Наследие
Горячо! Горячо! Но пора:
Я спешу – за огонь и за совесть,
Словно бросил и снова вчера
Подобрал с полдороги я повесть.
О тебе, о тебе, о тебе.
Насладимся же, друг, поздней встречей.
Здравствуй, друг. Ты всегда быть хотел
Славен статью и выгодой светел.
Ты всегда был сноровист – хотя б
И толкались вокруг все, и терлись;
С черной бурею шел твой корабль
Вперехлест – но был юнга норовист.
Свод и цоколь запомнят тебя
Безупречно и яростно точным,
И легки твои храмы стоят,
Не пожертвовав стройности прочность.
Значит, друг мой, не зря я плечо
Подставлял тебе в темные годы;
Я любил тебя так горячо –
И увел под прохладные своды,
Чтобы ветер в твоих волосах
Был от пряности счастлив осенней,
И звенела бы в наших ручьях
Кровь, струясь по серебряной вене,
И слетались бы птицы ко мне,
И чернел бы зрачок от их стаи,
И на землю опав в вещем сне,
Я устлал бы ее всю листами.
Хорошо! Решено! Все – твое.
Я – сгораю. Ты – выгребешь угли.
И признав тебя большим огнем,
Пламя рабски лизнет твои будни.
Основа
Были они во тьме, во тьме –
Дети мои, на земле, земле.
Жгли они робко костры свои –
Мрак отступал ненадолго лишь.
А наверху – что творилось там!
Небо пылало ночам и дням.
Вечен ли свет, вопрошах в сердцах –
Или и там костерки да страх?
Жили они во зле, во зле –
Дети мои, на земле, земле;
Мало прощали, грубели рано,
Не подпускали врача до раны.
И уносились из тьмы, как вздох,
В вечную тьму – и хорош, и плох.
Напластования душ копил
Ад – в пламенах закалял, углил.
Много превыше страданья их
Новая поросль взошла, как стих.
Дети мои, в блеске сил, зане,
Помните мертвых в земле, в огне.
Заявление о намерениях
Хочу, чтобы вы знали обо мне!
Хочу, чтобы в огне творилась близость –
Пылающая, радостная смерть,
Отринувшая медленную тризну!
Хочу, чтоб вы послали мне письмо –
С нарочным, сверх приплаченным проворством
Семейного, спешащего домой,
Оттиснувшего след свой, но не возраст.
Хочу, чтоб темнота стекалась к нам
Из всех углов и щелей картотеки,
Где роется всласть в вечных именах
Студент, свои готовящий билеты.
Хочу, чтоб вы мечтали обо мне,
Хочу, чтоб повторяли слово в слово
Завет мой и прозренье – как во сне,
Так наяву, как древле, так и снова.
Хочу, чтоб все узнали про меня!
Воистину, уже не до стыда мне:
Соскучился по силе размазня,
Взывавший битый век к Прекрасной Даме.
Я всем напоминаю неспроста
Ушедших в безвозвратные пределы,
Считавших даже не до полуста –
До тридцати семи, до вспышки белой.
Наглец? Наглец. А кто иначе пел?
Скажи, чем царство божие берется –
И если бог судил, что смел пострел,
Кто осудить обоих их возьмется?
Хочу того, что было им дано.
Несчастные, великие, святые…
Краснеет подпись пролитым вином,
Скрепляя договор присно и ныне.
Меркурий
Я вырос под Меркурием
На черной этажерке;
С тех пор легко воскуривать
Мне фимиам богам.
И гложет удивлением
Меня иная мерка:
Та, что всем поколениям
Присуща – но не нам.
Не нам, Меркурий стройный мой,
Нагой красы чураться,
Не нам все с неизбежностью
Уваживать кресты,
Не нам бояться тьмы ночной
И зла остерегаться,
Не нам – брезгливо-нежное
Любовной доброты.
Смотрю – и восхищаюсь я
Твоей изящной статью.
Иной – за парижанкою
Влачится, хлад и нем,
Трезвонит незнакомкою
На чтениях стократно –
И вот, воспет потомками.
А я – чужой совсем.
Отцом святым обласканный,
Стоишь – спокойный, добрый;
Прижаты кудри шапочкой,
Накидка на плечах.
Такими этажерками
Полны квартиры наши.
Их алтари божественны,
Как встарь, когда в лучах
Сверкающего Гелиоса
Дети, мы спознались
С учителями мудрости,
Сошедшими с небес…
Страницы века медленно
Перст лучевой листает.
Меркурий, Тот, Гермес – прости.
Мы снялись с прежних мест.
Бывало и хорошее.
С тех пор мы называли
Словечком «дух» все сброшенное
Нами в щель земли,
Все робко проступавшее,
Томившее загадкой…
Разгадку отвергали мы,
И лучше не могли.
Увы, увы, Меркурий, нам!
С тех пор мы все «духовны»,
С тех пор огонь желания
Нас оскорбляет всмерть.
Стыдливенько так веруем,
Но тьма – не знает меры…
Противно вам, бессмертные,
Должно быть, стало здесь.
И все же благосклонностью
Одной твой лик пронизан,
Меркурий мой. И брат с сестрой –
С тобой, как два крыла.
Все началось с тебя, мой бог.
Вошел в твою я близость.
И вера невозможная
С тех пор во мне жила.
Детство
Звенели безделушки на ветру –
Веселые ребячьи амулеты.
Съедая безутешно поутру
Вчерашнюю холодную котлету
И честным словом откупаясь вновь,
Что вот, сегодня будет чин по чину,
Они неслись к дверям. Бурлила кровь
В не бреющихся маленьких мужчинах.
В огне, что не угадан никогда,
Их будущее гордо занималось.
Разбитые дороги слобода
К ним простирала, будто обнимала.
Все медленно тащилось так вокруг,
Посмеивалось добро и степенно
На облако из гвалта, рук и ног,
Пролившее свой смех в пучины сена.
Прыжок! Там небо. Жадно ослеплен,
Влачится глаз в плен бешеного солнца,
И вровень с миром ходит колесом
Мальчишка, возвеличен горизонтом.
А девочка все смотрит на него,
Готовясь к долгой боли и унынью.
Пустяшное карманное добро,
Что купишь на него в ее пустыне.
Великая болезнь
Однажды предадимся смерти,
Как предавались чепухе
Иной; суровости предмета
Надежды нет о трояке.
Мы сядем за стальные парты,
И прикуемся сами к ним,
И подчинимся распорядку,
Неуловимому, как дым.
Слащавый пряник ни к чему нам,
Опустошающая лесть.
Твои ничтожные обманы
Убьет великая болезнь.
Мы предадимся черной думе –
О, непроглядна глубина!
В каком, товарищ, Эрзеруме,
В каком гробу хрустальном сна
Очнется вдруг твоя надежда,
Сражайся мы все за нее
Не так давно, не так прилежно,
Как мрак – за торжество свое?
Мы разрушались не однажды,
Но восставали вновь и вновь,
Затем, что все – прядут и пашут,
А нам – потворствует любовь
Несправедливейшего дела,
И нет щедрей гордыни той,
Какой природа обелила
Тебя, наглец, тебя, святой.
И будет снова все от рая
До ада – ужасом кишеть.
Твоим огням препоручаю
Заботу о моей душе.
Победа
Ника, лицо твое странно. Глаза – отвернула.
Крылья влачатся в пыли, будто мертвый трофей.
Бродишь с потерянным войском обочиной пули,
Где-то вдали от громов, блеска стали, огней.
Разве не там – твое место? Герой, триумфатор
Рвется вперед и мечтает о славе твоей –
Но не замечен ни меч, ни сто подвигов ратных:
Канут в безвестность, поглотятся сонмом теней.
Знаем с тобой мы – ничтожно и пакостно рвенье,
Пшик этот деятель, пшик все победы его.
Вот почему не торопимся мы на врученье
Премий, наград, орденов и незнамо чего
Только еще, чем не тешится люд мелкозлобный…
Нет, мы с тобою не там. Мы по росной траве
Тихо идем, пробираемы мглой и ознобом,
Там, где, поверженный, ждет свой венок корифей.
Жалкое время
Все себя считают правыми;
Вот и мы не отставали.
Где поэт бродил дубравами,
Мы – в засаде ночной лежали.
Где светило мил-другу солнышко,
Там и врагу оно светило;
Не разобрать по чужому почерку,
Пела ль душа, когда чернила
Пролились на бумагу спешно.
Что за песни у их кострища?
Вместо писем – пойдут депеши
На железное токовище.
Все себя считают божьими,
Разрешив до конца плохое.
Если вдруг крестились ложью мы,
Что же делать, чего мы стоим.
Ничего – как и все, как прочие;
Стой – откроется, может, правда.
Что там, на небе – слава, почести?
Если только увидишь завтра.
Где же зло, чтоб омылись светом мы?
Где владыка чернейшей бездны?
Нет, не видно. Их – тьмы, и нас тут тьмы;
Спор выходит пустой и местный.
Все себя считают правыми.
Мир наш древле слезами вытек.
Если крепок Грааль отравою,
Оставайся ты дома, рыцарь.
Возвращение короля
Недобры к нам звезды: погибелен дом,
В каком нынче Марс, и Сатурн – тоже в нем.
О боже! Любима любовь. Но с котом
Вкуснее тот суп. И Эдем – на потом.
Язвителен принц при красивом паже.
Сомнителен змей подколодной душе.
Исколоты пальцы. К нам в гости беда.
Прощайте. Наверное… Нет, навсегда.
А может быть… Нет, не проложен маршрут.
Условие множится на икс минут.
А в противофазе – взошли палачи.
Мой след, как задаток, взят ими в ночи.
Надежна надежда и вера верна
В извивищах девятикружного сна.
Вступаю в кромешье. Вергилий, ко мне!
Прекрасного много в моей стороне.
Спираль нисхожденья все крутит, хитрит.
В груди – осложненье. Намечен плеврит.
Карболовый воздух, укол и финал.
А я еще только к тебе привыкал.
Я шел – и я нес тебя, Бог, на руках.
Иконки твои продаются в ларьках.
Копеечный лик на приборной доске.
А Пьер все талдычит французу parsque.
Угадано в окоченелой руке
Пожатие некой иной. Но в тоске
Нам Бродский – не в помощь. Он – сам, я – с усам,
Я вздыбленным повелеваю мостам,
Как царь анти-Петр, Антипатр, Нате Вам:
Довольно уж рвать горизонт пополам!
И жду, чтобы уголь пылающий в грудь
Мне Пушкин с размаху всадил как-нибудь.