Страницы истории сельскохозяйственной науки ХХ века. Воспоминания учёного

I. Самарское Заволжье двести лет тому назад

Человек без памяти прошлого, поставленный перед необходимостью определить свое место в мире, человек, лишенный исторического опыта своего и других народов, оказывается вне исторической перспективы и способен жить только сегодняшним днем^[8]

Чингиз Айтматов

Чтобы хорошо понимать и ценить нынешнее, человек должен в истинном свете видеть минувшее^[9]

Л. И. Брежнев

Родился я на рубеже XIX века в 1899 г. в селе Большая Чесноковка Самарского уезда и губернии, расположенной на берегу р. Сока верстах в 40 вверх по ней от села Большая Каменка, в которое вскоре перевели моего отца, священника. О Чесноковке я вспоминаю лишь по пожару, который слизал в один ветреный жаркий день половину этого села. Помню себя 5–6-летним ребенком, когда к своему бывшему доброму «батюшке» пришли три пожилые женщины и по старому обычаю начали голосить, как на «мазарках» (кладбище), рассказывая с плачем и причитаниями о страшном бедствии, часто посещавшем соломенные деревни Самарского степного Заволжья. При таких посещениях открывались деревенские сундуки с картинками, собиралось все старое «барахло», оказывалась небольшая денежная помощь, и погорельцы, получив ее «Христа ради», уходили с причитаниями и надеждами начать новую жизнь горемыки-бедняка на старом пепелище.

С Большой Каменкой я связан незримыми, но крепкими узами детства, юности, сельской школы, крестьянского труда, яркого детского поэтического восприятия природы, сопереживания исторических событий, которые, «волнуясь, как море – окиян», докатывались и перекатывались через крестьянский мир Каменки. Прошло более полувека; умерло, разъехалось, разбежалось мое поколение, но острый интерес к моей родной Каменке не пропадает.

Прежде чем по-настоящему окунуться в жизнь Большой Каменки, интересно заглянуть в давнюю историю освоения Заволжского обширного края. И тем более это нужно сделать, если предоставляются благоприятствующие возможности. А такие возможности действительно имеются.

Самарское Заволжье

21 июня 1768 г. (по старому стилю) из Санкт-Петербурга на Москву и Симбирск выехала экспедиция академика Петра Симона Палласа, молодого 27-летнего, но уже известного в ученом мире Европы исследователя, приглашенного Российской академией наук на должность ординарного ее члена и профессора натуральной истории с окладом по контракту 800 рублей в год^[10].

Перед отправлением в свою первую экспедицию Паллас получил от Академии подробную инструкцию, в которой ему предписывалось буквально следующее: «Путешественники должны подробно исследовать свойства вод, почв, способы обработки земли, состояние земледелия, распространенные болезни людей и животных и изыскать средства к их лечению и предупреждению, исследовать пчеловодство, шелководство, скотоводство. Затем обратить внимание на минеральные богатства и минеральные воды, на искусства, ремесла, промыслы каждой провинции, на растения, животных, на форму и внутренность гор и, наконец, на все отрасли естественной истории. Путешественники должны заняться географическими и метеорологическими наблюдениями, астрономически определять положения главных местностей и собрать все, касающееся нравов, обычаев, верований, преданий, памятников и разных древностей». В наше время узкой специализации в науке такая инструкция кажется совершенно нелепой, но для той эпохи энциклопедизма и первых шагов становления географии она является характерным документом.

Выполнение этих задач потребовало от Палласа громадного напряжения физических и умственных сил. Шесть лет почти непрерывного движения конным транспортом по необозримым пространствам России, начиная с Поволжья и Урала вплоть до Каспия, а затем по Сибири до Байкала, Кяхты и обратно, – это был действительно великий подвиг ученого. Бездорожье, частые ночевки в поле, болезни, опасности передвижения в малообжитых полудиких районах, трудности быстрой ориентировки в сложных взаимоотношениях при встречах с местной администрацией и с народами многонациональной России, упорный труд по обработке собранных материалов и дневниковых записей в короткие периоды зимних остановок, – все было преодолено Палласом.

Невольно спрашивается, чем, собственно, направлялся этот поистине героический труд немца по происхождению на русской земле. Видимо, влекла к себе неотступно мировая слава первооткрывателя и ненасытная жажда «испытателя естества». «Блаженство видеть природу в самом ее бытии, где человек очень мало отошел от нее, и ей учиться служило для меня за утраченную юность и здоровье лучшей наградой, которой от меня никакая болезнь не отнимает». Поразительная по своей глубине и интимности мысль великого энциклопедиста Палласа!

Титульный лист монографии П. С. Палласа. Путешествие по разным провинциям Российской империи» (СПб. Имп. А. Н., 1788)

В других местах он эту мысль уточняет: «Главным свойством описания путешествия почитается достоверность: и я старался по возможности наблюдать оную… не отступая нигде от истины» (из предисловия к ч. I). Далее, в предисловии к ч. III он это положение развивает: «… ибо по своему понятию взять вещь за другую и уважать больше, нежели какова она есть в самом деле, где прибавить, а где утаить, я считал за наказания достойной поступок против ученого свету… Многие вещи, кои ныне не за великие ставятся, нашим потомкам важными быть могут…»^[11]

Вот потому-то протокольным записям Палласа о виденном и слышанном по маршруту можно верить. Изложены они сухим бесстрастным языком. Иногда, в случае особо важных явлений, они расширяются до кратких, но ярких описаний. В этих путевых записках читатель не найдет широких теоретических обобщений. Только изредка под давлением фактов он беглыми штрихами вскрывает причинные связи, с поразительной прозорливостью устанавливая то генезис отложений Прикаспия, то смену растительных зон и т. п. Теоретические обобщения осторожный Паллас откладывал до окончательной обработки своих сборов, но так до конца своих дней он не смог их исчерпать и ограничился выступлениями лишь по отдельным вопросам^[12].

Случайный факт моего рождения в районе самарского маршрута экспедиции Палласа, а затем преднамеренное согласование маршрутов собственных обширных экспедиций с маршрутами Палласа ради все той же ненасытной жажды «испытателя естества», привели к тому, что я за последние 45 лет своей экспедиционной работы посетил почти все пункты, описанные Палласом.

Накопленные материалы позволяют сравнивать изменения в природных и хозяйственных ландшафтах, происшедшие за 150–200 лет на обширной территории Среднего и Нижнего Поволжья, Западного Казахстана, Западной, Средней и Восточной Сибири.

В дальнейшем изложении я также буду предварять свои выводы характеристиками тех же территорий, взятых из знаменитого труда академика Палласа «Путешествие по разным провинциям Российской империи». Перехожу к некоторым записям Палласа по самарскому маршруту.

По плану экспедиции Паллас первую зиму должен был провести в Симбирске. Поспешая из-за плохой погоды (ранний снег), он проделал большой маршрут: Касимов – Муром – Арзамас – Саранск (столица современной Мордовской республики). Паллас отмечает некоторые различия в языке и одеждах двух мордовских колен (родов): мокша и эрзя (арзат).

Женские наряды, воспроизведенные Палласом во всех их красочных деталях на зарисовках, я в детстве видел во время престольных праздников в Раковском монастыре, которые собирали тысячи богомольцев с огромной территории. У меня в памяти остались кички с висящими ремешками и вшитыми в них монетками и погремушками, богато разукрашенные передники, а сзади – от пояса и до колен болтающиеся при ходьбе черные, сделанные из конского волоса тонкие косички. В Каменке эта «мода» была уже при мне оставлена.

Паллас пишет: «Ныне мокшанцы очень мало помнят старинные свои обряды и обыкновения, потому что все обращены в христианскую веру. За верховное существо почиталось Пасс (у эрзя) или Шкай (у мокша), которым они и молились, оборотясь к востоку. В лесу они имели жертвенники, где в жертву приносили лошадей, быков и овец. Мокшанцы – прилежные пахари, держат много пчел в лесах, так что многие из них имеют до двухсот ульев, и несколько опрятнее, нежели ерзанцы, их собратия (Паллас, с. 111–112): «… они рачительные пахари и почти российских мужиков в том превосходят». Под Саранском Паллас записывает: «… земледельцы никогда не унаваживают своих полей, по обыкновению дают только на третий год отдыхать. Однако есть такие места, в коих пашни никогда не истощевают; а если и уменьшится плодородие ея свойство, то в сих малонаселенных странах довольно степных мест, на которых можно распашкою доставить себе преизрядную черноземную пашню. Если бы похотели сию тучную землю унаваживать, то хлеб выбежал очень скоро и высоко, после того повалился, и погнил бы до созревания… Хулы достойно обыкновение в сих местах, что как деревенские, так и городские жители валят навоз многочисленной скотины в большие кучи подле домов и на берегах мимо текущих речек, от чего рождается несказанное множество мух, что весною из их изб должно бежать» (Паллас, с. 91).

В Симбирск (ныне Ульяновск) Паллас приехал 22 сентября 1768 г. 29 сентября он выезжает по маршруту: Мелекес – Богословский медный завод – Бугульма – верховья р. Сок – вверх по его притоку Сургуту – Сергиевск с его солеными озерами. Обратный путь – вниз по Соку с переправой через него в Чесноковке. О Большой Каменке он не упоминает. Далее он пересекает большой приток Сока Кондурчу с ее мелким притоком Буяном и через Ставрополь (ныне Тольятти) наконец возвращается в Симбирск.

«Во всей стране Черемшана находятся изрядные черноземные пашни; так же в ней довольно березняку на дрова, и вообще она населена хорошо. Большую часть здешних жителей составляют татары, мордвинцы, наипаче чувашане, кои здесь живут гораздо многолюднее, нежели на правом берегу Волги, и по большей части обращены в христианскую веру» (Паллас, с. 135). Но далее, в верховьях Сока он нашел несколько деревень с некрещенными чувашами. Паллас подробно описывает их одежды, обычаи, верования, жертвенное место («керемет») и самый ритуал моления и жертвоприношения, описывает их кладбища («мазары»), похоронные и свадебные обряды, музыкальные инструменты.

По дороге на Бугульму описывается типичный увалистый рельеф отрога Общего Сырта (Бугульминско-Белебеевская возвышенность), где степные увалы, которые и ранее не занимались лесом, перемежаются с перелесками понижений («буераков») и речных долин. На Кичуйском «шанце» построен Богословский медный завод с четырьмя домнами, работающими на дровяном топливе.

Бугульма – слобода из пятисот домов с двумя церквами, конторским и воеводским домами. В 15 верстах от нее в с. Спасском жил известный географ Рычков, у которого «по причине ласкового принятия и весьма приятного обхождения оного преученого мужа» неугомонный Паллас задержался на целых пять дней. «Такая плодородная, приятная и чрезмерно изобильная травами страна простирается вдоль Сока, Кинеля и Самары» (Паллас, с. 151).

В верховьях Сока по степистым склонам обитало множество сурков (по глубокому снегу), лосей и лис, среди которых встречались и черные. Особое внимание Палласа привлекали здесь серные источники и выходы нефти, использовавшиеся населением как домашнее лекарство против чирьев и для заживления свежих ран, а также в виде дегтя. В районе Сургута он проводит первые анализы воды из большого серного озера. Под Сергиевском отмечает наличие солончаков, «но их ведь было не можно, потому что все снегом занесло».

Паллас спешит в Ставрополь, по дороге отмечает мою родную Чесноковку, переезжает Кондурчу, под Буяном описывает сосновый бор, через разбитые пески которого нам неоднократно приходилось ездить из Б. Каменки на пристань в Царевщину. На Кондурче он наблюдал откочевку на зимовья крещеных калмыков с отарами овец «… и от такого народа, который привык к вольному, праздному и почти во всем приятному пастушьему житию, трудно надеяться, чтобы он когда-нибудь променял оное на трудное крестьянское житие» (Паллас, с. 175).

Ставрополь – крепость с палисадами, башнями и одной батареей. Вместе со слободой она имеет до 450 домов, две церкви и школу. Здесь размещаются чиновники Оренбургской губернской канцелярии, солдаты и казаки, рынок с мучным и соляным магазинами; живут здесь лекарь и протопоп, которому подсудны все находящиеся в деревнях священники. В Симбирск Паллас возвращается по снегу только 21 октября в самый ледостав Волги, которую форсирует «отчасти пешком по твердому наносному льду, а отчасти в лодке». Храбрый и деятельный был академик!

Зимовку в Симбирске Паллас использует на детальное знакомство с развалинами древнего славного города Болгары, составляет план древних строений, собирает монеты, остатки посуды, изучает надгробья. За зиму он знакомится с волжским рыболовством. «Не думаю, чтобы какая река в Европе была столь богата рыбою, как Волга со всеми текущими в нее реками» (Паллас, с. 199). Для Волги характерны белуга, осетр, стерлядь, севрюга, красная рыба, белая рыбица, особенно сазан, сом, железница и чехонь. Белуга нередко попадалась весом от 30 до 45 пудов, осетр – от 20 до 22 пудов, красная и белая рыбица – до 30 фунтов. Подробно описываются способы лова, засола и заготовки икры.

10 марта по снегу Паллас выезжает в направлении на Самару через Ставрополь, по дороге отмечает ряд мордовских и русских деревень. Царевщина была уже в это время большой деревней в 100 дворов. Ученым высмеивается народная «небылица» о создании знаменитого Царева кургана по приказу легендарного могучего военачальника своим воинам принести каждому по шапке земли. По Палласу, он сложен известняками с «мадрепоритами», а коническая его форма обязана «наводнениям» от Сока. «С северной стороны сей холм с верху до низа оброс деревами, а с прочих сторон оными окружен только внизу, и верхняя часть оного совсем гола». Эти представления уже близки современным: останец, отмытый Соком от древнего горного массива и сложенный фузулиновыми известняками. С вершины этого кургана открывался удивительный по красоте вид на волжские просторы и Жигули. Ныне этот курган почти полностью использован на постройку плотины Куйбышевской ГЭС. С. С. Неуструев в начале этого века и я в 20-х годах бывали на Царевом кургане и наблюдали ту же картину размещения березняка по склонам, что описана Палласом.

В сосновых лесах Жигулевских гор водились бурые и черные медведи, рыси, реже куницы, гнездилось «несказанное множество хищных птиц, а особливо беловатых орлов».

Конец марта и весь апрель ушли у Палласа на знакомство с Самарой и ее окрестностями. «Сначала была в городе деревянная крепость; но как оная в 1703 г. сгорела, то в 1704 сделана… на низком увале правильная земляная крепость с дефилеями, которая и ныне видна. Жители сего города… имеют себе пропитание от скотоводства и от великого торга свежею и соленою рыбой и икрою, чего ради они, как в конце года, так и весною по прошествии льда ездят караванами через степь к Яику… куда проложена через степь прямая дорога с уметами или зимовьями в известном расстоянии…Кроме тамошнего скота отправляется небольшой торг киргизскими и калмыцкими овцами, кожами и салом. Кроме некоторых кожевных и одного… посредственного юфтяного завода и шелковой фабрики, нет больше никаких других заводов… Самарские мещане подсудны зависящему от Казани комиссариату: напротив того тамошние казаки состоят в ведомстве Оренбурга; да и прежний уезд города Самары почти весь причислен к Оренбургской губернии. Зимою собираются в Самару торгующие касимовские татары, которые наперед при Яике выменивают у киргизов и калмыков мерлушки и сюды привозят; потом они разбирают оные и находящимся близ города калмыкам отдают выделывать и шить из них тулупы, а после сего уже отвозят в Москву и другие города… Как скоро лед на Волге прошел, то бывает на ней нарочно много судов… Ходящие сверху суда по большей части нагружены бывают строевым и другим лесом, деревянною и глиняною посудою, железными вещами, чужестранными товарами и всяким хлебом. Напротив того из низовых стран Волги, включая назначенные во все верхние города и магазины суда с елтонскою солью, ходят только немногие с астраханскими товарами, кожами, салом и проч.» (Паллас, с. 227).

В окрестностях Самары Паллас наблюдал пролет птиц, развитие весенней флоры, описывал карстовые воронки на гипсах. «Снеговая вода, в иных местах подземное течение имеющая, вымывает помалу находящуюся в горе между гипсовою опокою землю, и напоследок подмытый верхний слой земли проваливается. Такие места и ямы весьма изрядно обросли кустами». «Такие бездонные глубокие воронки всегда привлекали нас, детей, своей таинственностью и жуткими рассказами. Происхождение их объяснено Палласом по-современному. От Самары верст за 20 находится уже везде высокая степь с черноземом, на котором растет трава почти с человека вышиною, и весною должно оную сожигать. На таких местах самарские казаки имеют скотные дворы и хуторы».

Об овощеводстве записано: «… Но поныне еще не старались о произращении других плодов, кроме арбузов и стручкового перца. Самарские жители много разводят арбузных огородов, бахчи называемых, в степи по обеим сторонам Самары. Сперва огораживают, да и то худо, часть земли, которую вспахав, садят семена, и больше о том не пекутся, разве что в сухую погоду поливают. Когда же арбузы созревают, то приставляют ребят сторожами в огородах. Как арбузов у них великое множество, то обыкновенно их солят так же, как огурцы, но вкус бывает весьма противный. Другие же варят из них ягодник, который вкусом, как сказывают, весьма сладок, но только не всегда удается» (Паллас, с. 229). Описана рассадная культура стручкового перца: «Как перешные, так и арбузные огороды заводят в исходе июня на низких местах, по стечении высокой воды… Около Самары начали разводить и яблонные сады, которые около Симбирска и Сызрани производятся с большим успехом и прибытком; но червей и другой гадины здесь такое множество, что причиняемого ими вреда в садах никак избежать не можно».

Весь май уходит на знакомство с территорией Самарской луки, которая уже сравнительно полно освоена, но зерновое хозяйство имеет примитивные формы. «Иностранный человек, увидев здешнее хлебопашество, конечно придет в удивление, а именно: на невспаханной земле, которая здесь и без удобрений довольно плодородна, сеют крестьяне овес, просо и рожь, будто на съедение птицам; потом взяв соху, начинают пахать, а за сохою идет другая лошадь с бороною без погоняльщика, и вся работа в том состоит. Таким образом обрабатывает пашню один человек с двумя лошадьми столь же хорошо, как будто бы многие по новому изобретению, пашню наперед унавозив, пашут, потом сеют и заборанивают. Однако несколько больше прилагают они старания о пшенице и ячмене, потому что по праздникам употребляют себе в пищу, или наипаче для того, что, может быть, сей хлеб не очень хорош родится. Где пашни находятся далеко от деревни, то крестьяне запасаются потребною пищею, и остаются на поле до тех пор, пока окончают работу, или приходят домой в воскресенье» (Паллас, с. 246). Здесь ярко описана так называемая «ленивка», с которой мы, агрономы, боролись в 30–40-х годах в Западном Казахстане.

По маршруту на Сызрань упоминаются почти все современные селения. Монастырская слобода Костьми представляла тогда деревню из 300 домов, построенных в одну улицу, рассеченную двумя глубокими оврагами и вытянувшуюся на три версты. На высоком берегу «монастырского буерака» – остатки крепости с деревянной церковью. В Сызрани – снова остатки развалившейся деревянной крепости с земляным валом, каменной соборной церковью и канцелярскими строениями. «В сем городе мало промыслов, потому и достаточных жителей немного находится: однако есть хорошие яблонные сады, и вообще в здешнем городе стараются больше о разведении оных, нежели в иных местах Российской империи. Многие обыватели держат между дворовыми птицами и китайских гусей, или сухоносов, коих привезли сюда из Астрахани для расплода. Сей столь весьма отличный род обыкновенно имеет здесь смешение с простыми гусями…» (Паллас, с. 254).

Сызранская страна встретила Палласа сильной засухой: «Все посохло на полях, и черная земля в степи расселась местами на аршин глубиною и около двух дюймов шириною… Неоднократно происходило молебствие с крестным хождением на поле. Однако погода не переменилась…». В деревне Севрюковой, населенной некрещенными чувашами, «мужики на другой день делали приготовление к чрезвычайному приношению большой жертвы для испрошения дождя: но для нашего приезда было то отложено, и мы, хотя чрезвычайно желали быть при сем торжестве, однако не хотели их к тому принудить, и через то сделаться гонителями их закона» (Паллас, с. 279). Таким образом, несмотря на близость монастырей (Самара, Костычи, Сызрань), язычество своеобразно уживалось с христианством.

На обратном пути в Самару Паллас описал широко используемый в настоящее время туристами маршрут через Переволоки по р. Усе вплоть до ее устья с заездом в Новодевичье для свидания с профессором Фальком и доктором Лепехиным. С ними вместе был проделан ряд совместных небольших маршрутов. По дороге описаны соленые ключи под Усольем, городок вблизи устья Сока для добычи самородной серы (до 1500 пудов ежегодно), Молодецкий курган и другие достопримечательности.

Паллас из Самары отправляет тяжелый обоз на Оренбург, а сам налегке направляется в Красный Яр (по дороге в Большую Каменку), но возвращается с половины пути. По этому маршруту остаются следующие записки: «… начинается изрядная высокою травою оброслая степь, которая прорезана лесистыми долинами, и до двух футов глубины имеет тучный чернозем. Почти вся страна между Кинелем и Соком того же свойства, и надлежало бы оную населить гораздо многолюднее, потому что рачительных крестьян труды богато бы наградились» (Паллас, с. 293).

16 июня Паллас выезжает в Оренбург, но с пригорода Алексеевского он сворачивает с Яицкой линии на слободы Криволуцкую и Черкасскую. Последняя особенно ему понравилась. «Малороссийские поселяне, которые прежде в разных местах Яицкой линии завели было жилища, но по причине киргизских набегов не могли там жить, построили памянутую слободу в 1744 г., которая ныне находится в цветущем состоянии. Они живут по старинному своему обыкновению, имеют чистые дворы, белые избы с хорошими печами и трубами, по большей части стараются о табашных садах и скотоводстве, и препровождают жизнь веселую и непринужденную… Наипаче держат они много рогатого скота, и в полевую работу по большей части употребляют быков, хотя иные мужики имеют у себя по 20 и 30 лошадей: так же овечьи стада многочисленны, и некоторые хозяева содержат у себя до четырех сот овец… Бараны их состоят почти в одной цене с киргизскими, и гоняют их вместе с быками на Волгу для продажи. Скотского падежа никогда у них не бывало, но только иногда нападает на овечьи стада короста, от которой лечат они простым лекарством, а именно: варят табашные листья в воде и тем их поят, а для прогнания глист или червей у скота употребляют они траву репник (агримония), которую потому и называли «червичником». В произращении табаку по большей части упражняется женский пол. Но они разводят только круглолистный, потому что долголистный табак им не сносен. Кроме того, сеют они для собственного употребления еще разные огородные овощи, как-то арбузы, турецкое пшено и всякие поварные травы. Но от чрезмерной засухи как весь хлеб, так и садовые овощи совершенно посохли» (Паллас, с. 305–307). Первый небольшой дождь прошел лишь 10 июня. Посещение Палласом степного Заволжья совпало с полуторамесячной сильной засухой, столь характерной для климата Юго-Востока.

От Черкасской слободы, переехав через Кутулук (приток Кинеля), Паллас пересекает выжженную засухой безводную степь с донником белым и желтым, цератокарпусом и выезжает прямо к Борской крепости. Крайний на юге форпост лесной растительности известный Бузулукский бор вызывает у него лишь беглую заметку: «Смешанный сосновый лес простирается вниз Самары почти беспрерывно даже до Красносамарска; да и лежащие от Борска к правому берегу Самары горные увалы по большей части обросли высоким смолистым лесом и чепыжником» (Паллас, с. 312).

Подытоживая свои впечатления по Кинель-Самарскому междуречью, Паллас отмечает: «… Дикая степь по большей части обросла высокою травою, и везде можно в оной завести пашни, так что в сей здоровой и плодородной стране можно было бы поселить еще несколько тысяч крестьян, коих бы труды богато награждались. Все переведенные сюда из многолюдных населенных стран России поселяне, в числе коих находится много мордвы, живут благополучно, да и многие другие земледельцы, в северных частях России стеснясь живущие и тощую пахотную землю имеющие, могли бы в сих тучных степях сделаться счастливыми» (Паллас, с. 310).

Повсюду отмечено множество сусликов, сурков и земляных зайцев. Привольны охоты на лосей и сайгаков. Много лис, менее медведей и куниц. Мало белок, много было выдр, бобров и кабанов, «но любящие звериную ловлю казаки скоро перевели этих зверей». По речкам Бузулук, Каралык, Иргиз и Чаган «ловят там диких лошадей для употребления себе в пищу. Но здешние степные лошади по большей части расплодились от ушедших дворовых лошадей. Сии дикие лошади водятся летом и зимою в гористой источниками изобильной степи: ибо в зимнее время они находят себе корм на горах, с которых бурным ветром снег сносит» (Паллас, с. 317).

Бузулук – типичное небольшое укрепление с широким валом и к лощине – с бревенчатой стеной. В крепости есть несколько пушек. «Между живущими здесь казаками находится много татар…» При впадении Тока в Самару описывается обширный солончак с морской полынью, клоповником, кермеком, солончаковой лебедою. Галофить (солелюбивые растения) особо привлекают его внимание, и Паллас становится непревзойденным их знатоком.

На подъезде к Погромному редуту Палласа поражает черная от недавнего пожара степь. «Но в таких малонаселенных странах невозможно оное зло отвратить; да и в том признаться должно, что обыкновение выжигать весною степи и очищать от сухих трав без повреждения лесов не токмо не бесполезно, но и служит к произрастанию кормовой травы» (Паллас, с. 322). Как известно, к таким же рекомендациям пришли и современные геоботаники – кормовики – после продолжительного изучения этого вопроса.

За Тоцкой крепостью появляется много могильных курганов. Соро-чинская – «самая знатная и большенаселенная крепость»: вал с рогатками, башни по углам и над воротами, в окрестностях – башкирские деревни. До нее добралась по высокой воде Самары экспедиция, посланная на больших лодках для основания Оренбурга. На память от нее остались брошенные якори. Под Новосергиевской крепостью Паллас занимается раскопкой одного могильного кургана и пытается датировать возраст погребения. Почти все курганы уже при Палласе были разграблены кладоискателями.

За Переволоками, крепостцой в 40 домов, внимание Палласа привлекает водораздел между Уралом (Яиком) и Самарой. По склонам много солончаков. Татищево – самая большая по яицкой линии крепость. В ней более 200 домов. Кроме драгун и казаков главной команды, по дистанции на форпосты ставят крещеных калмыков и башкир посменно на год. По инициативе полковника два дня проходил в присутствии столичного ученого гостя показ, как сейчас говорят, «художественной самодеятельности». Калмыки и башкиры пели песни под аккомпанемент турецкой скрипки (бива) и флейты-дудки (цур или кура) с двухструнным басом (хур) и татарскими гуслями (ятага), плясали, боролись, стреляли в цель из луков, играли в шахматы. Не прошло после этого и четырех лет, как все это войско встало под знамена Пугачева.

По дороге на Чернореченскую крепость (до 200 дворов) вся степная растительность посохла; аспект создают перекати-поле, цератокарпус и прочие ксерофиты (сухолюбы); по долине Яика много солодки, пойма его поросла обильно кустарником и тополями. В степи много саранчи, попадаются иногда фазаны. 1 июля Паллас выезжает в Оренбург. На этом этапе оставим мы экспедицию Палласа и попробуем подытожить ее результаты.

Полтора века прошло от путешествия Палласа по Заволжью до моего детства в Большой Каменке. Всего 7–8 поколений сменились от языческих жертвоприношений, игрищ, песнопений, а остатки языческих верований и обычаев после крещения «инородцев» интимно и подспудно переплелись с христианством и дошли до моего времени в виде обязательных молебствий о дожде во время упорной засухи, громких причитаний плакальщиц на похоронах и на мазарках в родительские дни, провожальных песен для невест с обязательным показом народу запачканных кровью после первой брачной ночи простынь новобрачных, кулачных боев на масляной неделе, освящения скота на Флора и Лавра и т. п.

Русский и мордовский «концы», несмотря на кулачные забавы на масленицу, «сосуществовали» вполне мирно. Каких-либо признаков «расовой дискриминации», ни в церкви, ни в школах, ни на горластых сходках не было; разве только парням с другого конца по молчаливому «закону» не полагалось ходить на «гулянки», и потому свадьбы между русскими и мордвой совершались редко. В церковной летописи села под 1868 г. имеется запись, что «племенная разность среди прихожан не составляет преграды к тем мирным отношениям, какими пользуются они в общежитии». Жители мордовского конца, давние переселенцы из Симбирской губернии, мирно ужились с русскими. Читая «Путешествие» Палласа, удивляешься, насколько разноплеменно было население Заволжья: татары, прежние «владельцы» Казанского царства (до 1552 г., года падения Казани под ударом Ивана Грозного), мордва, башкиры, чуваши, черемисы, калмыки, украинцы. И вся эта разноплеменная масса, разная по своим верованиям, обычаям, привычкам, культурным навыкам, на протяжении веков мирно переваривалась, переплавлялась в общем котле русской государственности и культуры; последняя же впитывала и сочетала культурные ростки разноплеменного происхождения и в результате дарила миру Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Толстого, Короленко, Чехова и других, отнесенных в результате проверки временем к сонму великих писателей.

Невольно на ум приходят стихи Блока о скифах:

Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.

 
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы мы! Да, азиаты – мы, —
С раскосыми и жадными очами!
Для вас – века, для нас – единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас —
Монголов и Европы!
 

В сгустке этих образов и идей, поданных в форме звучного отточенного блоковского стиха, сколько вскрывается пластов в истории родной страны и как пронзителен взгляд в ее далекое прошлое!