Квартира 69: Впустите ведьму в дом!

Контролер воодушевлено вскочил, кашлянул в сторону, разогрел голос и, под неумолкающий звук потерянного Евгением телефона, громко заорал в рупор, отчего все спавшие, испуганные и непонимающие в чем, собственно говоря, дело, повскакивали с мест.

Второй контролер, проверивший всех пассажиров справа, вздрогнув от резкого громкого звука, испуганно посмотрел сначала на билетершу, а затем в сторону коллеги. Варвара Онатакаява, что-то шикнула второму контролеру, все с тем же недовольным лицом, слегка щуря глаза, тоже уставилась в сторону выступающего контролера, нисколечко не скрывая, что ей это не интересно.

– Граждане пассажиры! Прошу минуточку Фашего драгоценнейшего фнимания! Приношу тысячи изфинений. Но данный фопрос требует незамедлительных срочных разбирательстф. Фот он, – и контролер показал пальцем, который как почудилось Евгению даже заметно вытянулся и изогнулся в его сторону – он, ф то фремя, когда Фы, честные люди, отдафшие крофно заработанные деньги за проезд ф этом нефероятно удобном поезде, где работают самые профессиональные и отфетственные специалисты, фот он, пытался схитрить и проехать абсолютно бесплатно, считая Фас фсех, фключая меня и фесь состав поезда, этого феликолепнейшего поезда – ДУРАКАМИ!

Как только контролер выкрикнул слово «Дураками», вся толпа, словно им была доведена некая пугающая информация, воскликнула и застыла в оцепенении. Тем временем, выступающий, который с каждым последующим словом больше напоминал государственного обвинителя, брызжа слюной и размахивая свободной рукой, продолжал.

– Фсе! Фсе посмотрите ф эти бесстыжие полные мастерского притфорства глаза и запомните. Да-да, именно запомните! Именно так фыглядят глаза обманщикоф и лжецоф! И фот здесь у меня к Фам, граждане пассажиры, фозникает фполне логичный и фажный фопрос – как мы должны поступить с ним?

– Судить безбилетного! – громогласно подхватили пассажиры и как обезумевшие начали скандировать – Судить! Судить!

Часть IV

От происходящего у Евгения закружилась голова и потемнело в глазах. Он, не отрываясь смотрел на возмущенного контролера. И вдруг он словил себя на мысли, что проверяющий не стоит на сиденье в вагоне, а выступает за огромной лакированный деревянной трибуной в какой-то плохо освещенной комнате. Деревянные старые обшарпанные доски, неаккуратно прибитые, создавали собой подобие некого пола, который видимо был настолько скрипучим, что, если ходить, наступая на определенные места, можно было сыграть всем известного «В траве сидел кузнечик». Кирпичные стены, на которых из последних сил цепляясь за «честное слово» висели выцветшие обои, так и ждали рук отделочника, который бы вернул им былую ровность и красоту. И лишь три огромные пыльные люстры, с блеклым тусклым светом, свисали с пожелтевшего от времени потолка, наблюдая за той картиной нелепости и нереальности, что окружала Болтунова.

Пассажиры, некогда сидевшие в разных частях вагона, сидели рядом друг с другом на одной лакированной в цвет трибуны выступающего лавке сбоку. На каждом из сидящих был приколот бейдж с указанием имени и фамилии, а над их внимательно вслушивающимися лицами, на стене сверху красовалась огромная шильда, на которой золотыми большими буквами было выгравировано «ПРИСЯЖНЫЕ ЗАСЕДАТЕЛИ».

Билетерша Варвара, в компании со вторым контроллером, сидела за отдельным столом. Они были в той же одежде, что и в вагоне и, как пассажиры, тоже внимательно слушали оратора. При этом, чем больше заходился выступающий, тем больше они кивали в знак согласия, изредка поглядывая в сторону Евгения, недовольно покачивая головами.

Подняв глаза, Болтунов также заметил свисающую с потолка над головами этой парочки шильду. На ней, такими же золотыми буквами, было выгравировано «СВИДЕТЕЛИ». У Болтунова даже сложилось впечатление, что эта шильда висела в воздухе сама по себе, ни чем и ни к чему не прикрепленная.

Но самое невероятное, это то, что Евгений обнаружил, что он сидит совершенно один на потертой от времени деревянной скамье, в тюремной одежде, которая насквозь была пропитана не одним днем нахождения в сырой мрачной камере, полной крыс и сквозняков. На его руках были застегнуты наручники, которые впивались в его руки, натирая и делая боль невыносимой. Вокруг него возвышались стальные решетки. А у выхода стояло два пристава, готовых наброситься на Болтунова в любой момент, если тот только даст им повод.

Евгений искал глазами Чешочкина, но того нигде не было видно: ни среди сидевших присяжных заседателей, ни за пустыми столами, спрятанные в полумраке, стоявшими за столом, где сидели так называемые свидетели. Он внимательно осмотрелся по сторонам и попытался привстать с лавки, чтобы лучше всмотреться в неосвещенные углы странной комнаты, но был тут же ошикнут одним из приставов и, словив его недружелюбный взгляд, покорно опустился на место.

– Высокий суд вызывает свидетеля со стороны обвинения! – голос контролера из громкоговорителя прервал сумбурные мысли и поиски Болтунова.

Все устремили взгляды в сторону стола, за которым сидели второй контролер и билетерша Онатакаява. Последняя не выглядела недовольной и злой. Наоборот, она казалась такой расстроенный и опечаленной, словно в ее жизни произошло что-то поистине ужасное. В руках ее красовался большой зеленый платок в белый горошек, который она периодически подносила к заплаканным глазам и вытирала полные слез глаза. Иногда слезинки успевали проскочить мимо платка и тогда, падая на круглые выпирающие щеки, словно упавшие с веток дерева перезревшие яблоки на шиферную крышу, они скатывались по невидимой траектории, срываясь и устремляясь вниз на стол. Стоит отметить, что Онатакаява начала как-то странно подергивать носом, как будто собиралась чихнуть, но все время себя сдерживала.

Билетерша встала из-за стола и пошла в сторону трибуны выступающего, но пошла так, как будто она еще шла по мчавшемуся вперед поезду. Проходя мимо, она искоса бросила взгляд на Болтунова и в это самое мгновенье ее левый уголок рта медленно пополз вверх, обнажая скрытую улыбку злорадства и притворства. Затем, он резко упал и лицо билетерши стало настолько сморщенным и расстроенным, словно у нее заболели сразу все зубы.

– Представьтесь! – гаркнул в громкоговоритель Председательствующий.

Билетерша, в очередной раз вытерев глаза, заговорила тонким писклявым голосом. Услышав его, Евгений, вытаращив на нее серые глаза, и стал теряться в догадках. Ее голос казался ему таким знакомым, однако он по-прежнему не мог вспомнить абсолютно ничего.

– Варвара Филипповна Онатакаява! – всхлипывая проговорила заплаканная билетерша, высмаркиваясь в скомканный платок.

– Расскажите нам, Варвара Филипповна, как именно и при каких обстоятельствах, вы впервые увиделись с обвиняемым и что, собственно, произошло? – после контролер мягко добавил, – Будьте спокойны, здесь вас никто не обидит. Будьте предельны честны и открыты.

Онатакаява, соглашаясь, закивала головой и, слегка всхлипывая, начала рассказывать историю.

– Высокий достопочтенный суд! Присяжные заседатели! Я десять лет работаю билетером на маршруте нашего поезда, и такого право со мной еще никогда не случалось. Стою я на перроне, общаюсь с моим достопочтенным другом и коллегой – Дмитрием Олеговичем Горбунковым.

Онатакаява указала рукой на второго контролера, молчаливо сидевшего за столом и с интересом рассматривавшего потолок комнаты. Контролер настолько увлекся рассматриванием, что даже не заметил, как его язык вывалился из полуоткрытого рта и весело подергивался от частого дыхания Горбункова. Когда же он краем глаза словил взгляд всех присутствующих в комнате, Дмитрий Олегович резко выпрямился и учтиво закивал в знак согласия со словами билетерши.

– И тут из здания вокзала показался он!

Тут Онатакаява оборвалась и резко обернулась в сторону Болтунова, наведя на него указательным пальцем. От этого Евгению стало как-то не по себе и одновременно с этим, что-то снова кольнуло его в сердце.

– Продолжайте! – успокаивая, послышался из рупора голос Контролера.

Онатакаява послушалась и продолжила.

– Я многое и всякое повидала, но такого странного пассажира еще никогда. Он шел вразвалочку, одетый в махровый коричневый халат. В то самое время, когда на улице, прошу заметить, было всего лишь три градуса тепла. При этом, на его босых ногах были надеты обычные летние синего цвета сланцы. Этот человек шел, неся в охапку огромное серое одеяло под мышкой и что-то бурчал себе под нос. Но в этом нет ничего удивительного. Ведь как я и говорила, на улице было чертовски холодно. И мало ли зачем ему потребовалось это одеяло. Может он хотел им укрываться в вагоне поезда, а быть может он вез его в химчистку. Или это все что у него было в этой жизни. И право это не показалось ни мне, ни моему дорогому другу, Дмитрию Олеговичу, странным. Спросите его сами. Он не даст мне соврать!

Все снова взглянули на второго контролера и остолбенели от увиденного.

На сей раз Дмитрий Олегович был занят тем, что старательно чесал левое ухо. Казалось бы, что может быть удивительным в том, что кто-то чешет ухо, которое по какой-то счастливой или естественной случайности выросло на его голове. Но Горбунков все же сумел обескуражить даже самых ярых скептиков, которые за всю свою жизнь немало повидали диковинных вещей, включая его хорошо знакомую билетершу Онатакаяву.

Дмитрий Олегович, упираясь левой рукой в край стола, выставив на всеобщее обозрение, круглое словно бублик, ухо, с невиданным азартом, желающий расчесать его до самой крови, высоко поднимая левую ногу, пытался во что бы то ни стало дотянуться и почесать его. Эти движения давались ему крайне тяжело и выглядели настолько нелепы, что даже билетерша, сидевшая рядом с ним выглядела смущенной.

Выступающий за трибуной громко и продолжительно покряхтел в громкоговоритель, пытаясь привлечь внимание Горбункова, сурово смотря на дурацкое выражение лица коллеги. Заметив это, Дмитрий Олегович, оторвавшись от увлекшего его занятия, озадаченно и растерянно уставившись сначала на председательствующего, затем переведя взгляд на билетершу, далее на присяжных заседателей, а после и на Болтунова с приставами, выпрямился, высоко поднял голову и медленно выговаривая каждое слово, отчеканил:

– Полностью, полностью солидарен с Варварой Филипповной! Каждое слово! Каждое слово – это кремень правды и беспристрастности!

– М-да, – протянул Выступающий недовольно качая головой, и жестом руки попросил билетершу продолжать.

Онатакаява, вспомнив про платок, который так старательно сжимала в руках, быстро и громко высморкалась в него и закивав головой, продолжила.

– Значиться, подходит этот человек к нам, – билетерша снова тыкнула пальцем в сторону Болтунова, – и спрашивает: «Куда едет этот поезд?». Я, как положено ему ответила, что поезд направляется в Злобиногорск. После моих слов, он заметно приободрился и без лишних разговоров полез по лестнице в вагон номер два. Но стоило только ему подняться на третью ступеньку этого прекраснейшего вагона, как одеяло, которое он нес в руках, выпало и с невыносимым треском и грохотом упало на перрон прямо передо мной и Дмитрием Олеговичем. И стоило этому случиться, как из этого одеяла, этого проклятого серого одеяла выбежала целая сотня котов мне до селя неизвестной породы. Целая сотня! Вы представляете, уважаемый Высокий суд и присяжные заседатели!

– Сотня? – переспросил Выступающий, приподняв брови, казалось, на самую макушку.

– Сотня! – подтвердила Онатакаява и снова, задергав носом, сдержала чих.

Выступающий, видя, что билетерше необходимо отдышаться, посмотрел в сторону присяжных заседателей и приподняв указательный палец левой руки, констатировал:

– Целая сотня! Вы себе можете такое представить? Сотня необилеченных котов хотели провезти в одеяле! Какой кошмар! Контрабандой попахивает! Давненько у нас такого не было!

Выступающий снова уставился на Онатакаяву, и та, словив его одобрительный взгляд, продолжила повествование.

– От увиденного мы с Дмитрием Олеговичем встали как вкопанные. А эти несносные непонятно откуда взявшиеся коты, словно безудержная река, удерживаемая некогда плотиной, хлынули из этого упавшего одеяла, сбив меня и достопочтенного Дмитрия Олеговича с ног. А после эти мелкие блохастые тупые зверьки безо всякого прозренья прыгали и скакали по нам, словно маленькие дети на батуте, не давая нам возможности подняться и оправиться от случившегося. А у меня между прочем на животных аллергия. Я могла умереть!

Варвара Онатакаява снова заревела, шумно высморкавшись. После, не дожидаясь разрешения выступающего, она продолжила.

Болтунов внимательно слушал историю Онатакаявой и никак не мог вспомнить то, о чем так ярко, эмоционально и красочно рассказывала билетерша. Вполне вероятно, что все что говорит Онатакаява могло было правдой. И ее голос кажется ему знакомым в силу того, что они действительно с ней встречались на том самом перроне, у того самого поезда, о котором повествовала, заливаясь слезами билетерша.

– Их когти так и норовили впиться в нашу кожу! Они были неуправляемые и скорее всего даже непривитые! И не дай бог еще и бешенные! Вы можете себе представить, какого страху мы натерпелись! И если бы не Дмитрий Олегович, с его редким заболеванием, навряд ли мы бы спаслись. Если бы в детстве его не укусила собака, то навряд ли он смог своим лаем всех их распугать. Но, и это не самое страшное!

Онатакаява снова зарыдала. Но после минутной паузы, взяв себя в руки она продолжила.

– Как и говорила, благодаря доблестному Дмитрию Олеговичу, мы сумели отбиться от этих невесть откуда взявшихся назойливых котов. И когда мы поднялись на ноги, я нагнулась, чтобы поднять это злосчастное одеяло этому неуклюжему, не побоюсь этого слова, пассажиру. И стоило мне это сделать, как подняв глаза я увидела, что он стоит совершенно голый. Вы можете себе это представить! На улице три градуса тепла, а он в костюме Адама стоит и смотрит на меня улыбаясь как будто ни в чем не бывало! Голый!

Присяжные заседатели, словно по команде в один голос удивленно затаили дыхание, а после, разом выдохнув, принялись громко шушукаться между собой: кто-то захихикал, прикрывая рот руками, кто-то закивал осуждающе головой, а кто-то, не обращая ни на кого внимания, начал общаться с соседом на абсолютно не относящуюся к делу тему.

Билетерша продолжила.

– И тут я увидела его… Халат!..

Онатакаява куда-то показывала в сторону. Голос ее стал тише. Она, словно уйдя в воспоминания, начала так сильно размахивать руками, отбиваясь от того, что ей мерещилось, что казалось еще немного и она взлетит со стула.

Председательствующий прервал свидетельницу громким покашливанием в громкоговоритель.

– Спасибо, многоуважаемая Варвара Филипповна! Если у суда или присяжных заседателей появятся к Вам вопросы, мы непременно предоставим Вам снова слово. А пока, присаживайтесь!

Онатакаява покорно пошла на место, все также прижимая скрученный до маленького шарика, платок к глазам и носу. Проходя мимо Болтунова, билетерша снова бросила на него сердитый взгляд и даже высунула ему язык, покривлявшись тайком, чтобы никто не заметил. Но это не показалось Евгению ни неприличным, ни тем более странным. Куда страннее было то, что Онатакаява после этой выходки громко закашлялась и из ее рта, словно из упавшей с огромной силой о пол подушки, вылетело пару черных перьев. Это случалась так быстро и так неожиданно, да еще и с учетом того, что в комнате было довольно-таки темно, невзирая на горевшие лампы во всех люстрах, что ему было сложно рассмотреть перья поближе и определить кому же они принадлежали при всем его желании и любопытстве. И Болтунову пришлось молча наблюдать, как из идущей и кашляющей билетерши, из широко раскрытого от глубокого кашля рта, вылетают очередные перья, которые, весело кружась, снова и снова падали и исчезали на деревянном полу, который по иронии судьбы находился в полутьме.

Тем временем, выступающий контролер застучал кулаком по трибуне, требуя внимание и тишины, и в той же присущей ему важной манере попросил представить всем на обозрение арестованные вещи Болтунова.

Тут же, где-то справа в темноте комнаты, послышался звук вставляющегося ключа в замочную скважину двери. Далее, до боли знакомые Евгению, звуки вращающегося дверного механизма и скрип открывающейся двери. Однако несмотря на то, что по всей видимости дверь открылась довольно широко, никакого света, молниеносно врывающегося в хозяйски развалившеюся тьму, за дверью не было и тот, кто вошел в комнату, остался спрятан в полумраке, созданной от скупых на свет люстр. Затем послышались неторопливые отчетливые звуки шагов и скрип досок под ногами идущего. И вскоре, поравнявшись со столом свидетелей, перед всеми в комнате предстал висящий в воздухе коричневый махровый халат Болтунова, со скрученным одеялом в рукавах.

От увиденного, Болтунов даже шарахнулся назад и судорожно заморгал удивленными глазами. Он даже потер их руками. Уж не привиделось ли все это ему. Но халат никуда не исчез. Напротив, он поравнялся с трибуной, где недавно выступала Онатакаява, положил свернутое серое одеяло прямо перед собой и откланявшись Председательствующему и присяжным заседателям, в ожидании предоставления ему слова, застыл.

Билетерша, увидев возле себя висящий в воздухе халат, в одночасье перестала кашлять и смотрела на него широко раскрытыми глазами, полные страха и удивления. Даже Дмитрий Олегович, поднапрягся. Он скукожился, слегка наклонился в сторону Варвары Филипповны и как будто даже зарычал. Хотя до последнего было не понятно на кого. То ли на свою соседку, которая слегка подалась ближе к нему, нарушив тем самым его личное пространство, то ли на парящий в воздухе халат. Но стоило последнему отойти, как они оба молча переглянулись и затаив дыхание стали смотреть за тем, что будет происходить дальше.

Председательствующий и присяжные заседатели, в отличие от всех остальных, казались абсолютно спокойны. Будто бы для них происходящее в комнате было обычной ежедневной рутинной практикой.

Дождавшись, пока Халат устроится за трибуной, Председательствующий рявкнул в громкоговоритель:

– Представьтесь нам, Милейший! Кто Вы? Что Вы? И какое отношение имеете к настоящему спору? И, наконец-то, когда нам всем прояснят, что произошло на этом перроне?

Болтунов безучастно смотрел на все происходящее с широко открытыми глазами. Он совсем был сбит с толку. Из всех реалистичных вариантов объяснить все здесь происходящее, могло лишь несогласованное с ним участие в реалити-шоу, где вскоре должен выйти ведущий и сказать о том, что это все розыгрыш. И если так, то стоит отметить профессиональную работу команды проекта. Или он реально спятил. Ведь прямо перед ним сейчас в воздухе, не касаясь земли, без каких-либо тросов и нитей, висел его халат и непонятно чем рассказывал здесь собравшимся невероятную историю.

– А что тут рассказывать? – разведя рукава в стороны, протянул Халата. – Все просто и очевидно! Я – Халат обвиняемого! И все, что говорила здесь до меня свидетельница вранье чистой воды!

Билетерша, после последних слов, вскочила с места и, пустив скупую слезу, которая быстро скатилась с ее лица, разбившись о столешницу стола, заорала:

– Протестую! Протестую! Дмитрий Олегович, мне не даст соврать! Все было именно так, как я говорила!

Она быстро обернулась к соседу и затолкала последнего в плечо. На что Горбунков, быстро подскочив, отрапортовал:

– Кремень и правда! Беспристрастность!

Председательствующего эти выкрики явно не интересовали. Он призвал к порядку и снова предоставил слово Халату.

– Дело обстояло совсем иначе. Евгений Сергеевич, – Халат указал рукавом на Болтунова. – как было ранее сказано гражданкой Онатакаявой, нес с собой вот это одеяло. Совершенно обычное одеяло. И было на улице не три, а плюс 10 градусов. Однако, чтобы понять, что и отчего идет, я, пожалуй, начну с самого начала.

Часть V

Халат учтиво поклонился, приподнял правый рукав и приложил его к груди. Затем, затянув потуже пояс, он хриплым мужским низким голосом начал невероятное, во всех смыслах этого слова, повествование.

– Вишу, это я, значится, в шкафу! Вишу такой на жесткой деревянной вешалке! Скучаю от скуки и безделья от слова совсем! Хотя иногда, конечно, я развлекался, покачивался туда-обратно, как на качелях! Пока однажды не свалился с нее и не упал на грязный пыльный пол! А Хозяин забыл про меня совсем, давно с вешалки не снимал! Вот я, так сказать, и так и так пытался привлекать его внимание!

Помню как-то однажды ночью я постучал изнутри шкафа. И знаете, что произошло? Он как вскочил спросонья, весь бледный такой, испуганный. Не понимающе огляделся, поднялся, в окна украдкой посмотрел и снова брыкнулся спать. А я через щелочку приоткрытой двери подсматривал за ним. Потешался. Только он лег, как я ему еще раз постучал и промямлил, что мол, забыл ты обо мне, в шкафу бросил, и что я здесь один сохну. Так он полночи вокруг шкафа бегал со свечой, молитвы читал, солью посыпал, водой святой брызгал. А что мне?! Граждане! Меня в стиралку два раза забрасывали! Думаете меня церковная вода испугает? Э-эх, Вы! Это меня так рассмешило, что я громко расхохотался. А хозяин мой от испуга в ванне заночевал. А утром все же осмелился меня проведать. Даже с вешалки снял, но прежде трижды шваброй потыкал. Я за это на него не сержусь. Заслужил! Палку перегнул! Он меня тогда чаще одевать начал. А тут, как назло, потеплело. Вот меня снова он в шкаф этот и запер. А в шкафу, знаете ли, висеть одно наказание!

Председательствующий сердито застучал кулаком по трибуне и брызжа слюной, словно свинья, которую ведут на убой, во всю мощь голосовых связок, завопил в громкоговоритель так, что у всех находящихся в комнате заложило уши.

– Уважаемый Халат! Довольно! Вы тратите наше драгоценное время и отвлекаете от выполнения основной работы! Нас не интересуют детали Вашей личной жизни! Ближе! Ближе к сути!

Халат резко замолчал и опустив рукава вниз замер, словно повис на невидимой вешалке. Как будто призрачный человек, до этого его надевший, резко сорвал его с себя и аккуратно повесил, а после, вышел из этой безумной комнаты.

– Вы можете говорить по существу? – заливался Председательствующий. – Детали! Нас интересуют детали!

– Кремень и беспристрастность! – раздался голос Горбункова, который вновь подорвался и громко захлопал в ладони.

Мало кто заметил, но они были покрыты густой черной шерстью.

Теряющий самообладание Председательствующий неустанно требовал тишины, стуча громкоговорителем, словно молотком по трибуне и призывал к порядку. Он даже, слегка наклонившись в сторону Горбункова, сурово посмотрел на него осуждающим взглядом. При этом многим даже показалось, что он шикнул на него, как кот шикает на собаку, когда тот вторгается в его личное пространство или любопытствует, что тот ест. И лишь убедившись, что Горбунков опустился на стул и больше не собирается позволять себе подобных выходок, вновь переключился на молчаливо повисший в воздухе Халат.

– Поведайте нам, как именно вы попали на вокзал и в этот поезд? И постарайтесь, пожалуйста, избегать различного рода отклонений, рассказывая суду только то, что имеет значение по данному делу. Потому что у меня и присяжных заседателей складывается впечатление, что вы хотите нас всех здесь ввести заблуждение, выгораживая подсудимого.

Халат вновь ожил и утвердительно закивал.

– Конечно, конечно! Простите! Увлекся! С кем не бывает! Ведь не каждый день ты можешь пообщаться с таким количеством образованных и понимающих тяжелые судьбы людей!

Председательствующему понравилась очевидная лесть свидетеля. Он гордо расправил плечи, словно орел на самом краю скалистого выступа, осматривая раскинувшиеся перед ним владения, и утвердительно закивал головой, соглашаясь с каждым произносимым словом Халата.

– Продолжайте! –мягче и любезней протянул он, махнув Халату рукой, словно Цезарь, разрешающий начало гладиаторских боев.

– Итак, все началось с того, что этим утром мой Хозяин, Евгений Сергеевич, как обычно, безумно опаздывал. И это не было ни для кого удивлением. Наоборот! Мы – его вещи, кто верой и правдой помогал ему каждый день в решении его проблем, безучастно были свидетелями этого триумфальной шоу. Он в привычной всем нам манере носился по квартире, пытаясь успеть в отведенное ему время до отправления поезда: умыться, поесть, собраться и ничего не забыть. И, судя потому, что произошло после, опаздывал он довольно-таки сильно. Я еще не совсем было проснулся, как вдруг сквозь сон услышал, что дверь старого деревянного шкафа, в котором я чинно висел больше месяца безо всяких на то причин и оснований, со скрипом распахнулась и мой Хозяин с безумными глазами уставился прямо на меня. Знаете, это было настолько прекрасно, что я хотел было расплакаться и обнять его. И я чуть было не протянул к нему рукава, чтобы заключить его в мои мягкие и теплые объятия. Однако подумал, что его и без того ранимое сердце не выдержит моего порыва и просто безучастно наблюдал за тем, что будет происходить дальше. И к моему великому разочарованию, Евгений Сергеевич резким движением руки сместил мою вешалку вбок и выдвинул этот дурацкий клетчатый синий Пиджак.

Приподняв руки к невидимому лицу, и прокашлявшись, после небольшой паузы, халат продолжил.

– Вы представляете мое удивление, обиду и злобу, которую я испытал в тот самый момент?! Нет, не представляете! – сам ответил на собственный вопрос Халат после небольшой паузы. – Мне показалось, что каждая моя шерстинка на каждом миллиметре моей ткани наэлектризовалась до такой степени, что я чуть не воспламенился!

Халат резко оборвался и все услышали ту самую пронзительно тишину в комнате, при появлении которой даже Комарихе, вынашивающей план высосать всю кровь с намеченной жертвы в этой комнате, пришлось включить беззвучный режим, чтобы не быть обнаруженной и убитой.

Болтунов сидел в полусогнутой позе, скрестив руки на коленях, нервно подергивая ногами. Он уже почти признал факт существования говорящего и парящего Халата, вопреки неизвестным ему законам физики. Напрягая извилины, он пытался вспомнить хоть что-то, что дало бы ему шанс оправдаться и реабилитироваться.

В его голове словно кто-то закрыл дверь, ведущую к информации о сегодняшнем и прошлых днях, а так необходимый ему ключ, выбросил в обрыв Забвения и Незнания. При этом именно этот кто-то наверняка сделал это осознанно, опираясь на какие-то причины. И подсказка могла быть в любом предложении, которые говорят присутствующие здесь люди и вещи. Хотя мысль о том, что он спятил все четче мерцала перед его глазами. И знаете, это объяснило бы процентов девяноста того, что здесь происходило. Но это было бы слишком просто. А значит, это было маловероятно. Все скорее всего было куда сложнее и запутаннее.

Онатакаява и Горбунков тоже притихли. Даже могло показаться, что эта парочка сидела в этаком оцепенении. И лишь иногда, Дмитрий Олегович вздрагивал, толкая Варвару Онатакаяву в плечо, от чего они оба смотрели друг на друга злыми, недовольными глазами. А после, оглядываясь по сторонам, не смотрит ли кто на них из присяжных заседателей, делали вид, что внимательно слушали каждое слово говорящего и Председателя.

– Как и сказал, – прохрипел Халат, – я был сильно раздосадован этой ситуацией. А тут еще и этот Пиджак взял и начал посмеиваться надо мной. Типа, мол посмотри, меня хозяин любит больше, чем тебя. Ну и, конечно, что тут таить, меня прямо накрыло. Или, как говорят в народе, крышу-то тут мне и снесло.

– И что вы сделали? – полюбопытствовал Председательствующий.

– Увидев, что Евгений Сергеевич отвернулся, переполнявшая меня безумная река злости, словно лава в спавшем более пятисот лет вулкане, хлынула из меня. Я раскачался и так вмазал этому клетчатому выскочке, что с одного удара задвинул его вешалку в самый дальний угол шкафа. Да еще в придачу, к великой радости, сбросив его с вешалки прямо на годами копившуюся пыль на полу шкафа. А сам тем временем раскачался и подтянулся прямо на место, где только что висел Пиджак.

И это случилось все так быстро и спонтанно. А главное – так удачно! Евгений Сергеевич, протянул не глядя руку в шкаф и вытащил меня из этого тюремного ящика. А дальше все было словно в самом волшебном радужном сне. Резким уверенным движением он, сняв меня с вешалки, раскрутил и на лету набросил на крепкие плечи, облачив меня, словно рыцарские доспехи. После, он затянул потуже на пояснице мой шикарный красивый пояс, гордо расправил плечи, швырнув вешалку обратно в шкаф, и, схватив второпях это одеяло, вместо сложенной сумки, лежавшем на той же полуразваленной кровати, направился к выходу.

На пороге, сняв ключи, которые висели на стене возле двери туалета, Евгений Сергеевич выбежал в тамбур и впервые в жизни забыл даже закрыть за собой двери. Мне кажется, он бежал со словами кролика из сказки «Как сильно же я опаздываю».

– Так, так. – протянул Председательствующий, – Продолжайте!

– Конечно, конечно! – поддакнул, хрипя Халат. – Безусловно!

Дальнейшее повествование Халата и вовсе повергло всех присутствующих в такой шок, что даже Комариха, которая словно мощный насос начала сосать кровь с шеи Дмитрия Олеговича, во время продолжившейся истории, замерла и с огромным любопытством вслушиваясь в каждое произносимое слово, молчаливо созерцала за происходящим.

Халат настолько вдохновился тем, что, рассказывая историю, он завоевал внимание всех присутствующих в этой комнате, что в дополнении к словам, он добавил еще и жестикуляцию. А когда и этого ему показалось мало для выражения чувств и эмоций, он и вовсе покинул место за трибуной, перед которой выступал и начал парить прямо перед скамьей присяжных заседателей.

В истории Халата было много радостных красивых слов, описывающих какая хорошая погода была этим утром. И что, если бы не его теплый слой шерстяной ткани, Евгений Сергеевич непременно бы простудился и заболел. Что именно эта ошибка выбора между Пиджаком и Халатом могло стоить Болтунова жизни и практически являлась роковой. Ведь как он и говорил ранее, утром на электронном табло железнодорожного вокзала показывало всего лишь десять градусов тепла.

Дойдя до места в истории, где Болтунов поравнялся с поездом, держа купленный в третьей кассе билет до Злобиногорска, Халат сменил тон голоса на более тихий, говоря более низким голосом, чем, несомненно, привлек к себе еще больше внимания. Могло даже показаться, что Халат скоро сядет посредине комнаты, а все присутствующие рассядутся вокруг него кругом, словно в лагере бойскаутов. В каждом последующем предложении, которое он проговаривал все больше и больше нарастало напряжение и казалось, что вот именно сейчас, что-то должно произойти из ряда вон выходящее.