«Голоса» глушили. Вы крутили ручку настройки, и когда проволочный бегунок, приближался к вражескому берегу, в динамике начинался треск, как будто трещал ледок на замерзших лужах, когда по ним шагаешь. Чем ближе к берегу, тем сильнее треск. Пробивался голосок, женский или мужской. Иногда можно было понять даже отдельные фразы. Но бывали такие моменты, что слышимость была почти на уровне. Чистый русский литературный язык, никакой фени, подросткового выпендрежа. Такое впечатление, что на «голосах» работали филологи, не менее кандидата наук. Но ничего удивительного. Действительно в зарубежных радиостанциях, вещавших на Союз, работали мигранты с высшим образованием, и доктора наук, и были даже академики.
Советов о том, как глушить глушилки было множество, от самых простых до фантастических.
Советовали слушать «голоса» по ночам, с такого-то по такое время. Тогда почти чисто. Глушильщики в это время теряют бдительность или у Земли какой-то в это время поворот особый, а поэтому сигнал наиболее сильный, а мощность глушилок напротив падает. Предлагали конструкции разных простых глушителей глушилок. Были очень сложные. Ходили слухи, что мастера изготавливают антиглушилки из очень дефицитных деталей. Никто не видел ни этих глушилок, ни их мастеров.
Лучше всего брали волну старые проигрыватели, громоздкие с деревянными боками, покрытыми светлым лаком. Они занимали почетное место на комодах и тумбочках.
Хороши были рижские приемники, небольшие и стильные.
Ходили слухи, что наиболее активных слушателей и распространителей того, что передают по «голосам» отслеживают органы, а самым-самым шлепают статью «антисоветская агитация и пропаганда, распространение слухов, порочащих социалистический строй и советский образ жизни» и отправляют их на несколько лет на заготовку бамбука в сибирской тайге. Кто-то считал, что это просто страшилки.
Тогда от сибирской тайги через несколько лет ничего бы не осталось, кроме пеньков.
Полстраны уж точно, пусть и непостоянно, но прислушивались к «голосам». Кто-то верил, кто-то считал брехней. И лекции лекторов общества «Знания» представляли бы нудную озвучку передовиц «Правды», если бы не оживлялись информацией, почерпнутой из «голосов», бесед с дипломатами и чиновниками, которые бывали за бугром и не все подряд ругали, что видели собственноглазно. К этому еще можно добавить впечатления от просмотра иностранных хроник и голливудских фильмов, которые крутили в спецкинозалах для посвященной публики.
У историков-второкурсников как-то вспыхнул спор: обязательно ли подписываться на «Правду», центральный орган ЦК КПСС, если ты состоишь в этой самой КПСС.
Коммунист Володя Бобышкин считал, что необязательно. Володя был низенький, ростом с семиклассника. Но плотный, широкоплечий. Чувствовалась в нем какая-то крестьянская сила. Резкий большой нос выдавал в нем всё-таки зрелого мужчину, который кое-что знает о жизни и понимает в ней. Производил он впечатление человека, много повидавшего на веку. Он отслужил в армии, отучился на рабфаке, где и вступил в партию. Рекомендацию ему дал сам первый секретарь райкома партии. Он был поразительно застенчивый и говорил тихо и монотонно. Чтобы его услышать, нужна была полная тишина. не повышал голоса, не смеялся, только иногда возникала легкая улыбка, какая-то извиняющаяся: вроде, ну, что вы хотите. Носил большие черные очки. Ходил в костюме даже в общежитии. Некоторые говорили, что он и спал в костюме. На лекции обязательно белая рубашка и галстук. Уже в это время он начал лысеть. Волос у него был жидкий и серый. Девушки к нему интереса не проявляли, для них он был в разряде замухрышек, которые как мужчины совершенно ни к чему. Достаточно было с ним немного пообщаться, чтобы понять, что праздников плоти, безудержного веселья, розыгрышей от него ожидать не приходится. Какой-то автомат, неказистый и неинтересный. Женщины это сразу чувствуют, после чего этот человек для них просто перестает существовать. С ним можно пообщаться, что-то обсудить, но не более того. После университета Володя станет третьим секретарем по идеологии в райкоме партии. Район был в основном сельскохозяйственный и недалеко от областного центра. После женитьбы года два спустя повесится. Говорили, что не выдержал измены жены. Он никак не мог поверить в то, что близкие родные люди могут предать.
Володя – ортодокс. Ранее таких называли пламенными большевиками. Неожиданно он заявил, что на «Правду» – главный официоз коммунистической партии совсем необязательно подписываться. Даже членам партии. Это совсем не является нарушением партийной дисциплины.
Коммунист может подписаться на то, что ему интересней: на «Труд», «Известия» или «Комсомольскую правду». Все газеты в нашей стране проводят линию коммунистической партии.
Против него выступил Женя Добросклонов, который иногда между «битлами» слушал «вражеские голоса». Все его считали либералом и чуть ли не оппортунистом.
– Как не подписываться? – возопил он. – Если ты член партии, ты обязан выписывать центральный партийный орган. Опять же, подписываясь, ты и финансово поддерживаешь газету, как коммунист. Ведь в ее бюджете в том числе и деньги от подписки.
Все уставились на Женю.
– У каждой газеты свое лицо. У «Комсомолки» оно молодежное. «Известия» нацелены на информативность. Да! А «Правда» – это прежде всего официоз, это партийные и государственные документы.
– Я плачу ежемесячные взносы, – сказал Бобышки.
– Взносы взносами, – возразили ему. – Про уплату взносов даже в уставе партии записано. «Правда» – это твоя газета. Она должна быть постоянно на твоем рабочем столе. Это, так сказать, твое идеологическое оружие, последняя инстанция в любом споре. Когда ты идешь на встречу с трудовым коллективом, она у тебя в руке. Пишешь доклад, она у тебя перед глазами.
– Необязательно! – нисколько не волнуясь, возразил Бобышкин. – Всё это лишь формальная сторона дела. Газеты в нашей стране поддерживают линию партии. Все, без исключения. Редакторы изданий назначаются партийными комитетами и отчитываются перед партией. Они обязательно коммунисты. И цензуры у нас никто не отменял. Конечно, это совсем не та цензура, что была в царские времена. Но она есть.
В споре о «Правде» Бобышкин занял необычную для партийного ортодокса мягкую позицию. Но в отношении Солженицына он был непримирим. Для него это был враг. Все кричали, что нельзя осуждать писателя, произведения которого мы не можем прочитать. Почему власти так боятся, что мы можем прочитать его книги.? Прочитал и сразу стал врагом? Тихим голосом, но твердо Володя говорил, глядя как-то на всех сразу:
– Разве партия будет врать? А представьте, если бы в годы войны у нас печатались немецкие листовки, которые предлагают нашим бойцам сдаваться в плен? Давайте покончим с диктатурой Сталина, евреев-большевиков, рейх несет народом страны свободу. Мы распустим колхозы, разрешим частную собственность, все вы свободно вздохнете. Сдавайтесь в плен! Вас накормят, вылечат, выдадут настоящую одежду. Сколько нашлось бы слабых и доверчивых, которые бы поверили немцам и сдались в плен. Да и предателей бы оказалось немало, негодяев разного рода. Вы можете такое представить? Нет! И я тоже не могу. Печать – это тоже оружие.
– Причем тут Солженицын? – кричали ему.
– Как причем? – удивился Бобышки. – Вы что, ребята? Разве это непонятно? Ведь всё же очень просто. Он оправдывает власовцев, считает их чуть ли не патриотами, клевещет на нашу страну на каждом шагу. По нему получается, что у нас только и делали, что сажали и расстреливали. Мы его печатаем, продаем и роем сами себе могилу. Именно этого и хочет Запад, когда кричит о свободе слова, который якобы у нас нет. Тогда уж и Гитлера печатать надо. И того же Власова.
– Ну, ладно, – вяло согласились с ним. – Гитлера, конечно, печатать не надо. Власова тем более. Зачем на трибуну выходит колхозница и на всю страну заявляет, что, конечно, она не читала Солженицына, но считает правильным, что его выслали из страны?
Таким не место в наших рядах, потому что он позорит нашу страну, идет на поводу у западных спецслужб?
– Что тут такого?
Володя пожал плечами.
– Она же говорит не о художественных достоинствах писателя, но об его общественной позиции, которая, конечно, достойна осуждения. Разве это непонятно? Для этого совершенно необязательно читать его произведения. Я уверен, что многие члены Политбюро даже в руки не брали его книги. Не читаем же мы «Майн кампф». Но никому в голову не приходит в голову по этой причине оправдывать Гитлера.
– Да.
Согласились с ним. Но как-то вяло. Вон ведь и «голоса» смеются над колхозниками и сталеварами, которые клеймят Солженицына.
Этот год можно было назвать солженицынским. Это был звездный час писателя.
Неизвестный писатель должен быть благодарен власти за такую рекламу. Теперь его знала вся страна.
Государство сделало всё, чтобы о нем узнали все и везде. Современные рекламные агентства могут отдыхать. В самых отдаленных чумах Чукотки говорили о писателе. Все газеты и журналы писали о Солженицыне. Даже узкопрофессиональные. По всей стране лекторы рассказывали о нем. На телевидении и радио – везде Солженицын. От него нигде нельзя было спрятаться. Даже верующие не поминают столь часто имя Господа, сколько советские граждане поминали его. Миллионными тиражами выходили брошюры о нем. Высоколобая рожа с козлиной бородкой многим являлась в снах. Партийные, комсомольские, профсоюзные собрания специально посвящались Солженицыну. Леонид Ильич, наверно, завидовал ему.
Вражеские голоса теперь денно и нощно говорили о Солженицыне и читали его произведения. Местами. Там, где изображались ужасы сталинской эпохи: репрессии, бездарность командиров. Советский народ перекормили Солженицыным. Уже его фамилия вызывала аллергию и ассоциировалась с чем-то мерзким. Вся история нашей страны – это история ГУЛАГа, так выходило по Солженицыну.
А там только расстреливали, пытали, гнобили по лагерям, доносили друг на друга. Все и на всех. Одни арестовывали, пытали, расстреливали, другие потом тех, кто арестовывал, пытал и расстреливал, арестовывали, пытали и расстреливали. Вот такой круговорот. Или проще говоря, каша мала.
Как-то между расстрелами и пытками, страна индустриализировалась, коллективизировалась, выиграла войну, восстановилась, слетала в космос. Но это же так всё! Мелочовочка, недостойная внимания гигантов мысли и пера. Вся земля на десятки метров вглубь пропитана кровью сотен миллионов уничтоженных людей.
Запад выл от восторга. Еще никто с таким размахом не опускал, не затаптывал, не заплевывал ненавидимую им страну, которая кроме ада на земле, империи зла и рашки иначе и не называлась. И еще кто-то смеет после этого вякать, когда говорят, что всё это должно быть уничтожено атомными и термоядерными бомбами. Под чистую!
Если бы этот бородатый дядька вылез из водопроводного крана, домохозяйки нисколько бы ни удивились, но тут же забили бы сковородками и всем, что попадется под руку. Настолько он всем обрыдл.
Но человеческая натура и советский оптимизм отказывались признавать это.
На барахолках, книготочках ротапринтные распечатки «Архипелага ГУЛАГа» расходились влёт. Печатались они на плохой серой тонкой бумаги. Такая годилась на самокрутки. Говорили, что находились такие подвижники, которые переписывали от руки многосотстраничные солженицынские опусы. С воспаленными от бессонницы глазами они, как сомнамбулы, отправлялись на работу. Писатель должен быть благодарен советской власти, которая сделала его знаменитым в Советском Союзе. Еще никого и никогда так не рекламировали, ни о ком ни написали столько пропагандистских брошюр. Он, неблагодарный, крыл эту власть на все корки. Ну, и что можно сказать о духовно-нравственном облике этого человека? Делай после этого людям добро! Бывают же такие твари неблагодарные! Хоть бы сквозь зубы «спасибо» буркнул.
Уже в эпоху так называемой гласности и перестройки ее трубадуры на всех углах будут дудеть о свирепости КГБ, которое \хватало чуть ли не всех подряд, зверски пытало в мрачных казематах, отправляло в мордовские лагеря тех, кто потом станет светилами мировой художественной литературы. Книжные прилавки заполонила диссидентская литература. Обалдевший от пропаганды народ бросился скупать ее, но вскоре разочаровался. Какой-нибудь Кочетков или Павло Загребельный по сравнению с ними выглядел титаном художественного слова. Но в те времена самиздат, которым торговали даже в общественных туалетах, шел по бешенной цене. Скупали писателей-невозвращенцв, извращенцев, типа Захер-Мазоха, «Кама-сутру», пособия по ушу. Некоторые предприимчивые молодые люди сами бросились сочинять всякий бред, выдавая всё это за диссидентскую литературу. На всех углах обсуждали прочитанное. Но почему-то никого не хватали под белы ручки, не заталкивали в «воронки» и не везли в подземные казематы и пыточные камеры. Рядовые обыватели, по крайней мере, этого не замечали. А прочитав десяток – другой страниц «Архипелага ГУЛАГа», советский человек с тоской смотрел на увесистый том и с тоской подсчитывал, сколько бы вышло пива. Получалось очень много. Даже с ершом. Даже если приглашать друзей на халяву.
После этого наш советский гражданин не возвращался к творчеству гиганта русской литературы. Чего стоили только авторские неологизмы, толстовские периоды на несколько страниц, имена героев, которые никогда не услышишь в жизни, эти бесконечные всхлипы и филиппики в адрес сатанинской власти, которая почему-то ему обывателю была по барабану.
Пропадала всяческая охота после этого читать заполонившие все книжные магазины опусы многочисленных эмигрантов; солженицыных, аксеновых, владимовых и проча, и прочая, м прочая, которые даже до пояса не доросли тех писателей, что никуда не уезжали: Распутину, Абрамову, Белову, Шукшину. Но в расфуфыренной среде советским читателям представляли их мелкими шелкоперами, которым куда уж до олимпийских вершин диссидентов.
Одной – двух передач на «вражеских голосах», где читали Солженицына, было вполне достаточно, чтобы отбить всякую охоту к дальнейшему прослушиванию. Тексты великого правдолюбца действовали как зубная боль.
Профессор Знаменский у Булгакова говорил: «Советская власть хорошая, но глупая». Это как раз был тот самый случай, когда власти делали всё возможное, чтобы навредить себе. Сделать из писателя средней руки звезду мирового масштаба, разбудить интерес у миллионов людей к его произведениям, предоставить ему бесплатно самолет для вылета на Запад, где его ждали всевозможные премии, гранты, награды, ордена, беспрерывные интервью, встречи с президентами и королевскими семьями, переводы чуть ли не на все языки мира, такие тиражи, о которых можно только мечтать, и, конечно, слава, которой позавидовала бы любая голливудская звезда. На явление Солженицына смотрели как на сошествие живого бога. Продолжалось это недолго. Бесконечное монотонное бу-бу-бу вскоре всем надоело, и герой отправился в «вермонтское заключение». Теперь на него смотрели как на помешанного. Что ему оставалось делать? Обиженный, он стал подковыривать уже Запад, ершиться и петушиться, надеясь, что смена темы поможет сохранить ему звездность. Прихлопнуть его, как комара, было невозможно. Это тебе никакой-нибудь Вася Пупкин, а мировая известность. Приходилось мириться. Поэтому покрутили пальцем возле виска и забыли. Постарались забыть и не обращать внимания на его вопли. Читателям тем паче уже изначально он был неинтересен. И новые его многосотстраничные талмуды пылились на книжных полках. Возвращение на Родину, из которого он опять постарался сделать шоу, всё-таки отрезвило его. Капиталистический рай оказался адом для России. Кругом воровали, грабили и убивали.
Увидел, что наделали с его родиной светочи демократии. Хотя и он тоже приложил к этому руку, призывая разрушить проклятое коммунистическое общество. Пытался говорить, убеждать, стать новым a la Лев Толстой последних лет жизни, метал громы и молнии, вразумлял невразумляемых правителей, взывал к их совести. Никто его не слушал и никого он уже не впечатлял. Роль пророка не получилась.
20
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Отрывок из сценария на праздник получения паспорта
На сцене девушка и юноша с эмблемами на белых блузах.
ДЕВУШКА
Во имя ленинских идей
Под наше партийное знамя
Встают легионы отважных людей
С советскими паспортами.
ЮНОША:
Ну, что бы, казалось, – книжица малая…
Но паспорт, словно присяга бойца,
Силой и гордостью небывалою
На целую жизнь согревает сердца!
ДЕВУШКА
Шестнадцать лет и мало, и много.
Вчера я, как будто, девчонкой была.
Сегодня другое – большая дорога
В прекрасную жизнь пред тобою легла.
ЮНОША
И думай – как пройти, не петляя,
Этапы такого большого пути,
Как честь гражданина страны не пятная,
Почетное званье сквозь жизнь пронести.
Гаснет свет, вспыхивает киноэкран. Демонстрируются фрагменты из кинофильма «Я – гражданин Советского Союза». (Производство экспериментального творческого объединения студии «Мосфильм»).
Во время кинофрагмента на сцене устанавливаю стол, вокруг которого стулья по количеству приглашенных вручать паспорта. Это представители партийных и советских органов, ветераны Великой Отечественной войны, герои пятилеток. По диагонали стулья шестнадцатилетним.
На сцене группа из агитбригады.
ПЕРВЫЙ
В науке, в технике, в литературе,
Веленья дня врываются, как бури.
День и ночь я трудиться готов.
Каждой жизни положен предел.
Но пока не настал этот миг,
Будет сердце мое клокотать,
Словно щедрый, кипучий родник.
Клятва шестнадцатилетних:
ЮНОША: Я гражданин Союза Советских Социалистических Республик, клянусь:
Отдать свои силы и энергию на благо Советской Родины!
ВСЕ: Клянемся!
ДЕВУШКА: Клянемся любить свою Родину и свой героический народ, беречь великие завоевания старшего поколения.
ВСЕ: Клянемся!
ЮНОША: Клянемся учиться и строить, как завещал великий Ленин, соблюдать советские законы, дисциплину труда, честно относиться к общественному долгу, быть в первых рядах строителей коммунизма.
ВСЕ: Клянемся! Клянемся! Клянемся!
Все под марш спускаются в зал.
Выносится Знамя.
Гаснет свет, на киноэкране – мастер художественного слова Всеволод Аксенов читает стихи Маяковского о советском паспорте (кинофильм «Мастера художественного слова»). На фоне песни И. Дунаевского «Песни о Родине» проходят картины нашей Родины.
Во время кинофрагментов со сцены выносятся стол и стулья.
На сцене вокальная группа исполняет песню «Страна моей мечты» С. Туликова на стихи Н. Добронравова.
Родина моя,
Страна моей мечты.
Былинные края
Добра и красоты.
И нет земли на свете родней.
И всё светлей
Песня Родины
В душе моей.
ВЕДУЩИЙ. Наш герб отпечатан на паспорте каждом,
На каждом серебряном звонком рубле.
Вглядись в этот герб,
И тебе он расскажет
Всю правду о нашей Советской стране.
ВЕДУЩАЯ. Колосьями он золотым оправлен,
Плодами труда миллионов людей,
Труда, что не только Отчизной прославлен,
А признан великой планетою всей.
ВЕДУЩИЙ. На паспорте нашем герб мира и славы,
Мы с гордостью носим на сердце своем
Мандат гражданина великой державы,
Бесценную книжку с советским Гербом!
Исполняется песня «В земле наши корни», муз. А. Пахмутовой, слова Е. Долматовского.
В земле наша правда, в земле наши корни,
И сила в плечах от лугов и полей.
Земля и оденет, земля и накормит,
Ты только себя для нее не жалей.
ЧТЕЦ. Мы сами куем свое счастье,
Спокойны, мудры, сильны,
Мы все представители власти,
Хозяева чудо-страны.
И море пшеницы отменной,
И новая плавка в цехах,
И новые тайны вселенной –
Всё в наших рабочих руках.
Мы – первая в мире держава,
Восставшая к солнцу из тьмы…
Октябрьской Партии – слава!
Народу советскому – слава!
И это – не что-то, а мы.
Мы сами куем свою славу –
Из стали крепчайшей куем,
По самому высшему праву
Мы гордые песни поем.
Великая сила народа
Взрастит на земле коммунизм.
Работа,
работа,
работа –
таков наш победный девиз.
Далее могут исполняться концертные номера – подарки.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Фотостенд «Человек ищет себя» о тех, кому сегодня шестнадцать, может состоять из 4-х разделов.
I – «Учеба – главный труд молодых».
II – «Наравне со старшими», о работе на полях и фермах колхоза в свободное от учебы время.
III – «Готов к труду и обороне» – о значкистах, о спортивной жизни молодых.
IV – «Отдых – дело важное» – об участии в художественной самодеятельности, шефстве над пионерами, об участии в озеленении, о посещении библиотеки, театра и т.д.
21
ПРОЩАЙТЕ ДОЛГИ ВАШИ!
Это слово очень интересное. В нем сразу два противоположных смысла. И только в контексте можно понять, что имеется в виду. Слово-антоним: «занимать» – давать деньги в долг и «занимать» – брать в долг. Поэтому, если просто скажите: «Я занял сто рублей», то можно понять и этак, и так. «Дать в долг без отдачи» – это выбросить деньги на ветер. «Даешь руками, а берешь ногами», поэтому лучше не одалживать. «Плохой на отдачу». Что там еще? Долг платежом красен. Бывают люди, которые никогда ничего не отдают. Но самое интересное, что им продолжают давать. А другой шелуху от семечек вернет, а ему не занимают ни в какую. Брать без отдачи – это такая мягкая форма грабежа. Или беспредельщины. Вы почти счастливы, что сделали человеку добро, а потом до вас доходит, что вас элементарно кинули. Кинуть, обмануть, надуть, обнести, оборзеть, «а нечего клювом щелкать» – это о тех добрых натурах, которые ведутся и дают в долг без отдачи.
То, что вам больше нравится, то и выбирайте.
Миша только брал. Брал, разумеется, без отдачи. И тем не менее поборы у него были регулярными. Он не занимал, потому что никогда не отдавал. Наверно, это нужно назвать каким-то другим словом. Сказать, что он «кидал», «надувал», тоже нельзя. Делал он это легко и с добровольного согласия другой стороны. Хотя по большей части те, кто давал, знали, что он не отдаст. Миша не был способен кинуть, тем более надуть. Он не способен был на обман. Не то, чтобы он никогда не врал. Напротив, врал он постоянно, но легко и красноречиво. Если он и обманывал, а он все-таки делал это, то обманывал по-детски непосредственно, наивно, и ни у кого язык не поворачивался назвать его обманщиком. Миша и обманщик? Да вы что! У него же душа ребенка! Чистая и открытая! Не будете же вы обвинять в обмане карапуза, который с выпученными глазами и брызгая слюной будет вам самозабвенно рассказывать, что он только во дворе видел самую настоящую Бабу-Ягу?
Миша – сказочный принц из «Тысячи и одной ночи». Девушки из его группы рассказывают про него фантастические вещи. Что он пачками затаскивает наивных девчонок в свой вертеп и творит там такие с ними вещи, что даже язык не поворачивается рассказать об этом. Вахтерши и вахтеры им подкуплены. Стоит любой красавице сказать: «К Мише!», как перед ними угодливо распахиваются двери. Встречают чуть ли не с поклоном. Никаких документов не требуют. Даже свидетельства о рождении. Что является грубейшим нарушением общежитского распорядка. Скорей всего, это вранье. Или точнее, преувеличение. Вахтеры и вахтерши, действительно, были очень благосклонно настроены к Мише. Остальное же гипербола. Есть русские богатыри. Почему бы и не быть восточным богатырям? А богатырей любят. Миша – богатырь и красавец. Глаза с восточной поволокой. Ростом за два метра. Чуть ли не с пеленок занимается классической борьбой. И гопники никогда не решаются у него просить закурить. И вообще обходят стороной. Наглость не всегда отрицает разумность.
В «пятерке» Миша на привилегированном положении. Еще учась на рабфаке, он получил отдельную комнату в конце коридора. Такой привилегией пользовались только аспиранты и семейные. Если бы среди студентов были лауреаты Нобелевской премии или племянники членов Политбюро, и то они не могли бы рассчитывать на подобное. Комната на четверых, а для старшекурсников – на двоих. Что сразу бросалось в глаза каждому, зашедшему в Мишину комнату, это поистине султанская кровать, занимавшая почти всю комнату. Оставалось лишь место для стола у окна и пары стульев. И прикроватная тумбочка, само собой. Это были две однушки, сдвинутые вплотную. Даже у самого наивного юноши, попавшего в Мишину комнату, возникали в воображении картины восточных оргий, плотских утех эмиров и султанов с прекрасными гуриями. Не меньше удивления вызывал и холодильник, который втиснулся в самый угол возле стола. Холодильники были только на кухне. В студенческих комнатах, во-первых, не положено, а во-вторых, и было бы положено, так на какие мани-мани. Даже при самом богатом воображении представить холодильник в студенческой комнатушке было невозможно. Кто-то даже протягивал к холодильнику руку, чтобы убедиться, что это не галлюцинации.
Стипендии Миша не получал. И само это слово было для него далеко и чуждо, как туманность Андромеды. Но к его счастью, многие другие получали стипендию. Некоторые даже повышенную. Было непонятно, как Миша вообще держится в университете, сдает зачеты, экзамены, правда, с многочисленными хвостами, пересдачами, объяснительными в деканат, искренними заверениями, что с этого дня он… да они не узнают даже его…
Как все, Миша, когда придет время, получит диплом.
На первой паре его обычно не бывало. Всем было понятно почему: и студентам, и тех, кто учил студентов. Обычно появлялся к концу первой пары. Мягко ступая, проходил в конец аудитории, улыбаясь всем и никому, садился, делал вид, что внимательно слушает и конспектирует, а потом засыпал. Но делал это по-восточному очень деликатно.
Со стороны, по крайней мере, с кафедры, понять, что он спит, было довольно трудно. К тому же для многих преподавателей содержание лекции гораздо важнее, чем реакция студентов.
Сидит студент, козырьком ладони прикрыл глаза – жест, означающий, что он глубоко задумался – и что-то пишет. Для преподавателей в радость видеть таких студентов. Товарищи по группе понимали, что у Миши была очередная бурная восточная ночь. Двое одногруппников ему завидовали. А девушки негодовали, но в душе.
Никогда и никому Миша не рассказывал о своих похождениях, не называл имен, даже намеков не делал. Это для него было табу. И когда речь заходила о девушках, он деликатно молчал. Все девичьи рассказы об этой стороне его жизни складывались из домыслов, фантазий и явного гиперболизма, что вообще характерно для женской натуры.
Миша исчезал порой на день, на два, на неделю. Это значит, что он уезжал на сборы или на соревнования. Спортсмены в вузах всегда ценились, поскольку их победы добавляли славы вузу. Это пропуском не считалось. Всё же защищает честь университета. И можно в обкоме партии отчитаться о спортивных достижениях и славных победах. Конечно, это знаний студентам-спортсменам не добавляло.
К каждому зачету или экзамену Миша приходил со стопкой листов, исписанных бисерным почерком. Это были белые листы, на которых печатали машинистки. Почерк был его. Проверяли. На листках были ответы на вопросы зачетов или экзаменов. По порядочку, к каждому билету, в строгой последовательности. Потом на экзамене он находил нужный листок и с ним отправлялся для ответа.
Деньги имеют свойство ходить по рукам и не прилипать к ним. За редким исключением. От покупателя к продавцу, от того, кто занимает и кто отдает долг, от кассира заводской кассы в мозолистые руки заводского пролетариата. В университетской кассе – к студентам, аспирантам и преподавателям с обслуживающим персоналом. В студенческой среде денежный оборот происходит быстро. Иногда деньги исчезают за день. У бережливых хватает на неделю. Редко кто растягивает на месяц. Выручали домашние припасы, строгая экономия на всем и жесткая диета.
Спрашивать вернуть долг как-то считалось зазорным. Боишься показаться жадным. Ценилось гусарство, этакое расшвыривание денег. Ничего не жалко, всё до копейки спущу! Пошел в РЗД (так звался ресторан «Золотая долина») и за вечер спустил всю стипендию. Разумеется, с парой-тройкой друзей и незнакомыми юными дамами. Тогда тебе, братан, уважуха и респект. Широкая русская натура, ничего для друзей не жалко. О таких рассказывали, истории передавались от поколения к поколению, и на таких смотрели восторженно, как смерды на Илью Муромца, который в любое время готов положить душу за други своя. А деньги что? Мусор! Такое случалось крайне редко. Но случалось. Большинство выбирало золотую середину.
Поскольку потребовать вернуть долг было не комильфо, старались не давать в долг. Или давать, скрепя зубами, когда уже отвертеться невозможно. Так сказать, взяли за горло.
Не припомнятся такие, кому бы стипендии хватало от одного получения до другого. Может быть, они и были, но, значит, слишком таились и на общем фоне были незаметны. И какие же нужно иметь способности, чтобы благополучно существовать от стипендии до стипендии!
Многим приходилось выходить, как говорится, с протянутой рукой. Причем, в прямом смысле. Это было потрясением для новичков. Но вскоре каждый из них делал величайшее открытие для себя. Сначала изумлялся, потом смирялся, потом сам становился таким же. Денег-то, оказывается, ни у кого нет. Непонятно, как ездят в автобусе, кушают в столовой, покупают шмотки время от времени и отмечают праздники. А еще некоторые ходят в кинотеатр. Кто-то даже признавался, что побывал в зоопарке. А еще и покупали общие тетрадки, книжки, а девушки и косметику.
Миша брал деньги в долг, разумеется, без отдачи, виртуозно, с ловкостью фокусника. Может быть, он знал какой-нибудь магический заговор или владел гипнозом. Те, кто ему давал в долг, тут же начинали раскаиваться и недоумевать, как же это вышло, ведь не давать Мише в долг, стало их жизненным принципом, одним из столпов мироздания. Какой же черт их подтолкнул в бок? Что за наваждение?
Все кругом говорили одно и то же, что Миша деньги, взятые в долг, никогда не возвращает, что скорей Дунай со всеми другими реками и их притоками потечет вспять в горы, а небо со всеми звездами и луной упадет на землю, чем Миша отдаст долг. Сравнение было слишком красочное, пышное по-восточному и скорей всего исходило от самого Миши. Но давали и даже уговаривать особо не требовалось. А потом спохватывались. А тут даже уговаривать не потребовалось. Миша как бы между делом, мимоходом, как о чем-то незначительном спросил про деньги и даже не пообещал, что вернет, а рука уже сама, предательница, нырнула в карман и вытащила оттуда и протянула пятерку, денежку, на которую возлагались такие надежды. Всё рухнуло вмиг, какое-то помутнение сознания, что-то похожее на гипноз и даже колдовство. Миша ухе уходил в прекрасное далеко своей упругой походкой барса, бросив несчастную жертву, растерянную и вопрошающую себя «Что это было сейчас?»