Тот же Пушкин ставил мужскую дружбу даже выше любви к женщине. Это женолюб и поклонник женской красоты! В любви к женщине, даже самой платонической, всё-таки есть физическое влечение, более или менее скрытое, замаскированное.
Оно всегда есть. Если это только не Прекрасная Дама символистов, идеал потерянной гармонии и божественной красоты.
Мужская дружба – это чисто идеальный продукт, как выразились бы сейчас. Только духовные узы, родство душ.
Над ними подсмеивались, но добродушно, без всякого сарказма. Они не обижались. Были беззлобны, бескорыстны.
На каникулы уезжали домой. Они были деревенскими, но из разных районов области. Небольшое застолье с самогоночкой, медовухой. Виделись-то всего два раза в год. Ребята уже взрослые. Могут и выпить.
А утром, как штык, на ногах. В деревне не залеживаются. Поднимаются с первыми петухами. Краюха с парным молоком. Во дворе уже стоит савраска, запряженная в телегу. Отец, такой же коренастый и широкоплечий, как сын, кладет косы. Едут на покос. В кирзовых сапогах, надетых на портянку, в хэбэшных штанах, становятся на краю луга, отбивают стальное полотно. Роса уже ушла. Можно начинать.
Я ли вам не свойский?
Я ли вам не близкий?
Памятью деревни
Я ль не дорожу?
Коса вжикает. И ровный валик травы ложится влево от косаря. Срезано под самый корешок. Сделали по несколько проходов. Считай, что коровке почти на месяц скосили. Вытер пот, подбил косу. Отец одобрительно смотрит на сына. Город не испортил его. Если погода не подведет, то за неделю закончат с сеном.
И все время, пока они были дома, так ни разу и не открыли тетради с конспектом «Как нам реорганизовать Рабкрин».
7
ПЕТРОВ
Петров после школы успел поработать, отслужил в армии, потом два года оттрубил на рабфаке. Поэтому, когда он поступил в университет, то был уже не зеленым юношей, но почти зрелым мужем, понимающий, что к чему и знающий толк в кое-чем. Но своим возрастом и опытом он не кичился и не хвалился. И мог сойтись с любым.
Злые языки даже утверждали, что он был уже женат. И у него есть ребенок, с которым он ни разу не виделся. А вообще с женщинами он ведет себя как самый настоящий подлец. Алиментов он, конечно, не платит. Да и с чего ему платить? Не со стипендии же? Если бы и было с чего, всё равно бы не платил, потому что он такой. Петров – тертый калач. Положишь ему палец в рот, он по локоть откусит и не подавится. Схавает за милу душу. Поэтому ухо с ним нужно держать востро и не доверять ни единому слову.
С первых дней первого курса Петров понял одну истину: на стипендию прожить невозможно.
Нет, с голоду не умрешь, но о пиве придется забыть. И будешь ходить в порванных ботинках. Его это не устраивало. Хоть он не был щеголем, но хотел выглядеть нормально. Решил подрабатывать. Сошелся с группой старшекурсников, которые ездили на Вокзал-Главный разгружать вагоны. Платили хорошо. Даже очень. Работали ночью, потому что днем нужно учиться. И за ночную смену шла добавка. Петров отнес мешок от вагона до машины и понял, что он не создан для каторжного труда. Не та конституция, то есть устройство организма, и мировоззрение не позволяло.
Через неделю он поехал на овощную базу, что находилась на окраине городка. Это был огромный полуподземный склад. Нужно было перебирать овощи и фрукты, отделять товарную продукцию от гнили. Когда его отвели в склад и показали рабочее место, где на ящиках сидели такие же молодые люди, как и он, и сортировали яблоки и помидоры, он попросил противогаз и спецодежду. Кладовщица удивленно посмотрела.
Она поняла, что работать он не будет.
Престижные работы в городке – это кочегар и сторож. Но то, что престижно, то труднодоступно.
Работа ночная. Кинул уголька и спи или готовься к очередному семинару. Кто-то даже девушку приводил на дежурство.
Но такая работа передавалась по наследству. Старшекурсник заканчивал университет и свое место передавал младшему товарищу. Лучшему другу. У Петровых таких друзей среди пятикурсников не было.
На каникулы и по большим праздникам Петров уезжал домой в Барнаул. Злые языки говорили, что он ездит по окрестным деревням и бесчестит красных девиц. Ах, злые языки! Страшнее пистолета!
После чего местные добрые молодцы тянули этих девиц в кущи, а не в загс, оправдывая свое поведение тем, что с надкусанным яблочком нечего церемониться. Кто-то верил этим россказням и боялся заглянуть Петрову в глаза при встрече. Несчастные же девицы бросались в темные бурлящие воды с крутого обского обрыва, успев напоследок пропеть «К чему ж я не сокол, к чему не летаю». Говорят, что эта песня стала самой популярной в алтайских деревнях и ее исполняли даже на танцах.
Не будем слушать, а тем более верить злым языкам. Обратимся к истории, которая добавила новый штрих к героической личности Петрова.
Попасть из Новосибирска в Барнаул можно разными способами. Выбирай – не хочу!
По воздуху, по суше и по воде.
Первый способ отпадал, конечно, если ты не птица, из-за дороговизны. Пусть самолетами летают буржуи! К тому же билеты нужно было заказывать заранее. Чуть ли не за месяц. Путешествие на теплоходе годится разве что для романтических натур, которым спешить некуда, а созерцание воды за бортом и зеленых берегов с редкими населенными пунктами доставляет эстетическое наслаждение и пробуждает тягу пальцев к перу или кисти. Пока доберешься из пункта А до пункта Б успеешь написать пусть и не всю «Войну и мир», но ее значительную часть это уж точно. Петров не был романтиком и красот природы для него просто не существовало. Водное путешествие самое долгое: с многочасовым шлюзованием на ОбьГэсе, причаливанием по ходу к каждой деревушке, даже если там уже не осталось ни одного жителя.
Ладно, если тебе надо именно в такую деревушку, куда иным способом не попасть, потому что прежние дороги заросли бурьяном, а за каждым деревом притаились медведь или разбойник. Водный путь возможен только в навигацию, то есть с весны до осени.
А вот сухопутным путем можно было путешествовать в любое время года: на поезде, на автобусе, на такси, гужевым транспортом и даже пешком, если вы любите туризм.
Отгадайте, каким средством передвижения решил воспользоваться Петров! Подсказка: пеший марш-бросок отпадает, а также передвижение на гужевом транспорте и автостопом.
Ехал Петров после ноябрьских праздников, когда толпы студентов, учащихся ПТУ возвращались в родные общаги с сумками, сетками и рюкзаками, набитыми домашней снедью.
К этому добавьте тех, кто возвращался домой из гостей, любимых тещ и прочих праздношатающихся, и получите картину великого переселения народов. И всем непременно надо именно на тот поезд, на котором едете вы.
Билеты на автобус распроданы на неделю вперед. То же самое и на поезд Барнаул – Новосибирск. И как теперь, скажите, добираться до дома, до общежития, до любимых друзей и подруг?
У пассажирских поездов есть интересная особенность. Вагоны бывают купейными, в которых студенты принципиально не ездят, считая их буржуйской роскошью, недостойной советской молодежи, которая рьяно изучает основы марксистско-ленинской науки. Были купе с мягкими местами. Такие называли офицерскими. А кто-то даже генеральскими. Хорошо быть генералом! Оно и понятно. После ратных подвигов офицеры могли себя вознаградить по-буржуйски щедро. Вы можете себе представить полковника или генерала, который едет в общем вагоне?
Неофицеры брали плацкартные и общие вагоны. Почему-то таких оказывалось подавляющее большинство. Плацкарт покупался заранее, порой за месяц вперед, смотря по наличию праздников.
В общие вагоны билеты продавались всегда, на всех полустанкахВ неограниченном количестве. Нужно было только отстоять очередь в кассу.
Тот, кто отдал такое распоряжение, был уверен, что общие вагоны изготавливают из резины. По крайней мере, пассажиры общих вагонов не сомневались в этом.
Это было не так. В общих вагонах всегда было многолюдно. А если какой-нибудь праздник, то настоящее столпотворение. Тот, кому удавалось присесть, считал, что ему очень повезло. Но большинство не являлись счастливчиками и смотрели на сидящих с нескрываемой завистью. Покидать своего места не следовало. Его тут же занимали. Курильщики не вспоминали о куреве. А без воды можно было прожить, как говорит наука, несколько суток. Туалет в общих вагонах – это особая история, даже цикл самых разнообразных историй, грустных и озорных. Их можно было выслушать за дорогу не один десяток. Не будем сейчас об этом. Да и не всякая чувствительная душа выдержит подобное.
Нижние полки в общих вагонах – это особая статья. Ложиться на них нельзя. Они предназначены только для сидения. Возлежание воспринималось как наглый вызов обществу, тем страдальцам, которые часами переминались с ноги на ногу, не вызывая никакого сострадания у сидельцев.
Верхние полки занимали по двое и по трое, если худые. Под голову клали одежду.
В предпраздничные и послепрздничные дни… Нет, тут нужен гений Данте, который, как утверждают некоторые исследователи, прошел девять кругов ада. Еще до того, как поезд тронется с главного вокзала, общие вагоны представляли собой бочки, плотно набитые селедкой. Вместо рассола был пот и слезы страдальцев. Кто-то пытался запрыгнуть уже после того, как поезд тронется. На каждой станции, полустанке в общий вагон подсаживались, подсаживались, подсаживались и подсаживались. И так до конечного пункта назначения. Это напоминало великое переселение народов или кадры из фильмов о гражданской войне. Всем нужно было попасть из пункта А в пункт Б. это был вопрос жизни и смерти. Всё остальное не имело никакого значения. Если вы ездили на городских автобусах в часы пик, то это то же самое, только хуже.
Со всех сторон тебя зажимают, берут в тиски, испытывают твой организм на давление. Этот нажим не только не ослабевает, но и усиливается. И вы начинаете привыкать. Можно поджать ноги и висеть, зажатым чужими телами. Никуда вы не денетесь.
Когда тряханет, вы почувствуете временное облегчение и даже вздохнете полной грудью. Уверяю вас, после этого вы будете ощущать себя самым счастливым человеком.
Утешает то, что в фильмах о гражданской войне путешествие по железной дороге выглядит еще романтичней. Там непременно еще и конная банда нападет на поезд. У тех, кому повезло прокатиться в общем вагоне в такие дни, на всю оставшуюся жизнь остались неизгладимые впечатления и стойкое убеждение, что не всякое путешествие по железной дороге лучше пешего паломничества. Передвигались же люди до появления паровоза!
Вы уже, наверно, догадались, к чему я веду весь этот рассказ о железной дороге с ее общими вагонами. Вы уже поняли, зная о характере и жизненных ценностях Петрова, что такой вариант передвижения никак не мог устроить его. Ну, разве что он согласился бы ехать на крыше вагона.
Что же тогда? Неужели? Да не может быть такого? Да! С обычным человеком не может быть. Петров выбрал самый фантастический вариант. Иначе он не был бы Петровым. Даже офицеры катаются по железной дороге. Пусть и с мягкими купейными вагонами. Петров, зная, что это такое, решительно отказался от железнодорожного путешествия.
Нищеброд с сумкой, в которой одежонка, пара общих тетрадей и домашняя снедь, без гроша за душой, потому что все было спущено за праздники с друзьями, подходит к привокзальному таксисту и небрежно бросает:
– Командир! Надо в Новосибирск!
Сказано это барственным покровительственным тоном, как будто он сейчас только что облагодетельствовал этого профессионала баранки.
Таксист протирает глаза. Здравое сомнение посещает его. Не тот это тип, чтобы ездить на такси.
Небритый молодой человек с не выветрившимся запашком уже плюхнулся на сидение, бросив сумку назад. Так нищеброды поступать не будут. Мало ли что не брит!
Но таксист еще попытался сопротивляться. Что-то ему не нравилось в этой истории.
– Знаете, что до Новосибирска…
И называет месячную стипендию. Другой бы дунул из такси, только след простыл.
А барин:
– Не обижу! Нешто мы без понятиев, командир. Не первый день замужем, стал быть.
Зевает, прикрывает глаза, показывая всем своим видом, что устал смертельно от жизненной суеты. Кистью, вроде бы как «брысь из дома». Небрежно. Без всяких эмоций.
Неуверенно таксист трогается с места. Всё-таки червячок сомнения продолжает грызть его душу. Никак не может поверить, что ему повезло. Ну, в близлежащую деревушку, понятно. А тут до самого Новосибирска! Это сколько же бабок срубишь! Такая удача выпадает крайне редко.
Как известно, дорога успокаивает и вселяет надежду, отвлекая от докучных сомнений. Если тебе еще и рассказывают, как правильно нужно выстраивать салаг, как руководить научно-исследовательским коллективом и какие перспективы у Сибирского отделения академии наук, то это уже внушает беспредельное доверие и уважение.
Приезжают поздним вечером. «Волга» мягко тормозит перед самым крыльцом общежития. Темно. Светятся окна всех пяти этажей. Фонарный столб в подобострастном поклоне освещает вход в общежитие.
Мокрый снег. Такие крупные с пятикопеечную монету снежинки кружатся беззаботным хороводом.
Петров стал таксисту дороже мамы, папы и батяни комбата. Дорога сближает людей. Он с трудом представлял, как он дальше будет жить без Петрова. Ему казалось, что они всю жизнь знакомы. Когда Петров сказал, что деньги у него в общежитии и он сейчас принесет их, водила сильно не напрягся. Лишь кивнул в знак согласия. Но тут же занервничал.
– Да я вот сумку свою оставлю. Будь спок! – сказал Петров. А вообще людям надо доверять.
– Мне сумка твоя с трусами и рваными носками не нужна, – нервничал таксист. Всё-таки сомнения окончательно не покинули его душу.
Покосился на монтировку, лежавшую возле сидения.
– Ну, не совсем они и рваные, – обиженно произнес Петров. – Причем тут я, если тут такое качество?
– Вместе пойдем! – решительно произнес таксист.
– Да не вопрос!
Петров пожал плечами. Переложил сумку в другую руку. Хотел закурить, но передумал.
– Чаю попьем. У меня индийский чай есть. Бабушка презентовала. У нее везде блат.
Теперь представьте, с какой болью дались таксисту следующие слова, ведь Петров стал для него родным человеком:
– Это… ну, что я там ходить с тобой буду? Ту это… ну, паспорт оставь! Вот! Ну, и это…Чай я уж как-нибудь до дома потерплю. Ну, вроде того. А индийский чай это хорошо!
Может быть, он надеялся на то, что Петров сейчас похлопает себя по карманам и скажет, что у него и паспорт в общежитии. Вот тогда уж он непременно пойдет с ним чай пить.
– Не вопрос!
Петров с улыбкой протянул ему корочки с серпастым гербом первого в мире социалистического государства и крупной золотистой надписью «паспорт». Паспорт для советского человека был дороже всего на свете. Таксисту стало стыдно за свою подозрительность и недоверчивость. Вот так из-за душевной черствости мы обижаем хорошего человека, одного из представителей советского студенчества, которому, как известно, везде у нас дорога.
Поэтому он торопливо сунул паспорт в карман. И отвернулся, чтобы не видеть глаз Петрова.
– Айн момент! – пообещал Петров и хлопнул дверкой.
Таксист вздрогнул и пригорюнился. Без Петрова жизнь потеряла всякий смысл. Хорошо, что у него была семья.
Скажем сразу, что таксист в это мгновение видел Петрова в последний раз. И хотя они были земляками, пути их больше не пересекутся. Но если бы кто-то таксисту тогда сказал об этом, то он плюнул бы ему в глаза, полный презрения и гнева. Уж он-то знает людей, был уверен таксист. Сама профессия располагала к постижению практической психологии.
Он сидел в машине, откинувшись на кресло и улыбался, представив, что он дома, в уютной двухкомнатной квартирке, где ему знаком каждый сантиметр, каждое пятнышко на ковре. Жена готовит стол, достает из шкафа заветную чекушку. Больше он себе не позволял, если ему на следующий день предстояло на работе. У них с этим строго. Прыгает сынок:
– Папка! Папка! А что ты мне привез?
Он небрежным движением бросает на стол купюры с профилем Ильича. Красненькие! Жена округляет глаза. он еще никогда не возвращался с такими деньгами.
– Столько денег! Откуда?
– Места нужно знать, – отвечает он. И смеется. Глядя на него, смеются жена и сын. Сегодня у них праздник.
– Клиент щедрый попался.
Но что-то щедрый клиент задерживался. Ладно! Полчаса туда – полчаса сюда – ничего не решают. Приятные картинки семейного гнездышка стали сменяться неприятным холодком, как будто кто-то водил ледяной сосулькой по позвоночнику. Он поежился. Стал ерзать, хвататься за баранку, как будто это была палочка-выручалочка на все случаи жизни. Оно так и было до сих пор. Баранка его и семью и кормила и поила. Выбрался из машины и тоскливо посмотрел на светящиеся окна пятиэтажки, всё еще надеясь, что сейчас двери откроются и покажется Петров с вот такущей пачкой денег. Долго будет извиняться, что заставил его ждать и благодарить. Никто так и не показался. Не вышла ни одна собака. И на улице было пустынно. Мимо прошел долговязый юноша в дурацкой шапчонке, которого таксист тут же возненавидел. И берутся же такие уроды! Ну, кто ходит в таких шапках? Специально надел, чтобы народ смешить?
Поднялся на крыльцо, потянул двери и вошел. И тут же зажмурился от яркого света, который бил прямо в глаза.
Суровая дама преклонного возраста строго поглядела на него. Так глядит генерал на проштрафившегося подчиненного. Ее рука лежала на раскрытой странице романа. Она была недовольна, что ее отвлекли от самого острого момента сюжета. В другой руке должно быть стрелковое оружие, которое безжалостно отстреливает всех нарушителей. Но его почему-то не было.
Таксист заискивающе поздоровался. Дама кивнула и буркнула «здрась». Взгляд ее оставался непреклонным. Он подхалимски улыбнулся. Я же хороший, я ваш, я полностью в вашей воле.
– Тут паренек не проходил? – вымолвил он с придыханием. – Ну, такой, знаете, паренек…
Вахтерша окинула его сверху вниз. Взгляд ее был презрительный. Верхняя губа подтянулась к носу.
– Тут и пареньки. И не пареньки проходят. И что с того?
– Это такой… Ну, на нем пальто короткое, черное, с поднятым воротничком. И расстегнутое наполовину. Не совсем чтобы черное. Скорее темно серое. А воротник, вот тут, где шея, подтертый слегка.
– Вы кого-то ищите?
Таксист замялся. Ему казалось, что он достаточно убедительно всё объяснил. Тем более, что за это время совсем немного прошло людей в общежитие и из общежития.
– Вот поглядите!
Он протянул суровому церберу корочки. С гордой надписью «паспорт». Крупными золотистыми буквами. Вахтерша распахнула корочки.
– Вы что издеваетесь надо мной? Милицию, может быть, вызвать? Она у нас тут рядом.
– Милицию?
– Зачем вы мне это подаете? Вы думаете, я дура? Что у меня старческий маразм, и я уже ничего не соображаю?
Показала ему пустые корочки. Нижняя челюсть таксиста опустилась, обнажив ровные белоснежные зубы. Таксист понял, что его надули самым наглым и бессовестным способом, его, который надувал пассажиров играючи, грациозно.
Так он в детстве надувал лягушек через соломинку. А сейчас ему аукнулось это живодерство. Началась истерика, он плакал, грозился пойти к самому главному и всё ему рассказать.
В конце концов пообещал спалить общежитие. Если ему немедленно не найдут этого наглеца. Студенты останавливались. Сначала слушали, а потом, поняв в чем дело, хихикали. Почему-то никому не было жалко таксиста, как будто это было существо чуждого им мира. Вахтерша подняла трубку, стала крутить диск. Звук был резкий.
– В милицию звоню!
Милицию таксист не любил. Опыт общения с милицией всегда для него заканчивался неприятностями. К теще он относился лучше, чем к людям в погонах с кобурой на ремне. Поэтому быстро исчез. Резко рванул с места, напугав двух девчушек.
Петров в это время пил чай с домашним вареньем и рассказывал различные случаи из своей армейской практики. У его слушателей такой практики не было. Они поступили после школы. Об этих случаях из его жизни можно было бы написать отдельную книгу. Она, конечно, стала бы бестселлером и практическим руководством для молодых. Боюсь, что ничему хорошему она не научила бы подрастающее поколение, которому партия и правительство отводили роль строителей коммунизма. А рассказы Петрова напротив, даже наоборот, не предназначены для строителей.
Ставлю точку. Хотя… последний штрих к одиозной личности Петрова. Чтобы у читателя не создалось впечатления, что история с таксистом какой-то исключительный случай. И может быть, не один таксист посылал громы и молнии на его голову. А вот посещение РЗД (ресторана «Золотая долина») было не единственным. На какие средства, спросите вы. Его стипендии хватило бы на единственный поход. И то, если сильно не злоупотреблять дорогими блюдами и спиртными напитками. Петров же несколько раз в месяц отправлялся в ресторан, откуда возвращался в изрядном подпитии. И был он тогда весел и сыт, пьяной икотой вызывая восторг у товарищей. Пахло от него дорогим коньяком, вкус которого не знало подавляющее большинство студентов.
Какие только предположения не строили на этот счет! От самых рациональных до фантастических. Злые языки поговаривали, что безлунными ночами он подкарауливает на лесных тропах Академгородка молодых женщин. Непременно симпатичных. Но не только ради удовлетворения своей животной похоти. Иначе он не был бы Петровым. Еще и отбирал у них деньги и драгоценности, которые и спускал с падшими женщинами в ресторане. И всем говорил, что получил наследство от американского дядюшки. Петров на этот счет не откровенничал, что подтверждало самые фантастические слухи. Вскоре вы сами поймете, почему Петров не распространялся на эту тему. Водка только Штирлицу не развязывала язык. А Петров всё-таки еще не дорос до этого легендарного разведчика всех времен и народов. Хотя Петров тоже был неординарной личностью. И кто знает, кем бы он стал, если бы его способности были направлены в положительную сторону. Но всё-таки Штирлица из него не получилось, не дотянул. А поэтому его тайна рано или поздно должна была открыться.
Во время очередной попойки, а у всех было такое впечатление, что ни одна попойка не обходилось без него, он раскрыл секрет, наверно, не желая этого. Но так уж получилось. Секрет был прост, как ленинская правда. Но чтобы дойти до этого, нужно быть Петровым. Поэтому другие студенты, узнав про это, удивлялись, как они не могли дойти до этого своим умом. Что дано Юпитеру, в данном случае Петрову, то не дано другим. Причем тут главное не схема, но исполнение. Самую гениальную идею можно запороть, если не знаешь, как подать ее.
Он приходил в ресторан. Одетый скромно, даже с некоторой элегантностью. Это располагало. Вечер. Субботний день. Музыка. Гам. Веселье. Даже слышна нерусская речь. Столики заняты. Но свободное место для голодного безденежного студента всегда найдется. Главное выбрать правильный столик с правильными мужиками., которые умеют много пить и веселиться. Петров направлялся к ним. Сидят три мужика, изрядно поддатые. Постоянно добавляют, делают новые заказы, громко говорят и клянутся друг другу в вечной дружбе. Знакомая, приятная для русского взгляда картина.
– К вам можно?
Петров был сама галантность. Улыбка его обезоруживала. Только взглянув на него, мужики понимали: это наш человек. Да и место свободное имелось. Пусть сидит! Мужикам это по барабану. К тому же они не о военных секретах говорят. Да и паренек на шпиона не похож. Сейчас для них все люди – братья, особенно те, кто пьет вместе с ними. Петров делал заказ. Потом его еще и угощали. Попробуй откажись! Собеседник он интересный и веселый. За словом в карман не лез. Мог поддержать разговор на любую тему. Мог даже с папуасами из Новой Гвинеи найти общий язык и стать их новым Миклухо-Маклаем, о встрече с которым они будут мечтать долгими вечерами. Наевшись и налившись под завязку, и натанцевавшись с приятными незнакомками, он заявлял новоявленным друзьям, что должен освободить мочевой пузырь, чтобы продолжить обильные возлияния. Они понимающе кивали. С достоинством удалялся, успев по ходу погладить не одну тугую женскую попку.
И всё! Его застольные друзья еще какое-то время вспоминали о нем, а потом забывали. А покидая ресторан, полностью оплачивали счет, в том числе и петровский. Им даже в голову не приходило, что их самым детским образом кинули на бабки.
Можно ставить точку. И оставить Петрова в покое. Сколько же можно: Петров да Петров? Но это было бы нечестно. И по отношению к Петрову и к тем, кто имел несчастье не знать его. Петров – это многогранная личность, творец истории своей и других.
Он не был красавцем. Далеко не был. Сложения так себе. Роста ниже среднего. Вполне заурядная внешность. Пройдете мимо, даже внимания не обратите.
Почему-то представительницы слабого пола, оказавшись в одной компании с ним, начинали чувствовать какое-то беспокойство и волнение. Озирались по сторонам. Так себя чувствует человек, который гуляет по саванне и знает, что за любым кустом может притаиться голодный лев, который своими желтыми злыми глазками следит за его передвижением.
Петров вроде никогда открыто и откровенно не выказывал внимания противоположному полу. Ни с кем не заигрывал, не говорил комплиментов. О подарках и говорить нечего. Его не видели гуляющим под ручку с девушкой. И вообще рядом с ним никого не было. То есть на роль дамского угодника никак не подходил. И даже был уверен, что женщины – люди второго сорта.
Однажды Петров исчез на целый месяц. Месяц – это много. Даже для Петрова. Все терялись в догадках.
Он никуда не пропал. Также регулярно появлялся на занятиях. У него была одна общая тетрадка по всем предметам. Это был какой-то другой Петров. Товарищи не узнавали его. Инертный. На лекциях он частенько дремал, не вступая в полемику с преподавателями по разным вопросам политики партии и правительства. У него на всё имелась собственная точка зрения. Самое главное: не ночевал в общежитии и вообще не показывался там. Только заканчивались лекции, он исчезал, растворялся в неизвестном направлении.
Его расспрашивали, где он, что он. Но он только отмалчивался или бормотал что-то невнятное. Это совершенно не было похоже на Петрова. Такое впечатление, что он чего-то стыдится.
От женского взгляда ничего не укроется. А тем более в таких вещах они настоящие доктора наук. «Он завел себе в городке женщину, – говорил они. – И кажется, влюбился. Он даже перестал лазить за ручкой, чтобы подглядывать нам под юбки. А взгляд у него какой! Отрешенный. Он всё время думает о ней и ждет не дождется встречи».
– Было так! – разоткровенничался изрядно поддавший Петров. И прикрыл глаза и какое-то время молчал. – В доме ученых выступал Эйдельман. Натан. Я никак не мог пропустить этого.
Все согласились.
– Я, конечно, не со всеми его положениями согласен. Например, он утверждает, что…
– Нет! Ты не отвлекайся! – закричали слушатели.
Петровские рассуждения всегда были интересны и оригинальны. Но сейчас всех интересовало другое.
– Да! Ну. Вот… Слушаю я Натана, мотаю на ус. Хотя усов, как вы заметили, у меня нет. Что я считаю одним из своих достоинств, которых у меня не мало. Что вы уже успели заметить. Может быть, мне отрастить усы? Как вы думаете, они придадут мне более академический вид? Что-то в последнее время этот вопрос стал меня занимать.
– Что же это такое? Ты давай рассказывай, Петров! Ты просто невыносим! Не отвлекайся!
– Я это и делаю.
– Ты по существу рассказывай! Зачем нам твои усы сдались сто лет! Да хоть бороду до земли отращивай!
– Я всегда по существу.
– Петров! Ты невозможный человек. Никогда не знаешь, что ты выкинешь в следующий раз.
– Ладно! Ну, вот… А справа от меня через два места сидит молодая особа. Так лет за двадцать пять. Молодая для пенсионеров, а для меня уже и не молодая. Но я не прихотливый.
– Это мы знаем. Тебя и пятидесятилетняя дама устроила бы. Без обид, Петров! Ходит слух, что ты однажды чуть на пенсионерке не женился.
– Не отвлекайте меня! Не сказать, что она была красавица. Нет! Довольно крупный нос. Но так ничего себе. И фигурка даже есть. Формы что надо. Всё в полном наличии. Дело не в этом. Было в ней что-то необычное. Какая-то изюминка. Загадка. Как она смотрела на Натана! Взгляд такой влюбленный. Сразу стало понятно, что ей нравятся умные мужчины. Это уже вдохновляло и окрыляло, как выразился один поэт. Зафиксировал и ладно. После лекции иду на остановку. Шлепать такую даль совершенно не хотелось. Да еще и темень такая. По партизанским тропкам нетрудно и заблудиться. Слякоть. Такой мокрый снег с ветром. Мерзопакостная погода, когда от всей души начинаешь завидовать итальянцам. Стою на остановке. Никого нет. От этого стало еще грустней. Как будто я один во всей вселенной.
Петров попытался изобразить мировую печаль.
– Одна дамочка в уголке жмется. Я на нее сначала внимания не обратил, погруженный в собственные ощущения. Потом слышу за спиной: «Ой! Да когда же он придет? Это уже становится просто невозможно. Никакой заботы о людях».
Узнаю эту дамочку, что видел в Доме ученых.
– Может и вообще не прийти.
– Как так? – напугалась она.
И побледнела. Хотя в темноте лица не разглядишь. Но я был уверен, что она побледнела.
– Знаете, я как-то раз в мороз прождал автобус четыре часа. Мне даже хотели ампутировать ноги. Перемерз в общем. Месяц проболел. Но здоровый организм победил.
– Ужас какой! Что же делать?
– Я бы, конечно, поймал для вас такси. Но сами видите, ни одного. Наверно, уже дрыхнут.
Хоть и было темно, вижу, что взгляд у нее восторженный. Так, наверно, Магдалина смотрела на миссию.
– Легче достать звезду, чем такси. Хотите достану для вас звезду? Я этого никогда еще не делал.
У нее глаза большие, черные. Красивые глаза. если бы я был поэтом, то сравнил бы их с бездонным омутом.
В глазах такой интерес! Даже не интерес, а желание продолжать со мной знакомство до скончания века. Некоторые это называют любовью с первого взгляда. И тут она говорит:
– Я, наверно, пешком пойду. Я не хочу, чтобы мне ампутировали ноги. Думаю, что они мне еще понадобятся.
– Далеко?
– Да три остановки.
– Далековато! – киваю. – Конечно, для марафонца это пустяк, но не для такой прелестной девушки. Знаете, что? Наверно, мне придется вас проводить. Возражения не принимаются. Пустынно. А если попадутся пьяные хулиганы. Не буду даже рассказывать, что произойдет дальше. Потом всю жизнь я буду винить себя и умру скоропостижно от горя.
– Как же вы узнаете, что на меня напали пьяные хулиганы, если вас не будет рядом?
– Непременно они нападут на вас. Как говорил один мой хороший интеллигентный друг: зуб даю. Вы очень красивая. И… беззащитная. Ни один хулиган не пройдет равнодушно мимо.