Наследники Екатерины также любили туманную столицу Севера; любил ее особенно нежно Александр I, внимательно следивший за всеми постройками в городе, любил и Николай Павлович. И только в царствование Александра II явилось полное безразличие, к красоте города и даже презрение к тому «солдатскому Аракчеевскому» стилю, о котором даже Алексей Толстой в «Портрете» говорит:
В мои года хорошим было тоном
Казарменному тону подражать,
И четырем или восьми колоннам
Вменялось в долг шеренгою торчать.
Под неизменным греческим фронтоном.
Во Франции такую благодать
Завел, в свой век воинственных плебеев
Наполеон, – в России ж Аракчеев.
Оттого и выставка архитектуры обрывается на освобождении крестьян, после которого стали жить иными интересами, позабыв все старые традиции вымирающего, иногда глупого, но всегда красивого, барства. На выставке архитектуры больше всего поражает именно этот grand air, это презрение к житейским удобствам в пользу отвлеченного идеала прекрасного.
И чувствуешь, что люди, жившие в домах Елисаветы и даже более спокойные и здравомыслящие современники Александра I, прежде всего, думали о той рамке, которая окружает их, а потом уже о практическом её значении. И только в царствование Петра Великого мы видим разделение жилища на два типа – простое для обитания, как домик в Летнем саду, и затейливое, «для потехи», как гроты того же сада, так прихотливо выдуманные Шлютером (?) и зачерченные Михаилом Земцовым. И на всех чертежах этого времени, на проектах Леблова и де-Витта находятся собственноручные пометки и замечания, сделанные Царем, заботливо относившимся ко всему, что украшало его столицу. В этой Петровской комнате, на выставке очень мало предметов, мало и чертежей: два столетия, отделяющие нас от Петра I слишком большой срок. Чтобы в варварской России сохранилось много следов от жизни того времени, Почти столь же мало дошло до нас и от эпохи Анны и Елисавсты; о первой и говорить нечего, так как за отсутствием материала зала её имени на выставке нет. От пышного, богатого царствования Елисаветы нашлось всего 62 номера, да и то многие из них – копии, а не оригиналы авторов построек. Но и по этим копиям можно представить себе, какой волшебной сказкой, какой театральной выдумкой была жизнь тех, что жили в домах Пиетро Трецини, Якова Свиязева, Андрея Квасова и Растрелли-сына. Чудом из чудес кажется нам теперь яркий праздник затейливой постройки Смольного монастыря, с громадной высокой башней, к сожалению не выполненной. Какой веселой должна была казаться жизнь в елисаветинское царствование, когда монастырь походил на золоченую клетку для райской птицы. Даже в церкви радостно и смеючись молились Вседержителю, позабыв про постные вздохи и сумрачную темноту приземистых старорусских церквей XVII века. Вот в какой церкви истинно славословишь Творца радости земной, вот где жизненна молитва Богу!.. Совсем другим рисуется нам мудрое и рассудочное царствование Екатерины II, которой на выставке отведено три комнаты (IV–VI). Один старый Исаакиевский собор Ринальди уже такое восхитительное, стройное повествование в линиях и формах, что по одному этому величавому и простому зданию понимаешь, какие мастера работали в это царствование в России. И так как все созданное ими здесь почти единственное, что сохранилось от их творчества, то Ринальди. Гонзага, Руска, Камерон, Корсини, Канонни, Гваренги, де-ля Мотт, Фельтен, все они для нас – иностранцы только по фамилиям. И как не считать своими «усыновленными» тех, что отдали России всю свою жизнь и все свое творчество?