаешь, не защитишь никак, не то он всю свою силу потеряет. И пойдёшь не по той тропинке, набредёшь на глубокое болото и увязнешь. А болотный хозяин тебе помогать не обязан; у вас с ним никакого уговору не было…
Плечи Анны дрогнули.
– Что ты мне сказки страшные рассказываешь, сказочник? – взвизгнула она.
– Не сказки я рассказываю, а предупреждаю тебя, Анна, чтобы береглась ты и слушала мои советы, – глухо проговорил Землерой. – Анна, повинись перед духом, не навлекай вины на свою голову.
Анна вдруг вся передёрнулась, как будто прутом прошлись по её спине, круто развернулась и подбежала к Землерою. В глазах у неё стояли слёзы.
– Но ведь я не знаю, какого именно обидела! – прокричала она и ткнулась лицом Землерою в плечо. Серебристо-серые полупрозрачные глаза его вдруг потемнели, расширились, и он отступил назад на шаг.
– Анна…
– Я правда, честное-честное, не знаю, он не представился! – захлёбывалась слезами Анна. – Просто… я разозлилась… я тебе хотела приятное сделать, а он, дурак, всё перепортил, и теперь ещё портит, дурак, дурак!
Землерой аккуратно приподнял руку. Солнечные лучики словно смеялись над ним, высвечивая десятками ярких искорок контуры его трясущихся пальцев. Землерой метнул взгляд налево: там мирно шумела и раскачивалась плотная кучка широких древесных листьев. Землерой украдкой глянул вправо – там, усевшись у бугристых корней, которые так и рвались из-под земли, сидела, прядая ушами, крольчиха. Землерой нахмурился и одними губами шепнул ей:
– Кыш!
Крольчиха дрогнула всем пушистым толстым телом, резво опустилась на четыре короткие лапки и, перепрыгнув через корень, рванула прочь. Она проломила собой плотную стену из кустов, пошуршала в траве ещё немного – и затем всё стихло.
Землерой перевёл дыхание. Пусть и не было видно нижней части его лица, не удалось бы ему скрыть, что он покраснел, что он замер и вдруг задрожал ещё отчётливее, когда всё-таки решился и, подняв руку ещё выше, стремительно опустил её Анне на спину и впутал пальцы ей в волосы.
– Эй! – недовольно воскликнула Анна. – Ты… что, подраться удумал?
– Нет! – вскрикнул Землерой и увереннее стал перебирать ей волосы. – Я… я просто… Анна… ты не переживай и не волнуйся так. Помогу я тебе этого духа найти, вместе мы к нему пойдём и повинимся.
– Да ведь ты не виноват ни в чём, – сказала Анна и ненавязчиво прижала Землероя к себе, прижмуриваясь.
– Ну, – Землерой старался сохранять глубокомысленный вид, – вот уж это неправда. Если бы не я, ты бы сюда не ходила, если бы ты сюда не ходила, то духа не обидела бы. Оба мы перед ним виноваты и оба повинимся.
– А как мы узнаем, перед кем надо? – прошептала Анна.
– Ты не сумеешь, – покачал головой Землерой, – но не волнуйся, я и без тебя управлюсь.
– Постой…
Землерой выпутался из её рук, отступил на парочку шагов назад и прямиком в траву уселся. Он скрестил ноги и глаза закрыл – казалось, ничего не сделал больше, – но тут его озарил яркий солнечный луч, и ветви дерева закачались над его головой. Анна раскрыла рот: на его плечи садились птицы, и в траве что-то шуршало, поднимая волны, что стекались к нему. Анна дрожащей рукой раздвинула стебли – и в самом деле, к Землерою бежали, спотыкаясь, мелкие муравейчики, ползли, извиваясь и неуклюже приподнимая над землёй розовые бугорки тел, червячки, скакали опрометью белки и прытко неслись кузнечики. Бабочки и пчёлы, древоточцы и многие другие собирались кругом него, садились к нему на плечи и на колени. Уже через мгновение Землерой весь оказался покрыт этой упорно шевелящейся массой, и стал он остовом, облюбованным лесным населением. Анна зажала рот руками. Землерой что-то тихо сказал, и шевелящаяся куча вдруг разлетелась на комочки. Пошлёпались в траву черви и муравьи, закачались в своих ловчих сетях пауки, взобрались на дерево белки, умчались в небо бабочки и пчёлы. Землерой открыл глаза, поднялся и землю с колен отряхнул.
– Что ж, – сказал он без улыбки в тихом голосе, – умеешь же ты, Анна, на свою голову найти переделку! Прогневила ты Дароносицу, которая всеми духами, что о муравьях пекутся, повелевает.
Анна пискнула.
– Ой, это плохо?!
– Куда как, – мрачно ответствовал Землерой. – Но ты не бойся. Пойдём со мной на её земли, прощения попросим. Только ты крепко держись за мою руку и по сторонам не засматривайся. Отойдёшь от меня – вмиг заплутаешь и погибнешь, и клубочек тебе не поможет!
Анна дрогнула и, опустив взор, медленно протянула Землерою трясущуюся руку.
– Только ты сам… – шепнула она, – ты сам смотри меня не выпусти!
В закатных лучах, когда гаснет день…
Анна и Землерой шагали по лесу, держась за руки. Ещё светло было, но даже робкие и тонкие лучики солнца не пробивались сквозь плотный свод из листьев и крепко переплетённых древесных ветвей. Не было слышно ни звука, даже тех, какие издают животные – только дыхание и сердцебиение Анны. Не шуршали мох и сухая земля под их ногами; редкие травинки и тощие былинки колыхались, но не звучали, и паук, и пойманная им муха примолкли и затихли, пока Анна и Землерой, всё держась за руки, не поднялись на три пригорка и не скрылись за ними же. Тогда солнце вдруг засияло, тогда же по деревьям деловито забегали белки, и муха безуспешно забилась в коварных сетях своего палача.
Анна и Землерой шагали всё дальше. Где-то вдали ухал ветер, путающийся в листве и между низких сучьев. Совсем темно стало кругом них, и Анне казалось, будто ступает она под плотным мглистым плащом. Она цеплялась за сильную руку Землероя, под её ногами перекатывались комочки совсем ссохшейся и отвердевшей почвы.
– Ты почему такой спокойный? – сипло шепнула она.
Землерой не смотрел на неё; отвернул в сторону голову, и его слишком светлая кожа, казалось, сияла во мраке. Анна медленно занесла свободную руку и протянула к нему ладонь со всеми растопыренными пальцами. Землерой никак не отреагировал.
– Эй, – шёпотом повторила Анна.
Землерой широкими шагами двигался по чуждой, неприветливой лесной земле. Молчание осталось у них за спинами, погребённое и надёжно спрятанное за тремя горбатыми пригорками, и там же остались широкие лучи солнца, и там же остались бушующие звери. Здесь лес не молчал: он выл пастями голодных волков. Анна сглотнула комок, встрявший в горле.
Лес предупреждал: он свистел ветром да шумел листьями. Сверху одна за другой сыпались плотные, жилами покрытые яркие пластинки. Анна дрожала: листья щекотали её лицо, острыми кромками взрезали кожу – не так, чтобы опасно, но больно, и она видела, как на пальцах её, касающихся порой щёк, застывают капельки крови.
Лес злился: он шумел топотом копыт величавых лосей, что уносились от них прочь скачками. То тут, то там за толстыми мощными столпами древних деревьев мелькали тёмные гигантские треугольники, окутанные сизоватой дымчатой вуалью.
Лес судачил: стрекотали белки, взбирающиеся по стволам, шуршали жуки, недовольно копошились в муравейниках муравьи, зло тявкали вдалеке лисы, и каждый звук, что вырывался из их глоток, отдавал низкими зловещими нотками, сливался в глухой непрестанный бой – бой барабана, который предвещает осуждённому скорое восхождение на эшафот. Анна всё крепче цеплялась за руку Землероя, жалась к нему и путалась в шагах. Под ногами у неё перекатывались сухие орешки с толстой кожурой, муравьи беззастенчиво всползали до её коленей и падали потом на землю. Анна прижимала свободную руку к губам и так их кусала, что кровь выступала и из них.
Темнота наползала на лес, как плащ, как неумолимая ледяная глыба. Под глухой рокочущий стук звериных пересудов, под треск сучьев и сухой почвы Анна шагала во мрак.
– Ай! – закричала она.
Слева вспыхнули, как десятки фонариков, чьи-то круглые, голодные, гигантские жёлтые глаза.
– Не бойся, – твёрдым голосом сказала Землерой и крепче сжал её локоть, – я с тобой.
Жёлтые глаза-фонари неотрывно следили за нею, и в каждом глазе таилось копьё. Анна неуклюже семенила вперёд. Наверное, не было сейчас на свете подпорки более мягкой и ненадёжной, чем её собственные ноги: звук, всплеск света, слишком неожиданный неровный удар сердца – только одного явления из списка хватило бы, дабы она упала ниц. Влажный запах мха, плесени, клюквы, странного и лишнего здесь уксуса пропитывал землю, листья, стволы. Анна шагала вперёд. Пальцы её, державшиеся за локоть Землероя, совсем побледнели и потеряли чувствительность.
Землерой двигался мягко – словно над землёй парил, не касаясь её. Свободной рукой он то и дело аккуратно раздвигал низко повисшие лапы деревьев. Листья, когда касались Анны невзначай, взрезали её кожу, и они путались в волосах у неё, и непонятная золотисто-серая пыль повисала у неё перед глазами и забивалась в нос, неприятно щекотала его до слёз перед глазами – но Анна не могла чихнуть, только беззвучно плакала и крепче держалась за руку Землероя. Тонкий и тяжёлый плащ загадочной темноты безудержно наваливался на них и всё норовил застегнуть у самого горла тугую застёжку, совсем перебить дыхание. Анна вывалила язык – сдалась, и тут же в язык её вонзилось с писком тонкое длинное жало комара.
Анна споткнулась – и Землерой опять подхватил её. Они спускались с самого высокого пригорка, где ещё слабо дотлевали остатки солнечного света, как угольки от брошенного людьми костра, в пологую широкую долину. Над землёй долины клубился черновато-коричневый густой туман; ноги в нём тонули, не было видно, что же таится на расстоянии вытянутой руки, засев в глубине загадочной чащи. Всё снова смолкло, и сердце Анны тяжело забилось в груди, переполненное страхом и кипучей кровью.
– Не бойся, – тихо сказал Землерой. – Мы пришли.
Его рука и особенно – его белые, неестественно светлые волосы казались ей неправильно яркими, как путеводная звезда, маячок, странный проблеск. Землерой шагнул в самый центр клубящегося мрака, и Анна ахнула и отчаянно прильнула к нему. Пусть и чувствовала она твёрдость руки Землероя, грубость короткого рукава его простой рубашки, не могла она ощутить биения его сердца и его дыхания, как ни жалась бы она к нему.
Землерой вытянул руку и провёл указательным пальцем по глубокой, неровной борозде. Это морщина была, прорезавшая грубую и жёсткую древнюю кору дряхлого дерева. Дерево возвышалось в самом центре долины, как царь возвышается на своём троне, и оно было совсем не таким, как дерево Землероя и его семьи.
В высоту это дерево было меньше, хоть и превосходило все, какие Анна видала прежде. Его ствол поднимался к небу, закручиваясь, точно штопор, постепенно утончался, и корявые сучья, как чьи-то покореженные руки, вздымались к небу – в мольбе или в проклятье, не скажешь точно. Кора у дерева была чёрная, словно обожжённая, и было оно почти лишено зелёной кроны. То тут, то там трепетали жалкими островками несколько листочков и жались друг к другу изо всех сил, чтобы не унёс их злой ветер.
А ветер и впрямь был зол. У Анны слёзы на глазах выступили: он нещадно хлестал её по лицу, словно она провинилась в чём перед ним, и забивался ей в уши, и звенел, как надоедливый комар, и никак было от него не скрыться и не спрятаться. Другие деревья, куда меньше главного исполина, стояли заметно поодаль и дрожали на ветру, кутаясь в свои пышные кроны.
Земля здесь была сухая и почти такая же чёрная, вся покрытая трещинами, как шрамами. Анна закачалась и чуть было не свалилась снова: увидела она бесчисленные толстые ряды жучков и муравьёв, деловито снующих туда-сюда, сталкивающихся друг с другом, взмахивающих мохнатыми лапками и полупрозрачными крылышками, что выползали из-под крепких и надёжных верхних жёстких крыльев с блеском эмали. Под самим главным деревом, между двух бугров его корней, которые так и рвались высунуться хотя бы чуть-чуть наружу, возвышался гигантский – Анне до пояса – муравейник с красноватой верхушкой, и по всему этому муравейнику ползали со своей обычной торопливой деловитостью муравьи.
– Не смотри туда! – дёрнул её за локоть Землерой. – Ты не к ним пришла. Ты с извинениями сюда пожаловала, или ты забыла?!
Анна всё не могла отвести взгляда от муравейника. Коленки её дрожали.
– Зем… Землеро-ой, – провыла она, – Землерой, миленький, мне страшно! Они такие…
– А ну молчи! – и Землерой тут же закрыл ей рот свободной рукой, надавливая с такой злостью, что она даже не стала отбиваться и замерла, потрясённая. – Дароносица терпеть не может, когда ей деток кто обижает, и, думаю, ты уж поймёшь, ты сама женщина.
Анна только слабо пискнула и покачала головой.
Землерой медленно убрал ладонь от её губ и снова провёл пальцем по мшистой и твёрдой, почти безжизненной на вид коре.
– Ты Дароносицу сильно прогневила, – шёпотом сказал он, – не видал я прежде здесь таких злых туманов.
– А исправиться-то как? – тоненьким голоском пискнула Анна и попятилась: длинная муравьиная шеренга бросилась на разведку совсем рядом с её ботинком.
– Да не мешай ты, я думаю, – сварливо перебил её Землерой и два пальца ко лбу прижал. Он распахнул вдруг глаза, и они засветились странным ярким серебристым светом, что облил кору, как слоем краски. – Клади свою руку на мою.
Анна неловко подошла ближе – боком, не прекращая косить глазом на муравьёв. Землерой вздёрнул верхнюю губу и прошипел:
– Клади давай!
Анна дрогнула и тотчас сделала, как он велел. Не могла она отделаться от странной и жуткой мыслишки: неужели именно длинные и изогнутые клыки увидела она сейчас у него во рту, когда он зашипел на неё? Анна неловко шлёпнула раскрытую ладонь поверх ладони Землероя, и из всех многочисленных глубоких морщин, покрывших и изрезавших старое дерево, во все стороны рванули мелкие чёрные жучки. Анна затряслась и застонала, сунула в рот большой палец и отчаянно стала грызть ноготь. Но руку она не отняла, и Землерой покровительственно кивнул ей, точно подбадривая.
– Я с тобой, Анна, – негромко повторил он, и Анна всхлипнула. На глазах у неё проступали слёзы.
Землерой закрыл глаза и отвернулся. Безжалостный сильный ветер трепал ему волосы и сминал неаккуратный воротник, срывал с кожи сияние. Анна тоже зажмурилась. Ветер свистел и выл у неё в ушах, как будто проклиная, и казалось ей, что она даже слышит отдельные слова, произносимые нечеловеческим, низким злобным голосом. Мурашки побежали у неё по коже, и она сдавила изо всех сил пальцы Землероя.
– Не бойся, Анна, – повторил он, и Анна уверена была, что даже тогда он не приоткрыл глаз и не отшатнулся.
– Но мне страшно! Я вообще не понимаю, что мы делаем!
– Прощения просим! – сварливо буркнул Землерой. Он вдруг протяжно вздохнул, и пробилась в его голосе нотка усталости. – Ладно, хорошо, не понимаешь ничего, давай делать так, чтобы тебе было понятно… Это ты же извиняться должна, конечно… вот Дароносица и злится.
Анна завыла, отчаянно мотая головой. Сколько времени ни знали они с Землероем друг друга, а она никак не могла научиться его понимать.
– Открой глаза, Анна, – приказал он жёстким голосом, – и говори со мной вместе.
– Что, что говорить?
– Просто повторяй! – и Землерой вдруг смягчился. Почти нежным тоном он почти попросил: – Пожалуйста, Анна, не страшись так. У нас всё получится.
И Анна ему поверила.
– О, великая Дароносица, – заговорил он внушительным звонким речитативом, и свирепый вой ветра тут же стал тонким, лютым, как вой голодных волков, – мощная Дароносица, хозяйка почв и всех насекомых…
– О, великая Дароносица, – старательно бормотала вслед за ним Анна, и её онемевшие от холода искусанные губы с трудом раскрывались, и язык еле-еле ворочался во рту.
– Мы тебя обидели, жестоко оскорбили, – продолжил Землерой.
Пучок старых листьев, дрожавший на самой верхушке перекрученного дерева, вдруг застонал, и вся ветка, на которой он сидел, переломилась и обрушилась вниз – Анне, что и пикнуть от ужаса не успела, на голову. Землерой обхватил её свободной рукой и прижал к себе вплотную, и ветка разбилась о землю напополам там, где ещё совсем недавно Анна стояла. Листья тут же изорвал в клочья обезумевший ледяной ветер.
– Мы тебя об-бидели, – еле выдавила из себя Анна, – жестоко оскорбили…
Землерой закрыл её свободной рукой и продолжил, плотнее переплетая их пальцы:
– Но не со зла мы это сделали, а по неведению, по детской глупости.
Муравьи под ногами Анны зашевелились, красноватая шишечка на самой вершине муравейника вдруг разлетелась на комья, и целая черновато-коричневая орда, быстро орудуя тонкими лапками, рванулась прочь и облепила ноги Анны и Землероя так, что не стало видно даже клочков одежды. Анна подавилась визгом. Тонким рвущимся голоском, со слезами на глазах она продолжила:
– … не со зла мы это сделали…
– Ты, та, кто знает, что быть Матерью, – звонко воскликнул Землерой и высоко поднял голову, – ужели не простишь ребёнка? Ты, та, кто так печётся о своих родственниках, кто славна своим великодушием, ужели не прислушаешься?
– Ужели не прислушаешься? – печальным эхом отозвалась Анна.
Муравьи всё выше и выше заползали по её ногам, уже почти достигла шевелящаяся мерзкая масса колен. Землерой не отводил взора от перекрученного, как штопор, чёрного древесного ствола.
– Все мы грешны, Дароносица, – промолвил он мягко, – и мы с тобой – грешней той, кого ты невзлюбила. Не вошла бы она в этот лес, не оскорбила бы тебя…
Анна умолкла. Пальцы Землероя крепко сжимали её пальцы, и она видела, как сияют хрустальным серым светом его широко раскрытые глаза. Казалось, будто он видел в дереве нечто, недоступное её взору, и говорил с тем, что сидело внутри.
– И не знала бы ты о ней, Дароносица, вовсе, – тихо сказал Землерой, и светящиеся глаза его вдруг наполовину прикрылись, – если бы не я. Мы с Анной повсюду в этом лесу – единое целое. Хочешь казнить – казни обоих. Хочешь помиловать – смилуйся над нами! И не серчай на нас, госпожа Дароносица. Мы тебя оскорбили, задели, принизили, велика наша вина. Но долг платежом красен. Госпожа Дароносица… Анна – человек, не только в нашем лесу бывает. Анна – человек. Многое люди придумали. И Анна подарками загладит свою вину. Только явись нам, Дароносица, определи свою дань! Почтим мы тебя двукратно от того.
Ветер улёгся. Совсем недавно он, как олютевший в зиму волк, свистел, шипел и выл кругом них, и вдруг совсем умолк, точно бы и не было его никогда. Прекратили шуметь листья, и муравьи и жучки неожиданно поползли прочь, вниз. Анна моргнула – и в следующий миг все они уже попрятались в многочисленных ходиках дырочками, в глубоких и извилистых морщинах древа-матери.
Анна перевела дух. Землерой всё стоял рядом с ней, прямой и бесстрастный, а его глаза так и не прекратили потусторонне светиться, и волосы не улеглись. Анна открыла уже рот, готовая его спросить – но нечто неосознанное, засевшее внутри, холодное и властное её удержало. Анна подняла руку и опустила тут же, не дотронувшись.
Слепящее сияние залило полумёртвое кручёное дерево, и снова слёзы потекли у Анны по щекам. Слишком больно было смотреть на этот яркий свет, безумный свет, режущий острее невидимого ножа. Он прорвался не с неба, он не из-под земли извергся – он появился отовсюду и из ниоткуда сразу, одновременно, словно кто-то дёрнул за рубильник, и зажглась огромная невидимая лампа.
Анна закрыла лицо свободной рукой. Слёзы всё продолжали течь, они сочились между пальцев и обжигали ей кожу. Где-то рядом с ней стоял Землерой, но она не чувствовала ничего, кроме жаркой жгучести и грубости древесной коры.
И она слышала, что к ней кто-то шагает.
Шаги были мягкие, аккуратные, крадущиеся, как у кошки, почти не слышные даже. И всё-таки было так тихо, что Анна могла их разобрать. К ним, цепляясь длинным подолом за грубые ветки и неотёсанные сучья, с древесного ствола спускалась женщина с лёгкой походкой. Свет вдруг ослаб – очень быстро – и Анна ощутила, как перед нею сомкнулся невидимый чёрный занавес. Холод обволакивал ей кожу, выстужая прямо на щеках остановившиеся слезинки. Анна медленно приподняла веки – пусть и страшно ей было так, что она едва стояла, она не могла не посмотреть.
– Ну, здравствуй, – сказали ей, и она слабо пискнула в ответ.
Прямо напротив неё возвышалась женщина. Была эта женщина выше, чем мужчины, каких Анна привыкла видеть. Вместе с этим женщина была хрупкая, тонкая – глядишь, вот-вот переломится. Её руки были скрещены на поясе, и Анна сразу же заметила, как длинны и худы её пальцы, оканчивающиеся желтоватыми, чуть загнутыми вниз ногтями, похожими на птичьи когти. Женщина была одета в длинное платье балахоном – кремово-сизое, оно струилось до земли, и в его подоле перепутались комья земли, чахлые листья, молодые зелёные ростки, мёртвые муравьи и совсем юные жучки. Кожа женщины, похожая на кору молоденького деревца, сияла, словно луна в полнолуние. Выше шеи женщины Анна смотреть боялась: пусть и украдкой, но заметила она страшную неправильность, и она отвращала взгляд, пока могла.
У женщины напротив неё были длинные нечёсаные волосы, перепутанные, все в листьях, колючках и диких ягодах, висящие паклями до самой земли. И на макушке её возвышались, острыми кончиками поднимаясь к небу, два больших и крепких матовых рога. Но и не это было самым страшным.
Лицо у женщины было синевато-белое, совсем неподвижное, дряблое, кожа висела складками, и в каждой складке копошились, как в кармашках, муравьи. Она смотрела прямо перед собой неподвижными белыми глазами, такими пустыми, что, казалось, она вообще ничего рассмотреть толком не может. И на ресницах её, таких длинных, что они, когда веки чуть опускались, касались нижней челюсти, с величавым спокойствием сидели яркие бабочки.
Анна сглотнула и дрожащим голоском ответила:
– З… здравствуйте… госпожа… Дароносица.
Женщина величаво повела плечами и мягко ступила вперёд. Редкие толстые ростки молодой травы под её ногой тут же увяли, и земля посерела. Небо стало тёмным над её головой, а Анне в лицо ударил отрезвляющий ледяной ветер.
– Вот ты какая, Анна, – улыбнулась Дароносица, и из-под верхней губы её поползли желтоватые, как у олютевшего волка, клыки. – А я-то всё думала, как же выглядит девочка, которая меня оскорбила, бестолковая девочка, глупая маленькая девочка, что извечна не в своё дело нос суёт, равно как и все люди.
Анна расхрабрилась и прострекотала тонким голосом:
– Простите, госпожа Дароносица, не хотела я вас прогневить! Я… я просто с Землероем дружу… и всегда с ним так, я не подумав сказала!
Ветер задул ещё сильнее. Белые глаза Дароносицы вдруг омрачились, и она шагнула к Анне ещё ближе. Трава умирала в корчах под её ногами, и от её одежды веяло могильной сыростью, словно Дароносица была облачена в саван. Закопошились неистово все бесчисленные жучки и червячки в морщинах на её безжизненном лице. Она медленно протянула к Анне свою кривую когтистую руку.
– Дружишь… что такое эта твоя дружба? Что она вообще может для тебя значить?
– Госпожа Дароносица, – вдруг отмер Землерой. – Госпожа Дароносица, позвольте…
Она развернулась и приложила когтистый бледный палец к Землероевым губам – те тут же сковало тонкой ледяной коркой, что проросла даже сквозь воротник. Анна икнула и невольно попятилась, запнулась о какую-то корягу и едва не упала. На ногах она удержалась, схватившись за полумёртвое склизкое дерево. Дароносица снова приблизилась и нависла над ней. Когтистый палец с траурной каймой приближался к её носу.
– Ну же, девочка, – мягко сказала Дароносица, – что же это значит?
– Ну… – Анна отвела взгляд от уродливого пальца и нервно переплела на груди руки, – ну… я его очень люблю… и он меня любит… мы всегда друг другу помогаем, когда мы не вместе, то думаем друг о друге, и я каждый раз, как меня увозят далеко от него, вспоминаю о нём, как он там? Не забыл ли он меня? Всё ли с ним хорошо? Мне Землерой важен, очень-очень важен, и я даже хочу, когда вырасту, здесь поселиться, чтобы каждый день к нему ходить и всегда быть вместе!
Дароносица трескуче расхохоталась. Земля под ногами Анны поседела от инея, и с жалобным свистом потрескались и осыпались тонкие древесные ветви.
– Глупая ты, девчонка, – покровительственным тоном произнесла Дароносица. – Любовь кратка, как миг, но иссушает, как жар безумного костра. Век костра недолог: пламя задувает ветер, его забрасывают землёй люди, затаптывают звери. Очень тяжело поддерживать пламя ровным и сильным. Сможешь ли ты делать это и дальше, глупая смертная девочка? Что для Землероя эта мимолётная искра, которая лишь ненадолго осветит его жизнь и тут же умрёт? Его век по сравнению с твоим – вечность. Мы все здесь – правители бессмертия, а бессмертие означает отсутствие жизни. И ты сама, наверное, знаешь, что жизнь – это движение.
– Но Землерой тоже…
– Землерой не меняется, глупая девочка, – отрезала Дароносица и высокомерно подняла кверху нос, – Землерой – это часть нашего застывшего мира, а ты – часть своего, мира, подверженного разложению и гибели. Разве есть смысл в твоей так называемой дружбе? И разве есть тогда смысл в обиде, что ты мне причинила?
Анна упёрлась ногами в рыхлую землю. Жестокий ветер трепал её волосы и волосы бездвижно замершего Землероя. В его широко раскрытых серебристых глазах светилось нечто новое – такого она никогда прежде в его глазах не видала. Казалось, будто он молил её о чём-то, не имея возможности заговорить. Анна собралась с духом и возвела взгляд на Дароносицу.
– Да, – сказала она, – госпожа Дароносица, ты права, что я живу меньше Землероя и я не так много, как он, могу. Но я точно знаю, что я люблю его не за то, что он может со мной болтать обо всяких людских штучках, не за то, что его любят мои родители. Я люблю его за то, что он – Землерой. Мне не нужны никакие другие причины.
Дароносица оскалилась:
– А знаешь ли ты…
– Я знаю о маленькой танцовщице, госпожа Дароносица, – смиренно ответила Анна, – но я никогда у Землероя ничего не просила из его секретов. Я не сделаю то, что будет для него вредно. Я всегда хочу, чтобы ему было только лучше, и он того же хочет для меня, поэтому он для меня и друг.
Дароносица поскребла длинным жёлтым когтем подбородок.
– Я не хотела вас, госпожа, оскорбить, – уверенно продолжала Анна, – честное слово. Если я могу как-то исправиться, я обязательно это сделаю.
Дароносица развернулась. Длинный подол её с шорохом пополз по кучам палых листьев.
– Нет, – сказала она, не оборачиваясь, – ничего мне от тебя не надо, глупая ты смертная девочка. Но заруби себе на носу: если ты что с Землероем учинишь, от моего суда тебе нигде не удастся скрыться…
Анна сжала кулаки и спокойно ответила:
– Не нужно мне грозить, госпожа Дароносица. Я Землероя люблю и никогда ему плохо не сделаю.
Муравьиная хозяйка только фыркнула – и вдруг совсем из виду исчезла, словно провалилась куда-то. Ветер, прокатившийся по поляне, сдул с красноватой вершины муравейника парочку муравьев, сломал ещё одну еле державшуюся хлипкую ветку – и отнёс Землероя к перекрученному чёрному стволу великого дерева. Ледяная печать исчезла, и он глубоко, часто задышал, тревожно осматриваясь. Анна подбежала к нему и упала на колени рядом.
– Землерой, Землерой, ты как? – встревоженно вскричала она. – Что она с тобой сделала?
– Да ничего, всё в порядке, – проворчал Землерой, ласково отстраняя её руку. – Госпожа Дароносица нас простила, вот я и спокоен. А ты бы лучше посмотрела себе под ноги, на чём стоишь…
Анна опустила взгляд. Коленями она упиралась точь-в-точь в муравьиное скопище, и оно деловито осваивало новые просторы, взбираясь к ней на колени и плавно поднимаясь выше. Анна пожала плечами.
– Всякое бывает!
Землерой вдруг сунул ей что-то под руку. Мягкое, круглое, оно было так облеплено листьями и испачкано землёй, что Анна не сразу и признала свой верный алый клубок из прочной шерсти.
– Знаешь, Анна, – тихо сказал Землерой, – я и вправду удивился сегодня.
– А-а? – непонимающе протянула Анна.
– Я… вообще-то говоря, редко я удивляюсь, – Землерой отвёл взгляд и поскрёб в затылке, – не люблю это дело, да и мало чему будешь в лесу дивиться, если не один десяток лет здесь живёшь без выходу… но ты – ты не лес, ты другая, и я, как общаюсь с тобой, узнаю много такого, чего и не знал прежде. Я вот думал, ты кто? – обычная плакса, бегаешь кругом меня, раздражаешь часто, вечно тебе помогать надо, выручать тебя, советы раздавать… а ты знаешь, оказывается, вещи, которые я не знаю. Вот о дружбе… я понятия не имел, как буду об этом госпоже Дароносице говорить, если ни у неё, ни у меня отродясь друзей не было. А ты сказала… и она поняла и перестала злиться. Вот что удивительно в тебе, Анна.
Вот поэтому я и хочу по-прежнему… нет, даже сильнее прежнего хочу с тобой дружить.
Анна аккуратно взяла клубок из его рук и взвесила на ладони. Листья один за другим отлеплялись от алых шерстяных нитей и оседали на землю.
– Слушай, Землерой… я, конечно, не очень теперь и боюсь всех этих букашек… но пойдём-ка, наконец, отсюда.
* * *
До заката было ещё немало времени. Обычно свободные минуты Анна и Землерой уделяли играм в прятки или в догонялки (побеждал всегда он), или, когда совсем невмоготу становилось буйствовать, садились рядышком и долго смотрели на закат. Раньше заката Анна никогда не приходила домой, и родители уже давно перестали ругать её, зная: убежит, вывернется, а потом всё равно вернётся, и ничего с ней не произойдёт, и будет она счастливее, чем дома.
Но Анна сердито отбросила камушек, который ей кинул для игры Землерой, и повесила голову. Отсюда, с такой высоты, мир внизу казался плоским и слишком уж ярким: сочные краски по-прежнему резали ей глаз, никак не могла она привыкнуть к этому безумству.
– Э-эй, – Землерой сел рядом и постучал её по плечу, – я здесь, вообще-то.