Эдгар По, как психолог

Очень может быть, что пьянство было одною из причин, что По анализирует чаще всего чувство страха, но также верно и то, что чувство страха – самое живучее и наиболее беспокоящее чувство. Содержание его может меняться и меняется беспрестанно; оно зависит от господствующих идей, от социальных особенностей и от личных органических причин. Было время, когда людей мучил, по преимуществу, суеверный страх; в наш же положительный и денежный век людей гнетет, по преимуществу, боязнь безденежья и необеспеченности. Но какие бы ни были условия, питающие страх, чувство это нужно признать основным и играющим главную роль в индивидуальной жизни человека. Оно примешивается повсюду, проникает в самые чистые наши радости, отравляет наши лучшие мечты и надежды и держит человека в своих руках всю жизнь, до самой гробовой доски.

Особенно хороши и верны в рассказах Эдгара По комбинации чувства страха с более светлыми ощущениями и преимущественно с чувством надежды. Следы убийства, по-видимому, скрыты превосходно, самый тщательный полицейский обыск не обнаруживает ничего; убийца оживает надеждой, в нем разливается сладостное ощущение полной безопасности, и удовлетворенная полиция уже уходит. Но зачем эта бравура, зачем это желание «доброго здоровья», к чему эта совершенно ненужная фраза «дом поразительно хорошо отделан», и затем удар палкой по месту, где замуравлен труп? Но именно в этой-то путанице и верность психологического момента, – верность той борьбы двух противоположных процессов, по которой чувство страха выражается у стремительных людей ненужной судорожной говорливостью, в непременном желании замаскировать себя. Струсивший человек бравирует для того, чтобы отнести глаза, это его средство самозащиты; но, отдаваясь двум чувствам, он очень часто теряет равновесие и в момент ликующего торжества переступает границу меры. В таких случаях говорят, что человек себя выдал.

Подобный, но еще более мучительный процесс анализирует Эдгар По в больной душе. Тут не бравура самоуверенности, а чувство мучительной, изобличающей боязни, заставляющей человека слышать то, чего нет, – «глухой, подавленный, частый звук, очень похожий на стуканье часов, завернутых в вату». Это больше ничего, как галлюцинация слуха, вызванная чувством самосохранения. Больной не в состоянии проверить ошибки своих чувств и принимает за действительно реальное то, что вызывается одними его больными душевными процессами. Больной делает все, чтобы заглушить стуканье часов, завернутых в вату, – стуканье, которое он слышит один; он ходит, кричит, жестикулирует, горячит себя нарочно, спорит, чуть не затевает ссору… а часы в вате все стучат, а полицейские все не уходят. И вот преступнику кажется, что они лукавят, что они мучат его нарочно, что они все слышат и хотят вызвать признание с его стороны. Он не выдерживает и сознается.

Все эти сложные процессы у здоровых и больных людей подмечены Эдгаром По так верно, как, может быть, их не подмечал ни Эсвироль, ни Гризингер. Э. По описывает их с самой подробной и меткой, стенографической точностью наблюдателя, следившего за каждым подобным движением души и переживавшего все процессы в самом себе.

Анализ души приводит Эдгара По к замечанию, что человеком владеет какой-то дух злобного противоречия, на который, по его словам, философы будто бы не обращали внимания. С этим, конечно, нельзя согласиться. Начиная Лафатером и кончая современными дарвинистами, дух злобного противоречия постоянно обращал на себя внимание и философов, и поэтов, и ученых; но они ему давали или другие названия, или констатировали не все его стороны, или же источником злобы делали не внутренний душевный процесс человека, а силу внешнюю. По учению френологов, только инстинкт разрушения создает в человеке нравственную силу, только он источник энергии и великих дел, а без него человек был бы вялым, апатичным, ни на что непригодным существом. У Гёте, тоже замечательного наблюдателя своих собственных душевных процессов, дух злобного противоречия принимает грандиозный образ Мефистофеля, олицетворяющего необъятную, громадную силу всестороннего, разъедающего и отрицающего ума. Дарвинисты с своей естественно-исторической точки зрения констатируют дух злобного противоречия как одно из наследий теперешнего человека от его первобытного варварского состояния, когда только сила разрушения спасала его в борьбе за существование. Дарвинисты не пускаются в психологические подробности для разъяснения всех тонких разветвлений этого чувства, считая совершенно достаточным одно констатирование его наследственности. О духе злобного противоречия знала и самая глубокая древность. Все религии предполагают существование злого начала в природе и в нем видят источник злых человеческих поступков. Совместное присутствие злой и доброй силы и постоянная борьба их послужила началом многих мифов, источником многих высоких поэтических сказаний и народных вымыслов. Не всегда и не у всех народов злое начало принимало титанические и страстные размеры. У одних оно вырастало до размеров божества, воплощалось в вне стоящую самостоятельную силу, располагающую судьбою людей; у других представление о злой силе являлось смутным, неясным, народная фантазия как бы не занималась ею специально и не уделяла ей большого внимания. Какое бы ни существовало у людей представление, несомненно то, что внутреннее злое чувство человека находило себе всегда то или другое объяснение и то или другое олицетворение. Но как один из внутренних психических моментов и элементов души, злое чувство признано только в недавнее время. Источник злых движений психологи видят во внутреннем неудовлетворении, в тех препятствиях душе, которых человек преодолеть не может. В человеке не является никакой злобы, пока все делается по нем; но как только возникает противодействие, стремление к устранению его проявляется в раздражении и гневе, а переходя в импульс движения, оно принимает форму насилия.

Эдгар По, констатируя одну сторону злобного чувства, говорит о нем, как о страстном, неуловимом желании мучить самого себя, насиловать свой собственный темперамент, делать зло только из любви ко злу. Человек поступает зло даже и не потому, что ему не следует так поступать, что ему запрещено: он находит какое-то сладострастное наслаждение в том, чтобы мучить; в нем как бы является какое-то адское желание, которое должно быть удовлетворено, чтобы человек почувствовал себя добрым. И когда человек освободится от своего злого содержимого, когда, путем ли аффекта, т. е. высшего напряжения чувств, выражающегося в разрушительном акте, или путем самообладающего спокойного злого поведения, он приведет свои нервы в равновесие, – то же чувство начинает расти и копошиться снова, до нового взрыва, до нового удовлетворения. Злоба, говорит Эдгар По, есть главный двигатель сердца человеческого, одно из первых невидимых чувств, дающих направление характеру. И это совершенно верно. Основой характера служит чувство; сила чувства в его способности любить и ненавидеть, а цвет характера или строй души будет зависеть от способности регулирования ненависти – способности, приобретаемой или привычкой, или сознательным головным влиянием, помощью усвоенного доброжелательного мышления. Психологи говорят, что чувство, являющееся следствием органических причин, и подобное же чувство, являющееся следствием причин психологических, не отличаются одно от другого ни по результатам, ни даже по влиянию их на организм.