Торговец. Ну вот вам. (Подает горсть пряников.)
Федор. Простите, Христа ради. (Показывает на проходящего юродивого.) Вот чьими милостынями живы. (Уходит с бабами.)
Григорий (вслед). Правильно, батюшка, правильно.
Торговец (Григорию, показывая на юродивого). Что за человек?
Григорий (таинственно). А так, раб божий… Илюша по прозванию… Юродивый.
Юродивый (в отдалении, становится на колени у одной из изб). Упокой господи и покой дай новопреставленной странничке божией Фаиде и всем странничкам твоим, прежде представшим: Селивестру, Авдею, Петру. (Кивает головой, тихо бормочет, стоя на коленях.)
Торговец. Это что же он?
Андрей проходит и молча слушает.
Григорий. Ветхая старушка тут в келейке жила, да вечор преставилась. Вот он и поминает… А то так днем, на заре, или ночью в селе, или на мазарках заберется, станет на колени и начнет поминать всех, кто только помер при нем на селе… Всех помнит.
Торговец. Что ж, это хорошо.
Григорий (понижая голос). Так считаем: великий раб божий… И житье вот выбрал у меня в бане. И не знаю, с чего и выбрал: так и хуже людей я будто, и грехами весь, как собака паршивая блохами, обсыпан, и с чего ему на душеньку пало жить у меня – не знаем, – выбрал и живет. Не нам нашим умом понять, а так только по приметам смекаем: великий раб.
Юродивый возвращается.
Торговец. А нельзя ли потолковать с ним? Охотник я с этакой душой, которая, можно сказать, бога видит, сообщиться.
Григорий (раздумчиво). Уж и не знаю я, батюшка, как его воля будет.
Андрей. Так что ж? Скричать его, и только… Эй, Ильюшка, поди сюда: вот барин погуторить с тобой желает.
Юродивый (растерянно). Неколи мне, староста я, – кур в огороде гонять надо… (Торопливо уходит, озабоченно про себя говоря: «Киш, киш…»).
Григорий (задумчиво). Не пожелал…
Андрей. Не пожелал же.
Торговец (обиженно). Не показался я ему, что ли?
Григорий (уклончиво). Нет, так что-нибудь.
Торговец (недовольно). О каких курах он толкует?
Андрей. Вишь, будто кур ему по огородам гонять надо: слышь, старостой куриным зовет себя.
Григорий (раздумчиво). Не пожелал…
Андрей. А вот из чего не пожелал: я слово неловкое сказал: барином тебя обозвал. А он, слышь, из наших же, из дворовых… С малолетства вот такой же все юродивый был, а господам, видно, сумнительно было: парнишка как парнишка, а от дела отлынивает. Маненько и прижимали его: на горячую плитку голыми ножками, слышь, ставили; вот он с тех пор и робит… И бар уж тех нет, купцу и земля перешла, а он как заслышит: барин там, альбо чиновник – уйдет сейчас.
Григорий. Робкий…
Торговец. Ну вот, какой же я барин? Ваш же брат, одна кость: от Адама, чать, все. А жаль, охота бы покалякать. И дела есть от него?
Григорий (нехотя, таинственно). Есть. (Смотрит на Андрея.) Вот как город горел. Город где? Семьдесят верст. Теперь вот машину строят, близко будет; а прежде когда-то весть дойдет. А он бегает по селу да кричит: «Горим, в огне горим», а тут слышим – сгорел город, и как раз в ту пору, как он бегал.
Андрей. У него все этакая повадка: «В огне горим». Ну, а уж как помер человек, тут и перестал он гореть, тут с ним и разговарить можно – с покойником, значит. А с нашим братом, живым, только и разговор у него: «Горим», а то: «Помрешь, все поймешь»; или с миской под окно: «Дай!» Непременно полную ему наливай, там чего хочешь, только полную – хоть воды налей.
Юродивый опять проходит мимо к избе покойницы, нерешительно оглядываясь.
Это все к покойнице его тянет.
Торговец (идя к юродивому). Здравствуй, божий человек, вот постой, я тебе дам. (Достает кошелек, роется, вынимает монету, протягивает юродивому.)
Юродивый (жалобно, просительно). Не надо, дяденька…
Торговец. А ты возьми. Наврали тут тебе, что я барин, – такой же мужик, как и вы все.
Юродивый (еще просительнее). Не надо, дяденька, как бы в тюрьму не попасть…
Торговец. Почему в тюрьму?
Юродивый (скороговоркой). Помрешь, все поймешь…
Андрей. Это, слышь, после пожара тогда в городе его сажали, думали, что и он поджигал, – оттого что бегал тогда по селу да кричал: «Горим!»
Торговец (юродивому). А ты возьми, Христа ради возьми, не обижай, – поклонюсь тебе. (Низко кланяется.)
Юродивый нерешительно берет и быстро уходит.
Спасибо, спасибо. (Облегченно, Григорию.) Святость есть в нем, душа чует…
Григорий (умиленно). Есть, батюшка, есть…
Торговец принимается опять за раскладку, Григорий и Андрей смотрят.
Выходят на сцену Степан, староста, шесть крестьян-понятых и проходят к избе Степана и Ирины.
Степан. Старики, я прошу вас очень… построже с ним… Сами посудите: принял его, будто старик уж, благообразный, никаким порокам быть бы не надо, и вот на тебе – все дело опрокинул. Семнадцать лет жили с бабой, а тут он пришел – откуда пришел, – и не надо больше меня, – срам! Задурила – не надо, хоть ты что… Сами посудите, старики, как в таком сраме жить… Подал я в суд, присудили его выселить, а он и в ус не дует…
Староста. Ладно, выселим… Дома, что ли, он?
Степан. Праздник: дома…
Староста. Ну живой рукой зови его.
Степан. Да как можно идти мне? Убьет – дикий ведь человек.
Староста. Ну так как же?
Степан. А так в оконце постучать – выйдет, тут и крутить его.
Староста. Эй там, кто в избе? Ну?
Голос Антона. Что еще?
Староста. А ты выдь-ка на часок.
Толпа прибывает, ребятишки, парни, девушки толкают друг друга и теснее жмутся. Выходит Антон.
Голос. Вот так полюбовник!
Хохот.
Голоса. Поди, черт харч давно выписывает, а он все еще здесь с бабой прохлаждается.
– Так ведь чудак ты, с бабой-то теплее, чем в могиле.
Голос старухи. Ах ты, греховодник старый, что выдумал?
Голос. А ты не завидуй, бабушка!
Голос старухи. Тьфу! Озорник ты. (Пробирается энергично вперед.) Дай-ка хорошенько погляжу в бесстыжие его очи…
Староста. Ну а вы… тише… Антон Лесогубов ты, что ли, будешь?
Антон (степенно). Мы.
Староста. Жалоба на тебя: живешь на квартире…
Антон. Живу по уговору, деньги плачу.
Степан. Ни денег твоих, ни тебя не желаю.
Антон. Раньше думать надо было – не дети и не бабы, – я бы заказов здесь не брал… А не хочешь, и уйду, дай срок, осмотрюсь…
Голос (иронически). Вишь не все осмотрел еще…
Голос. Бабу только и поспел, а може, и кубышку с деньгами где еще нащупает…
Антон (говорившему, дико). Я те так нащупаю, что и не пикнешь.
Голос. Не любит…
Степан. Вот сами видите, какой жесткий человек, старички.
Голос. А ты б его треснул сонного-то обухом по загривку, помягче стал бы.
Степан. Да ведь как треснешь?
Голоса. А ты, слышь, по загривку.
– А то вилами!
Староста (Антону, решительно). Ну вот что, – разговаривать долго нечего – скарб на плечи и марш, куда глаза глядят.
Антон. Не к ночи же?
Голос (азартно). А что не к ночи?!
Антон (угрюмо). Хоть ты и староста, а закон один для всех: к ночи гнать не смеешь. Если б я худое что сделал… Ты говори, что худого я сделал: амбар подломал? Красного петуха пустил по селу?
Голос. Вишь куда пнет!
Антон. Никуда я не гну, а только, старики, и по-вашему не гоже: работаю я, худого никто не скажет. В ваш же храм киот сделал, и за сходную цену, – мир не обижаю, пожалеть и меня надо…
Голоса. И то, дядя Степан, пожалей и его: вишь век-то его воробьиного носа короче. Был бы молодой – свет не клином, – а ему где еще найти.
– Остатки допивает.
Портной. Вроде того как на донышке в бутылке: а слаще всей-то бутылки. Хо!
Голос. Жальней жальнего: как раз и в могилу позовут…
Антон (сурово). В могилу так в могилу, а жить – так жить будем без вашей указки… Ладно: вижу я, у вас одна издевка на уме, – ваше дело. Ну только что неловко, старики, выходит все это… обиду большую мне делаете… А я и уйду, пожалуй… (Быстро уходит в избу.)
Молчание.
Голоса. А вы поняли-то, старики, куда гнет он? Теперь нам только и дожидаться красного петуха…
– Что и говорить: человек неподходящий… Даве дядя Григорий ему про киот, чтоб, значит, поаккуратней, а он как бахнет оземь киот: «Вот тебе, коли моя работа не аккуратная»… Сам себя не жалеет, пожалеет ли других?
– Неловко, неловко такого за версту обходить.
– За версту, а сами лезете прямо в лапы…
Голос (раздраженно). Кто лезет?
Голос. Кто вздумал?
Голос (азартно). Степан вздумал, мир подводить вздумал, – сам со своей родней дела не мог уладить, – а вы потатчики…
Голоса. Кто потатчики?
– Кто? Дядя Семен…
Семен. А мне что? Я, что ли, староста?
Староста. А я что? Кто мне из суда бумагу-то привез? Он. (Показывает на Степана.) Ну?!
Голос. Ну что еще тут? Охота выселять – пусть и зовет урядника, а вам, старики, делать здесь нечего… Грех случится, не дай бог, – перед миром вы в ответе будете… живьем съедят вас…
Голос (раздумчиво). Что верно, то верно: в глупое дело ввязались.
Голос. А ты вот что, староста, народ-то разгони и сам уходи, а там Степан как знает, – его дело…
Степан. Старички, а вы тоже и меня пожалейте: теперь мне и в избу свою не взойти.
Азартные голоса. Тебя пожалеть?
– А миру пропадать из-за тебя?
– Дрянной мужичонка!
– Сволочь…
– Только и знают: мир подводить.
Староста (решительно). Ну да что толковать? Марш все отсюда… (Набрасывается на подростков, добродушно.) Вы еще здесь, шушера паршивая! Напасть проклятая! Чтоб и духу вашего не было…
Толпа гурьбой весело разбегается, постарше степенно расходятся, некоторые подходят к торговцу.
Степан. Ну вот теперь что ж? И в избу свою не взойдешь. Ах ты господи…
Портной (лукаво подмигивает). Э, дядя Степан, об чем хлопочешь? Не крынка масла – не убавится… Хо!
Степан (в раздумье). Идти к брату… (Уходит.)
Портной идет за ним.
Антон появляется из избы с котомкой за плечами, оглядывается.
Андрей (подходит к нему). Видно, раздумали старики тревожить тебя… Теперь хоть до смерти живи, не тронут… Только вот Степан разве с родней что придумают: ну уж тут ты гляди… Особливо Степанов брат двоюродный: Аким – первый конокрад на селе; серьезный же, не хуже тебя мужик: пять деревень во как держит…
Антон молча смотрит на него и уходит назад в избу, Андрей возвращается к группе торговца.
Григорий (подошедшим крестьянам). Так-то лучше: без греха.
Голос. Знамо, лучше свяжись с этаким чертом.
Торговец. Ну и дела же у вас, как погляжу я.
Голоса. Дела у нас, как пустые щи в котле – кипят, а на стол подавать нечего.
– Ноне-то и вовсе нечего будет: в поле хоть шаром покати, только где на купеческих землях, что до пасхи сеяли, хлеб, а на своей – ни хлеба, ни корму.
– Только что на заливных и корму-то…
Торговец. Бог дождика пошлет – поправится еще, может быть.
Голоса. Хоть сквозь землю теперь пролей – ничего не поможет.
– Какой теперь дождь, когда люди зажались…
Слышно пение.
– Вон учитель с помочанами поспел уж и убрать свой хлеб.
Торговец. Скотину, значит, опять мотать будете?
Голоса. Вот как мотать: у меня четыре головы, одну оставлю и ту в избе с собой, а то без корму да на холоде и последняя изведется…
– Ну теплее зато будет, дров меньше…
Торговец. А много скота у вас?
Голос. Мало ли скота…
Торговец (задумчиво). Я вот, пожалуй, приеду по осени: ценой только не забивайтесь…
Голос. Куда уж забиваться…
Входят с песнями крестьяне, женщины с серпами. Все навеселе, обнимают учителя, притопывают ногами.
Помочанин (учителю, обняв его, ведет его к авансцене; их окружает толпа помочан). Видишь, милый, как мы тебя разуважили: праздник, отдохнуть бы, а мы до ночи у тебя, а завтра опять праздник, опять ни свет ни заря к приказчику, а там к попу…
Учитель. За это спасибо, старички, – там только у оврага и осталось недожато.
Помочанин. И там дожнем… Вот на неделе будет праздник.
Голос. Праздников довольно, отдыхать только за чужой работой мало приходится.
Помочанин. А ты не мешай… Эй вы, народ, поможем ему, что ли?
Редкие голоса. Так ведь куда денешься…
– Только клич кликни.
– Да водки побольше припасай.
Помочанин. Во! Водки! Вот и смекай… А чтоб было твердо – сейчас и закрой дело, поднеси по стаканчику…
Учитель (растерянно потирает руки). Я бы очень рад, старики, да вся водка вышла…
Голос. В кабаке много.
Учитель. Ведь лавка заперта.
Голос (весело). Давай деньги, хоть сто ведер принесу…
Учитель (просительно). Старички, не будет ли, – ведь мало от водки хорошего: раздразнитесь, еще захотите, раздеретесь. Да и работа сегодняшняя, если б в деньги нанять, вдвое дешевле обошлась бы.
Голос. А ты не считай.
Учитель. Как не считать? Сами посудите, на пятнадцать рублей как жить? Хоть уродило бы, а то сами видели…