6
Вечер. В доме прохладно. Работают кондиционеры. Дверь в комнату Кости слегка приоткрыта.
Оля успела поужинать и помыть посуду. Ей становится скучно, хочется поговорить. Андрей вернётся из командировки только послезавтра. Звонить ему нет смысла, да и не особо хочется, если честно.
Она видит приоткрытую дверь. «Значит можно войти». Тихо прокрадывается, заглядывая в тонкую щель.
На кровати лежит Костя. Кроме домашних шорт на нём ничего нет. Он лежит на спине, а его взгляд устремлён в потолок. Длинные волосы закрывают щёки и часть губ. Мускулистые руки стиснуты в замок над головой.
«Не помешаю?» – Тихо спрашивает Оля.
«Нет». – Костя словно ждал её появления.
«На меня тут скука набросилась, не против поболтать? Ну, или можем просто молча посидеть».
«Не против, даже за».
«Как у тебя дела? Выглядишь квёлым. Извини, если личное».
«Ты сама прекрасно знаешь, всё идёт своим чередом. А тоска… она у всех, в той или иной степени».
«И что тебя мучает?»
«Я сам себя мучаю. И ты мучаешь себя».
«Интересное заявление. А я-то себя чем мучаю?»
«Я не хочу говорить такое вслух».
«Раз начал, то говори. К тому же, раз ты знаешь мою тоску, дай и мне её узнать».
«Ты правда хочешь?»
«Сказала же, что хочу, выкладывай».
«Не знаю… но мне кажется, что Андрей не для тебя. Ты устала».
«В смысле? Он ведь мой муж, твой дядя. Как я могу устать от него?»
«Да я глупость сморозил, проехали».
«Нет, не проехали. Начал – заканчивай».
«Ладно. Ты избегаешь с ним близости, это слышно и видно по Андрею. А когда он тебя целует, ты немного, еле так заметно кривишь рот. Непроизвольно, разумеется. Андрей хороший человек, один из лучших, кого я встречал, да и ты согласишься со мной, но он не для тебя. Ты с ним, как комнатное растение. Вы разные. И я говорю это только потому, что ты попросила».
«Да с чего ты!.. С чего ты взял, что у нас нет близости?»
«По мужчине видно».
«Костя, ты несешь бред. Ты это понимаешь?!»
«Пусть будет так. Прости, если обидел».
«Ты! Ты… меня не обидел, просто ошарашил».
«Прости».
«Проехали. Знаешь, скажу тебе честно, ты отчасти прав, наверное. Андрей хороший мужчина, заботливый муж, но чувство всегда такое, будто он далеко. Будто я… да, будто комнатное… наверно…»
Оля обмякла на стуле, что стоял у изголовья кровати Кости. «Действительно, мальчишка то прав…» – Повторял внутренний боязливый голосок.
«Не расстраивайся, всё наладится». – Подал голос Костя, обняв Олю за плечи.
«Как-то просто неожиданно ты сказал то, что я боялась сказать сама себе столько лет».
«Так и бывает. Вроде взгляд со стороны».
«Раз мы выяснили мою тоску. Может, для честности, скажешь теперь свою?»
«Я не думаю, что ты захочешь это услышать».
«Но всё же я хочу».
«Настаиваешь?»
«Да, настаиваю».
«Уверена?»
«Уверена!»
«Точно?»
«Да, точно! Костя, бл!..»
Костя резко вскочил на колени, поцеловав женщину в губы.
«Я люблю тебя. Это и есть моя тоска».
Оля со звериным взглядом оттолкнула Костю.
«Бл, Костя, какого чёрта? Ты же ребёнок! Я ведь тебе мать приёмная, чтоб тебя!»
«Мне двадцать четыре. И ты сама попросила, сама захотела! У нас разница в шесть с половиной лет, и я тебе сразу сказал, что ты мне не мать, и никогда ею не будешь!»
«Ты на моих глазах взрослел!»
«Ты тоже взрослела на моих глазах».
«Короче, Костя… я пошла, а ты подумай над своей детской выходкой».
Оля было направилась к выходу, но Костя схватил её за руку. От такой наглости она влепила ему увесистую пощечину, но он только крепче сжал женщину в объятиях. Он начал лизать ей шею, начал раздевать её, пока она вяло пыталась отбиваться. В какой-то момент рука скользнула Оле в промежность, где Костя нащупал желание. Да. Она хочет его, уже давно, но это неправильно. Грязно! Так не должно быть. У неё есть муж. Она не шлюха какая-то. Да и, в конце концов, Костя – усыновленный сын. И это самый главный факт, который её коробит.
Её сопротивление окончательно сошло на нет. Полуобморочная Оля окончательно сдалась, раскинув руки своим подавляемым чувствам. Она начала отвечать на поцелуи. И вот уже женская энергия раздевает объект желания, облизывая его с ног до головы. Их обнаженные тела танцуют на полу. От наслаждения Оля задыхается, а когда приходит конец сердца, быстро собирает свои вещи, выбегая из комнаты, всё повторяя: «Это неправильно, это неправильно. Больше такого не повторится».
7
Андрей вернулся и всё стало как прежде. Оля кинулась мужу на грудь, поцеловав в щёку. Костя пожал приёмному отцу руку. Семейство село обедать. Только один секрет связывал Костю и Олю невидимой нитью. Они поклялись никогда не рассказывать о своей связи, ни одной живой душе. И хоть Костю такой вариант не устраивал, но деваться ему было некуда.
Этой ночью он слышал её стоны. Фантазия рисовала болезненные образы обнаженного тела в руках человека, к которому он испытывал тёплые и благородные чувства.
Костя всё чаще начал ночевать у друзей, реже попадая на глаза супругов. А в редкие часы, когда Андрея не было дома – он очень искренне любил Олю.
Лето подходило к концу. Ясные дни становились всё короче. Осень вот-вот должна была вступить в свои законные права.
Вечер. Ужин. Три силуэта за столом.
«Послезавтра я уезжаю». – Сказал Костя между дело.
«Отдохнуть куда?» – Поинтересовался Андрей.
«Нет, насовсем. Мне один знакомый написал. У его отца своя дизайнерская студия. Мне предложили работу. Деньги приличные, не могу отказаться».
«А где студия находится, далеко?» – Спокойным голосом спросила Оля, с повисшим, над головою, волнением.
«Далеко».
«Так где именно?»
«Пока секрет. Как буду на месте – напишу вам. Но можете не переживать, буду навещать, по возможности».
«Как-то всё это неожиданно…» – Нашлась Оля, воткнув взгляд в свою тарелку.
«Да, знаю. Но что поделать?»
«Я горжусь тобой, Костя». – Искренне сказал Андрей, сжав руку парня.
«Спасибо. Правда, спасибо вам двоим. Вы мне стали очень близкими людьми. Я думаю, без вас у меня ничего бы не вышло. А так вы стали моим стартом и моим тёплым домом».
Андрей горделиво улыбнулся. До конца ужина больше никто не проронил ни слова.
Ночь. Андрей и Оля лежат в своей постели и тихо разговаривают:
«Как быстро бежит время. Не правда ли, дорогая?»
«Да, очень…»
«Я горжусь Костей. Хоть и не родной сын, а чувство будто… будто свой, чего душой кривить? Не знаю, как выразить. Надеюсь, у него всё получится».
«Я тоже надеюсь…»
«Оль…»
«Да».
«Как думаешь, вот скажи мне…»
«?»
«Может нам ещё раз попробовать? Я про ребёночка. Я очень хочу ребёночка, Оль…»
«Ох, Андрюш… я не знаю. Я тоже много думала об этом».
«Правда?»
«Не кричи… правда».
«И что ты! Прости… и что ты надумала? Только честно, без загадок». – Оживился Андрей.
«Я думаю, что хотела бы попробовать ещё раз…»
«Так это замечательно!»
«Да знаю, знаю. Тише, не горлань, Костю разбудишь».
«Хорошо… Добрых снов, Оль».
«Добрых снов».
«Я люблю тебя».
«Я тебя тоже» – Ответила Оля.
«Я хочу ребёночка, но не от тебя» – Произнесла она уже про себя, а затем, сделав вид, что спит, погрузилась в свои мысли, которые пугали, раздирая сердце на куски.
8
День. Оля проснулась поздно. Сколько сейчас? Полвторого. Пора позавтракать, а затем серьезно поговорить с обезумевшим Костей. Тяжело поверить, что так спокойно он может взять и уехать.
Она вышла из комнаты. Большая спортивная сумка стояла в коридоре. Одетый Костя сидел за столом и ел оливки прямо с банки, цепляя их пальцами.
«Доброе утро… день». – Поприветствовал он Олю и снова уставился на банку.
«Костя, какого чёрта?!»
«В смысле?»
«Вот всё то, что ты вчера сказал».
«Я сказал правду».
«А как же я?»
«?..»
«Ты бросаешь меня. Зачем говорить, что любишь, а затем бежать?»
«А сама ты не догадываешься?»
«Нет, объяснись»
Костя резко поднялся с места, вдарив кулаком о стол.
«А разве так тяжело догадаться? Мне мучительно слышать, как он тебя трахает! Для тебя моя любовь – явление временное, параллельное. А я понял, что хочу тебя всю навсегда, либо никак не хочу, ясно?!»
«Ясно. Ведь нет никакой студии, да?»
«Нету, но это неважно, мне просто нужно раствориться».
«Костя, пожалуйста». – Оля сделала два шага в его сторону.
«Слушай, не надо меня мучить. Моё самое большое желание: взять тебя с собой, но ты ни за что не поедешь! Ты слишком привыкла к этому дому, привыкла к Андрею. Ну а что ты хочешь от меня? Я не собираюсь всю жизнь любить тебя отрывками».
«Ты даже не спросил меня…»
«Вот сейчас спрашиваю: ты со мной?»
«Костя…»
«Ты со мной?!»
«Я… я не знаю, послушай…»
«Значит так. Знай, ты самое дорогое, что у меня было. Я люблю тебя в независимости от твоего решения».
«Костя…»
«НО! Остаться я никак не могу. Давай поступим так. Я буду ждать тебя в машине двадцать минут. Если ты решишься, то бери, что успеешь, и мы уедем с тобой далеко и навсегда. Если нет, то будь просто счастлива. Хотя бы попытайся».
«Я не могу, вот так…»
«Я всё сказал»
На этом Костя обулся, взял свою сумку и исчез за дверью.
9
Вечер. Андрей вернулся с работы. Позвал Костю, позвал Олю. Никого. Неужели спят или вышли прогуляться? На обеденном столе белый квадратик. Похоже записка, но зачем? Можно было и смс-кой.
Андрей берёт записку. Читает. Ещё раз читает. И ещё, и ещё, и ещё. Он перечитывает её, оглядываясь по сторонам, затем снова перечитывает.
Дрожащими руками он набирает Олин номер, но в ответ незнакомый голос вторит: «абонент недоступен, оставьте сообщение после длинного гудка или перезвоните позднее…»
Голова Андрея повисает. В груди горит. Мышцы сокращаются от безутешных всхлипов. В красивой квартире стонет мужчина, и нет покоя ему. Ну как так?
Каркас животного из цинка
1
Вспышка. Настроенные софиты разрывают тьму. Разговоры и смешки затихают. Все эти головы замерли в ожидании. Сколько их?
Рассаженные с математическим промежутком. При таком освещении их личность; их физическое различие – исчезло, оставив только общие черты, приравнивая каждую единицу в стройный ряд с нулями в промежутке.
Тишина нарушается. С другой стороны (невидимой картинной плоскости, чья граница проходит прямо перед носом единиц с первых рядов). Там, со стороны сцены, слышны тихие шаги.
Две спокойные ступни выходят на сцену, что залита искусственным светом. Фигура в белом занимает позицию ровно посередине, как по горизонтали, так и в глубину. Этот человек – женщина. Она стоит на сцене под пеклом театральных софитов и очень натурально начинает всматриваться в стройный ряд единиц, где каждый думает, что он первый. Женщина делает вид, что видит лица. Её мимика меняется. Для каждого её мышцы реагируют по-разному.
Каждая присутствующая единица забывает, что перед ней актриса. Каждый забывает, что он живёт во тьме, и что его лицо никому неинтересно и ненужно. Возникает некая неловкость, когда взгляд женщины будто кого-то узнаёт. Кто-то ей симпатичен, а кого-то она считает подозрительным. Это ощущение настолько реально, что стройность единиц разбивается. Происходит разлад.
Мужчина с задних рядов покашлял. Парень слева посмеялся, а ребёнок обрывисто хныкнул, словно выстрел через глушитель. Все вдруг забылись, почувствовав себя живыми и беспомощными. Но вот со сцены доносится новый топот. Шесть фигур в белом, во все свои двенадцать ног подбегают к женщине и ударом меча протыкают ей сердце. Без лишнего шума тело её обмякает в руках шестёрки. Белоснежное одеяние становится полностью красным, а жар софитов тут же закрепляет цвет.
Один держит её ноги. Двое держат руки. Ещё один туловище. Предпоследний бережно сжимает голову, а крайний (тот, что шестой) падает на колени, начиная громко плакать. Тело убитой держат над головой. Десять ног и рук ходят по сцене хаотично замкнутой линией. Запах железа (да ещё и при такой жаре) начинает дурманить голову каждой единице.
Сначала страх заставляет всех притихнуть, а плач шестёрки вынуждает конечности содрогнуться. «Справедливость должна восторжествовать. Нужно покарать виновных!» – думает про себя каждый, но слёзы и почести заставляют бездействовать.
Так проходит время. Сценка превращается в зацикленную запись. Она программирует единицы, заставляя поверить в важность содеянного. Эти шестеро будто говорят, что причастен каждый, кто мог остановить действие, но не остановил. Мог каждый, но каждый предпочёл бездействовать…
Соучастие добавляет вины присутствующим, но убавляет гнев. Теперь уже слышен общий плач. Каждый считает нужным показать соседу, как он потчевает жертву. Он хочет показать свою гостеприимность.
Доходит до того, что один мужчина отрезает своим ножом большой палец левой руки. Он громко взвизгивает, а затем кидает кусок плоти на сцену. Его сосед (единица справа) вежливо просит нож, затем отрезая себе ухо и тоже кидает жертве своё подношение.
Уже через мгновение зрительный зал начинает кромсать и отрывать плоть у ближнего. Единогласно делается вывод, что так более сподручней. Помочь ближнему и равному. Точно. Кто не хотел получать такой помощи – пытались покинуть зал, но у них это не вышло, края замкнулись.
Теперь пространство разрывал общий гам голосов. Запах крови окончательно спутал мысли, а духота не дала возможности остановиться. Каждый старался вознестись в собственных глазах. А затем… весь этот «каждый» просто сделал то, что и все. Единица пытается угодить непонятно кому, забыв про истинную жертву, которая без слов смогла наделить их смыслом.
«ЗАНАВЕС»
2
Вот он, куст. Куст – это он, то есть, человек. Низкорослый мужчина. Его лицо обсыпано ужасными шрамами. Глубоко посаженные маленькие глазки. Вечно так бегают по всему и вся. Эта врождённая вороватость Куста всегда отталкивала людей, даже собственную мать.
Сейчас ему сколько? Тридцать пять, сорок? Да и какое его настоящее имя? Куст и сам уже не помнит. Вот как много лет назад он стал тем, кем на самом деле и является – уличным кустом, бродягой.
Куст не столь кличка, сколько часть действительности. Никто не станет называть себя кустом от праздности. Куст вечно бьют и общипывают дети. Пьяницы и мужики с дороги справляют в кустах свои нужды. Уличные кусты никто специально не поливает. Они просто незаметно существуют, как воздух. А даже если кто-то попытается срезать кусты, решив их полностью извести, то у него это не выйдет. Кусты очень нетребовательны и крайне живучи. Его (никому ненужные) ветки и лепестки вырастут заново. Только бы дождь, да и то, можно перебиться хлебом всухомятку. Так и проходит бытие кустов, и никто не знает, куда они потом деваются. Просто в какой-то момент куст решает, что с него хватит, пожили, пора и честь знать. Вот и Куст вчера понял, что время его пришло.
Стоял свежий день, который плавно склонялся к закату. Куст же склонялся над очередной урной, в надежде найти хоть какую-то еду. Неподалёку маленькое хулиганьё вот уже как с четверть часа следило за Кустом. Через каждую минуту расстояние между «бомжом» (так называют благородные граждане таких, как Куст) сокращалось.
Пятеро хулиганов свирепо изучали Куста. В их планы входила программа по унижению и издевательству. Бездомный тоже не дурак, даже больше. Он бродяга, хищник. Всю жизнь прожил в общественной анафеме. Даже уличные псы остерегаются этих голодных глаз.
Куст знает, эта «дикая мелочь» задумала недоброе. Его маленькие глазки ещё ловчее и опытнее сжались в щёлки. Они следят за подрастающим отребьем. Вон тот, что самый высокий, руководит остальными. Феромон преизбыточного адреналина сочится через поры, оставляя на коже зловонный смрад, заставляя прыщи плодиться, как дождь заставляет плодиться грибы. Этот малый обожает неприятности, хлебом не корми. Его уважают и боятся, но только сверстники. Для взрослых он просто трудный ребёнок переходного возраста. Для Куста же – просто жертва. Хорошая добыча.
На этом пустыре кроме их шести голов – никого. Будний вечер. Вот Куст специально меняет своё положение. Он полностью поворачивается к шакалам спиной, пристально начиная смотреть в бездну пустой урны. В руке он держит огрызок от стеклянной бутылки. И когда самый главный подбегает на цыпочках к бездомному, только чтобы вдарить зажатым камнем под рёбра, сбив тем самым дыхалку, а уже после наброситься всей стаей, Куст резко разворачивается. Его рука, словно циркуль, спокойно прочерчивает дугу в области шеи.
Когда из сонной артерии во всю уже бьёт фонтан рвотной крови – жертва ещё улыбается. Она не успела осознать свой конец, да и это неудивительно. В самом страшном сне ни один из этих «зелёных» и представить не мог, что смерть может настигнуть в момент потенциального веселья. Появляется чувство глубокого сна.
Четвёрка, что по счастью осталась в стороне, начинает молча распадаться кто куда. Собственное мясо особо не слушается. Ребята спотыкаются, плачут и не понимают, как же так вышло? И самое главное: что же это получается? Их предводитель уже перед самым финишем агонии. Сознание отключилось. Только избыточный адреналин дёргает мышцы, словно пьяный кукловод, который не прочь поиздеваться.
Куст спокойно осматривает горизонт. Затем его маленькие глазки смотрят на добычу. Стекло аккуратно прячется в карман засаленного пиджака. Само же тело Куст переносит под ближайшее дерево. Обливает бензином, затем чиркая приготовленной спичкой. Огонь моментально вспыхивает, но его природа днём неочевидна. Она таится, не выражая себя в полной мере. Слышен только треск сухих веток, да разве ещё начинает чувствоваться запах мяса. Птицы с красными глазами слетаются в надежде урвать хоть какую-то кроху.
Куст уходит не сразу. Ещё какое-то время он греет руки у костра. Его желудок жадно урчит, чувствуя блаженный запах жизни; запах никотиновой кислоты, пиридоксина, тиамина и рибофлавина.
За спиной начинает доноситься лай собак и топот разгневанных ног. Пора уходить. Куст в последний раз бросает взгляд на костёр. Он благодарит землю, благодарит звезду за блага, а затем исчезает в пространстве, будто его вовсе и не было.
Тень в обносках проходит вдоль набережной. Для Куста сегодняшний день и вечер были особенными. Почему именно – сказать сложно. Просто этот свежий холодный ветер, найденные лакомства, полная луна и отсутствие шума, создали для маленького зверя ту самую сказку (её сонное очертание), которую он мог слышать когда-то давно, когда у него ещё было выдуманное имя.
Куст почувствовал себя по-настоящему счастливым и впервые за всю жизнь глаза его наполнились влагой, приятно почёсываясь в уголках. Он вдруг ясно решил для себя, что лучшего вечера ему уже не представится.
Человек не должен быть всегда счастлив, иначе счастье его и погубит. Полная завершенность желаний и стремлений посылает невидимый сигнал организму. Вот и Куст попал в ловушку, став жертвой наслаждения. Он твёрдо решил завершить свой физический путь, раз дух его познал мимолётное счастье. В последний раз он вытирает свои влажные глаза, перелезает через ограждение и, вдохнув полную грудь свежего воздуха, да без лишних раздумий, подаётся телом вперёд, ощущая всю силу сегодняшнего волшебства.
3
Плеск воды. Тьма. Свет. Холод. Чувство, что всё тело в снегу. Сильная боль. Молчание. Абсолютная тишина. Нет мыслей. Нет людей. Нету слов. Нет эмоций. Вспышка экрана. Появляется холод, а значит, и чувствительность кожи. Возвращается дыхание. Оно врывается в лёгкие сквозняком. Секундное промедление.
Он открывает глаза. Играет лёгкая музыка на ресепшене. Белая мебель разбавляется зелёно-фиолетовыми цветами в горошек. Его руки чистые. Характерный запах немытого тела отсутствует. Что же происходит? «Вроде всё на месте» – думает он. – Вроде я в себе».
На его плечах другой костюм. Он тёмно-охристый без пуговиц. В этом месте вообще не видать мелких предметов: ни карандашей, ни заколок из бархата. Очень смахивает на карикатурное психиатрическое заведение. Куст бывал однажды в похожем по ошибке. Он пытался отстоять право, хотел отстоять слово, но грязного человека никто не будет слушать. Внешность определяет значимость – таков закон.
Ухоженный мужчина в белом костюме за стойкой подзывает Куста пальцем. Мужчина повинуется. Он подходит к стойке вплотную, хочет говорить первым, но администратор мрачнеет. Подносит указательный палец к губам, а затем взглядом указывает куда идти.
Куст молча повинуется. Он идёт в единственное чёрное пятно, в это неосвящённое пространство, сам не зная, почему так легко повинуясь. Как только он отходит от полоски света на приличное расстояние, дверь за ним захлопывается, как и его разум. Глаза снова погружаются в первоначальную тьму рождения. Чувства обостряются. Эмоции. Да. Первоначальный страх, но только на неопределённое мгновение. Затем наступает привычное хладнокровие. Нос сам делает глубокий вдох, втягивая пространство, дабы разведать обстановку.
Пахнет ничем. Нейтральность. Безвкусие. Это хуже всего на свете. Уж лучше всю жизнь осязать смрад, чем застыть плоской картинкой, только отдалённо имитируя основной принцип бытия. Куст не собирается стоять на месте, ему бояться нечего. Он сам себе святой, и сам себе мучитель. Сначала он просто продолжает идти прямо. Затем ноги его переходят в бег, так интереснее. Тяжело сказать, что под ногами, но цоканье каблуков эхом разносится при каждом ударе. К этому звуку присоединяется тяжелое дыхание. Куст изрядно запыхался. Под эгидой собственных звуков становится не так одиноко. Его действия начинают заново формировать пространство. Он сильно зажмуривает глаза, да так, что становится больно. И вот уже не тьма его окружает, а полный цветовой спектр круга. Зелёного и красного больше всего.
Откуда-то начинает доноситься голос, точнее фраза: «Просто попроси, и я помогу. Попроси, и я …» – слышит Куст. Голос в голове. Голос снаружи.
Мужчина сжимает свои зубы в капкан до хруста и, переборов секундную слабость, посылает к чёрту благодетеля, продолжая бежать, создавая простые образы вокруг себя. Внутри головы появляется образ лестницы. Этот ещё один момент. Куст резко, со всего размаху, во что-то встревает с пугающим хрустом.
Ни один электрон в голове не успевает отреагировать. Сила инерции. Оглушительный удар. Белый свет. Ужасающая боль. Рвота. Куст открывает глаза. Точнее глаз. Другой размером со сливу, ничего уже не видит. С той же стороны рёбра превратились в дешевую консерву. Здоровый глаз видит причину. Ступени. Темнота нарушена. Снова вокруг белые стены. Только без растений.
В этот раз в узком коридоре висят картины Теодора Жерико. С лица мужчины капает много крови. Всё маленькими так островками отдельно друг от друга. Постоянное движение тела-маятника не дает им соединиться в общую сумму.
Адреналин выветривается. Боль становится невыносимой. Куст обхватывает себя руками. Кашель. Снова кровь. Его маленькие глазки мечутся во все стороны. Выхода нет, только по лестнице. В тишине и стенах стон его разносится громко и глухо. Наверху оказывается единственная дверь с пустой табличкой. Дерево. Без орнамента и сколов. Золотая вычурная ручка. Куст дёргает её, отворяя без стука. Смело входит в светлую комнату.
Совсем молодой мужчина за письменным столом. Он не замечает своего гостя. Рука всё что-то пишет на листах бумаги. Окладистая борода обрамляет его лицо. Тёмные круги под глазами явно контрастируют с белой кожей, которая давно не проведывала солнца. Современный образ мышления заставляет заниматься современными ненужными делами, постоянно заполняя и заполняя бесчисленные бланки, а ещё формы на каждое своё действие. Столько забот!
Куст громко кашляет. Его взгляд пробегает по маленькой комнате размером с чью-то черепную коробку (странное сравнение). Мужчина в белом, при постороннем резком звуке, вздрагивает. Испуганно он смотрит своими уставшими глазами на гостя. Затем словно узнаёт Куста. Одобрительно кивает так, указывая рукой на свободный стул.
Побитый пёс волочится на приглашенный стул. Он не собирается разбираться, где он, и кто есть господин. Ему нужен только врач, еда и немного сна. Куст уже и не помнит, что делал десять минут назад. Он живёт жизнью голодного микроба-приспособленца. Пока он преодолевает злосчастный метр, мужчина в белом еле слышно бубнит себе под нос: «Да. Да. Определённо. Совсем чуть-чуть, забылся…»
Куст, с кряхтеньем, садится, громко втягивая в себя горсть соплей, что были где-то между свободой и горлом. Кровь вперемешку. Он очень громко откашливается, а затем сиплым голосом спрашивает: «Вы… кхм, вы доктор?»
Мужчина в белом устало улыбнулся. «Этим ты мне и нравишься» – говорит он удовлетворённо. А затем достаёт из тумбочки десяток скреплённых листков, сам так пробежался глазами по заглавной странице и, удовлетворённо кивнув, протянул кипу Кусту вместе с ручкой. – «Вот договорчик, так сказать. Подпишите, уважаемый».
«Вы доктор?!» – более нетерпеливо спрашивает Куст. Боль ужасная.
«В каком-то роде, в каком-то смысле…»
Бездомный взял ручку и, не читая, поставил непонятные закорючки на каждой странице, где стояли галочки.
«Теперь вы мне поможете?»
«Помогу с чем?»
«Да ни с чем, а мне! Видите! Переломался я…»
«Аааа… с этим… Так что же вы сразу не сказали? Просто подумайте о том, чего вы жаждите, чего очень сильно хотите, и дело сделано».
«Что за бред вы несете? Безумец!»
«Я сказал: подумайте».
По причине нового прилива страха, который Куст никогда не испытывал – он повиновался. Он сказал про себя уверенно и четко своё желание. Это желание зверя без изъяна. В это же мгновение весь его корпус (от подмышек до низа живота) начало сдавливать. Каркас из металла опоясал его. С краёв полилась кровь. Во рту начали вырастать отсутствующие зубы, разрывая чехлы гнилых дёсен. Из Куста начала выходить старая кровь, заменяясь на очищенную и нетронутую. Глаза его стали слепыми, но только чтобы прозреть. И откровение всего человечества, бытия всех маленьких песчинок проникли к нему в освежеванный разум.
Радость, боль, утрата, разочарование, нелепость, экстаз, содомизм, первоначальный грех, покаяние, стремления, надежды, сила, усталость, понимание нуля – слились воедино, дав новорождённому всё то, что есть на земле, и в то же время, всё то, что не может существовать по факту своей предметной принадлежности к искусственной среде.
В мгновение Куст умер, как и того желал. Его воля прозрела. Память обновилась. Кости его стали крепкими, а дух обрёл дом в этом совершенном теле. Черты лица исказились. Теперь он стал никем. Уши, глаза, нос, рот, подбородок – всё на месте. Увидишь такого, поговоришь, посмеешься с ним, а потом кто другой попросит описать, и вот тут уже обязательно наткнёшься на тупик. Помнишь вроде, как выглядит бес, и помнишь, как шевелились губы, глаза, а описать не можешь. Так комфортно с ним было, что сам себе мерещишься напротив. И не зря, ведь собеседник этот – твоя собственная тень. Оборотень. Зеркало, которое примеряет лицо, твой образ мышления, помогая со стремлениями.
Он – человек, и она – человек. И они – человек. Человек, имеющий все лица, но не имеющий своего. Так он и представляется не заботясь. А точнее, так он будет делать. Ведь он ещё не успел о себе узнать. Рождено существо в белых стенах, где отец его, с контрактом в бардачке, всё смотрит со слезами на детище, которому суждено стать пророком, помощником, надеждой, злобой, опорой, новым словом, а вместе с ним: новым человеком и животным, да чем угодно. Ведь всё подчиняется одному, всё вышло из себя подобного. Поэтому, из самого грязного, нищего, плохого, тупого, озлобленного, маньяка, живодёра, романтика, пессимиста, нигилиста, карманника, больного, фетишиста, теннисиста, аккордеониста, – может выйти вымытое зеркало. Святой без убеждений, который сможет стать мостом для баланса между началом и началом иным. Конца не существует, только точка перед следующим предложением. Очередной круг и всё заново, заново, заново… Каждый ты – всё то, чем ты ещё не был. «И я благословляю тебя» – говорит мужчина в белом облачении. – «На всё то, чем ты не являлся, и на то, что хотел. Правды нет, нет истины. Нет языка. Нет рифмы. Нет Земли. Нет любви. Нет животных. Нет камней. Нету гор. Нет болезней. Нет голода. Есть только невидимый импульс энергии, который всё это порождает, дабы почувствовать наслаждение, утрату, боль, печаль, ностальгию, волнение, трепет и страсть. А познать весь спектр выдуманных чувств можно только через антонимы. Только через противоположности. Рай невозможен без ада, как и невозможно быть хорошим без плохих поступков. А остальное знать не столь уж и важно».
4
Слепота. Словно моргнул, только на полсекунды медленнее. И вот перед взором всплывает сцена. Пустой зал. Здесь душно. Стоит сильный запах железа. Тишина здесь страшная, ведь ужасные вещи происходили здесь, да ещё так недавно, буквально пару морганий назад. Вихрь пронёсся мимо, оставив шрам окружению. Что же здесь произошло и почему страшное? Ведь чувство это не от запаха крови или пота. Кровь – часть каждого. Пот – труд каждого. Но сам факт коллективного действа – вот, что действительно должно пугать.
Контекст не столь важен, не важна и сторона. Когда толпа что-то решает сделать, тут уже ничего не попишешь. Есть ли надежда, что этот «кто-то» не желает чего худого? Разумеется желает. Простой смертный у руля не хочет добродетели. Слишком много вопросов, нюансов. Тут нужна погруженность и желание, а их не так, чтобы уж много.
Его глаза устремляются на пол сцены. Он видит труп в красном одеянии. Одежда из собственной крови. Лицо благородное, смелое, полное решимости, но благородство это… всё мужество – привели только к раздору, хоть и чистые помыслы лежали в основе.
Он думает, что было бы здорово превратить труп, превратить кусок мяса (расходный материал) во что-то прекрасное и вечное. В конце концов, не всегда же человеку быть нефтью? Но в мыслях ничего не зашевелилось и не вспыхнуло. Какой кошмар! Вечного-то и нет вовсе. Лишь очередной отрезок, который нельзя осмыслить своим телом и умом, но конечность всегда есть. Каждую секунду, каждый шаг, каждый на «раз» что-то, да заканчивается. Кончается шаг с правой ноги и начинается шаг с левой и до тех пор, пока ноги не придут к временной цели, а затем всё заново. Что же получается? Получается, что сама вечность – хитрый сатир.
Если снять с неё маску, то под ней окажется младший брат конечности. Он посмеется над своей шалостью, затем резко вырвавшись из рук взрослого, после чего смешается в толпе событий. Вот негодник! Он взял природу своего старшего брата и замаскировал её, раздробил одно действо на сотню мелких отрезков, создав иллюзию невозможности. Скажем так: даже искусство, самое подлинное и настоящее – не вечно. С кончиной последнего человека умрёт и оно, ибо настолько зависит от тех, кто его созерцает! И самое страшное (не для человека, а богов), что со смертью человека умрут и они, о бессмертные!