Анна отвела руку и насупилась. Долго смотрела она в жёлтую стену сплошного тумана, и ничего-то, кроме водоворота цветов и улыбок, она не видела. Слишком ей тут было тесно, и даже воздуха в лёгких не осталось, потому что всё заполнила жаркая сухость.
Над головой у Анны медленно кто-то руки перекрестил – и она голову подняла.
– Чего сидишь? – задорно вопросила у неё рыжая девчонка. Большущие глаза её, неестественно голубые, очень уж часто и назойливо моргали. – Грустная на праздник пришла!
– Да тебе какое дело? – удивилась Анна. – Я тут по своему делу пришла, по своему делу и сижу, а что за дело и почему сижу, тебя, наверное, касаться не должно.
Девица собрала в складки свой пёстрый сарафанчишко, выгоревший на солнце, воняющий нафталином, и присела рядом с Анной на бревно. Само солнце ей, казалось, улыбалось и золотило копны её волос непокорных.
– Ну, касаться не должно, но я ведь спрашиваю, – непосредственно заявила она, – спрашиваю, потому что интересно мне, потому что я б с тобой от всей души поболтала, если бы только ты такой букой не была.
– Да я не бука, – обозлилась Анна, – глупая, с чего вообще ты взяла, что я бука?
– Ну, ты же куксишься, – спокойно объяснила девчонка и руками развела. – Хочешь, мы тебя в свою игру возьмём?
Анна прищурилась и чуть дальше по бревну отползла. Пёстрый девчачий сарафанчишко туго перетягивал алый кушак.
– Что ещё за игра такая? – пробубнила она.
Анна чуть-чуть подумала, посомневалась ещё – для виду, – а потом, протянув руку, крепко схватила рыжую девчонку за тёплые пальцы и поднялась с бревна.
На крошечном пятачке вытоптанной земли их поджидало не то девять, не то десять ребят, всем примерно от восьми до тринадцати лет. От обилия красного, белого, жёлтого на их лёгкой старинной одежде у Анны рябило в глазах. Дети бродили по краю пятачка, смеялись, перебрасывались тугим кожаным мячом, а несколько старших девочек, взявшись за руки, водили маленький хоровод, и пара мальчишек с зловещим гоготом швырялась в них комочками земли и хлопала в ладоши.
Рыжая девочка потопала, погудела, как паровоз, носом, и несколько заинтересованных лиц обернулось к ней. Младшие дети походили на каких-то сказочных существ: были у них перемазанные в оранжевой и красной краске мордашки, и кто-то даже подвёл себе пылью усы и под глазами пятна нарисовал. Рыжая девочка ненавязчиво вытолкнула Анну вперёд, положила руку ей на плечо, как будто под опеку брала, и начальственным голосом заявила:
– Вот, она со мной пришла и со всеми тоже играть будет.
Один из мальчиков, что швырялись землёй в старших девочек, встал и приблизился. Из всех собравшихся он был самый высокий и самый худой, рубашка на нём как мешок висела. Сморщив длинный нос, он совсем близко к Анне подошёл; так, что их руки столкнулись и она на шаг назад несмело отступила, и пренебрежительным тоном спросил:
– А кто она вообще такая?
Он на Анну даже не глядел, всё на рыжую, что её привела, щурился, и пыхтел он так, словно давила ему сейчас на плечи невидимая тяжкая ноша.
Анна возмутилась. Вырываясь из-под тёплой, твёрдой, опекающей руки рыжей знакомой, она всё-таки сделала шаг вперёд и врезалась носом в грудь мальчишки.
– Я тут живу, вообще-то! – сердито сказала она.
Мальчишка впервые спустил на неё покровительственный взгляд и сладеньким тоном, каким с младенцами и совсем несмышлёными детьми беседуют, пробормотал:
– «Тут» – это в лесу, что ли?
Анна стала алой, словно свежепролитая кровь, и гневно засопела носом. Мальчишки, что так и сидели на бревне позади, словно по команде, разразились глуповатым гоготом, а кто-то из них даже два пальца в рот заложил и свистеть начал.
– Дураком притворяться – себе вредить, – отчеканила она, – конечно, не в лесу! Это ты, если на тебя так посмотреть, – и она даже рамочку пальцами изобразила, – только что из лесу вышел, да и по разговору оно ясно.
Парень толкнул её назад и зафырчал:
– Ой, сыскалась остроумная! Мы здесь собрались без всяких, кто не местный и просто летом балуется, дела себе сыскать не может… не местных мы не берём! Знаешь, что в этом лесу происходит, а?..
Мальчишки, сидевшие на бревне, зловеще завыли в голос и стали рожки сами себе и товарищам ставить, корча пугающие кривые рожи. Анна бесстрастно смотрела на них и даже ухом не вела: не могли они напугать её после того, как она с холодной и властной госпожой Дароносицей повстречалась!
– Тут всякое случается, – упорствовал высокий мальчик, – люди в деревья обращаются! А ещё ты слышала, как однажды в такую же тёплую летнюю ночь, когда у нас пляски были, одна девушка пошла в самую чащобу танцевать…
– А потом её духи утопили? – спросила Анна спокойно. – Ой, слыхала, да и много ещё больше того мне сказывали. Не испугаешь ты меня, не уйду я отсюда! Пришла я повеселиться, хороводы поводить и песни послушать; к себе не возьмёте, так я сама найду, чем заняться!
Мальчик, склонив голову, лишь фыркнул:
– Ну, так иди отсюда, занимайся! Давай-давай! Чего стоишь, в корову обратилась, что ли?
– Сам ты корова! Бык! – оскорблённо выплюнула Анна. – Хочу и стою, вы меня отсюда прогнать не можете…
И тут рыжая девочка решила всё же вмешаться. Хоть сама она и была не особенно высока, когда выступила она между Анной и долговязым парнем, показалось, что до размеров небольшой горы она растянулась и расширилась. Глаза её уверенной, мрачной силой засияли, и сказала она серьёзным низким голосом:
– Ну, только бы ещё в праздник ссоры затевать! Кто сюда пришёл, того прогнать нельзя – уговор местный такой, Сверчок!
Сверчок, к которому она обращалась, – тот самый долговязый да тощий, что лучинка, парень в просторной рубахе, – хмыкнул и руки на груди скрестил.
– Уговор, уговор… – забормотал он себе под нос. – И кто его выдумал только?
– Кому надо, тот и выдумал, – поучительно отрезала рыжая девчонка, – да с духами этого леса уговор заключён, нельзя его нарушать, не то духи разгневаются. А уж ты-то, Сверчок, знаешь, конечно, как худо тем приходится, на кого они злятся!
Сверчок всё продолжал упрямиться, словно капризное дитя, что мать потеряло в толпе:
– А, ну, конечно, а теперь бери всяких не местных, они ничего не знают, духов на «раз-два» прогневят, а нам потом вместе с ними кашу их расхлёбывай! Нетушки! Спасибо! Не желаю я такого! У меня дедов брат в дерево обратился, не хочу я с ним за компанию!
– И не станешь, – мягко промолвила рыжая девочка. Одной рукой она Анну под локоть взяла, другую руку на плечо упрямому Сверчку положила. – Мы ей всё-всё расскажем, и ничего ни с кем из нас сегодня не случится.
Анна ловко вывернулась и встала чуть в стороне от ребят.
– Мне дедушка о лесе много всякого рассказывал, а дедушка тут всю жизнь живёт, и видал он собственными глазами, как Свистун в дерево обратился, – она пристально взглянула на Сверчка, и тот даже побледнел и губами слабо шлёпнул. – Если бы ничего я не знала, не пришла бы я сюда подпоясанная и не сидела бы себе тихонько, потому что пока бузить нельзя: духи стерпят, когда вечером начинаешь.
У рыжей девчонки даже рот приоткрылся. Моргнув быстро, она повернулась к Сверчку и даже подбоченилась, точно бы она всё это Анне рассказала.
– Вот, – сказала она гордо, – видал?
Сверчок только злее нахмурился.
– Нехорошее дело, – сказал он, – но ведь и вправду: пришла козявка, не выгонишь. Ладно, – он выбросил руку для рукопожатия, не отрывая от Анны сверлящего, назойливого, тяжёлого и совсем не дружественного взора. – Раз уж ты тут, будь сегодня нам нашим товарищем и смотри, лес не обижай, не то…
– Не то худо будет, – подхватили девочки, и Анна пожала Сверчку его огромную, мозолистую, словно у работящего мужчины, крепкую загорелую ладонь.
Рыжая девчонка тут же засмеялась и затрясла головой. Солнечные лучи медленно пробирались сквозь густые, частые пряди, и казалось, что у неё на макушке тиара горит.
– Всё, разобрались, все свободны! – кричала она и прыгала кругом Анны. – Давай-ка я всё расскажу тебе, всё объясню, в наши игры играть научу… ну вот… вот смотри… эй! – она замахала девочкам, что всё хороводы водили, и девочки медленно подобрались ближе. – Знаешь ведь, что наши праздники иногда с праздниками духов совпадают?
Анна сосредоточенно кивнула.
– Мы, если в прятки играем или в догонялки, всегда об этом только и думаем. А ну как друга с духом спутаешь? Неловко получиться может, да и опасно тоже, духи себе на уме: сегодня приголубит, завтра такое подкинет, что насилу из лесу выберешься! Есть у нас игра одна такая: бежишь, прячешься, а кто-нибудь из нас тебя вслепую ищет, и если найдёт, то обязательно ощупывает, есть ли пояс? А коль найдёт, то пояс сдёрнет, на себя повязывает и от тебя бежит со всех ног, да глаза открывает. А ты бежишь и свой пояс вернуть стараешься, не вернула – сидеть тебе картошкой в кругу, и, когда мы мяч бросать станем, ловить его, как поймала – тебе пояс возвращают, да ты смотри, свой пояс не упусти: мы все ими меняться начнём, и тебе свой узнать надо будет. Мы-то свои давно выучили, с завязанными глазами угадаем, а тебе посложнее придётся.
Анна оттопырила губу.
– Вот уж неправда!
И уверенно встала в круг. В центре возвышался, скрестив на груди руки, Сверчок. Бледноватым он выглядел, и руки у него, как Анна видела, чуть-чуть дрожали, пока он крутился, тяжело переваливаясь с одной лапищи на другую, и бормотал несуразную считалку себе под нос. Анна вздрогнула, как угадала первые слова, а за первыми словами уцепились и вторые, и вот уже она расслышала всё – ведь слышала раньше, когда они с Землероем у его священного дерева играли.
– Раз, два, три, четыре, пять
Много я хочу узнать,
Шесть, семь, восемь, девять
Кому сердце мне доверить?
Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать
С сердцем холодным нельзя не считаться
Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать
Людям положено глупо влюбляться
Восемнадцать, девятнадцать, потом ещё двадцать
Хотел бы я в сердце ко смертной прокрасться,
Двадцать один, двадцать два, двадцать три:
Добром то не кончится, парень, беги!
И Анна кинулась, дороги на разбирая, не глядя даже, куда бежит, не успел Сверчок развернуться совсем, не успели и другие стронуться с места. Столкнулась она с рыжей знакомой своей, нечаянно боднула лбом в лоб и тут же отскочила. Рыжая девочка чуть слышно охнула, крутнула головой и в кустах скрылась, нырнула в них, что рыба в воду – только её и видели.
Анна остановилась. Деревья, которые она столько раз видела, теперь были чужими великанами, упирающимися бестолковыми гордыми головами в небо, и ей негде было спрятаться: везде увидели бы. Ребята исчезали один за другим: кто в кустах, кто на ветки вспрыгивал, кто на коленках заползал в траву у самой кромки пятачка и к земле прижимался.
Анна ещё раз огляделась. Сверчок уже повернулся и резво зашагал вперёд с вытянутыми руками. Хоть и были закрыты собственным широким поясом его глаза, казалось, будто он видит, куда ему идти, кого ему ловить. Анну словно кипятком обожгло.
Повернувшись, она запнулась о собственную ногу и колобком укатилась в траву, за одно из могучих древних деревьев. Свежий, резкий запах забился ей в ноздри. Анна носом уткнулась в почву, хоть и ползали по ней десятки муравьишек, медленно выдохнула, чтобы ни в коем случае не услышали её. С ужасом смотрела она перед собой, да не решалась сдвинуться хоть немножко: боялась шумом внимание к себе привлечь, хоть внимание и без неё привлекалось – тем самым алым поясом, что она небрежно на талии завязала и что за низкий сучок предательски зацепился, размотавшись.
Анна прикусила губу и для храбрости глубоко вздохнула. Приподнялась она, медленно двинулась к суку, готовая за пояс схватиться…
И тут на плечо и на талию ей вдруг улеглась чья-то рука.
Анна слабо пискнула. Сильная рука прижала её к земле и надавила сильнее: видимо, тот, кто сзади был, всем телом на неё налегал. Анна беспомощно завозилась из стороны в сторону: хотела бы она крикнуть, но челюсти не разжимались, словно что-то свело их.
– Это я, – прошептал ей на ухо спокойный голос, и от сердца у Анны отлегло. Она прекратила бешено биться и возиться в траве, и стало тихо, совсем тихо: только слышно, как бродит из стороны в сторону Сверчок и вслепую ищет товарищей.
– Землерой! – ахнула Анна. – Ты чего меня так пугаешь?
– Не пугаю я тебя, – степенно ответствовал он, – я посмотреть пришёл. Когда взрослые беснуются в лесу, редко отраду чувствуешь, когда на них смотришь. Они мусорят, они костры огромные жгут, да зачастую без ума, они ещё и пьют, а потом в лесу такая вонь стоит, что, был бы я человек, наверное, я б умер.
– Тише! – приструнила его Анна. – Не то меня найдут!
– Не найдут, пока я тут, – отрезал он. – А я отсюда долго могу не уходить: я своё в нашу подготовку внёс, после полуночи и праздновать станем. Вот как полночь начнёт приближаться, пора мне будет.
– А меня ты с собой не возьмёшь?
– И не мечтай! – шепнул Землерой. – Нельзя это, говорил ведь уже…
– Но…
– И не нокай, запрещено, всё сказал, – пробурчал он, – зря я тебе о своих праздниках проболтался, но ведь похвастаться хотелось, не удержался…
Анна осторожно перевернулась на живот. Сандалии Сверчка, из которых выглядывали огромные большие пальцы, расхаживали у кустов, где спряталась рыжая девочка.
– Ну вот, рассказал – расплачивайся, – жестоко приказала Анна, – а то всё дразнишь меня, дразнишь, а как попросишься к тебе, так ты сразу на попятный. Нехорошо поступаешь, Землерой, нехорошо!
– Всё же лучше будет, если не возьму я тебя с собой, – пробормотал он, – ну пожалуйста, Анна! Никого не просил, а тебя попрошу: не надо меня уговаривать: опасно там для таких вот хрупких… пока я рядом с тобой, тебя и не тронут, может, но ведь ты такая: улизнёшь от меня, с толпой смешаешься – и всё, пропала ты, погибла!
– Не стращай меня, – уговаривала его Анна, – Землерой, миленький, очень хочу посмотреть на праздники ваши, ну хоть одним глазком! И честное-пречестное, я от тебя ни на шаг не отойду, не буду я как малютка-танцовщица, и как мать твоя, тоже делать не буду.
Землерой тяжело вздохнул.
– Опасно это, – знай повторял он своё.
– Ну тогда давай по-честному, – с трудом выдавила Анна. – Давай ты меня на свой праздник сводишь, а ты со мной побудешь на моём? А? Согласен?
Землерой убрал локоть с её талии и спешно отполз в темноту низко висящих ветвей.
– Ну уж нет, – сказал он. – Не хочу.
– А глаза-то горят, – поддела его Анна.
Землерой тут же встал на четвереньки, словно и впрямь уползти от неё собирался – да только замер он, словно невидимой верёвкой был к ней привязан.
– Не хочу, – шёпотом повторил он, – да и… не стоит это делать!
– Это так старшие духи говорят или ты сам так думаешь? – лукаво продолжала поддразнивать Анна.
Землерой чуть-чуть подался назад и опустился на землю. В серебристо-серых глазах его задрожала неуверенность, и Анна мягко, словно кошка крадущаяся, двинулась к нему: так тихо, что даже трава не шуршала у неё под коленями и под ладонями. Она ткнулась носом точно Землерою в нос, и тот опять назад отполз.
– Хо-очешь, – утвердительно протянула Анна, – ты тут отнекиваешься, а у самого-то глаза так и горят!
Землерой округлил глаза и спросил страшным шёпотом:
– Ты ведь кучу всяких историй о духах на людских праздниках слышала, ведь верно? Почему не боишься? Не кончалось ведь это до сих пор добром… почти никогда.
– Ну, а в этот раз худа не выйдет, ты ведь тоже эти истории слышал, – пожала Анна плечами, – давай, пожалуйста, давай немного поразвлечёмся? Ты ведь не только в волка оборачиваться можешь, а вообще кем угодно прикинешься – и не раскусят, да?
Землерой склонил голову и шёпотом сознался:
– Да. Только пояс не могу ни надеть, ни сотворить.
– Ну так давай, давай попробуем, ну хоть немножечко посмеяться попробуем? – Анна схватила его за плечи и искушающе зашептала: – Разочек, не понравится – больше не будем! Сам ведь говорил: вам, духам, тяжело удержаться от того, чтобы на людские пляски не прийти…
– Да я тебя почувствовал, – отнекивался Землерой, – и пришёл… потому что…
– Это неважно, почему пришёл! – и Анна тут же прижала воротник к его губам. – Главное, пришёл, всё, теперь давай повеселимся: я тут, в кустах, посижу, а ты мной обернёшься и сходишь к ребятам. Если обманешь их – я что хочешь сделаю!
Землерой чуть призадумался. Заблестели в глубине его глаз особые, хорошо Анне знакомые искорки, пусть и не видала она таких у Землероя прежде.
– Точно что хочу? – коварно переспросил он, и Анна отважно кивнула.
– Ну да, если только ты мне не скажешь себе навредить как-нибудь.
– Ты о чём подумала? – у Землероя даже глаза расширились от гнева, и запыхтел он так, как недавно Сверчок пыхтел, от Анны пытаясь отвертеться. – Я б такого и не загадал никогда!
– А чего тогда спрашиваешь, страху нагоняешь?
– Ну а вдруг тебе моё желание не понравится?
Анна хмыкнула и гордо выпятила грудь, усевшись с Землероем рядом.
– Это что же такое загадать-то надо, а? Снова к госпоже Дароносице идти?
Сверчок всё продолжал копошиться в кустах: искал он, видно, ту самую рыжую девочку, да никак не мог напасть на её след.
– Нет, – пробормотал Землерой, – я пока не знаю. Я пока думаю.
– Ну хоть намекни! – взмолилась Анна.
– Нет, не буду! Сиди и гадай, раз уж я соглашаюсь, – пробормотал он и вдруг поднялся, да так быстро, что Анна даже уцепиться за него не успела и носом упала в траву.
Землерой настороженно оглядывался, будто врага где искал. Вздохнул он затем, медленно выпрямился и, плечи расправив, сказал:
– А теперь тебя найдут, – и, Анне на голову руку опустив, изо всех сил на веточку наступил.
Веточка вмиг переломилась, да с таким громким сухим треском, что вмиг сандалии Сверчка к ним зашлёпали. Анна испуганно пискнула, вздёрнула голову – но Землерой снова на макушку ей надавил и заставил спокойно замереть. Напряжённо и холодно глядел он перед собой, и на глазах он менялся, да так плавно, что и глазом не уследишь. В серебристо-серых глазах голубизна заплескалась, снежные волосы в чёрную косу сплелись и ниже лопаток повисли, и легко, задорно качнулась слишком короткая синяя юбочка. Анна ахнула, и Землерой снова ей на голову легонько надавил. Словно близнец её, стоял он у дерева, и лишь одним он от неё отличался: не было у него пояса, того самого, алого, мягкого, что сама Анна потеряла.
Сверчок раздвинул мешающие ветви, всем телом нырнул к ним в укрытие и злорадно заухмылялся. Землерой смотрел на него, не мигая, и тоже улыбался, и казалось Анне, что она на саму себя же в зеркале смотрит. Сверчок аккуратно снял с колючек запутавшийся пояс и в мозолистых руках его сжал.
– Ну, попалась, малявка, а? – хмыкнул он удовлетворённо. – А туда же, играть с нами собиралась! И куда ты собралась, коль не понимаешь ничего в наших играх? Пояс терять нельзя! Нельзя, понимаешь?
Землерой подбоченился, совсем как сама Анна, и хмыкнул:
– Да подумаешь! Ты сам-то не по правилам играешь: глаза открыл, а должен был меня найти вслепую!
Сверчок по-бычьи наклонил голову.
– Тебя и вслепую найдёшь легче лёгкого: пыхтишь, ветки ломаешь – ты впервые в лесу, что ли?
Землерой только хмыкнул и плавно, как лебедь, по озеру плывущий, в центр пятачка выбрался.
– Может, поболее твоего в лесу бывала, – сказал он, и Анна клясться была готова, собственную руку, ногу, да даже голову сто раз кряду закладывать, что подмигнул он ей, совсем как человеческий мальчишка, когда напроказничает. – Скучная это игра, да и вы в неё уже сотню раз, небось, сыграли. Хотите, я вас другой научу?
Сверчок скрестил на груди руки.
– Ну уж нет, – сказал он, – мы так не договаривались. Пришла и свои порядки ещё устанавливать будешь?
– Ну, не хотите, не играйте, дальше со своими прятками возитесь, хоть до тех пор, пока в перестарки не войдёте, – хмыкнул Землерой. – Эй, ребята! Кому новую игру показать? Сама научу, сама всё покажу, не понравится, в вашу играть станем!
Зашумели, затрещали кусты, и разлохматившаяся ещё пуще прежнего рыжая девчонка наружу выползла. Опёрлась она на расцарапанные локти, неловко выпрямилась и крикнула:
– Я! Я хочу в новую игру поиграть!
– Эй! – обиженно воскликнул Сверчок. – Не договаривались мы так! Ты же сказала…
– Это я тогда говорила, а сейчас я по-другому говорить буду, – спокойно сказала она и по-деловому отряхнулась. – Эй, новенькая, давай, покажи нам что-нибудь интересное, если и вправду можешь! Если честно, то год за годом одни прятки – скучно как-то! Вон, у тех, кто постарше, игры и то постоянно меняются.
– Ну, раз тебе у старших нравится, давай, ступай к ним! – огрызнулся Сверчок. – Чего ты вообще ей потакаешь да в рот заглядываешь? А ну, давай-ка честно признавайся, у вас с ней какие-то дружеские дела, да? Вечно ты своих подружек притаскиваешь, а мне об этом не сказываешь, надоело; сладу никакого нет с тобой!
– Да это с тобой нету: знает, что бывает с теми, кто на праздники лес гневит, а пришёл и со всеми ругается, – прострекотала лохматая рыжая девчонка, – давай, новенькая, показывай! Пускай у него аж челюсть отвиснет, может, тогда и прекратит ко всем придираться…
Сверчок что-то невнятное себе под нос пробубнил, но опять покорился – и всё же тяжёлая тень улеглась на его вмиг посуровевшее лицо. Подобрав губы и раздув толстые ноздри, Сверчок, однако же, к Землерою подошёл и пробубнил:
– Ну ладно, пользуйся давай нашими правилами, ты же не местная, тебе же «можно», вроде как!
Землерой, казалось, нисколько не обиделся. Хлопнув в ладоши (совсем как Анна) и подскочив высоко (а сама Анна так ни за что в жизни не смогла бы), он задорно замахал руками всем подпоясанным ребятишкам, что вылезали из своих укрытий, разбросанных кругом пятачка.
– Эй, народ, собирайся! Народ, поживее! Народ! Играть сейчас будем!
Слово «игра» для ребятишек было магнитом: не знали они в своей сонной жизни, что в маленьком, совсем крошечном, «плюгавеньком», как многие сказали бы, городишке, ничего более весёлого, чем летние гулянья, да летние гулянья давно уже им приелись, ведь давно уже ни новых игр, ни новых плясок, ни даже новых песен не прокатывалось по лесной опушке. Где-то рядом с ними веселились старшие, но старшие в свой круг малышей не пускали, да и сами дети к ним не стремились: мало кто из взрослых парней да девчонок всерьёз в старинные легенды верил да подпоясывался, а с тем, кто без пояса в летнюю пору на опушке леса гуляет, лучше под руку не становиться: кто знает, не прячется ли чужая морда под знакомым лицом?
Ребята быстро кругом Землероя скучились и восторженно на одном месте запрыгали. Сверчок сердито стиснул в кулаке алый её пояс и со всех сил оземь швырнул. Анна, всё в кустах сидевшая, даже ладони потёрла и запищала: радостно почему-то стало у неё на душе.
– Смотрите, игра совсем не сложная, – поучал детвору Землерой, между её неаккуратных рядом расхаживая, – вы сейчас все глаза закроете, а как откроете, я пальцем на одного из вас укажу, и пускай он угадывает, что за спиной я сейчас держу. Не угадает – ловите его, хватайте, а он пущай по кустам и деревьям прочь от нас скачет, покуда сил его хватит или покуда не угадает он, что же всё-таки у меня за спиной!
Детвора радостно заголосила. Землерой, сверкая ухмылкой кошачьей, совсем как Анна, ладони друг о друга потёр, на шаг назад отступил и велел:
– Закрывайте глаза!
Все с готовностью зажмурились, только один Сверчок без движения остался стоять. Выпучив глаза, смотрел он на Землероя так, будто бы нечисть в нём чуял, и смятый алый пояс Анны без дела валялся у его ног в пыли.
– А ты, – взглянув на него, с беспечной лаской какой-то спросил Землерой, – что, с нами играть не будешь?
Сверчок пропыхтел, будто перетрудившаяся лошадь:
– Нет, слишком для мелких игры!
Сердито загребая открытыми сандалиями комочки земли, отступил он в сторону и тяжело упал на бревно – то даже скрипнуло под тяжестью его длинного костлявого тела. Землерой с секундочку посмотрел на него, словно изучая, а затем плечами пожал и изящно (Анна так никогда не сумела бы) ко всему выводку ребятишек повернулся.
– Ну ладно, я уже взяла что-то, и теперь вам это угадать надо! – он проворно спрятал руки за спиной и скомандовал: – Давайте!
Первой распахнула глаза рыжая лохматая девочка. Она, казалось, даже боль почувствовала от яркости солнца, когда коснулись её лица его лимонные лучи. Наставив на Землероя палец, она с готовностью крикнула:
– Я знаю, что там! Травинка!
– А вот и нет! – Землерой тут же обе руки перед собой вытянул, разомкнул ладони, и рыжая девочка ахнула. Словно бы потеряв что-то, зашарила она обеими руками по своему собственному телу, даже в волосах и в ушах поискала нечто неведомое, а затем на Землероя потрясённый взгляд перевела и спросила:
– Ты откуда-то часы мои взяла? Они ведь на мне… на мне всё это время были… вот секундочку назад! Сверчок! Сверчок, а, Сверчок, ты ведь с открытыми глазами сидел, ты ведь видел… как?..
Сверчок упёрся локтями в колени, грустную голову подпёр и прямо перед собой равнодушно уставился: неважный из него был и помощник, и советчик, и наблюдатель. Не поднимая на рыжую девочку взгляда, пробубнил он глухим обиженным голосом:
– Не знаю я, не смотрел я, больно оно мне надо!
Землерой лукаво улыбался (совсем как Анна, если удавалось ей нашалить и не то, что наказания, а даже слабенького, хиленького выговора от родителей и деда не заработать).
– Неважно, как, – сказал он, – важно, что не угадала ты! Знаешь ведь, что тебе теперь надо делать?
И тут же все ребята, вереща, как оголтелые, кинулись на рыжую девочку. Припустила она, что вспугнутая дикая коза. Металась она от одного куста к другому, из-под руки с гибкостью лисицы уходила, на колючках свою одежду оставляла. Бежала она к деревьям, хваталась за сучья, подтягивалась – и ноги её в старинной плетёной обуви прямо из рук у ребятишек-охотников ускользали. Долго её гоняли, что дикого зверя, травили: с возгласами и улюлюканьем, да разве что без оружия и без боли, – и Анна, лёжа там же, где Землерой её оставил, об одном просила, одного хотела – чтобы её тут никто, никогда, ни за что не отыскал, покуда Землерой не вернётся.
А Землерой уже вовсю расшалился. Нет, не травил он рыжую лохматую девочку, что, как коза, от одного преследователя и от другого ловко удирала. Он стоял в сторонке, скрестив на груди руки (точь-в-точь как Анна, когда она о чём-нибудь важном задумывалась), чуть губы покусывал и смотрел, во все глаза смотрел, и казалось Анне, будто видит она в собственных глазах чуждые серебристые переливы порой.
Любая охота, конечно, кончается, пусть и не всегда так, как охотники и дичь того желают. Слишком много было преследователей для ловкой, быстрой, вёрткой, да всё же одинокой лохматой рыжеволосой девочки. Поймали её, наконец, в пыль повалили и, как колбаску теста, прикатили к самым ногам Землероя. Тотчас опустился он на корточки и проказливо (совсем как Анна, когда она что-нибудь тайное замысливала) у ребят спросил:
– Кто из вас первый её коснулся?
Двое мальчиков незамедлительно друг на друга показали. Землерой вздохнул, прикрыл глаза и вслепую ткнул одного из них точно в грудь (а у него сразу глаза из орбит полезли и обессмыслились).
– Значит, ты будешь теперь вода. Давай, становись на моё место, загадывай!
И так долго тянулась игра. Один ребёнок другого сменял, и многое они загадывали: кто – кусочек ткани, украдкой от собственной одежды оторванный, кто – шишку, кто – веточку, кто – травинку, кто – от собственного пояса край, – да никто таких же чудес, как Землерой, не показывал. Землероя никто не заставлял отвечать, да и сам он другим детям забаву не портил – если только требовали от него, особенно та, рыжая, лохматая и вредноглазая, ответить, – он говорил, и ни разу он не ошибся. Рыжая девчонка всё поражалась его всезнанию.
– Неужели?.. – восклицала она. – Серьёзно?.. Да как это у тебя получается? Неужели ты ясновидящая или что-то навроде?.. Ты мне признайся… ну пожалуйста… у меня бабушка весь город лечила, просто руки накладывала, и они выздоравливали, я, если что, пойму!
– Да замолчи ты, глупая, – бурчал, не поднимая головы, Сверчок, – что ты понимаешь? Не бывает никаких ясновидящих, не верю я в них…
– Ишь какой! В ясновидящих не верим, а в духов – верим, да?
– Да, верю! У меня дедов брат в дерево превратился, что мне теперь, сомневаться, что ли? Дед своими глазами видел!
– Ну а так и я своими глазами видела, что бабушка руками лечила! – не отступалась лохматая рыжая девчонка. – Факт это, говорю! Что мне теперь, сомневаться, а?
Сверчок лишь ворчал и приговаривал себе под нос, точно дряхлый-дряхлый дедушка, давно и от жизни, и от всех её бесконечных сюрпризов уставший:
– Не верю я в это, нет, не верю…
И так неожиданно, совершенно незаметно, время прошло – нет, пролетело даже. Канули светлые часы в красноватую пропасть заката, и над лесом разостлались во всей своей гордой и самоуглублённой красоте розоватые рваные тучи, а солнце за линией горизонта спряталось. Анна, ладонью голову подперев, одним глазом вверх смотрела, а другим – за Землероем приглядывала – неспокойно у неё отчего-то на сердце было. Трижды махнула она ему рукой, к себе подзывая, да не увидел того Землерой – а, быть может, видеть и не захотел: странный он был, как Анна себе любила говорить: что ему не по нраву, того и не существовало для него.
Когда и закатные облака почернели и стали сливаться с синеющим небом, и блеклые звёзды проступили ярче, раскатывая полосами дрожащие серебристые лучи, старшие бросили свои дела: свою готовку, свои музыкальные инструменты, топоры свои, – и потопали за хворостом да за дровами – костры разжигать. Ребята тоже ненадолго остановились. Рыжая лохматая девчонка нырнула в кусты, где когда-то пряталась, и с целой вязанкой выползла оттуда, ещё злее разлохмаченная. Сверчок всё сидел на своём бревне, понурившись, и ни на кого не смотрел.
– Эй, Сверчок! – подозвала его рыжая девчонка, но Сверчок даже головы не приподнял. – Эх, да и ну тебя! Баба с возу – лошади легче, знаешь ли!
Ребята разбрелись по всему пятачку. Видела Анна, как быстро они собирают самые мелкие, сухие, но хоть мало-мальски пригодные веточки для костра, и видела, как быстро самые проворные мальчики (они-то, наконец, и сумели вдвоём загнать и изловить рыжую вредноглазую девчонку) перебегают на ту часть поляны, где развлекались старшие. У них мальчишки легко и уверенно таскали и хворост, и даже дрова, но понемногу: стоило кому-нибудь заметить, стоило поймать вора, как тот получал и пинка, и подзатыльника, и затрещины, такой звонкой, что звон высоко под древесными кронами витал, и долго ещё он там оставался.