Язычники
Кривоногая девочка будет стоять и в носу ковырять,
По чумазому личику будет размазывать слезы и сопли,
И разматывать бинт, распеленывать мертвых: не спать!
Будет мальчик лежать перед ней, не дышать, темноте поверять,
Что когда ее стрелы пробили его, были лишь ее вопли.
И когда все раздаст она, чтобы один он остался при ней,
Как и прежде, в природе, в траве, в вечно длящемся лете –
Его дух не вернется, не качнется за полдень в окне
Тенью ветви прохладной от дерева жизни и смерти.
Завершая обход того сада, он к ней не придет
Ни тогда, ни теперь – и до ночи не жди, Артемида.
О дикарка, дикарка! Огнистая ярость взойдет,
Закогтят тебя снова желанья твои и обиды.
Но не сменится мыслью, угаснув, жестокость твоя,
И любовный призыв над поруганным ревностью телом –
В никуда. Не вернуть. Что случилось? А лучше б ничья,
И тогда, и теперь, закругляя луну светом белым.
Заголясь до блестящего глаза, он смотрел за другим,
И бежал на огонь, и лежал бестревожно на солнце.
Лучше б ты полыхала в костре, не играла бы с ним,
Не мечтала б о детях, прелестных, нагих, как и он… Все.
Оттепель
Поднимается ветер, мое прерывая дыхание,
И безумие весен ко мне прорывается в холод.
Чтобы радости неосторожной сорвать засылание
В мой измотанный тыл – непогода долбила, как молот.
Но вчера, все вчера. А сегодня – сырая сумятица
Бередит во мне завязь до срока взошедших желаний,
И, вчера еще тих и покорен, желаю артачиться
И от глаз отвести неизбежное вновь засыпание.
Так сереет все бывшее белым, мягчеет жестокое,
И галдят взбудоражено ветви на птичьих проспектах,
И качают главами венчанными боги на облаке:
Надвигается буря, друзья; что-то будет на свете.
Что-то сделалось в мире, друзья, от чего нам так сладостно,
Хоть шатаются троны тревожно, и вдаль видно плохо;
Что-то с нами сегодня летит, и крылит, и всерадостно
Отменяет все клятвы и власть вековечного рока.
Ах, скорее бы! Настежь вся Дания. В рыхлую кашицу
Превращается плоть, и не жалко, и порваны сети,
И оборваны нити, и сорваны планы… Дурачиться!
Голосить! Раззвенеться! Сверкать! Поднимается ветер.
Я прошел этот круг, и теперь выхожу на прогалину,
Где приветствует вновь обращенного гомон вселенский,
И теплынью овеяв, несется мне в уши: оттаивай!
И трепещет загрудною ласкою сердце день-деньской.
Акела
Твое прекрасное рычанье
В кругу взъерошенных теней
Все показало. Ты к изгнанью
Приговорен был стаей всей
За то, что свет тебя коснулся,
Когда другим закон был – тьма,
За то, что, вздрогнув, отвернулся,
И изменил прыжка размах,
И жертвы глупой благодарность
Тебя кольнула в сердце вдруг,
И прорычал высокопарно
Ты – впрочем, чувствуя испуг
От неожиданных желаний,
В тебе проснувшихся тотчас:
Ну, уходи; не то вся стая
Теперь набросится на нас.
И ускользнула быстро жертва –
Уже не жертва… Друг? Должник?
А ты стоял и слушал сердце,
И был один тоскливый миг,
Когда все вздором показалось
И вечным, страшным тупиком.
Но то, что было – то осталось.
Ты подавился бы куском
Чужого мяса – нет, не мяса,
А плоти, жизни, красоты…
И вдруг тогда все стало ясно,
И в первый раз дрожал весь ты.
Не шутка ведь, и не ошибка,
И не игра. Ты отпустил.
Готовься, стой, убийца гибкий,
И жди, чтоб суд тебя простил!
Но в их глазах зло с удивленьем
Один твой взгляд легко прочел.
И не унизившись до прений,
Ты потрусил в снега от сел,
От нор, дворцов, конур и мисок,
От их богатств и нищеты…
И новый выдуман был список,
И первой строчкой вписан ты.
Новогоднее настроение, или
От винта
Пусть оно схлынет.
Пусть нам останется
Темнота.
Пусть она вскинет
Руку в приветствии:
Эй, вы, там!
Пусть оно будет.
Пусть никогда не ответит нам.
Пусть оно людям…
– Я никому его не отдам.
Светит мне минет –
Но иностранисто,
Как всегда.
Дрейфы на льдине.
Будешь ударницей,
Гер. труда.
Чертова кукла,
Телик включи: хоть какое бла.
Стенные звуки,
Стуки, и ночь как огонь светла.
Пусть украшают
Елку к столетию черных лет.
Пусть разрешают
Озеро, принца и весь балет.
Будет ли юность
Нас ненавидеть – потом, когда…
Будут ли дюны
И бедуины в эпоху льда.
Масло, картины.
Мало икринок. Паштет – невмочь.
Шепчутся спины:
Вот похотливый… Родную дочь…
Взрывы эмоций:
Верная гибель, в который раз.
Сумрачный Коцит:
Адовы виды здесь и сейчас.
Кто одолеет
Нас – ради млека твоей груди?
Кто околеет
За зиму, что еще впереди?
Пусть они выйдут.
Ну же! Командую: от винта!
И неостывно
Речь изнывает в горячке рта.
Шрамы, заживы,
Брама и Шива, нытье в костях.
Сраму Годивы –
Теле-Авивы, а нам – ля-ля.
Храмы распада,
Краски, баллады. И все любя.
Воют сирены.
Трубы измены
Зовут тебя.
В страстной гордячке
Пашешь и сеешь. Гуляет кровь.
Тра-та, тра-та-та!
Эльфы зовут к себе вновь и вновь.
Так Гуго Гроций
Пел своей сигме
В последний раз.
Гаснущих лоций
Электростигмы.
Мир не для нас.
Поход
Минули сентябрьские строки,
И книга бедна и пуста,
Как сад, где дочитаны боги,
И в небе не видно моста.
Мой вечер мне выдолбит лодку,
И звезды на сколах блеснут,
И звери сползутся вдруг кротко,
И ветра не переревут.
И будут качать меня волны
Безбрежных полей снеговых,
И будут безмолвия полны
Застывшие лица родных.
Со всеми расстанешься в жизни.
Никто не отыщет тебя.
Ладонями мрака все выше
Возносится чаша-ладья,
Чтоб мог пригубить ее смерти
Далеко чернеющий рот.
О боже, уйми мое сердце.
Я выступил в этот поход.
И ты выступаешь со мною,
Хотя и не знаешь о том.
Бужу тебя черной весною,
Стою, терпелив, за окном.
Как сомнамбулически ловко,
Под тиканье мертвых часов,
Ты переоделся в обновку
С плеча моего, и засов
Беззвучно рукой отодвинул –
Далекой, холодной, чужой…
Вперед. Ты уже всех покинул.
Теперь тебе только со мной.
И звери тебя провожают,
Покорные общей тоске
Всех сбившихся в теплые стаи
На стынущей этой реке.
И в этой проклятой отчизне
Поэтов, сошедших с ума,
Бесчинствуют хлюсты на тризне,
Убийцы к убитым в дома
По-прежнему запросто входят –
Поскольку завещано им
Прощенными быть перед Богом
В порядке приказном любви.
Мне не к чему в этом копаться:
Виновны тут все – и никто,
Нельзя ни восстать, ни остаться.
На этом ли свете, на том
Я буду в печали и страхе
Смотреться в твои зеркала
И думать, что большей отваги
Ни жизнь мне, ни смерть не дала.
Безумье, безумье, безумье!
Обман, заклинанье теней!
К чему исповедовать всуе
Избранничество этих дней?
Вульгарные перстни тирана
И лоб в окоселом венке
Не выйдет воспеть без изъяна,
И алому – быть на клинке.
Вы, вставшие тихо и рано
На путь в небывалые страны,
Поверившие без обмана
В блистательный мир вдалеке!
Я вечно кровящая рана
Распятья на вашей руке.
Один день в Эльсиноре
Какие, к черту, сорок тысяч братьев?
Где видели вы банду вроде этой?
Плывут в морях веселые пираты,
Тоскуют о морях в стихах поэты,
И где-то однокашники с поддельной
Бумагой устремляются навстречу
Последнему в их жизни приключенью.
Офелия, отцу ты не перечишь,
А зря. Вот Гамлет – наг, на берег ссажен,
А самообладанья не утратил.
Спеши, о нимфа, чтоб остричься в пажи
При короле столь выстраданной стати.
Где, в самом деле, сорок тысяч братьев,
И любят ли они тебя, как этот,
Вернувшийся без головы обратно,
Пират, перекрестившийся в поэты.
Фауст и Мефистофель
Вечная пара
(Черт ведь по-своему мил).
Вечная кара
Тем, кто поверил, сглупил.
Закрепощенный
Дух потешал мудреца.
Тот, хоть ученый,
Видел лишь правду лица.
Вот чего Фауст не понял: что ангелов прелести
Черту святее, чем весь его сон о Елене.
Бредни романтика средней руки из Европы…
Ах, поскорей бы сковали погибель циклопы!
Много огня будет здесь в самом скором, алхимик –
Всяк пожалеет, что не был ты скромник и схимник.
Это Елена пожар все на землю приносит,
Это драконами древо всех войн плодоносит.
Я же – сын воздуха; крылья и быстрые ноги,
Юные соки да пряди щекочущей ласка…
Будь веселей и летучее! Боги мы, боги!
Что тебе, Фауст, Елена, безлюбая маска!
Но по ретортам кипит ненавистное зелье;
Черное дело милее, чем нега безделья.
Я отрекаюсь, старик! Слышишь ты? Меня нету!
Фауст в трудах.
И исчез черт, как сон, без ответа.
Другая смерть
Печаль великих разрушений
Охватит нас, и в ад, и в ад
Потащит груз камней-сомнений
И неминуемых расплат.
И всадники последних сроков
Кто в рысь, в галоп, кто в иноходь
Пускаются. И вымрут строки,
Намучившись здесь впроголодь.
Я не большой поклонник злобы,
Но остается лишь шипеть
Рассерженно, как смерть, у гроба
Заставшая другую смерть.
Какого черта мы ревнуем,
Когда брачуется душа,
И хлещут солнечные струи,
И хмурый ангел оплошал,
А статуи юны улыбкой,
Хоть весь фасад и обветшал,
И тянут невозможно скрипки,
И смакуют, и не спешат,
Когда врачуются ошибки
И остаются не у дел
Все наши лишаи и цыпки,
И снова ворон, а не бел
Наш волос, и звенит наш голос,
И кличут лес и дол в ответ:
Мы здесь! Чего ты, братец, холост?
Давай к нам в круг! Иди к нам в свет!
И отступает злоба ада,
Не одолев зеленых врат,
И фырчат кони за оградой,
И от узды огней хрипят,
И вот уж всадник самый робкий
Спешается и к нам идет,
И запекается дорожка,
И сажа сыплется с ботфорт,
Но как-то больно бутафорски…
Мы затеваем карнавал.
Долой вериги и обноски!
Проветри этот страшный зал!
Сегодня я тебя прощаю,
Мой демон. Глубина сердец
Нам всем возвращена такая,
Что не удержит власть колец
Ни искусителя, ни жертву
В цепях оглохнувшей зимы,
В холодной яме белых ветров,
Коль с этим не согласны мы.
Вороча валуны сомнений,
Ворочаясь в тяжелом сне,
Печаль великих разрушений
И та тоскует о весне.