Убей своих любимых
Кто-то постарался, нам на горе –
Кто-то дал глаза тебе как море;
Кто-то вынес тьму на обсужденье
Голосом твоим, нам в пораженье.
Так обет скрепляется печатью,
Так ладони рассекают братья
Будущие по пролитой крови,
По несчастью, вздору и раздолью.
Это ли из нас наружу рвется,
Это ли нас ждет на дне колодца,
Если все же смелость мы проявим
Заглянуть в кромешное зиянье
Собственных зрачков, черненых ночью,
Данных, чтобы зрели мы воочью
Демонов, навек запечатленных
В их аду, зеркально возвращенном?
Хватит! Не мирись! Восстань! Что судьбы,
Если путь коряв и многотруден?
Ну же, друг. Убей своих любимых.
Все обречены. Но бог – не в силах.
Говорят, он в шепоте неслышном –
Соглядатай страсти никудышный…
Кто-то – мы давно не уточняем,
Кто – нас проводил сюда, случайно,
Чтобы мы потом, как суд присяжных,
Выступили вместе, все и каждый,
И постановили: невиновен!
Глазом не моргнув, не двинув бровью.
Потому что губ таких немного.
Потому что редко видишь бога.
Так и был Эдем разорван в клочья.
Потому что время ставить точку.
Призвание
Та сила, что приковывает нас
К судьбе, осуществлению и долгу –
Как золото священного руна
Гнало Ясона в дальнюю дорогу,
Как молотом орудовал Гефест,
Скале титанов стыд препоручая –
Не так в себя заманивает лес,
Волшебные глубины обещая.
Та сила, что пугливым невдомек,
Поверенная в самых горьких бденьях –
Вдруг отступала, позволяла все
И, выставленная, томилась в сенях,
Покуда мы держали наш ответ
В парадных, где нам долго объясняли,
Что мы вольны и крылья наших бед
Не расправлять на обольщенье дали,
Покуда мы держали наш совет,
Юлили, но в итоге – понимали:
Нам никуда без крыльев наших бед,
И ветер в них – не только вздох печали.
И, беспардонный, отступал успех,
Томивший нас подобием награды,
И странный разбирал тогда нас смех,
И радость не признала б, что мы – рады.
Как будто это ради нас самих –
Но вдруг хотелось тягостнейшей доли:
Чтоб гнуться, биться, злиться, мучить стих,
Чтоб сила боли стала миром воли.
Полночная заря, что вновь и вновь
Нас прочь от доброй ласки уводила
Туда, где грохотала тяжко кровь,
И над ее стремниною всходила,
Как всеиспепеляющий Завет
Над миром языков, вождей и кормчих –
Могла и незаметно так билет
Рукой скромняги сунуть между корчей.
Кровавое добро светало злу
И тешило кошмарное всезнанье
Всех тех, кто помочился на золу
Содома и Гоморры утром ранним.
Но сила злей и дальше малых сих;
И вот уже они в ней усомнились,
И мимо, где звучал ее язык,
Они прошли, и не остановились.
Ведь не затем жестокая она,
Что мир жесток, а что – одно величье
Положено и лучшему из нас –
И худшему, и избранным – и лишним.
Там речь, что не стесняется признать,
Что вся она – лишь о себе, любимой;
И проще доказательств не сыскать,
Что наши лица ей – фетиш и мнимость.
Игра, противоставшая сукну,
Чиновничества мытарней и тяжче.
И снова Гамлет просит: мне б уснуть;
И снова только вспыхивает ярче.
Он – яростный король в венце лучей,
Несущихся к земле и ввысь обратно.
Любой, кто был распят и мучим ей,
Ему – не меньше – станет звездным братом.
Там, наверху, все то же, что внизу –
Но блещет недоступным благородством,
Хоть страшен он, знакомый наизусть,
Великий символ, в их предельном сходстве.
И все ж – кому и быть, и не краснеть
От слов, вдруг в нем обретших адресата?
Звенит в нас всех воинственная медь,
И к сведению принята расплата.
Отшельник
Ах, боже мой, отшельник, как ты скуп
На всяческие сердца проявленья!
Кто вверил жизнь бегущему песку,
Тому твоя скала – не в утешенье.
Золотоосен искони твой край,
Весною всклень распавожен суглинок,
А по летам в распадке – сущий рай,
И ты немало там застал обнимок.
Встречал я неизвечную красу
В лесах твоих – и ангел большеротый
Мне улыбался, теребя косу,
И слыл хвастливо первым в приворотах.
Засаду расставляет сад тебе –
Но ты ее с улыбкою обходишь,
Благословляя, чтобы цвел и впредь
Твой неумелый, но ретивый сводник.
Затворник, ты по вторникам один,
И завтра повторишь все изначала;
Не вычернит вспять всех твоих седин
И дева, что под Новый Год зачала.
Безбедности ее сам черт не брат,
Она снимает урожай исправно.
Бездетности сверкающий карат,
Ты не один в сокровищнице славы.
Смотри – снаружи девушка идет.
Как всякий дух, она невыносима.
Но дух бывает скучен, даром плоть
Заносчивость его обходит мимо.
И что тебе мой домысел мирской,
Тщета и модный бум моих сомнений,
Когда тобой заведует Господь,
И пестован ты у Его коленей?
Умом неживотворным ты един
Со всем, что, как огонь, он пожирает.
Но без огня – немыслима теплынь.
И значит, он не зря нам угрожает.
Наладимся с тобой – да, старый друг?
Молчи, молись, перебирай коренья.
Зачем пересидели мы пору
Холодных звезд и горестного бденья?
Наверное, полезен трезвый взгляд
На барство и проказы человека.
И ты поставлен, строгость не тая,
Сторожевым лукавому побегу.
Наверно, так. Ты нужен. Как еще
Мне толковать присутствие в чащобе
Твоей заимки? Ласков со зверьем,
С людьми пожестче – если кто добродит.
Я знал таких, как ты – но в городах.
Они ходили, так же избегая
И рук, и взглядов; стыли во дворах,
Причастные круженью детских стаек.
Они вообразить могли – тебя,
И рай, и ад, все – с легкостью завидной,
И слов своих бросали якоря
В наш мир, пустой и все еще безвидный.
И ангел судорожья вел их прочь,
И бился в лихорадке над страницей,
Покуда истекала кровью ночь,
И кровь могла в чернила обратиться.
Так, таинство свое верша, они
В других изобличали фарисеев.
Я не был с ними. Я лелеял нить,
Что Ариадна бросила Тесею.
Оно идет куда-то, не узнать –
Веков темно глаголющее братство.
Я потерялся. Где моя кровать?
Где медвежата? В сказке не остаться.
Наверное, отшельник, неспроста
Покинул ты миры, огни, державы.
А столпники паркетного поста
По-прежнему дозорят величаво.
Американский реквием
Этот умственный призрак, коль к смерти ты перевалил,
Будет чаще и чаще являться тебе, вот увидишь.
Знаменательны детства приметы. И Огненный Билл
Правит великом с диких холмов, мир ваяя, как Фидий.
Этот желтый автобус-жестянка тебя заберет,
Как когда-то, и ты затрясешься мелко и исправно,
И твой глаз различит наслоения вечных пород,
Добываемых жизнью по трещинам улиц корявых.
Их насельники просятся в ловкие руки твои,
Словно паззл иль конструктор – верти, собирай, двигай в точку
Обусловленной сборки. Прислушайся к гулу земли –
Это дрейф континентов справляется с тьмой проволочек.
По иронии, этот добытчик – не кто-то, а ты,
Или, может быть, мальчик соседский за утлою спинкой;
Он бросает в твой мир этот взгляд простоты, немоты,
Этот солнечный взгляд, объясняющий радость глубинки,
Объявляющий вдруг остановку. Там будет пустырь.
Ты сойдешь. Там трава. Это здорово. Хлам будет позже.
Там зарыта собака по присловью. Знают кусты
Ее имя. И ты различишь, может быть. Иль не может.
Провожает тебя до автобуса кто-то другой,
И потом долго едет, прощаясь, звенящим полуднем…
И всю жизнь расцветая, чуть что, пристыженной щекой,
Реагировать будешь на взгляд, доходящий оттуда.
Вот ведь как. Этот умственный призрак мелькает в кустах,
Окликает любимца, истлевшего где-то под дерном.
Человек, человек, заплутал ты по гиблым местам.
Человек, ты был бел, но являешься всем только черным.
Ноя новый ковчег мы по кочкам несем на плечах,
Это шествие древних атлантов не каждый увидит.
Это царствие – наше. Отметь, кто силен отмечать,
Если волны придут, и погибель, что кличут великой.
Но зачем? Это призракам виден конец всех времен.
Это праздник для них, это странная шутка вселенной.
Заскучал – развлекайся. Смотри сей причудливый сон,
Сколько хочешь. Здесь всякий сеанс, коль назначен, отменен.
Но приблизилось царствие. Смерть не конец, не конец –
Это прошлое только, избавлено от перспективы,
И под натиском орд его, хмыкнув, уступит юнец,
Из земли нас взрастивший своим беззаботным поливом.
Так сдается грядущее, нас уступая тому,
Что уже и всегда. Так нас мать забирает обратно,
И мы в ней пребываем навеки, грустя по нему –
По иному, по светлому: образу, облику, брату.
Мы вернемся сюда много раз, мы подступим опять,
Мы заблещем, как жилы в разломах – горящему глазу,
Мы увидим, пусть слабо и мельком, как вечная мать
Предлагает нас богу в пыли золотой и алмазной!
И однажды, быть может, прервется твой замкнутый круг,
Бесконечная жизнь. И не явится умственный призрак.
И тогда мы поймем: это – новое. Больше в миру
Мы не встретимся. Вдруг иссякает твоя укоризна.
Это звезды пронзили нас, кровь свою с нашей смешав.
Ты почувствуешь – в описи старой кладовки ты прочерк.
И сотрется лицо, и забудется имя. Душа
Отлетает навек, безвозвратно, сияющей ночью.