Светская жизнь, которую Байрон начал вести после появления его «Чайльд-Гарольда», нисколько не мешала ему энергично заниматься творческой деятельностью. Ночи или, вернее, остатки ночей, – так как большую часть каждой ночи он, обыкновенно, проводил на балах или в театрах, – он по-прежнему посвящал своей музе. В мае 1813 года появился в печати прелестный отрывок из его поэмы «Гяур». В течение нескольких месяцев это произведение выдержало целых пять изданий. Каждое новое издание настолько отличалось от предшествовавшего как по размерам, так и по отделке, что на него смело можно было смотреть как на совершенно новое произведение. Фабула этого первоначального отрывка основана на следующем эпизоде, случившемся с Байроном во время его пребывания в Афинах. Возвращаясь однажды с прогулки, он встретил там оригинальную процессию: несколько турецких солдат несли зашитую в мешке мусульманскую девушку, для того чтобы утопить ее по приказу губернатора в море за ее противозаконную связь с каким-то христианином (гяуром). Как только Байрон узнал, в чем дело, он немедленно приказал янычарам освободить свою жертву, угрожая им в случае неповиновения употребить силу. Те испугались и согласились отправиться вместе с ним к губернатору. По прибытии туда Байрону удалось отчасти путем подкупа, отчасти путем угроз добиться от паши освобождения провинившейся девушки с тем условием, чтобы она немедленно уехала из Греции. Из дома губернатора он проводил ее в какой-то греческий монастырь и оттуда в ту же ночь отправил ее в Фивы, где она нашла себе вполне безопасное убежище. Когда «Гяур» появился, читатели Байрона, привыкшие к автобиографическому характеру его произведений, были сначала убеждены в том, что в герое этого рассказа он изобразил самого себя и что именно он и был тот самый христианин, из-за которого едва не погибла молодая турчанка. Уверенность публики была так велика, что даже печатное опровержение со стороны Байрона не могло совершенно уничтожить заблуждения.

2 декабря 1813 года, т. е. полгода спустя после выхода первого издания «Гяура», появилась «Абидосская невеста», вторая восточная поэма Байрона, Это прекрасное произведение было написано великим поэтом всего в четыре ночи. Во время печатания оно было увеличено на 200 строк; прелестные вступительные строки «Знаешь ли тот край…», как будто заимствованные из «Миньоны» Гете, были вставлены уже в корректуре поэмы. В течение одного месяца «Абидосской невесты» было продано более 6 тысяч экземпляров. Не успела еще английская читающая публика достаточно насладиться этой поэмой, как Байрон уже поднес ей новую и самую лучшую из всей его серии восточных поэм. Это был «Корсар», появившийся 1 января 1814 года, т. е. всего месяц спустя после появления «Абидосской невесты». В первый же день его было продано 14 тысяч экземпляров. «Корсар» был написан Байроном в течение десяти ночей.

Но вместе с необыкновенным восторгом это прелестное произведение вызвало и необыкновенное негодование в некоторой части английского общества. Консервативная пресса с яростью набросилась на Байрона за те две строфы, которые были предпосланы «Корсару» и в которых он, выражая свое сочувствие страданиям принцессы Уэльской, косвенно оскорблял принца-регента, бывшего причиной этих страданий. Выходка Байрона была, даже по мнению тех, кто соглашался с его взглядом на регента, большой бестактностью. Друзья его также осуждали эти строфы, так как из-за них он без всякой нужды вооружал против себя значительную часть английского общества, которое и без того уже начинало смотреть на него косо за его религиозный скептицизм. Нападение его на регента было тем более неуместно, что в это время его личное отношение к нему не было враждебным. Всего за несколько месяцев до выхода «Корсара» он был представлен регенту на одном балу и остался очень доволен беседой с принцем и личным отзывом последнего о его «Чайльд-Гарольде». Он даже был приглашен бывать при дворе. Мало того, незадолго до появления «Корсара» поэт даже собирался раз отправиться на придворный бал и не сделал этого тогда только потому, что бал был по какой-то причине отложен. Но Байрон, несмотря на все это, упорно отказывался убрать злополучные стихи из последующих изданий «Корсара». На все нападки в печати он отвечал гордым и презрительным молчанием. «Ничто в мире, – писал он в самый разгар этих нападок одному из своих друзей, – не заставит меня произнести ни одного слова примирения перед каким бы то ни было существом. Я буду переносить все, что могу, а что невозможно будет перенести, тому я буду противиться. Самое худшее, что они могут сделать мне, – это исключить меня из своего общества. Но я никогда не заискивал перед этим обществом и никогда не испытывал особенного наслаждения от пребывания в нем; наконец, ведь существует ещё целый мир вне этого общества…»

Так началась знаменитая борьба Байрона с английским обществом, борьба, во время которой он никогда, ни на один миг, не чувствовал себя побежденным, из которой он в конце концов вышел победителем, но которая тем не менее нанесла неизлечимые раны его душе и окончательно разбила его жизнь. Черные тучи уже начинали собираться на недавно еще совершенно ясном небе поэта… Под влиянием нападок в печати Байрон принял в это время решение никогда больше не писать ничего и прекратить печатание уже написанного им.

29 апреля этого же года он послал своему издателю чек на всю сумму, которая была получена им от него за все напечатанные произведения, и просил возвратить ему право на издание их. Это странное решение поэт, однако, так же быстро отменил, как и принял. Перестать писать для Байрона означало то же самое, что перестать существовать, а потому неудивительно, что уже 1 мая, после одного убедительного письма от испуганного издателя, он разрешил ему уничтожить посланный чек и продолжать пользоваться своими правами. А через два месяца после этого решения Байрон уже отправлял в печать новую поэму «Лара», написанную им за четыре ночи, в то время, когда он раздевался по возвращении с балов и маскарадов. Эта поэма, отличающаяся не меньшими достоинствами, чем предшествовавшие ей, имела и не меньший, чем они, успех.

К тому же периоду поэтической деятельности Байрона следует отнести напечатанные им летом и осенью 1815 года прекрасные поэмы «Осада Коринфа» и «Паризина». О восточных поэмах великого поэта новейший английский критик его, профессор Никольс, отзывается следующим образом: «Все они обнаруживают такую власть поэта над языком, такое богатство рифмы и такую мелодичность стиха, что после появления их даже Мур и Скотт почувствовали себя побежденными».

В то время как поэма «Лара» печаталась, ее автор был накануне крупного переворота в своей жизни. Байрон собирался тогда сделать шаг, который оказался впоследствии роковым для его счастья и спокойствия. 20 сентября 1814 года он писал другу своему Томасу Муру следующее: «Мой дорогой Мур, я собираюсь жениться, – вернее, мое предложение принято, а все остальное, надо надеяться, последует… Эта леди – мисс Мильбанк; я уже получил приглашение от ее отца явиться к ним в качестве жениха; но это для меня невозможно будет до тех пор, пока я не покончу с некоторыми делами в Лондоне и не приобрету себе синего сюртука… Говорят, что она богатая наследница, но относительно этого я ничего достоверного не знаю. Я знаю только, что она имеет способности и прекрасные достоинства, и ты, наверное, не откажешь ей и в рассудительности, если узнаешь, что она приняла мое предложение после того как отказала шести своим обожателям… Я, разумеется, должен совершенно исправиться, и исправиться серьезно, потому что если я сумею сделать ее счастливой, то этим самым упрочу и свое собственное счастье. Она такая хорошая особа, что… что – одним словом, – что я сам хотел бы быть лучше…»

Мисс Мильбанк (позднее жена Байрона). С миниатюры Чарльза Хейтера.

Байрон познакомился с мисс Мильбанк еще в 1812 году, во время апогея своей славы и популярности. Она обратила на себя тогда его внимание не потому, чтобы была особенно красива, знатна или богата. За молодым поэтом тогда ухаживали женщины несравненно красивее, очаровательнее, знатнее и богаче ее. Она поразила его тем, что представляла совершенный контраст со всеми другими окружавшими ее женщинами. В то время как все блестящие представительницы высшего света толпой ходили за ним и открыто поклонялись ему не столько за гений его, сколько из-за его необыкновенной красоты, она одна стояла в отдалении, и в ее взглядах Байрон читал одновременно и удивление к нему как к поэту, и жалость как к человеку. Ее спокойный, серьезный вид нравился ему, и он предполагал, что с женщиной подобного темперамента он, бурный и неукротимый, мог бы быть счастливым. Но на свое предложение поэт получил отказ: он ей нравился как гений, но она его боялась как человека. Отказ, впрочем, был сделан в самой очаровательной форме, и они после этого продолжали вести между собой очень дружескую переписку. Прошло два года со времени первого предложения. Поэт начал уже чувствовать усталость и отчасти даже отвращение к тому образу жизни, который он вел со времени своего возвращения из Греции. Он начал мечтать о тихом и прочном счастии семейной жизни.

Будучи в таком настроении, Байрон осенью 1814 года решил снова попытать счастья и послал мисс Мильбанк необыкновенно очаровательное письмо с новым предложением. На этот раз он получил уже благоприятный ответ. Принимая второе предложение поэта, мисс Мильбанк никоим образом не могла руководствоваться при этом тем соображением, что Байрон как человек исправился за последние два года: она прекрасно знала, что он был еще очень далек от этого. Остается, стало быть, предположить, что она, соглашаясь сделаться его женой, руководилась в данном случае отчасти тщеславием, отчасти же надеждой на то, что сумеет его исправить. Ни с ее стороны, ни со стороны Байрона это не был брак по страсти. Они встречались в последние два года крайне редко, а второе свое предложение Байрон послал мисс Мильбанк после того, как он не видел ее целых 10 месяцев. Они нравились друг другу, но не были влюблены друг в друга. Байрон ожидал от этого брака значительного поворота к лучшему в своей жизни, а добродетельная мисс Мильбанк надеялась быть счастливой с поэтом и своим благотворным влиянием обратить его на истинный путь… Как можно было заранее предвидеть и как некоторые друзья поэта действительно предвидели, брак при таких условиях и при совершенной противоположности характеров будущих супругов мог окончиться только обоюдным разочарованием в очень близком будущем.

В конце декабря 1814 года Байрон в сопровождении своего друга Гобгауза отправился в имение сэра Ральфа Мильбанка, отца своей невесты, в доме которого 2 января 1815 года и была скромно отпразднована его свадьба. В тот день, когда произошло венчание, Байрон проснулся в необыкновенно меланхолическом настроении духа. Поэт одиноко гулял все утро по парку до тех пор, пока его не позвали к брачной церемонии, на которой он первый раз в этот день увидел свою невесту. Он опустился на колени и машинально повторял слова молитвы за пастором; глаза его в это время застилал какой-то туман, а мысли витали совсем в другом месте. Он несколько пришел в себя только тогда, когда все присутствовавшие уже начали поздравлять его. Усаживая в тот же день свою молодую жену в карету, для того чтобы отправиться вместе с ней в другое имение сэра Мильбанка, где они намеревались провести свой медовый месяц, Байрон по рассеянности назвал ее «мисс Мильбанк». Эта ошибка молодого супруга была сочтена присутствовавшими за плохое предзнаменование. Но начало брачной жизни поэта было все-таки очень счастливым. Месяц спустя после свадьбы он писал Муру следующее: «Моя супруга и я живем в замечательном согласии. Свифт говорит, что никакой мудрец никогда не был женат; но для дурака, я думаю, брачная жизнь есть самое сладостное из всех возможных существований. Я все еще того мнения, что жениться следует на определенный срок; но я также глубоко уверен и в том, что я бы еще раз возобновил свой брачный контракт по истечении его срока, если бы даже новый пришлось заключить на целых 99 лет».

В начале марта Байрон переехал с женой в Лондон. Мир и согласие продолжали царить между молодыми супругами еще несколько месяцев. Но уже осенью этого года между поэтом и его женой начались недоразумения. Байрон стал мало-помалу выходить из того состояния душевного равновесия, в которое его привела женитьба. Этому в особенности способствовало ухудшавшееся с каждым днем положение его финансовых дел. Долги его продолжали расти, и кредиторы становились нетерпеливее с каждым днем. В течение первых месяцев его пребывания в Лондоне в его квартире два раза описывали имущество за долги. Байрону было и больно, и стыдно за свои дела, и он чувствовал себя теперь постоянно расстроенным и раздраженным. Настроение его ухудшалось с каждым днем, и это, конечно, отражалось на его отношении к жене. Не будучи в состоянии сдерживать себя, он во время припадков сильного, часто бешеного гнева обращался с ней грубо, оскорбительно, иногда даже жестоко. Отношения между супругами становились с каждым днем все более и более натянутыми. Байрон, наконец, почти перестал говорить с женой. В его письмах того времени слышится постоянно глубокая, хотя и скрытая меланхолия. 10 декабря у него родилась дочка, которую он назвал Августой-Адой. По случаю родов к нему приехала сестра его и прожила у него несколько недель. Но ни рождение дочери, ни присутствие любимой обоими супругами сестры не могли предотвратить быстро приближавшийся кризис.

Дочь Байрона Ада. Рисунок Ф. Стоуна, гравюра Мота.

Дочь Байрона Ада, графиня Лавлейс.

Байрон со своей любимой собакой.

В середине января 1816 года леди Байрон уехала с ребенком в гости к своему отцу. За ней должен был последовать туда через некоторое время и ее супруг. Они расстались в прекрасных отношениях, и с пути леди Байрон даже послала мужу чрезвычайно нежное письмо. Байрон ничего не подозревал, а между тем конец был уже близок. Дело в том, что жена объясняла все его неистовства и странное отношение к ней душевным расстройством. Приехав к своим родным, она немедленно сообщила им свои подозрения, и те решили, что необходимо отправиться кому-нибудь из них в Лондон для того, чтобы выяснить это. Когда же столичные врачи решительно заявили, что поэт не страдает никаким умственным расстройством, отношение леди Байрон к своему супругу сразу переменилось. Она не считала возможным извинять в здоровом Байроне то, что до тех пор объясняла его болезнью и лишь поэтому прощала. Она решила не возвращаться к нему больше и поручила отцу своему известить его об этом. Это несчастное письмо от своего тестя Байрон получил 2 февраля. Оно поразило его как громом, – таким оно было неожиданным и жестоким. В этом письме не только сообщалось решение жены больше не возвращаться к нему, но уже шла речь об окончательном разводе.

Леди Байрон. Рисунок Ньютона, гравюра Мота.

Как глубоко печальны и в то же время благородны следующие строчки поэта к Муру в письме от 8 марта 1816 года: «Вина, даже несчастье, заключались не в моем выборе, так как я не думаю – и должен заявить это в самом начале нашего несчастного разрыва, – чтобы когда-нибудь существовала женщина лучше, светлее, добрее и симпатичнее леди Байрон. Я никогда не мог и теперь не могу упрекнуть ее в чем-нибудь по отношению к себе. Если есть какая-нибудь вина – она моя, и если я не могу искупить ее, то должен терпеть за нее… Дела мои находились в ужасном состоянии; здоровье мое было в значительной степени расстроено и душевное настроение в последнее время ненормально. Таковы причины (я не называю их оправданиями), которые часто доводили меня до крайности и делали жизнь со мной неприятной… Но я все-таки думаю, что если бы мне дали возможность и если бы ко мне относились более терпимо, я бы мог все-таки со временем исправиться. Но на это, очевидно, нельзя надеяться, а потому и нечего говорить больше об этом…»