Развенчанная царевна. Развенчанная царевна в ссылке. Атаман волжских разбойников Ермак, князь Сибирский (сборник)
TekstГлава семнадцатая. На вершинах Урала
Прошла зима суровая; долгой показалась она казакам, хотя тепло в пещере было и сытно, а все не то, что изба. Наконец пришло Рождество, а там и день заметно увеличился, солнышко стало сильнее припекать. Повеселели все, а там чуть заметные ручейки начали скатываться с гор и подтачивать толстую снеговую одежду и ледяную броню Чусовой. Кажется, пригрей еще немного солнышко, и снова забурлит река своими бурными волнами, а земля загорится изумрудной травой.
– Весна, братцы! – приветствовал один из казаков своих товарищей, входя в пещеру.
– Что там, аль снег сошел? – спросили его.
– Не снег, а жаворонка я видел!
– Ну, брат, один жаворонок весны не делает!
– Не один, а коли один прилетел, так с ним и другие появятся.
Еще быстрее побежало время. Казаки принялись собираться в путь, ремонтировали челны, за делом и не видно, как день проходит.
Наконец снег почти весь сошел. Чусовая сломала свой истончившийся лед и снесла его в Волгу. Теперь она снова дышала грудью свободно, спокойно. Вытащили казаки флотилию на реку и стали ждать только приказания, чтобы пуститься в путь.
Настал ясный, теплый день, образа были вынесены из пещеры на берег, священники начали служить напутственный молебен.
– Ну, ребята, в путь-дороженьку, – заговорил Ермак по окончании молебна, – пора нам и косточки поразмять, а то, вишь, сколько мы просидели в пещере этой, словно медведи в берлоге! – прибавил он весело.
Чуть не разом все бросились в челны. Паруса словно по волшебству поднялись, и казацкая дружина двинулась в далекий неизвестный путь.
– Ну, Мещеряк, теперь твое дело вести нас, – обратился к нему Ермак.
– Не бойся, атаман, проведу, дорога-то мне известная.
– А долго еще нам воевать с Чусовой?
– Долго недолго, а неделю, а то и поболе придется плыть по ней.
– Дальше какая будет река?
– Дальше-то? Дальше Серебрянка.
– Скорей бы до нее добраться!
– Ну, не говори, атаман, не знаю, что лучше будет: Чусовая аль Серебрянка.
– Аль тоже бурлива да быстра?
– То-то и оно, что тиха, да мелка больно.
– А долго по ней ехать?
– Дня два проедешь!
– Ну, это не беда!
– Беда не беда, а челны-то придется на себе волоком волочить.
– Как так?
– Да так: Сибирская земля начнется, речки нет, и придется их тащить по земле до речки Жаровли.
– Что ж делать, потащим, – проговорил Ермак.
Но предсказание Мещеряка не сбылось. Вдруг подул попутный ветер, и челны быстро двинулись вперед.
На третий день казаки были поражены не виданным еще зрелищем: перед ними возвышалась громада Уральских гор, достигающая, казалось, облаков.
– Это что ж такое будет? Знать, Сибирь? – говорили многие из них.
– Зачем Сибирь? Это наша земля! Сдается, что это и есть самый Камень.
– Верно, на камень похоже.
– Ну, атаман, – говорил между тем Мещеряк, – хорошо – быстро прокатили Чусовую.
– А что? Разве скоро распростимся с ней? – спросил Ермак.
– Да, коли не нынче к вечеру, так завтра утром непременно придется в Серебрянку свертывать.
– Что ж, дай бог, чем скорее доберемся до Сибири, тем быстрее за дело примемся.
Вечерело. Громады утесов все больше и больше надвигались на казаков, которым, глядя на эти каменные глыбы, становилось не по себе. Вдали показалась небольшая равнина, где Чусовая, почуяв простор, разливалась вширь.
– Словно Волга-матушка! – промолвил Ермак, глядя задумчиво на реку.
– Да, в этом месте она не уступит Волге, вот здесь-то, атаман, поворот нам в сторону.
– Нешто здесь Серебрянка?
– В этом самом месте и впадает она.
Действительно, справа извивалась лентой неширокая речка, которая впадала в Чусовую, образуя при этом косу.
– Ну, добры молодцы, – скомандовал Ермак своей дружине, – прощайтесь со святой матушкой-Русью и поворачивайте направо, в землю неверную.
Казаки закрестились.
– Здесь заночевать бы нам, атаман! – проговорил Мещеряк.
– А что такое?
– Да въезжать в Серебрянку на ночь неладно: стемнеет, так в горах и места не найдем для ночевки. Тут, на косе, на что лучше место.
– Ну, быть по-твоему, – отвечал Ермак, – тебе лучше известно.
– Известно-то оно, известно, только недолго я буду провожатым вашим.
– Аль покинуть нас хочешь?
– Зачем покинуть, не затем шел с вами, чтобы покидать; до Жаровли доведу, а там дальше и сам не знаю ни пути, ни места.
– С этого, значит, места и Сибирь настоящая начинается?
– С этого самого!
– Ну, что ж, твое дело было довести до места, а дальше небось сами татары нас проведут к своему султану в гости, – весело проговорил Ермак.
В последний раз казаки причалили к берегу Чусовой. Многие глядели с какой-то неопределенной тоской на реку. Бог весть, придется ли снова многим из них еще раз увидеть эту реку, воротиться на родину. В далекий, неизведанный путь двинулись они, и что ждет их там – никто не знает, и эта неизвестность томила души казаков.
Да и самого Ермака, не показывавшего только виду и старавшегося казаться веселым, чтобы ободрить своих казаков, беспокоила неизвестность будущего. Знай он наверное, с кем придется ему бороться, какая сила встретит его, он был бы гораздо спокойнее, но теперь как успех, так и неудача могли ожидать его, и последняя скорее первого. Другое дело, если б ему известно было, с кем встретится он лицом к лицу, тогда бы он знал, как и поступить. Это и заставляло его задумываться частенько.
С грустью глядел он на правый берег Чусовой: там, за этим берегом, широко раскинулась Русь-матушка, перед которой он так грешен, где загубил столько неповинных душ, и уходит он теперь от нее неоправданным, таким же грешником перед ней, каким и был, не сделав для нее ни одного доброго дела.
– За тем и иду, родимая, – шептал он, – чтоб покаяться, чтоб загладить перед тобой грехи свои окаянные и искупить их, хотя бы пришлось для того голову свою положить. Коли бог приведет, так ворочусь назад не атаманом разбойничьим, а честным человеком, а придется голову сложить, ну и тогда не помянешь лихом, за тебя же, родимую голубушку, сложу ее, кровью своею смою грехи свои перед тобою.
И слезы невольно блеснули на его ресницах, и не стыдился этих слез Ермак. Долго глядел он вдаль; совсем уже стемнело, запылали костры, отражаясь кровавыми пятнами в Чусовой, а он все сидел и думал свои тяжелые, неотвязные думы. Наконец, махнув решительно рукой, как будто отгоняя от себя назойливые видения прошлого, он повернулся к стану и быстро окинул его взглядом, словно отыскивая кого.
Медленно пошел Ермак между кострами, наконец глаза его блеснули: он увидел одиноко сидевшего Кольцо. Ему хотелось побыть с ним, поговорить, душу отвести.
Кольцо не слыхал и не видал, погрузившись в свои думы, как подошел к нему Ермак.
– Что, Иван Иванович, затуманился? – спросил он Кольцо, тихо кладя ему на плечо руку.
Кольцо поднял голову и молча взглянул на Ермака; в глазах его тоже стояли слезы. Ермак улыбнулся.
– Что, Иван Иванович, аль змея лютая ретивое гложет? – спросил участливо он.
– И сам не знаю, Ермак Тимофеевич, что это такое со мною творится, – отвечал Кольцо, – вот как пристали на ночевку, так и стряслось со мной это.
Ермак молча присел возле него.
– Вспомнилась мне Волга, – продолжал Кольцо, – житье наше с тобой на ней, все, все припоминается, и как-то жутко, страшно становится, и тоска, такая тоска одолевает – хоть плач. Сердце щемит, так щемит, будто беду чует. Аль не вернусь я более на родину, шут его знает, что такое! – с сердцем добавил он.
– Невесело и мне, Иван Иванович, – заговорил Ермак, – жалко покидать родину, правда, да не о том я грущу: невелика беда, если и не вернусь, тужить обо мне некому, да и о чем тужить-то! Кем я был на Руси-матушке? Разбойником! Еще порадуются многие, одним меньше стало, а коли мало их, так на мое место небось с десяток новых явилось, ведь наш брат что грибы в урожайный год рождаются; меня совсем другое смущает: погляди, сколько народу за нами идет, а зачем? Ведь никто не знает, даже и ты не знаешь, зачем мы идем. Ведь многие, а может, и все они идут за добычей, за богачеством, многие и головы свои за это сложат. Оно, положим, много здесь голытьбы; им что голова? Нешто они жалеют ее, но много здесь и семейных – дома, поди, жена, ребятишки, тятьку ждут, а тятька с голодухи пошел на добычу, думает небось: «Казны золотой добуду, домой ворочусь, заживу припеваючи», а там, гляди, татарин какой ни на есть и подшибет добра молодца, и останутся и пойдут по миру сироты горькие. Кабы я знал наверное, что добьюсь своего, тогда легче бы было, а ну как назад придется бежать, за что я тогда народ-то загубил? Вот что, Иван Иванович, тяжко-то, вот отчего и сердце тоска гложет!
– Да зачем ты ведешь рать-то эту? Ты сказал, что и я не знаю.
– Нет, Иван Иванович, не знаешь, а ныне, так и быть, скажу, откроюсь тебе. Ты как полагаешь, зачем мы идем?
– Да затем, как и говорили.
– Татар побить, острастку им задать, чтоб Строгановых не беспокоили? Так, что ли?
– Говорили, за тем!
– Нет, Иван Иванович, не то у меня на уме. Что нам Строгановы? Родня, что ли, какая, что мы из-за их капиталов да сами будем свои головы класть? Мы жизнь свою будем отдавать, а они за нее свою мошну набивать – зачем баловать их! Правда, коли удастся, что я задумал, тогда и Строгановым будет хорошо, житье настанет для них спокойное.
– Да что же задумал-то ты?
– А видишь, товарищ, что! Говорю, мы на святой Руси с тобой разбойниками были, немало насолили мы люду православному, да так насолили, что царь-батюшка головы наши оценил. Ну так вот эти самые грехи и нужно нам с тобой замолить.
– Хорошо бы, да как только замолишь-то их!
– Кабы мы пошли только на защиту Строгановых, так теми же самыми и воротились бы, и грех наш при нас бы остался. Я не то думаю, Иван Иванович. Помнишь, в последний раз напали татары? Сколько их было – тьма целая, а ведь мы справились с ними, да еще как справились-то!
– Лихо, мало кто убежал, почти все полегли на месте.
– То-то и оно! Пустой они народ, справиться, думаю, легко! Вот с тех пор и задумал я дело сделать. Сибирь вся татарами да теми чучелами, что мы поколотили на Чусовой, заселена – разделаться с ними легко. Правда, у себя дома они посильней будут, чем в чужом месте, ну да не беда: Бог не выдаст, свинья не съест. Задумал же я отправиться в Сибирь и завоевать ее.
Кольцо с изумлением уставился на Ермака.
– И впрямь тебе, Ермак Тимофеевич, атаманом только и быть, – проговорил с блестящими глазами Кольцо. – Вот что задумал!
– А что, аль, думаешь, не удастся? – спросил Ермак.
– Тебе-то да не удастся, не таким ты родился, Ермак Тимофеевич, чтобы неудачи терпеть! – уверенно произнес Кольцо.
Ермак улыбнулся, что-то светлое промелькнуло у него на лице.
– Так-то вот и мне думается, что скорее удача будет, – сказал он.
– Будет наверное! – уверенно проговорил Кольцо.
– Согрешил я, окаянный, – задумчиво произнес Ермак, – на Волге это еще было, в тот самый вечер, помнишь, как Живодер нас продать хотел, пошел я к колдунье; неподалечку от нашего стана в овраге жила колдунья эта, Власьевной ее звали.
– Знаю, слыхал.
– Ну, так вот она мне нагадала про Живодера, потом много чего говорила, почти все сбылось. Тогда-то, в ту пору, я не понял всего, а как начало сбываться, тогда уже ясны мне ее речи стали.
– Что ж, она и про Сибирь говорила? – спросил заинтересованный Кольцо.
– Говорила и про Сибирь.
– Что ж говорила-то она про нее?
– Сказать тебе не сумею так, только говорила хорошо. Вот ее-то слова и придают уверенность мне, что завоюем мы, Иван Иванович, с тобою Сибирь!
– Завоюем, Ермак Тимофеевич! Тогда ты сибирским султаном будешь, а я твоим ближним боярином, – весело проговорил Кольцо.
Ермак на это весело засмеялся:
– Куда нам, Иван Иванович, с нашими рылами да в суконный ряд лезть. Какие мы с тобою султаны да бояре!
– Так что ж мы с Сибирью-то будем делать?
– А как ты думаешь? – лукаво спросил Ермак.
– Уж и не знаю.
– Вот что, товарищ, коли Бог даст – завоюем мы ее, так и поднесем царю, этим мы и свои старые грехи загладим, да и матушке-Руси прибавку немалую сделаем. И тогда на Руси не забудутся наши имена!
Кольцо молча выслушал речь Ермака и задумчиво загляделся вдаль. Замолчал и Ермак; перед его глазами пронеслись будущие битвы, победные клики, бегущий неприятель… С торжеством, видится ему, вступает он в сибирскую столицу, строит церкви, видит радость царя, которому он дарит новое царство, милости его к себе и товарищам.
А на востоке заалела уже светлая полоска. Заметно она растет, расползается и охватывает собою небо, последние звездочки меркнут мало-помалу и исчезают бесследно; наконец широкими снопами блеснул восток, и все окрасилось золотистым блеском.
– Одначе, товарищ, мы с тобой задумались, разгадались о будущем и про сон забыли, пора и в путь!
– Только бы сбылось задуманное! – проговорил Кольцо.
– Даст Бог, и сбудется, а коли неугодно Ему, так ничего не поделаешь!
– Вестимо! – подтвердил Кольцо.
С восходом солнца заворочались казаки.
Вставши, некоторые сладко потягивались; другие наскоро крестились.
– Сейчас, что ли, в путь тронемся, Ермак Тимофеевич? – спросил, подходя к атаману, Мещеряк.
– А что ж медлить-то? Двинемся с богом!
– Народ-от покормить бы нужно было, – заметил Мещеряк.
– А в полдень нешто не успеем!
– Да эта речка Серебрянка проклятая, на ней и места не найдешь, где высадиться, словно меж двух стен придется ехать: то тебе утесы, то кедры, вот сам поглядишь. А народ, ничего не евши, утомится, куда он будет годен?
– Да ты сам, знать, за ночь-то проголодался! – засмеялся Ермак.
– Ну, вот «сам»! Мне что, я-то сыт буду, я про народ говорю.
– Ну, ин быть по-твоему, вели разводить костры да варить завтрак, после еды и отправимся в путь, да не вели им объедаться-то, а то их снова в сон ударит, тогда работать плохо будут.
Вскоре запылали костры, закипели котлы, казаки весело ожидали завтрака.
Солнышко уже припекло, когда казаки сели в челны и вступили в Серебрянку. Через несколько часов они въехали в ущелье, куда не проникало ни одного солнечного луча; кедры сплетенными ветвями образовали над рекою свод, по сторонам возвышались уходящие в облака утесы, воздух был прозрачен, было пасмурно, как в осеннюю погоду, когда небо заволочет тучами; только одна река блестела серебром.
– Ну и местечко же: напади здесь сверху татары – не один из нас не уцелел бы, – проговорил Ермак.
– Что правда, то правда, только одна лиха беда – никак этим самым татарам продраться наверх нельзя. Разве только по беличьим следам, с ветки на ветку перескакивать, – заметил Мещеряк.
– Да тут и перескакивать нечего, словно по полу ходить можно, вишь, как переплелось все!
Передние челны остановились.
– Это что такое? – спросил озадаченный Ермак. – Что случилось?
– Да ничего, атаман, особенного! Только ехать дальше нельзя. Нешто это речка, просто ручеишка какой-то, – отвечали ему впереди стоящие казаки.
– Да говорите толком, отчего ехать нельзя?
– Воды нет, по дну приходится челны волочить!
Вся дружина Ермака остановилась, не зная, что делать.
– Ушли-то этой речонкой мы недалеко, – заговорил Кольцо, – не воротиться ли нам назад?
– Как назад, зачем? – удивился Ермак.
– Не попадется ли другая какая река поглубже?
– Ну, нет, Иван Иваныч, – вмешался Мещеряк, – другой реки ты тут не найдешь, а коли бы и нашлась, бог ее знает, куда она приведет; назад уж ворочаться нам не след, лучше вперед идти.
– По-моему, тоже, – проговорил Ермак.
– Да как идти-то? Сами видите, на песке челны сидят.
– Запруд, может, сделать? – задумчиво произнес Ермак. – Воды прибавится – челны и пойдут.
– Легкое дело запруд сделать, как ты его тут сделаешь?
Но Ермак не слушал более: его заняла какая-то мысль. Все молчали и глядели на атамана.
– Вот что, ребята, – заговорил наконец Ермак, – давай сюда паруса.
С челнов натащили парусов, Ермак велел их сшить вместе в несколько слоев. Никто не понимал, что задумал атаман.
– Ребята, колья нужны покрепче, – продолжал он приказывать.
Застучал топор в кедровом лесу, перепугалась дичь, запрыгали по ветвям белки, услыхав необыкновенный, непривычный для них стук.
– Вбивайте, молодцы, колья поперек реки! – говорил Ермак казакам. – Да поплотнее только!
Колья были вбиты, на них растянули сшитые паруса, опустив их до дна. Вода начала быстро прибывать, челны заколыхались, все ахнули.
– Трогай, ребята, в путь! – скомандовал Ермак.
Казаки двинулись; через несколько верст снова запруда, и опять движение вперед. Так продолжалось три дня.
Радостно встретили казаки открытое небо, вольный воздух, когда выбрались на простор из тесных уральских утесов.
– Ну, атаман, здесь остановку нужно сделать, а отсюда уж волоком волочь челны до Жаровли.
– А далеко ли отсюда до Жаровли? – спросил Ермак.
– Нет, недалеко, вот за этими холмами, – отвечал Мещеряк.
Ермак поглядел и невольно улыбнулся.
– Хороши холмы, нечего сказать! – проворчал он, глядя на утесистые горы. – Ну да делать нечего, как-нибудь справимся, не бросать же нам дела.
Порешили сделать дневку; Ермаку не сиделось на месте: взяв с собой Кольцо и Мещеряка, он пошел осматривать местность, отыскивать дорогу, где бы удобнее было перейти его дружине и перетащить челны. Нелегко было взбираться на утесистую гору, а с челнами и вовсе нечего было думать об этом. Призадумался Ермак, однако упрямо лезет наверх; вдруг он и Кольцо остановились как вкопанные; Мещеряк лукаво заулыбался. Они добрались до вершины горы, и перед ними раскинулось Сибирское царство.
Громадной равниной, покрытой густым зеленым лесом, прорезанным серебряными лентами рек, представлялась им, насколько хватал глаз, Сибирь; где-то далеко, на краю горизонта, клубился дым.
– Экая благодать! – вырвалось у Ермака.
– Это Сибирь и есть! – проговорил Мещеряк.
Атаман не отрывал глаз. Заметив дым, он обратился к Мещеряку.
– А жилье, одначе, не близко отсюда? – проговорил он, указывая на дым.
– Жилье-то близко, тут скоро деревни татарские пойдут, а это город нашего знакомца.
– Какого такого?
– А Епанчи, что к нам пожаловал летось!
– А, так мы с ним старые знакомые, наверное, рад будет повидаться!
– Еще бы! Небось хорошо помнит твое угощение.
– Да жив ли он остался?
– Что ему поделается? Меж убитыми тогда его не нашли.
Долго стоял Ермак, не сходя с места и любуясь раскинувшейся перед ним картиной.
«Вот и привел Бог увидеть Сибирь, – думалось ему, – как-то она примет меня, чем порадует?»
Место наконец для перехода было найдено, оно представляло собою ущелье и было удобно для переноса челнов.
Глава восемнадцатая. Разгром татар
Три дня возились казаки с переноской челнов с Серебрянки на Жаровлю, немалого труда стоила им эта работа; наконец она была закончена. Необходимо было дать хотя бы один день на отдых. Пять дней, проведенные почти на одном месте, утомили казаков; несмотря на работу, скука начала одолевать их; им хотелось двигаться вперед, дальше, но волей-неволей приходилось ожидать приказания атамана. Наступил день отъезда, был отслужен молебен, и в первый раз на Сибирской земле раздались слова христианской молитвы. По окончании молебна Ермак созвал круг.
– Молодцы-товарищи, теперь мы вступаем в землю неведомую, – заговорил он, – землю вражескую, прощаемся с Русью-матушкой, теперь в каждом кусте мы можем встретить ворога, из каждого дерева может полететь стрела вражеская. Поэтому самому нужно опаску иметь, быть осторожнее, всегда наготове, сами знаете, береженого и Бог бережет! Зарядите пистоли, чтоб на всякий случай готовыми быть.
Казаки двинулись в путь, быстро понеслись они по сибирским рекам, здесь не нужно уже было работать веслами, бороться с сильным течением: волны сами несли их челны. В два с половиной дня они успели миновать Жаровлю, Тагиль и вступили наконец в Туру.
– Вот где настоящая-то Сибирь начинается! – проговорил Мещеряк.
– А все никого не видать, – заметил Ермак, – хотя бы один живой человек показался!
– Погоди, Ермак Тимофеевич, покажутся еще, да не один, а сотнями, а то и тысячами.
Действительно, третий день уже плыли казаки по Сибирской земле, но никого не видели; время шло к вечеру, пора было подумать и о ночевке, солнце закатывалось за верхушки кедрового леса, небо стало багрового цвета.
– Завтра погода будет! – заметили казаки.
– Вот, атаман, ты кручинился, что не видишь здесь никого, – произнес Мещеряк, – погляди-ка вон на правый берег.
Ермак взглянул в ту сторону, куда указывал Мещеряк. На правом обрывистом берегу стояли залитые красным цветом два всадника. Они были в остроконечных шапках, с луками за спиной.
– Завтра у нас дело будет важное. Нынче ночью эти косые уж наверное оповестят про нас всю свою братию.
– Что ж, с Богом, чем скорей начнется дело, тем скорее оно и кончится!
Челны между тем все ближе и ближе подвигались к всадникам, которые не спускали глаз с казаков; наконец оба разом выхватили из-за плеч луки, наложили на них стрелы и начали целиться в казаков.
– Ого, однако они храбрые, – заметил, смеясь, казак, – а ну, приятель, как тебе понравится мой гостинец? – продолжал он, прицеливаясь в одного из всадников.
– Татары! – проговорил в это время Мещеряк; грянул выстрел, и татарин, выпустив лук, свалился через голову лошади. Почуяв себя свободной, испуганная выстрелом, лошадь бросилась бежать; вслед за нею поскакал другой татарин.
– Ну, беда теперь, как загалдят! – сказал, смеясь, Мещеряк.
Стемнело, пора было останавливаться на ночлег.
Ермак задумался.
– Как быть-то, не знаю, – говорил он в раздумье, – на берег выходить опасно, ночь – не день; этот поганый наделает тревоги, могут напась врасплох!
– На берег никак нельзя, – подтвердил Мещеряк, – да отчего нам на островке не остановиться, туда-то труднее будет добраться.
Через час встретился им остров; к его берегу привязали челны, развели огонь, и, поставив надежный караул, казаки расположились на отдых.
Скоро все уснули, только караульные мерно расхаживали по острову.
Прошло несколько часов, было уже за полночь; вдруг караульные встрепенулись – им послышался лошадиный топот; они начали прислушиваться, топот становился яснее и наконец смолк: на берегу реки замелькали фигуры, послышался резкий свист, и в нескольких местах что-то шлепнулось в воду.
– Вишь, проклятые, стрелы пускают! – заметил казак.
– Нешто стрельнуть?
– Не трожь, не попадешь в темноте, а тревоги только напрасно наделаешь, пускай их, лешие, тешатся.
Только рассвет разогнал татар, да и то время от времени поодиночке показывались они на берегу.
Когда поднялись казаки, сторожевые рассказали им о ночных шалостях татар.
– Нужно всегда быть наготове, – проговорил Ермак. – Я так думаю, что ни одной минуты не будет нам покоя до тех пор, пока мы их не одолеем совсем.
Во время сборов казаков в путь татары то и дело показывались на берегу и наконец исчезли.
– Что это они, словно крысы выглядывают? – смеялись казаки.
– Пусть их выглядывают, со своими стрелами не больно-то они страшны!
Было около полудня, когда казаки подъехали к месту, где река круто поворачивает в сторону, и тут на берег с гиком и завыванием прискакало более тысячи татар. Половина стрел, выпущенных ими, перелетела, другая не достигла казаков.
– Целься! – раздался в это время голос Ермака.
Пятьсот ружейных стволов уставилось на татар, которые успели снова выпустить тучу стрел.
– Пали! – послышалась опять команда Ермака.
Грянул залп, громом пронесшийся по реке и ее окрестностям; как горох посыпались убитые татары с лошадей, остальные оцепенели. В это время казаки спешили зарядить снова ружья.
Раздались очередные залпы, часть татар попадала на землю, остальные, повернув лошадей, бросились наутек.
Казаки пристали к берегу и пустились за ними вдогонку. Много полегло татар, лишь малому числу их удалось спастись бегством.
– Будет с них! – говорили казаки, возвращаясь из погони. – Досталось им порядком.
Первая удача сильно ободрила их.
– Ежели все такое войско, – смеясь, говорил Ермак Кольцу, – у сибирского царя, так мы его самого скоро живьем схватим.
Двинувшись дальше, казаки наготове держали ружья.
Снова показалась толпа татар, и снова их полегло немало. На этот раз казакам удалось захватить нескольких живьем; между ними один отличался богатой одеждой, по-видимому, то был начальник. Татарина привели к Ермаку, который с любопытством стал его рассматривать. Позвали толмача.
– Ты кто такой будешь? – спросил Ермак.
– Таузак, – отвечал татарин.
– Что ж это, служба или имя твое?
– Имя, меня зовут Таузак!
– Откуда ты?
– Из города Сибири!
– Из самого, значит, гнезда, – заметил Мещеряк.
– Из султанского города?
– Из него, я состою при царе Кучуме.
– Эге, птица, значит, важная! Зачем же ты пожаловал сюда?
– Царь Кучум против вас послал.
– Откуда же царь Кучум узнал, что мы пришли?
– Его уведомил Епанча.
– Ну, вот что я тебе скажу, Таузак, – заговорил Ермак, – если ты мне скажешь всю правду, о чем я тебя буду спрашивать, я тебя не трону, а отпущу. Если же ты соврешь, пеняй на себя.
– Зачем мне лгать? Я буду говорить правду!
– Где теперь Кучум?
– В Сибири.
– Далеко она?
– Нет, близко; идти вам нужно туда рекой Тавдой, из нее Тоболом, а из Тобола Иртышом, на этой самой реке и стоит Сибирь.
– Много войска у Кучума?
– Много, очень много; он сам слеп, но у него есть воины сильные, особенно Маметкул, его родственник; это – богатырь. Кучума все боятся, всех он в страхе держит. Только…
– Что только?
– Много народцев у него под рукою, все ему дань платят, да не любят его.
– За что же не любят?
– Всех в свою веру обращает.
– А какая его вера?
– Магометова.
– А богат Кучум?
– Очень богат, он большой ясак получает, да Сибирь и торгует хорошо с бухарцами; они свой товар привозят к нам, а у нас меха забирают.
– Ну так вот что я тебе скажу, Таузак, ступай ты к Кучуму и скажи, что я иду к нему в гости, пусть принимает с почетом, а коли этого не будет, гляди, что я с ним сделаю!
Ермак приказал поставить железную кольчугу и стрелять в нее из ружей.
Пули насквозь пронизывали кольчугу. Таузак при виде этого пришел в ужас. Его отпустили.
Прошло три дня после того. Казаки плыли спокойно, никем не тревожимые; наконец лодки на что-то наткнулись и остановились – железные цепи были перекинуты через реку. Не успели казаки опомниться, как послышался рев, и на берегу появилась толпа в несколько тысяч татар.
«Ну, теперь придется туго!» – подумал Ермак.
Началась битва, сотни татар полегли, досталось и казакам, но татар прибывало все более и более… Битва продолжалась целый день, ночь только прекратила ее, с рассветом следующего дня она вновь возобновилась. Так прошло три дня. Наступила ночь. Ермак был сумрачен, невесел был и Кольцо.
– Не одолеешь, пожалуй, проклятых! – ворчал Кольцо. – Вишь, они как саранча какая. На место убитого пять новых является.
– Погоди, Иван Иванович, без хитрости тут ничего не поделаешь! – отвечал Ермак.
– Какую же хитрость придумать?
– Погоди, придумаем. Вели-ка натаскать хворосту.
Всю ночь проработали казаки и только перед рассветом вышли на берег.
Едва рассвело, татары начали пускать стрелы в казаков и крайне были изумлены тем, что те не отвечают им. Это придало им больше храбрости; тучи стрел летели в челны. Вдруг сзади них раздались крики, послышались выстрелы.
– Подмога им пришла! – в смятении говорили татары, бросившись в бегство.
Прогнав татар, казаки сняли с хворостяных чучел, уставленных ночью на челнах, одежду, разбили цепи, натянутые через реку, и двинулись вперед.