Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро

И Серафима, не могла этого не увидеть. Расширившиеся глаза и вытянутое от удивления лицо парня выдавали сполна определенный интерес к ее особе, и не остались ею не замеченными.

– Серафима Плетнева, – сухо проговорила она, опираясь на один костыль. – Я из-за взрыва в порту без ноги осталась, – и свободной рукой она похлопала себя по бедру.

– Да? А у меня бабка такая же, вернее бабку так звали, э-э-э зовут. Наверное, живая ещё. Не знаю точно – с войны вот токо, – говоря это, по выражению ее лица он понял, что сказал не совсем то, что следовало.

Ластинин попытался несколько исправить возникшую неловкость, поясняя, что бабке его уж семьдесят с лишним, а не как ей. В конце концов, он совсем запутался, и виновато улыбаясь, проронил:

– Ну и дурак же я. Вы уж меня извиняйте. Смутился я чего-то. Я с деревни сам, у нас все прямо говорят. Ну, как видят, так и говорят.

А Серафима лишь на мгновение показав определенное недовольство за сравнение ее с бабкой, тут же взяла себя в руки. Этот совсем еще молодой паренёк, по всей видимости, вкусивший в полной мере все больничной жизни, своей деревенской искренностью и непосредственностью вызвал у нее симпатию.

– Да, чего, дружок, извиняешься. Чай не барыня я, – приветливо проговорила она. – А откуда ты сам-то? И чего тут? Тоже под взрывы попал или другая причина?

Никифор не знал, что ему ответить. Нет, почему сюда попал, он, конечно же, рассказал бы. А вот откуда родом, из-за последних событий, он решил пока не говорить. Вдруг, услышав об Ачеме, Серафима насторожиться, и после этого сблизиться с ней, чтобы узнать точное место, где она утопила золото, будет намного сложнее. А скорее всего после этого ему это сделать, совсем не удастся. От необходимости отвечать Никифора выручил громкий возглас Дымова.

С утра Микола как обычно ходил на работу. Порт работал круглосуточно. Его же смена начиналась в четыре и заканчивалась в одиннадцать по полудню без всяких перерывов и перекусов. Пришёл, отработал семь часов и свободен. Дымову был удобен такой график – оставалось время и отдохнуть, и дома по хозяйству управляться. Да и употребить чего покрепче, а после того и выспаться, тоже успевал.

Раньше до войны он всё больше плотничал. Срубить дом или баню для него не представляло большого труда. Занятие это ему нравилось, да к тому же приносило и не плохой доход. Но с началом первой мировой Архангельск завалили грузами. Рабочих рук на погрузочно-разгрузочных работах не стало хватать. К тому же заказы на плотницкие работы резко упали, а в том же порту платить стали хорошо. Вот и подался он в грузчики, благо здоровьем Бог не обидел. Работа у докеров была, конечно, не в пример плотницкой, тяжелая и в какой-то мере даже подневольная. Не сделаешь норму – останешься совсем без оплаты. Никакой радости от таковой деятельности Дымов, конечно же, не испытывал. Но, хорошие заработки и удобный график, перекрывали все другие недостатки. А о свободе, как правило, Микола любил порассуждать лишь, когда после работы разжившись самогонкой, с кем-нибудь из дружков заваливались к нему домой.

Вот и сегодня у него было желание после полудня сбегать к местной торговке Семёнихе да стаканчик другой пропустить с кем-нибудь. В посёлке сейчас спиртного было не купить. Все было под запретом из-за военных грузов. Разгрузка и перевалка в порту шли круглые сутки, а потому «зеленый змей» этому не должен был мешать. Да и сухой закон никто не отменял. А у бабки Семёнихи, проживающей на окраине поселка, самогон был всегда. И не только у нее. У Таньки-икоты тоже можно было разжиться. Но к Семёнихе идти ближе, потому Микола и отдавал ей предпочтение. Конечно, самогонщиц местные полицейские всех знали и время от времени грозили или даже наказывали за нарушение установленного порядка. Сам гонишь, сам и пей. Это не воспрещалось. А вот продавать нельзя. Но кого в России это когда-либо останавливало, если тех, кому хотелось «залить за воротник» было значительно больше? Тут даже «дураки и дороги» отходили на второй план и расступались перед третьей национальной бедой.

«Вот напасть, а! Оне там где-то воюют, значит, а мы тут страдать должны из-за ихних грузов. Рассея! Кроме как туточки негде боле кораблю пристать и разгрузиться. Дожили. Один порт на всю страну остался, – примерно одно и то же бубнил Микола каждый раз, когда думал о выпивке». А тут еще соседка встретилась, когда он с работы шёл. Завидев его, запричитала и ничего умного не нашлась сказать как то, что Зинаида не жилец уж совсем. Рассказала, что навещала утром и видела ее плачевное состояние. Будто он и сам того не знал. Настроение, какое-никакое у него было, но после встречи с соседкой и его не стало. А потому поправить его нужно было срочно, и он, наскоро перекусив, отправился к Семенихе. Проходя мимо больницы, заметил на крыльце нового знакомого, и, решив, что пять минут душа подождет, свернул к Никифору.

– Ластинин! – услышал Никифор за спиной голос Миколы.

Не зная толи радоваться, толи огорчаться его появлению, он обернулся, проворчав что-то маловразумительное себе под нос. Микола вбежал по ступенькам крыльца и остановился, видя, что Никифор не один.

– А я думал, не поспею к выписке твоей, – проговорил он, понизив голос.

Никифор быстро сообразил, что завязавшийся разговор с Серафимой лучше пока прекратить. Не дай Бог Дымов разговориться и по своей «доброте душевной» что-нибудь ляпнет не то, что нужно. А он мог это вполне сделать, потому, как Ластинин успел уже немало рассказать ему о себе.

– Привет, Микола! – проговорил Ластинин и протянул тому здоровую правую руку. – Ты, подожди меня на скамейке, там как раз Макар за жизнь «заливает». А я сейчас подойду, – и слегка подтолкнул Миколу в сторону веселящихся мужичков.

– Понял, все понял, – многозначительно заметил Дымов и стал спускаться по лестнице.

«А новый знакомый не промах, – подумал Дымов, увидев Никифора на крыльце с незнакомой женщиной. – Уже охмуряет кого-то».

Дождавшись, когда тот присядет на лавке, Никифор повернулся к Серафиме.

– Вы извините, Серафима, приятель мой пришёл. С женой у него не хорошо. Наверное, в больницу к ней ходил. Она тут недалеко. На угоре там тоже больница есть.

– В Исакогорке, – подсказала Плетнева.

– Ага, в Исакогорке, – согласился Ластинин. – А вас где найти потом можно? Мы бы с вами о чем-нибудь поговорили. А то я тут за неделю ни с кем и не говорил толком.

– А чего говорить то? – с напускным безразличием ответила Серафима. – Ну, в прочем, я на первом этаже. В восьмой палате. Забегай, коль желание будет, – она хотела еще что-то добавить, но передумала и замолчала.

Она в который раз поправила платок, поймав себя на мысли, что делает это скорее из-за русоволосого паренька, чем по другой причине, и, удивившись самой себе, пошла в больницу. Ластинин же подождал, пока та скроется за входной дверью, и побежал к Дымову.

– А это кто? Ничего такая. Правда постарше тебя будет. А чего она на костылях? Что-то с ногой? – набросился с расспросами Микола на подошедшего к нему Ластинина.

– У меня случай на охоте был. Еще до войны. Вернее, она – война, уже шла, только меня там не было. До мобилизации значит. Ну вот, сижу как-то на озере, уток караулю. Тишина, покой. Утки вот-вот близехонько подплывут. И токо я стрелять хотел, как сквозь прицел вижу на той стороне озера бабу. Сразу понял, что не наша, не признал. Думал, почудилось, а вот тут выяснилось, что эта женщина, с которой я сейчас там говорил, она и была! – Ластинин почти перешёл на шёпот. – Тут в больнице разговорились, вот и обнаружилось, что она в наших краях бывала уже. Ну и слово за слово тот случай вспомнился. Призналась, что была на озере тогда, – приврал Никифор.

Никифору, когда он шел к скамейке и смотрел на Миколу, мысль в голову пришла о том, как про точное место на озере у Серафимы узнать. «Вот Дымов мне и поможет, – подумал он, радуясь своей сообразительности. – Правды всей ему знать не надобно, а для начала пока и так достаточно».

– Да, ты что! Чего ж это она в вашей деревне делала? – удивился Микола.– Как там-то оказалась? Да еще на костылях.

– Нет, на костылях она уже тут, в больнице ходить стала. Ногу ей после взрыва покалечило, – ответил Ластинин.

Решив, что дальше продолжать говорить о Серафиме неразумно, он попытался сменить тему разговора. Для начала исполнения задуманного плана лишние познания Дымову пока ни к чему. «Пока и того, что услышал, хватит с него, – решил Никифор». Он хотел более детально обдумать участие Миколы в поиске золота, а уж потом действовать дальше.

– Слушай, Микола, у Зинаиды твоей как дела?

– Да, что Зинаида. Совсем плохо что-то стало у нее, – проворчал Дымов.

В голосе появились нотки недовольства. Случай на озере привлек внимание Миколы, и он показал, что его не так-то просто сбить с толку. Дымова явно заинтересовала эта история.

– Ну, так чего за баба-то это? В вашу глухомань как попала? – не унимался он.

– Микола, ты меня тут с полчасика подожди. Мне к медсестре нужно сходить. А потом я тебе всё расскажу, – предложил Никифор, на ходу придумывая причину отложить разговор.

Он знал, что Дымов ждать не любит, а потому разговор, скорее всего, отложится до завтра. Ну, а к тому времени он обязательно всё обдумает.

Дымов сморщился, словно от зубной боли.

– Ладно, иди. Посижу, подожду, – все же согласился Микола.

И, глядя на удаляющегося Ластинина, проворчал:

– И чего ждать согласился.

Сидеть на скамейке рядом с выздоравливающими балагурами, он не захотел, и прошёл дальше, поближе к калитке забора. Сплюнув под ноги, опёрся на невысокую больничную изгородь и стал рассматривать ёжившихся от свежего северного ветра прохожих. «Подожду, раз обещал, – решил он, и свистом стал приманивать к себе поселковую дворнягу».

***

Рочеву до дому было уже рукой подать. Ему осталось миновать небольшую площадь перед полицейским участком да портовое общежитие. Проходя по площади, сердце забилось в груди от появившейся вдруг тревоги. Он уже заметил перемены, случившиеся на левом берегу Двины. Всё вроде было как обычно, но и в тоже время казалось каким-то чужим и незнакомым. То тут, то там были видны следы разрушений и пожарищ.

Добравшись до Архангельска, он уже на пристани узнал о печальных событиях, произошедших недавно в городе. Но пока не добрался до Бакарицы, где он с племянником до недавнего времени проживал вместе с приемной матерью Степана, не поверил. Он миновал площадь и уже издали заметил, что сразу за общежитием ничего нет. Вернее есть, но не то, что он собирался увидеть. Там, где когда-то был их дом с небольшим участком, виднелась лишь черная после пожара печь, да остов сгоревшего дома. На фоне свежевыпавшего снега зрелище было ужасающим, от вида которого у Степана закололо в груди.

Спустя час он уже выходил из полицейского управления. Там и узнал, что дом сгорел после попадания снаряда. Боеприпасы после взрыва стоявшего у причала иностранного корабля в тот октябрьский день разлетались по всей округе. Вот один из снарядов и угодил прямо в его дом. Мать Таисия Ивановна в это время была там, и ее обгоревший труп обнаружили на следующий день. Останки вместе с другими погибшими в тот день похоронили на ближнем кладбище.

Собираясь с мыслями, Степан присел на скамейку возле управы. К Серафиме идти особого желания не было, по крайней мере в ближайшие дни. Слушать ее упреки по поводу ускользнувшего счастья ему не хотелось. Да и какой смысл сейчас с ней встречаться, если ничего вернуть нельзя. Ведь жили же раньше ничего не зная друг о друге. Да и вряд ли после случившегося она в Архангельске живет. «Уехала опять туда, откуда так неожиданно и появилась, – решил он».

Поняв, что от сидения на лавке и раздумий толку мало, он первым делом решил навестить своего знакомого Миколу Дымова. «Хоть переночую у него. Поди, с Зинаидой не погонят, хотя и неладно тогды поступил. Уехал, ничего никому не сказав. Ну, а если что, тогда и Серафиму попроведаю, – вздохнул Рочев и прибавил шаг».

Проходя вдоль больничного забора, увидел забавляющегося с местной дворнягой Дымова. «Помяни черта, – добродушно подумал он и остановился напротив него.

– Дымов! Микола! – окликнул он старого приятеля. – Ты, чего собак уму разуму учишь?

Оторвав взгляд от собаки, Дымов взглянул на подошедшего к нему широкоплечего огромного мужика и обомлел.

– Мать честная! – с удивлением воскликнул Микола, узнав в бородатом сорокапятилетнем дядьке своего знакомого. – Степан! Рочев! Живой! Ну, ты даешь! – Микола хотел еще что-то добавить, но Рочев огромными ручищами сгреб того в охапку.

Дымов с Рочевым знакомы были более двадцати лет. Когда Миколе исполнилось 17 лет, отец отвел его в плотницкую артель, где уже работал Степан. Разница в возрасте между ними давала о себе знать. Рочев был на восемь лет старше, а потому помимо работы их ничто в те годы не связывало. Только спустя время, уже после того, как Дымов отслужил срочную службу и снова вернулся в артель, у них постепенно установились приятельские отношения. Всё возможно так бы и дальше шло, если бы в один из дней у Рочева спину не прихватило. Да прихватило так, что разогнуться долго не мог. Знакомый же доктор, понимая серьезность ситуации, строго настрого запретил ему физическим трудом заниматься. Так и оказался Степан, в конце концов, на городском рынке. Правда, рыбой торговать он не сразу стал. Поначалу ремонтом разной утвари занимался, да на рынке дворником работал. Ну, а когда прочно в торговые дела вошел, то к тому занятию и племянника привлек.

В прошлом году, когда он вместе с Серафимой и Прохором уехал в Ачем за золотом, естественно, что никому ничего не сказал. Думал, что быстро обернутся. Дымов очень переживал по поводу их неожиданного исчезновения. Он и представить себе не мог, что можно просто взять и куда-то уехать. Думал, что с ними что-то, наверное, случилось. Мать Степана тоже ничего толком о судьбе ее приемного сына и Прохора сказать не могла. Просто не пришли однажды домой после работы и все. Своей же семьи у Рочева уже не было. Женился он поздно, но мужем был не долго. Году не прожили, как с Настей женой его несчастье случилось. При родах умерла, а ребеночек слабенький родился и тоже недолго прожил. Через неделю и его не стало. С тех пор Степан так один и жил. Вернее, вместе с мачехой, позднее взяв к себе и семилетнего племянника Прохора.

И вот теперь, видя перед собой живого и невредимого богатыря Степана, кроме удивления и радости по этому поводу он ничего другого и выразить то не мог. Степан разжал руки и Микола высвободился из его объятий.

– Вот, Микола, вернулся я, – поникшим голосом произнес Рочев. – Вернулся, а дома нет, никого нет, – он вздохнул, а заблестевшие глаза в полной мере отражали его горе.

– Да, Степа, слышал я про мать твою, – сочувственно произнес Дымов. – Про тебя не спрашиваю, сам расскажешь, коль сочтешь нужным.

Он еще хотел что-то спросить, но спохватился и выпалил:

– Слушай, тебе же остановиться то негде! Давай, ко мне! У меня Зинка в больнице, ребятишек сестра в деревню увезла. Да, точно! Давай!

Несмотря на рядом открытую калитку, Микола перемахнул через ограду и, положив руку на плечо Степану, потянул того за собой.

– Пошли, пошли, – добавил он, вспомнив о Ластинине.

Решив, что тот никуда с больницы не денется, Дымов слегка подтолкнул Рочева в направлении Семенихи. Не прошло и часа, как сделав небольшой крюк и прихватив пол-литра первача, они сидели за наспех накрытым столом в доме Миколы.

1915 год

Ледяная вода крутила и вертела, то приподнимая его над поверхностью, будто давая глотнуть воздуха, то стремительно погружая вниз и прижимая к самому дну. Сил хоть как-то противиться стихии и попытаться спастись уже не осталось. Несколько раз Степан на мгновение терял сознание, ударяясь о каменистое дно, но тут же снова приходил в чувство и продолжал отчаянную борьбу со стихией. Он уже не ощущал ни холода, ни боли и несколько раз простился с жизнью. Но тут пучина в очередной раз, словно на прощанье вынесла его на поверхность, и Рочев сквозь мутную пелену в глазах различил прямо перед собой упавшее в реку дерево. Огромная береза, вероятно подмытая во время сейгошнего весеннего половодья, перекрывала в этом месте значительную часть реки. Течение пыталось вырвать ее из цепких лесных объятий, и даже несколько стащило вниз его крону, но ещё крепкие, не подгнившие корни надежно удерживали березу на плаву.

Инстинктивно вытянув вперед руки, Степан врезался в самую гущу запруды из переплетенных между собой крупных и мелких веток дерева. Это и спасло ему жизнь. Прибившаяся к дереву куча других кустов, веточек и прочего речного мусора, смытого с берегов реки, смягчила удар. Рочеву удалось из последних сил ухватиться за ветку березы, торчавшую над водой и удержаться на плаву. Рук и ног он своих уже не чувствовал, и откуда в тот момент взялись силы, он потом и сам не мог понять. Но как бы то ни было, Степан, перехватываясь руками за ветки, постепенно добрался до того места, где течение было не таким стремительным. Он понимал, что медлить и останавливаться нельзя – мышцы в любой момент могла свести судорога и тогда конец. И нужно выбираться из реки. Но понимать одно, а как сделать, если руки уже не слушаются?

Спустя несколько минут он всё же смог полностью вкарабкаться на ствол дерева. Затем немного перевел дух, обхватив дерево руками. В лицо дул прибрежный ветер. Он был не сильным, но достаточным, чтобы прилипающую, пропитанную водой одежду превратить в ледяные оковы. Степан попытался согреться, прижавшись к дереву плотнее, и на какое-то время это ему удалось. Он даже почувствовал легкое, разливающееся по спине тепло. Глаза тут же стали смыкаться и он на какое-то время провалился в беспамятство. И лишь торчащие толстые ветки не позволили ему снова упасть в воду.

Когда Рочев открыл глаза, вокруг стояла полная тишина. Сколько времени он так провел, Степан не понимал. Какая-то внутренняя сила заставила его ползти к берегу по стволу березы. «Ещё чуть-чуть, ёщё чуть-чуть, – мысленно помогал он себе передвигаться. – Если уж до сих пор живой, значит, будем жить».

– И от берега подальше, – словно приказывая, произнес он уже вслух.

Выбравшись на берег, он попытался встать на колени. Ноги не слушались, но ему удалось все же устоять. Опираясь на растущую рядом вековую ель, Рочев сквозь густой лапник посмотрел на чуть не угробившую его реку. И в этот момент заметил плывущую вниз по реке лодку. Он попытался что-то крикнуть, но сил говорить уже не осталось, и лишь хватило на то, чтобы прошептать несколько слов. Потеряв равновесие, Рочев сполз вдоль ствола дерева на землю. Скопившиеся за многие годы у ствола сухие лапы-ветки с хрустом подогнулись под грузным телом Степана. Он попытался встать, но силы окончательно покинули его, и Степан снова потерял сознание.

Он очнулся от слепящих солнечных лучей, пробившихся сквозь еловые лапы, и ощущения, что кто-то на него смотрит. Степан покрутил глазами, не поворачивая головы. «Не тут ты поживу свою караулишь, – подумал Степан, увидев сидевшего на соседней ёлке черного ворона». Совсем рядом послышались чьи-то шаги и птица с шумом взмыла вверх. Звук шагов поначалу негромкий, всё усиливался. Рочев приподнял голову силясь увидеть идущего, но тут хруст веток стал удаляться, и вскоре совсем исчез. «Медведь или зверь какой что ли промышляет, – решил Рочев, не заметив прошедшего совсем рядом с ним Семена».

Лишняя вода хоть и стекла, но одежда оставалась мокрой и неприятной. Рочев попробовал собраться с мыслями, не понимая до конца, что же всё-таки произошло. В правом боку появилась ноющая боль. «Не ребра ли поломал. Не хватало еще!». Уже в который раз за последнее время чертыхнувшись, он побрёл вдоль берега к Савеловскому порогу, в надежде найти Серафиму и Прохора.

Спустя час уже был на месте. Переход дался ему не просто. Боль в боку усилилась, а на спине вместо влаги от сырой рубахи появилась противная испарина. Увидев, что случилось с рекой, Степан растерялся и долго крестился, глядя на творение природы. «Спаси и сохрани, сохрани и помилуй меня грешного, – шептал он, глядя на новое речное русло. – Вот оно что, значит! Значит Прохор… значит… – боялся он признаться своей догадке».

– Проша утонул, – наконец выдавил он из себя. – Всех смыло… утонули… и всё из-за золота этого! Будь оно не ладно!

«Ну не хотел же с Серафимой связываться! Вот дурак, поддался на бабины уговоры. Обогатиться захотел, дурак! А Серафима? Где Серафима! Куда пропала? Ее же не было с нами, – Рочев никак не мог сосредоточиться.

Мысль о погибшем племяннике заслонила всё остальное. В этот момент ему стало все безразлично. Все, кроме гибели племянника. «Нет мне прощения за Прошку, – сокрушался он, обхватив голову руками и ругая себя последними словами». Но внезапно пришедшая мысль заставила его остановиться. «Не показалось, значит мне. Не показалось, – вспомнил он те минуты, когда выбрался из реки. – Она была в лодке. Больше не кому. Ну, Слава Богу, хоть сестра живая».

Степан немного успокоился и встал. По привычке хотел стянуть шапку с голову, но широкая костистая пятерня сгребла лишь копну давно не стриженых седых волос. «Эх, и шапка тоже утонула, – вздохнул Рочев».

***

Панкрат и Аграфена Ластинины, давно собирались уйти из Ачема и обосноваться где-нибудь в таежной глуши поближе к пинежским рекам. Жизнь в Ачеме в последние годы становилась для староверов в тягость. Кто-то из них пытался со старой верой жить среди иноверцев. Кто-то новую веру принял, и по-новому креститься стал. Но постепенно в деревне их становилось всё меньше и меньше: кто в верховья реки и вглубь тайги подались, а кто и совсем в другие края ушли. К началу первой мировой в Ачеме проживало пятьсот с лишним душ, среди которых старой веры крестьян была добрая половина. А через год всего с десяток семей двумя перстами и крестились.

Вот и Ластинины в первую же военную зиму решили, что следующая весна будет их последней в Ачеме.

– Как Никишку справим армию, так и подадимся, – вынес свой вердикт тогда Панкрат Васильевич сразу после Рождества. – К Прохору на Юлу¹⁶ уйдём. До Новолетия¹⁷ управимся.

Аграфена Ильинична правда в Матверу¹⁸ на Пинегу предлагала, откуда родом сама была, и где две сестры у нее проживали. Но Панкрат решил по-своему.

– Нечего ноги мять почем зря. Да и там иноверцев уж поди хватает, – высказал он тогда свое решение.

Никифор был единственный у них ребёнок. После него двойню Аграфена родила, но они году не прожили. Тот год много малых детей в Ачеме умерли. А больше детей Бог не дал. Поначалу была надежда, что сын с ними подастся, да не смогли уговорить. Не хотел Никифор отшельником жить. Так и условились, когда тому двадцать исполнилось: если на будущий год на службу призовут, то дожидаться родители его уж будут на новом месте.

Лесная дорога шла от Ачема вдоль реки и вела в самые ее верховья. Время от времени она пересекала реку, срезая выступающие речные мысы.

– Тпру-у! Стой, окаянный, – прикрикнул на коня крепкий седовласый мужик лет пятидесяти. – Аграфена, что там собака скулит? Сходи, погляди, – сухо произнёс он и отпустил узду.

Худенькая, небольшого роста Аграфена Ильинична поправила вылезшие из-под платка волосы, перекрестилась и свернула с тропинки. Некоторое время спустя она вернулась. Рядом бежал большой рыжий пес.

– Панкрат, там мужик какой-то лежит. В Плашкиной избушке. Не поняла, жив, аль нет. Страшно в избу заходить. Поди-ка, посмотри, – проговорила Ластинина, тронув мужа за рукав.

– Да кто там может быть! – проворчал Ластинин. – Как думал, что завтра надо идти! И чего сегодня подались, – и, достав с повозки ружьё, шагнул в лес.

– Не наш будет, – проговорила Аграфена ему вслед.

– Ладно, поглядим, – обернулся Ластинин. – Коня привяжи и следом ступай.

В небольшую дверь охотничьей избушки Панкрат еле втиснулся. Сквозь небольшое окно затянутое пожелтевшим от времени бычьим пузырем, еле пробивался уличный свет. Крупный бородатый мужчина с длинными слипшимися седыми волосами лежал на спине, распластавшись на полу, устланном высохшими еловыми лапами.

– Живой, Слава Богу, – сразу понял Ластинин. – Откуда он тут? Вот же напасть, какая, – проворчал Ластинин.

– Куды его? – спросила Аграфена, когда Панкрат выполз наружу.

– Куды, куды, – передразнил он ее. – Не знаю, куды. В Ачем бы надобно.

– Тут до Мониной избы недалеко, – осторожно предложила Аграфена. – Всё ближе. Да и не след возвращаться. Примета плохая. Потом дороги не будет. И так еле собрались. Очнется, дай Бог, вскорости, сам уйдёт по реке.

Но, ни на завтра, ни на следующий день Степан не оклемался и пролежал без сознания почти неделю. Потом с неделю Аграфена его выхаживала, поя отварами и кормя с ложки свежей ухой. За это время Панкрат сходил на Юлу, где был скит Прохора Ларионова и увёз весь скарб с коровой. Договорился там о временном жилье в старой бане одного из жителей скита, да определился с местом для постройки своего дома. Когда он вернулся, Рочев уже начал вставать и рассказал о том, как оказался в заброшенной охотничьей избушке, где Ластинины его обнаружили.

Степан, конечно же, умолчал о причине, по которой он оказался на реке, поведав лишь о последующих днях. А Ластинины особо и не допытывались. Не в характере Панкрата любопытство лишнее проявлять. «Ну, был, значит, надобность была. Видать так Богу угодно было», – только и проговорил Панкрат, слушая рассказ Степана. Аграфена, чувствуя настроение мужа, от любопытства тоже воздержалась – раз не спрашивает, то и ей «язык вытягивать» не пристало.

Как выяснилось позднее, в день, когда собака Ластининых нашла Рочева, прошло уже две недели со дня, когда он оказался в речной стихии и еле живым из нее выбрался. Первую ночь он провёл под елкой, надеясь на следующий день добраться в деревню. Одежда и так сохла плохо, а тут еще и дождь с вечера зарядил. Ненадолго уснуть в таком одеянии он смог лишь ближе к утру. Поспав немного, он с рассветом, отыскал тропинку, идущую вдоль реки, и отправился, как ему тогда казалось в сторону деревни. После нескольких часов ходьбы почувствовал сначала легкое недомогание, а спустя какое-то время самочувствие его резко ухудшилось. Неожиданно тропинка оборвалась и перед ним предстала ужасное зрелище. Впереди, сколько хватали глаза, леса не было. Огромные вековые ели с корнем были вывернуты ураганом из земли и повалены друга на друга, а некоторые из них стояли с переломленными ветром стволами.

Пытаясь определить направление куда дальше двигаться, он попытался забраться наверх этого природного нагромождения. Но, сделав несколько шагов, не удержался и упал вниз. Других попыток он больше не предпринимал, и решил лесоповал обойти.

– Буря лесная прошла. Городские ее смерчем зовут, – проговорил Ластинин, когда Степан рассказывал об увиденном. – Недавно совсем лес вывалило. Хорошо хоть деревню стороной обошло. Я тот день из-за ветра в лес и не пошёл. А Порфирий Ретьяков в само пекло угодил. Говорит Бог спас от верной погибели – под выскорью схоронился.

– В самом конце мая то было кабыть. Слава Богу, живы все, – тихонько дополнила воспоминания мужа Аграфена.

Так прошёл второй день. К вечеру Рочеву стало совсем плохо – поднялась температура. Хорошо хоть за день одежда высохла на солнце, не то опять пришлось бы спать в сырой. Ночь прошла ужасно. Его всего трясло, бросало то в холод, то в жар. Весь следующий день он пролежал вблизи лесного ручья, время от времени припадая к нему, чтобы смочить пересохшие губы. Сил идти не было.

Дня через три, почувствовав некоторое облегчение, попытался идти. Но, как оказалось, улучшение было временным. К вечеру снова почувствовал сильный жар. Вдобавок появился удушающий кашель и спустя какое-то время, выбившись из сил, он повалился на землю. Он брёл несколько дней, временами забываясь на какое-то время и теряя сознание, и совершенно не понимая, куда идёт. Питаясь еловой хвоей и прошлогодней клюквой, да жуя березовую чагу, он кое-как поддерживал в себе силы. Когда набрёл на старую лесную избушку, он уже не понимал, сколько времени находится в лесу.

Внутри избы обнаружился запас сухих дров, а рядом с каменкой¹⁹ к его большому удивлению лежал коробок с несколькими спичками. Сил у него только и хватило на то, чтобы разжечь костер. Дымника²⁰ в избушке не было, а потому дверь держал приоткрытой. Как только клубы дыма скопились под потолком, постепенно заполнив всю избу, и стали через дверь выходить наружу, Рочев свернулся клубком у печи и потерял сознание. Очнулся уже в хорошо протопленной избе с влажной тряпкой на лбу, которую Аграфена заботливо положила.

– Жив остался, и, Слава Богу, – проговорила Аграфена, когда Рочев умолк. – Поди, дома-то тебя потеряли.

Степан задумался. Потом откашлявшись, попытался найти, из чего бы напиться.

– Вот тебе посудина. Из нее впредь пей. Нашу посуду не измерши²¹, – проговорила Аграфена, протягивая ему кружку с водой.

– Да, чего уж. Особо и не ждет никто. Торопиться мне сейчас некуда. Коль не погоните, так у вас какое-то время пожил бы, – он посмотрел на Панкрата. – Обузой не стану. В плотницкой артели старшим был. С домом, да и вообще с хозяйством помогу управляться. Мне-то не в новинку будет. Ну, а как не нужен буду, или еще какая причина, скажете, так уйду без задержки, – не дождавшись ответа, проговорил Степан.

Мысль не возвращаться в Архангельск появилась у Рочева накануне. Поначалу о чем-то другом кроме как о возвращении домой он и не помышлял. Не думал вплоть до вчерашнего вечера, когда сразу после ужина Аграфена присела на нары рядом с ним и не заговорила. Панкрат еще не вернулся с Юлы, а Ластининой хотелось поговорить с Рочевым до его возвращения.

– Я гляжу, Степан, думы разные тебя одолевают. На лице все твои муки и радости разглядеть можно, – начала осторожно Аграфена.

– Не совсем понимаю тебя, Аграфена Ильинична. Но верно ты подметила. Не спокойно на сердце у меня, – проговорил Рочев.

– Спрашивать много тебя не буду. Коль надумаешь, сам расскажешь, что тебя внутри точит. Панкрат скоро вернется, и уйдем мы. Тебе сухарей немного оставим, да уду рыбки словить. Харис сейчас не привередлив, хорошо клюёт, голодом не останешься. А там и до Ачема доберешься. Вижу, что болезнь отступила, так дня через три сможешь уж идти. Вниз по реке пойдешь, не заблудишься. За двое суток и доберешься до деревни. В Ачеме Порфирия Ретьякова спросишь. Скажешь, что мы направили. У него остановишься насколько нужно. Ну а там и до города сможешь добраться, – тут она замолчала, и о чем-то вспомнив, вышла из избы на улицу.