История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3

Не желая открывать военных действий, не испытав всех средств к увещеванию, П.С. Потемкин разослал прокламации, в которых требовал повиновения и покорности. Кабардинцы в ответ на это требовали возвращения их подвластных, выселившихся на линию. Жители Большой Атаги уверяли, что они преданы России, никаких шалостей не производили, а только ушли из своего селения при приближении русских войск, шедших для наказания Мансура. Старейшины селения Алды отвечали Потемкину, что их имам не имеет враждебных намерений, что он прославляет только магометанскую религию, убеждает верно соблюдать закон, убивает и вешает воров. Старейшины откровенно признавались, что без разрешения Мансура ни в какие переговоры с нашим правительством вступать не могут и не смеют. «Мы находимся, – писали они^[207], – в точном послушании имама Мансура; что он прикажет, то и делаем. Он есть удостоенный и избранный от Бога, человек добрый и справедливый. Он не велит обижать христиан и других беззаконников, приказывает наблюдать закон магометанский. К стороне вашей убытку не делал и не желал; да и ныне что он прикажет, то исполнять будем, а к стороне вашей убытку не желаем».

Если бы Потемкин действовал решительно, он смог бы усмирить волнения, ибо в это время дела у лжепророка шли довольно плохо. Костюковцы отказались присоединиться к нему, а чеченцы, которых он ожидал, призывали его к себе. Они говорили, что Кизляр хорошо укреплен и имеет достаточно войск для своей защиты, селения же по Тереку защищены слабо и нападение на эти селения обещает больший успех, чем нападение на Кизляр.

Мансур готов был исполнить просьбу соотечественников, но был удержан дагестанцами, составлявшими большинство его ополчения. Терек, говорили дагестанцы, вверху гораздо глубже и быстрее, идти в чеченские селения далеко, да мы не имеем и провианта. Мы готовы следовать к Кизляру, но в чеченские селения не пойдем и разойдемся по домам^[208]. Опасаясь лишиться последних средств, Шейх-Мансур был вынужден уступить дагестанцам.

Оставив свой лагерь 12 октября, он потянулся к Аксаю и, подойдя к Нижнему Яру, стал готовиться к переправе через Терек. Неподалеку от избранного горцами места переправы – у Старогладковской станицы – находился полковник Савельев со своим отрядом, состоявшим из батальона гренадер, двух мушкетерских рот и всех казачьих войск, расположенных по Тереку. Как только полковник Савельев получил известие о движении неприятеля, он взял эскадрон Моздокского казачьего полка, 100 гребенских казаков с одним орудием и поскакал к месту переправы. Густой лес прикрывал Савельева, и неприятель не заметил его приближения. Спокойно расположившись по берегу Терека, горцы заготовляли спуски и лодки для переправы. Полковник Савельев спешил казаков и, рассыпав их по опушке леса, приказал открыть огонь. Беглый ружейный огонь и десять выстрелов из орудия заставили горцев поспешно покинуть место переправы, они поднялись выше по течению и прикрылись лесом. Дождавшись присоединения пехотных частей отряда, Савельев в тот же вечер двинулся вверх по противоположному берегу реки и наутро заставил горцев отступить еще выше^[209]. Лазутчики донесли, что Мансур намерен ворваться на линию между станицами Щедринская и Червленая, и потому полковник Савельев со своим отрядом пошел параллельно движению неприятеля. Подойдя к Сунже, скопище лжепророка остановилось в лесу у Брагунского аула. Отряд Савельева также остановился у Щедрина и, расположившись на противоположном берегу, продолжал следить за неприятелем^[210].

Тем временем Мансур, оставив свое ополчение у Брагунского леса, отправился в селение Алды, чтобы уговорить чеченцев присоединиться к нему. Собрав из разных мест до 6000 человек, имам около одиннадцати утра 22 октября переправился через Сунжу и потянулся вверх по Тереку с намерением соединиться с кабардинцами и действовать сообща.

По мере того как скопище Мансура продвигалось к Кабарде, оно входило в район наблюдения двух отрядов. Из Щедрина за ним следил полковник Савельев, а из Шадрина полковник Лунин, в отряде которого находились Томский полк, гренадерские роты Астраханского полка, два эскадрона Астраханского драгунского полка и несколько орудий полевой артиллерии. Считая такое движение Мансура весьма удобным для нанесения ему окончательного поражения, генерал-поручик Потемкин приказал полковнику Нагелю отправиться в Моздок, принять там начальство над войсками и, если представится необходимым и возможным, присоединить отряды полковников Лунина и Савельева. Сформировав самостоятельный отряд, полковник Нагель должен был действовать наступательно, чтобы воспрепятствовать соединению Мансура с кабардинцами, а если такое соединение не состоится, отрезать ему путь к отступлению^[211]. Сам П.С. Потемкин с отрядом в 5000 строевых чинов двинулся к Бештовым горам и 21 октября расположился на Малке. Он все еще пытался восстановить спокойствие одними убеждениями и отправил кабардинцам объявление, в котором старался показать обман и шарлатанство лжепророка.

«Бог всемогущ, – писал Потемкин кади, духовенству и всему народу^[212], – всесилен, премудр и бесконечен, устроил небеса, мир и непременное течение природы. Для блага человек силою Духа Своего поставил законодателей, из коих первый был Моисей, потом Иисус Христос, и, наконец, вся Азия чтит Магомета третьим избранным пророком Божиим. Коран гласит, что после сих трех установителей законов не будет более пророчества.

Откуда взялся имам Мансур? Почему верят ему слепо народы, невежеством полные, не зная ни сил закона, не зная писания Корана.

Льстец и обманщик Ших, пользуясь ослеплением людей, обещал им чудеса, но сделал ли хоть единое? Обнадежил народы пролиять в бубны звук во все концы вселенные – кто слышал звук сей? Обещал спустить глас с небес, ослепить и оглушить иноверных – кто слышал глас небесный, кто видит глухих и ослепленных?

Невежественный народ, не внемля обману, продолжает еще ожидать чудес; немысленные, привыкнув к воровству, под предлогом мнимого имама пускаются на грабежи и разбои. Но вы, духовные богослужители, вы знаете писание Магомета, вы точно должны ведать, что Ших не пророк, но льстец и обманщик, не от Бога посланный, но от дьявола явившийся на гибель здешних народов.

Когда вспомянете вы прошлые годы, в каком блогоденствии была Кабарда; когда помыслите, что я, будучи уставлен от престола все-августейшей монархини вашим начальником и повелителем здешних стран, утвердил было мир, тишину и правосудие, которые продолжались до моего отъезда, представьте и сравните те времена с настоящими: повсюду проливается кровь, и кровь сия вопиет о мщении; повсюду грабежи и зло рассеяно, но Бог Всемогущий накажет злодеев.

Пусть скажут мне, какое было именно утеснение кабардинцам: утеснялись и они в исповедании магометанского закона? Нет. Все-августейшая императрица позволяет свободное каждому исповедание вер и требует только верности, которую кабардинцы троекратно нарушали. Бог сам, видя клятвопреступников, может ли взирать на них милосердым оком? Пусть скажут мне, какое от войск российских чинимо было угнетение кабардинцам: дерзость и буйство их возбудило в них дух измены; они начали впадать во все места, резали людей, проезжающих и слабо вооруженных, грабили селения и отгоняли скот.

Ныне, возвратясь я на линию, хочу обратить вверенное мне оружие в наказание дерзких преступников. Духовенство да будет уверено, что не коснусь я их закона; народ да будет уверен, что оставлю я всех верных в покое и прииму их под покров императорского оружия; преступников же буду гнать, разить и карать, доколе не придут они с раскаянием и падут к ногам просить помилования».

Получив такое объявление и видя, что значительный отряд русских войск находится уже на реке Малке, кабардинцы сочли неудобным выказывать сопротивление. Представители преданной нам партии тотчас же явились в лагерь, просили защиты и оставались среди русских войск, пока те не оставили Кабарды. Некоторые князья из враждебной нам партии также явились в русский лагерь с повинной и уверениями в своей преданности России. П.С. Потемкин объявил им, что требует выдачи пленных, возвращения всего награбленного имущества и плату за убитых. Князья обещали исполнить требование, но, хотя по этому поводу созывали собрание, видно было, что хотели только протянуть время, ибо одновременно с совещанием они отправляли в горы свои семейства, подвластных, скот и имущество^[213]. По-видимому, совещавшиеся ожидали прибытия в Кабарду скопища лжепророка и тогда намерены были действовать по обстоятельствам.

Получая ежедневно сведения, что Мансур намерен соединиться с кабардинцами и что толпа его весьма значительна, Потемкин присоединил к себе бригадира Апраксина с его отрядом, состоявшим из Владимирского полка, численность которого вместе с его гренадерскими ротами не превышала 500 человек, пяти эскадронов Астраханского драгунского полка и 400 казаков донского Кутейникова полка^[214]. Присоединение этого отряда командующий войсками считал необходимым, чтобы в случае появления лжепророка в Кабарде нанести ему окончательное поражение.

Желание П.С. Потемкина не исполнилось, так как предполагаемое соединение не состоялось. Истощение лошадей и недостаток продовольствия парализовали все движения Мансура и вынудили его просить кабардинцев прислать для его ополчения с каждого двора по корове и мешку муки^[215]. В ожидании присылки и в поисках средств к пропитанию лжепророк остановился близ станицы Червленая и расположился лагерем на противоположном берегу Терека. Он пытался было переправиться на нашу сторону, но был прогнан выстрелами из орудий следившего за ним отряда полковника Лунина^[216]. Простояв несколько дней, Мансур двинулся дальше, но совершенно неожиданно для себя встретился с отрядом полковника Нагеля.

Имея приказ действовать наступательно, полковник Нагель собрал в Моздоке отряд, в который вошли второй Московский полк, гренадерский батальон из рот Кабардинского и Селенгинского полков, два эскадрона Астраханского драгунского полка, Моздокский казачий полк, 150 гребенских и семейных казаков и 150 донских казаков. Чтобы воспрепятствовать соединению лжепророка с кабардинцами, Нагель торопился выступить из Моздока и едва стал подниматься на первые гребни гор, как встретил неприятеля, занявшего весь лес и ущелья между Григориополисом и Малой Кабардой. По мере приближения русских войск горцы поджигали все опустевшие селения Малой Кабарды и постепенно окружали отряд полковника Нагеля. Русские войска видели, как отдельные группы всадников, скрывая главные свои силы, вертелись пред ними, не смея приблизиться. Горцы думали заманить нас в лес и ущелья, но, видя, что их желание не исполняется, с рассветом 30 октября атаковали отряд полковника Нагеля с разных сторон. Отбитые, они засели в ущельях и открыли огонь по нашим войскам. Полковник Нагель вызвал охотников и, подкрепив их гребенскими казаками и гренадерскими ротами Московского и Кабардинского полков, приказал выгнать неприятеля из укрытий. После самого ожесточенного пятичасового штыкового боя горцы были вынуждены отступить и скрылись в лесу, оставив на поле сражения много убитых и раненых^[217].

Насчитывая в своих рядах двадцать тысяч человек, Мансур решил повторить атаку, надеясь, что второе нападение будет удачнее первого. Он отправил к кабардинцам их соотечественника князя Дола с объявлением, что не придет в Кабарду будто бы потому, что намерен уничтожить отряд полковника Нагеля, который окружен им со всех сторон. На самом же деле он отложил намерение идти на соединение с кабардинцами, оттого что получил известие о переправе через Малку части отряда генерала Потемкина, который приступил к этому с намерением отвлечь внимание кабардинцев и не позволить им соединиться с лжепророком. Последний поручил князю Долу позвать кабардинцев к нему на помощь и заверить их, что он или разобьет отряд полковника Нагеля, или, отведя воду, принудит его к сдаче. Действительно, горцы запрудили несколько горных речек и тем заставили Нагеля сменить место лагеря и придвинуться к местечку, известному под именем Татартупа.

Переход наших войск в другой лагерь был принят Мансуром за отступление, и потому около семи часов утра 2 ноября он вторично атаковал полковника Нагеля всеми своими силами. Подкрепленное прибытием владельцев Большой и Малой Кабарды с сообщниками скопище Мансура наступало на наш отряд одновременно с разных сторон: справа действовали лучшие кабардинские наездники под руководством князя Дола, с тыла – кумыки под началом самого Мансура, слева – тавлинцы и, наконец, с фронта – главное скопище, состоящее из чеченцев и прочих мелких племен. Самая отчаянная атака была произведена тавлинцами, сражавшимися пешими, чеченцы же и прочие народы держались вдалеке, прятались за разного рода укрытиями и ограничивались одной перестрелкой. Отбив атаку тавлинцев, Нагель перешел в наступление, выгнал чеченцев из лощин и принудил их отступить. В это время Мансур, ободряя кумыков, сам бросился в атаку. Кумыки наступали под прикрытием 50 щитов, сделанных горцами для защиты от огня нашей артиллерии. Сколоченные из двух рядов бревен с насыпанною между ними землей, щиты имели по два колеса и катились довольно легко и свободно. Нагель встретил наступавших штыками, овладел щитами и рассеял неприятеля. Горцы искали спасения в бегстве, и сам Мансур был одним из первых, кто оставил поле сражения^[218].

Торопясь спастись от преследования, неприятель оставил в ущельях все свое имущество, так что впоследствии проходившие по этим местам наши команды находили много котлов, разной одежды и в особенности бурок. «Число убитых у злодеев весьма велико, – доносил П.С. Потемкин^[219]. – Знамена их взятые не почел я достойными поднести вашей светлости, а обругав их при собрании тех кабардинских владельцев, кои у меня в стану находятся, через профоса сжечь приказал».

Рассеянные в разные стороны, горцы находились в самом печальном положении. Кумыки, как ближние, вернулись в свои дома, а дагестанцы, не имея пропитания, скитались по деревням, прося милостыни. Многие отдавали за бесценок лошадей, оружие и даже одежду, чтобы получить за это небольшой кусок хлеба. Жители селений, расположенных по Сунже, пользовались этим, обирали скитальцев, захватывали их в плен и отвозили на продажу^[220].

После победы полковник Нагель не преследовал бегущих, ибо его кавалерия была в очень плохом состоянии. Четыре дня некормленные лошади заставили Нагеля не только отказаться от преследования, но и отступить ближе к Моздоку и просить о присылке подкрепления^[221]. Генерал Потемкин тотчас же отправил к нему на помощь две гренадерские роты Ладожского и Бутырского полков, двести егерей Кабардинского полка, сто волжских и семьдесят семейных казаков.

Вместе с тем, полагая, что поражение, нанесенное Мансуру и его скопищу, образумит чеченцев, кумыков и прочие народы, с ним бывшие, командующий войсками обратился к ним с новым воззванием, призывающим их к спокойствию, покорности и выдаче Мансура.

«Настало время, – писал он^[222], – чтобы все народы, ослепясь обманами известного злодея и развратника, дерзнувшего назвать себя ложным священным именем пророка и принявшего имя имама Мансура, ныне, скинув мрак с ослепленных очей, прозрели на обман сего злодея и преступления свои.

Да вспомянут владельцы, старшины и народ, что злодей Ших, приняв ложно имя имама, многократно обманывал народ, обещал им показать чудеса, ниспослать глас с небес и пролиять оный во всех концах вселенной; обещал ударить в бубны и звуком оных оглушить себе противных; обещал, что ни орудия, ни ружья российского воинства не будут действовать. Но кто видел чудеса его? кто слышал глас небесный? кто оглушен от звука бубнов? А он, злодей, со всеми скопищами, к нему прилепившимися, опровержен, поражен оружием воинства российского, и сволочь его бежала от руки победителей, яко прах вьется от лица ветров.

Я призываю владельцев, старшин и народ: да опамятуются они в своем недоумении, да познают ложь и обман злодея Шиха, да вразумятся, что не пророк он, но разбойник и обманщик.

Народы, узнав его обманы, видят его оставленным от своих, скитаются, и, дабы искоренить виновника толикой гибели ослепленных людей, дабы пресечь язву сию, родившуюся на гибель его послушников, обещаю, что если народы кумыкские, чеченские, обратясь на путь истины, принесут раскаяние и, поймав сего развратника, выдадут его в руки мои, то будут во всем прощены, оставлены в покое, и дано будет тем, кто приведет его живого, три тысячи рублей; голову же от мертвого – пятьсот рублей. Но если и засим народы не раскаются или паки к нему прилепляться будут, тогда подвину я гром оружия и меч острый на поражение преступников».

Объявление это в первое время хотя и испугало горцев, но, зараженные ложным фанатизмом, они не решались, однако же, посягнуть на лжепророка, и потому требование о его выдаче не было исполнено. Страшась наказания за неисполнение нашего требования и не надеясь на успех при сопротивлении, они в большинстве следовали своему обычному правилу – покидали дома и скрывались в горы со всем семейством и имуществом. Те же, кто остался в своих селениях, готовились к обороне. Жители Эндери рыли вокруг селения ров и строили укрепления. Алдинцы, собравшись к своему кади и явившись вместе с ним к Мансуру, спрашивали его, что им делать. Ты много прежде обещал нам, говорили они, но ничего не исполнил и подверг только нас мщению русских. Что теперь ты нам скажешь: оставаться ли нам на зиму в ауле или разойтись и скрыться в горах? Я не князь ваш, отвечал Мансур, делайте что хотите^[223].

Такой ответ раздражил алдинцев, и сгоряча они хотели отобрать у своего учителя подаренные ему вещи, но были удержаны кади. Доверие к Мансуру значительно уменьшилось, тем более что примерно в это время в Чечне и Дагестане появилось письмо одного из табасаранских мулл, в котором отрицалось право Мансура на присвоенное им звание имама.

«Всевышний Господь Бог, – писал мулла, – сниспосылая благодать свою на рабов возлюбленных, являет чрез них чудеса и знамения, а по сему самому и мы, яко рабы недостойные, должны святых чудотворцев и угодников Божиих неизреченно любить и почитать; чудеса же истинные почитать свято и должное чинить чудотворцам почтение и послушание. Любить их мы обязаны, потому что чудотворцы суть угодники Божии; в них почивает Божия благодать. Если бы проявившийся в Чечне имам был из таковых же преподобных, в коих почивает благодать Божия, то великое бы произвел в роде мусульманском утешение и счастье. Но чудотворцы и угодники Божии, оставляя все мирские прихоти, отвращаются уже ото всего до сану, их неприличного; ищущие душеспасения злато и серебро почитают как некое бремя, похвалой не возносятся и поношение приемлют они за благо. От не имеющих же такового набожного свойства ожидать чудес не можно. Пишу я сие не в поношение Шиха, но заключаю, что деяния угодников Божиих и чудотворцев сами по себе доказывают свое достояние.

О подвигах и делах назвавшегося имамом слышно, что они противны закону и святому нашему писанию: 1) что опущение поста и богослужения довершать он уже возбраняет; 2) богослужение отправляет он не так, как по закону следует; 3) чинит поборы с народа и приемлет подарки. Народ же, не считаясь тем, по непросвещению своему ожидает от него чего-либо полезного, но когда не сбудется от него ожидаемое, в надежде коего народ его теперь почитает, то и приобретенное им от народа не будет ему в душеспасение, но в пагубу.

Истинных угодников Божиих любить и почитать есть не что иное, как любить и почитать самого Бога, но, как вы со стороны своей принять описанное здесь изволите, не оставьте своим уведомлением, дабы могли мы следовать сообразно здравому рассуждению нашему, иначе же не пострадал бы непросвещенный народ своим Шиху послушанием и не мог бы обмануться. Долг бо есть просвещенных наставлять заблуждающихся на путь истинный, ведущий к тишине и общему спокойствию».

Письмо оказало свое действие, и большая часть приверженцев лжепророка искала прощения и помилования. Переправа через Малку отряда генерала Потемкина и движение его в Кабарду убедило население в невозможности дальнейшего сопротивления. Как только 13 ноября наши войска появились на реке Баксан, кабардинцы сразу же отправили в лагерь своих представителей. Генерал-поручик Потемкин принял их ласково.

<…>

В конце ноября депутаты отправились в Россию, причем командующий войсками просил князя Потемкина назначить ежегодные пенсии наиболее преданным нам владельцам. Он полагал, что при жадности кабардинцев к деньгам это был бы самый лучший способ для привлечения их к покорности России^[224].

Подарив князю Мисосту Баматову перстень с бриллиантами^[225] и отправив такой же подарок андреевскому владельцу Муртаза-Али, Потемкин поручил всем пограничным начальникам распустить слух среди горцев, что кабардинцы, страшась наказания, просили пощады и покорились русскому правительству^[226]. Вместе с тем, чтобы устрашить жителей левого фланга и самого Мансура, был собран под началом полковника Нагеля довольно сильный отряд, в который вошли Астраханский, Томский и Московский полки, три батальона гренадер^[227], 8 полевых орудий и все казачьи войска – гребенске, семейные и моздокские. Полковнику Нагелю было приказано стараться захватить лжепророка, обещать помилование всем покорившимся подобно кабардинцам и исследовать путь в Эндери, узнать о положении и количестве его жителей и где пасутся их стада, точно такие же сведения собрать о деревнях Аксаевская и Брагунская.

Наступившая осень и недостаток продовольствия заставляли отложить военные действия до более благоприятного времени, но для устрашения жителей и принуждения их к покорности приказано было строить три переправы через Терек. Подготовительные работы оказали свое действие, и горцы мало-помалу покидали лжепророка. Последний, видя охлаждение чеченцев, и в особенности своих односельчан, оставил Алды и удалился к брату своей жены в Шали. Там выпросил он себе у жителей место для постройки дома и намерен был поселиться там навсегда, хотя и не отчаивался еще в приобретении прежнего влияния на народ. Мансур отправил письма ко всем закубанским народам и татарским ордам, приглашая присоединиться к нему или делать частые набеги в русские владения. Своим новым односельчанам и небольшому числу оставшихся последователей он рассказывал, что предвидел все случившиеся бедствия, радуется нанесенному горцам поражению, в котором народ должен видеть гнев Божий за ослабление веры, взаимные раздоры и неисполнение его наставлений.

«Но если вы впредь будете мне послушны, – говорил Мансур, – то убиенные на поле брани, по предстательству моему, будут приняты в Царствие Небесное, а оставшиеся в живых на будущую весну будут очень обрадованы». На вопрос, какая радость ожидает их в будущем, Мансур отказался отвечать, но готовил знамя, украшая его серебром и золотом. «Для кого это знамя?» – спрашивали Мансура его приверженцы. «Для того, кто явится через два месяца, – отвечал он загадочно, – и тогда я открою вам чудеса».

«У меня будет войска несравненно больше прежнего», – сказал однажды Мансур сыну кумыкского владельца Чапалову, раньше бывшему главным его сторонником. «Откуда у тебя может быть войско? – спросил Чапалов. – Дагестанцы от тебя отстали: они побиты, ограблены или запроданы, чеченцы тебя презирают, кабардинцы покорились, а наши просят пощады».

«Войско у меня будет сильное, – повторил лжепророк, – но его никто не увидит». Чапалов засмеялся и уехал от своего бывшего наставника^[228].