Гайда!

Председатель Усть-фыркальского исполкома Коков прямо-таки кричал о помощи: «Примите меры для спасения населения».

Аркадий снова и снова перечитывал телеграмму, полученную из губернского штаба ЧОН. Он не мог поверить в случившееся – ему предписано немедленно прибыть в Красноярск.

– Все, Матюх, отстраняют меня от должности, – показав телеграмму товарищу, сказал расстроенный комбат.

– Ну, тут же ничего такого не сказано. Может, просто у них дело какое к тебе, – имея в виду командование ЧОН губернии, неуверенно предположил Проханов. – Вот решишь там все вопросы и вернешься обратно.

– Думаю, все вопросы там уже решены, – невесело усмехнулся Аркадий…

14 июня он стоял перед начальником особого отдела Енисейского ГПУ Коноваловым, вызвавшим его на допрос.

– Вы подтверждаете, что по вашему приказу были расстреляны пять человек? – пронизывая жестким взглядом уже бывшего комбата, задал вопрос Коновалов.

– Расстреляны трое. Двое были убиты при попытке к бегству. Но все они – самые настоящие бандиты!

– Вы провели расследование, выявили факты, подтверждающие принадлежность этих людей к банде или их связь с бандой? Составили на них протоколы?

– Да что тут расследовать? И так все ясно! Хотя факты есть. Вот хотя бы двое из расстрелянных – Кобяков и Рудаков. У Рудакова во дворе обнаружены мануфактура и часы, которые он спрятал, зарыв в землю. Он сам признался, что получил все это от главаря банды Кулакова. А Кулаков кому попало свое добро не раздает. Он только тех награждает, кто его банде помогает. К тому же у Рудакова и Кобякова были обнаружены ящики патронов, припрятанные для бандитов.

– Ну, а другие расстрелянные?

– А что другие? И другие такие же бандиты. Пастух Костюк знал три места стоянки штаба Кулакова, но где они находятся, не говорил. Мы арестовали его и его сына на таежной заимке, а в соседнем улусе Воротжул еще одного бандита – Поросенова. Старший Костюк согласился показать стоянку банды, а когда привел нас туда, оказалось, что бандитов там давно уже нет. Думаете, он об этом не знал? Знал наверняка, просто голову нам морочил, время тянул, чтобы бандиты успели уйти подальше, за что и был расстрелян. А сын его вместе с Поросеновым ночью удрал из-под ареста.

– А Сулекова за что вы расстреляли? Он же не бандит, а советский работник – секретарь сельсовета.

– Да, в банде, может, он и не состоял, в тайге не скрывался. Но, пользуясь своим служебным положением, снабжал бандитов бланками документов. Сулеков знал место пребывания штаба Соловьева, но тоже не сразу сказал, где оно.

– Но потом он все же согласился вывести вас к стоянке бандитов? После порки, как я понимаю?

– А иначе от них никаких показаний не добьешься! – взбеленился Аркадий, но, взяв себя в руки, уже спокойнее продолжил:

– Только мы его не расстреливали. Он при побеге убит.

– Есть сведения, что трупы убитых вы сбрасывали в Июс? Зачем вы это делали?

– Да не бросали мы в реку никакие трупы! Тот же Сулеков сам утонул. Когда он и еще один бандит – Григорьев побежали, мы начали по ним стрелять. А что, по-вашему, мы должны были делать в таком случае? Кто-то из наших застрелил Григорьева, а в Сулекова я стрелял. Сначала по ногам, но, когда он в Июс кинулся, вторым выстрелом, может, сразил наповал, а может, ранил, и он сам потом утонул.

Начальник особого отдела был весьма озадачен сложившейся ситуацией. Он раздумывал над тем, какое решение вынести по заведенному в начале июня делу по обвинению бывшего начальника второго боерайона Голикова в злоупотреблении служебным положением. Комиссия во главе с комбатом Яковом Виттенбергом, проводившая проверку, нашла подтверждение всем имеющимся в деле фактам и потребовала расстрела отстраненного от должности комбата.

Сам Коновалов тоже считал Голикова виновным в самочинных расстрелах, хотя тот видел свою вину лишь в несоблюдении законных формальностей при осуществлении данных акций, ссылаясь на то, что оформлять протоколы допросов и расстрельные приговоры было некому, да и некогда.

Начальник особого отдела готов был, если уж не приговорить бывшего комбата к расстрелу, то, во всяком случае, подвергнуть аресту. Однако он знал, что в губернском штабе ЧОН не одобрят такое решение. Ведь одновременно с открытием дела оттуда поступила резолюция, подписанная командующим ЧОН губернии Владимиром Какоулиным: «Арестовывать – ни в коем случае. Заменить и отозвать».

«Ладно, пусть пока остается на свободе, – подумал Коновалов. – А там видно будет. Его ведь наверняка еще и по партийной линии начнут чихвостить…»

/1/. Чох – нет.

/2/. Пильбинчем – не знаю.

12.

От печки донеслось:

Тритатушки, три-та-та!

Поймал дедушка кота,

А бабушка кошку

За левую ножку!

– Аленка, это что за песня такая, где ты ее услышала? – удивленно спросила Маруся у сидевшей на приставленном к теплым изразцам стуле девочки-подростка, на коленях которой прыгал крепкий, веселый карапуз – весьма довольный и песней, и тем, что он под нее выделывал, легко попадая в ритм незатейливой мелодии.

– А это мне бабушка пела, – не переставая шувыкать малыша, ответила девочка, – когда я тоже маленькая была.

– До каких же лет ты у бабушки на коленках прыгала? – еще сильнее удивилась Маруся.

– Да нет, я неправильно сказала, – смутилась девочка. – Бабушка всем нам эту песню пела – сначала мне, потом моим сестрам младшим и братику, когда они были такие, как Женюрочка /1/. Вот я ее и запомнила. А что – вам не нравится?

Она прекратила действие и, крепко держа малыша под мышками, глядя на его счастливое личико, спросила:

– А тебе нравится?

Карапуз скуксился, выгнул спинку и с силой топнул ножкой по Аленкиной коленке, всем своим видом давая понять, что процесс должен быть продолжен.

– Ну, вот видите, – засмеялась девочка, – ему все нравится!

– Вообще-то, ему пора гулять, – сказала Маруся. – Давай я его одену.

– Да что вы! – воспротивилась Аленка. – Я сама одену. Вы не бойтесь, я справлюсь – своих младшеньких одеваю. А вам нельзя тяжелое поднимать – вы ведь только после операции.

– Ну, хорошо, – согласилась Маруся. – Он в самом деле тяжеленький стал. Растет наш маленький – девять месяцев завтра! Подумать только, как время летит.

В коридоре послышались шаги. В комнату вошел Аркадий и, посмотрев на одетого для прогулки сына, сказал:

– Гулять собрались? Это хорошо. Погода сегодня просто великолепная – настоящая весна.

Девочка быстро накинула старенькое пальтишко, повязала голову платком и, подхватив малыша, отправилась на прогулку.

– Ну, как она? Справляется? – спросил жену Аркадий.

– Да, – ответила Маруся. – Она молодец. Даже не знаю, что бы я без нее делала.

– Надо попросить ее, чтобы и какую-то домашнюю работу на себя взяла, когда я уеду. Тебе ведь пока ничего нельзя делать.

– Я думаю, она не откажется, но придется тогда ей доплачивать. Одно дело – с ребенком нянчиться за еду, другое – полы мыть, обед готовить.

– Насчет денег не переживай, – успокоил жену Аркадий. – Мне выдали тысячу на поправку здоровья. Я вам ее оставлю. Она мне и не понадобится – мое лечение полностью губком оплачивает. Да прибавь к этому жалованья восемьсот пятьдесят рублей, три пайка – на месяц вам вполне хватит.

– Господи, Адёночек, как же я тебя подвела, – положив голову на плечо мужа, – начала сокрушаться Маруся. – Если б не моя болезнь, все бы сейчас по-другому было.

– Глупенькая моя, ни в чем ты не виновата, – крепко обняв жену, сказал Аркадий. – Я ведь давно заболел. Еще когда по тайге за бандами гонялся. Уже тогда чувствовал, что со мной что-то не так. А здесь врачи всё подтвердили и точный диагноз /2/ поставили.

– Да, но потом-то тебе гораздо лучше стало. Только в себя начал приходить после всех этих разбирательств, в Москву хотел нас перевезти, а тут я со своими женскими болячками. Вот твоя болезнь и обострилась.

– Мурочка, родная моя, ну что ты такое говоришь? Я, конечно, здорово струхнул, когда узнал о твоей болезни, но теперь-то ведь все позади: операция прошла успешно, ты поправляешься. Теперь и я смогу подлечиться. В Томске, говорят, отличный институт /3/ и отличные врачи. А то, что нам опять расстаться придется, так это ничего. Ты ведь больше меня ждала, пока я в ЧОНе служил, а тут месяц всего. Как-нибудь переживем его в разлуке. Ты только береги себя, нашего Топотуна и ни о чем не беспокойся. Хорошо?

– Хорошо, – улыбнулась Маруся. – Я постараюсь.

Выпустив жену из объятий, Аркадий подошел к окну и, увидев на улице сына с нянькой, помахал им рукой. Потом он сел за стол и принялся разбирать лежавшие на нем бумаги. В одну стопку сложил многочисленные медицинские справки, результаты каких-то обследований – все, что нужно было взять с собой в институт. В другой стопке оказались исписанные его «ужасным», по словам Маруси, почерком листки – наброски незаконченных заметок в «Красноярский рабочий» и другие местные издания, с которыми он начал понемногу сотрудничать, несколько еще «сырых» стихотворений, над которыми потом тоже придется покорпеть – после того, как выпишется из института.

– Я прилягу, пока Аленка с Женечкой гуляют, – сказала Маруся. – Не буду тебе мешать.

– Ты мне нисколечко не мешаешь, – улыбнулся жене Аркадий, – но лечь тебе давно уже пора. Доктор ведь что сказал? Постельный режим!

Он снова вернулся к своему занятию, взял со стола нераспечатанный конверт, посмотрел на обратный адрес и, повернувшись к Марусе, спросил:

– Киска, а почему ты не говоришь, что письмо от Талочки пришло?

– Ой, Адик, прости, пожалуйста, вылетело из головы. То Женюрку собирала, то с тобой заболталась. Его только недавно принесли.

– И ты даже не прочитала?

– Да я бы и не стала без тебя читать. Оно ведь тебе адресовано, а читать чужие письма нехорошо, сам знаешь.

– Ну, разве мы с тобой чужие? Талочка нам обоим пишет, она ведь к тебе очень хорошо относится.

– Да, я это чувствую. Я ее тоже очень люблю и скучаю по ней. И очень ее жалею.

– А жалеешь-то почему? – удивился Аркадий.

– Ну, как… Столько времени одна жила, бедствовала, голодала.

– Ничего, теперь все изменилось. Папа, наконец, дома, он о ней позаботится.

Аркадий аккуратно надорвал конверт, вытащил исписанные красивым ровным почерком листки и, пробежав глазами несколько строчек, продолжил:

– Подумать только – отец по торговой части теперь работает! Кем он только ни был за свою жизнь – и учителем, и чиновником, и солдатом, и офицером, и командиром, и комиссаром, а теперь – на тебе! – красный купец.

– Ему бы еще личную жизнь устроить, – вздохнула Маруся. – Нельзя мужчине одному.

– А что? Вот возьмет да устроит! Таля пишет, что есть у него какая-то зазноба.

– Ну и хорошо, – порадовалась за Петра Исидоровича Маруся и спросила:

– Адик, а про Наталью Аркадьевну она что-нибудь пишет? Есть от нее новости?

– Да ничего пока нового нет. Она со своим Шурой и девочками по-прежнему в Новороссийске. Плохо то, что здоровье ее совсем неважное.

– Жаль, конечно… Ну, может, все и обойдется. Слава богу, что Талочка с ней помирилась.

Маруся подняла голову с подушки, внимательно посмотрела на мужа и сказала:

– А все-таки матери твоей я тогда не понравилась.

– Почему ты так думаешь? – оторвавшись от чтения письма, спросил Аркадий.

– Не знаю… Почувствовала как-то. А тебе она что про меня говорила? Вы ведь тогда долго с ней разговаривали – я видела. И по твоему лицу поняла, что тебе разговор этот не по душе.

Аркадий положил недочитанное письмо сестры на стол, подошел к кровати, на которой лежала Маруся, наклонился над ней и, поцеловав жену в губы, прошептал ей прямо в ухо:

– Я тебя очень-очень люблю, и никто никогда нас не разлучит. Запомни это раз и навсегда.

Потом он вернулся к столу, взял в руки письмо, но перед тем, как приступить к чтению, сказал:

– Честно говоря, мать действительно не обрадовалась, когда я объявил, что мы с тобой женимся. Она пыталась меня убедить, что в таком молодом возрасте лучше этого не делать. На свой опыт ссылалась: мол, вот она выскочила замуж в шестнадцать лет, и что из этого вышло?

Он внимательно посмотрел на Марусю – ее лицо озаряла улыбка – и спросил:

– Все? Вопрос исчерпан?

– Да, – тихо ответила она.

Аркадий облегченно вздохнул – теперь жена точно не будет приставать к нему с этим вопросом. А то – понравилась, не понравилась… Не скажешь же ей, что мать была очень недовольна, когда узнала правду о Марусином отце. Так и заявила: «Подумай, Адик, получше: тебе ведь в академию поступать! Что ты в анкете напишешь о родителях своей жены? Так и укажешь, что ее отец репрессирован, потому что против Советской власти выступал?»

Но переубедить его мать не смогла – он тогда был уже достаточно самостоятельным и сам принимал серьезные решения. Кстати, никто никогда биографией его жены пока не интересовался…

– Адик, ну что там еще Талочка пишет? – снова приподнялась на постели Маруся. – У нее-то на личном фронте нет никаких подвижек?

– Судя по всему, у нее с Колькой Кондратьевым шуры-муры намечаются, – ответил Аркадий. – Он-то давно по ней с ума сходит, а теперь вот и она не против с ним встречаться.

– Это какой Кондратьев? С которым ты в Моршанске служил?

– Он самый, – подтвердил Аркадий. – Товарищ мой арзамасский. Он после армии домой вернулся. А еще со мной Митька Похвалинский служил. Тот тоже дома уже. Собирается на Нине Бабайкиной жениться. Не помнишь такую? Таля вас с ней, кажется, знакомила.

– Ой, Бабайкиных этих так много, что я их перепутать могу. Я больше девочек Субботиных запомнила и Таню – подругу Талочкину.

– Таню Плеско? – переспросил Аркадий. – Ну, да, это сестра моего лучшего товарища по Арзамасу – Шурки. Он сейчас, представь себе, в Москве на журналиста учится – с детства об этом мечтал. Сначала заметки в городскую газету «Молот» писал, потом, когда комсомольцы свою, молодежную газету открыли, два года в ней редактором работал. Газета «Авангард» называлась. Колька тоже в ней тогда печатался…

Аркадий посмотрел на жену и, увидев, что глаза ее закрыты, замолчал – пусть поспит.

«Роднулька моя, переживает, что подвела меня своей болезнью, – думал он, не отрывая от Маруси ласкового взгляда. – Знала бы, что мне на самом деле пришлось пережить за те месяцы, пока это чертово расследование шло… Что бы с нами было, если б меня арестовали и окончательно из армии выгнали! Да пошлет господь на голову товарища Склянского /4/ всякие блага за предоставленный мне годичный отпуск! Ну, а наказание партийной комиссии /5/ как-нибудь переживем…»

Из прихожей донесся громкий крик – показывал характер Женечка, недовольный тем, что его унесли с улицы.

– Не нагулялся, наверное, – предположила няня малыша. – Но там ветер сильный, я боялась, как бы маленький не простудился.

– Ну, и молодец, все правильно сделала, – похвалил девочку Аркадий. – Сама его разденешь, или тебе помочь?

– Конечно, сама! – бойко ответила Аленка.

Крик малыша разбудил Марусю. Она помогла няне раздеть Женечку и отправила девочку домой. Теперь, если понадобится, было кому заняться ребенком. С аппетитом проглотив изрядную порцию манной каши, малыш заснул, как только его голова коснулась подушки.

Маруся села рядом с мужем за стол, поправила развалившуюся стопку бумаг, положила сверху отъехавший в сторону листочек, исписанный знакомыми каракулями, и присмотрелась к неровным строчкам.

– Это что – стихи, что ли? – спросила она Аркадия.

– Ну, так… Что-то вроде этого, – ответил он. – Решил попробовать писать, да плохо пока получается.

– Можно? – потянувшись за листочком, вопросительно посмотрела на него Маруся.

– Ну, читай, если тебе так хочется, – разрешил Аркадий.

Маруся взяла листок и вслух прочитала:

Все прошло. Но дымят пожарища,

Слышны рокоты бурь вдали.

Все ушли от Гайдара товарищи,

Дальше, дальше, вперед ушли…

– Это все? Одно только четверостишие? – повертев бумагу в руках, спросила она мужа.

Аркадий кивнул.

– А что – по-моему очень даже неплохо, – похвалила его Маруся и спросила:

– А Гайдар – это кто? Тоже твой товарищ? Ты никогда про него не говорил.

– Гайдар – это не мой товарищ, – серьезно сказал Аркадий. – Это я сам и есть.

– Ты? – удивилась Маруся. – Это что – прозвище такое? Кто его придумал?

– А товарищи мои и придумали. Меня так на фронте прозвали.

– Почему? Ты можешь объяснить?

– А чего тут объяснять! Все просто. Бывало, вскочишь на коня, вдаришь шпорами по бокам, крикнешь во все горло: «Гайда!» – и вперед, в атаку! Лошадей ведь по-разному понукают, а мне это слово нравилось. Я часто так орал, вот ребята меня Гайдаром и прозвали. Гайда – Гайдар.

– Ой, и правда! У нас некоторые табунщики тоже так кричали, – вспомнила Маруся. – А что – мне нравится! А стихотворение-то ты будешь дописывать, или это все? Так оставишь?

– Ну, насчет стихотворения не знаю, не до него сейчас – через три дня в Томск надо ехать. А вот что я тебе точно обещаю, так это то, что, когда вернусь из института, увезу тебя отсюда в Москву. Тебя и нашего Топотунчика.

– Да мне все равно, где жить с тобой, – с нежностью сказала Маруся, – ты только вылечись поскорей, Гайдарчик ты мой любимый.

/1/. Евгений Голиков, сын Аркадия Голикова и Марии Плаксиной. Родился 17 июля 1922 года, умер в 1924-ом году в возрасте двух с небольшим лет.

/2/. Диагноз, поставленный Аркадию Голикову медицинским консилиумом в Красноярске: истеропсихастения в тяжелой форме на почве переутомления и бывшей контузии с функциональным расстройством и аритмией сердечной деятельности.

/3/. Томский физиобальнеотерапевтический институт, был открыт в 1921-ом году. В настоящее время – Томский научно-исследовательский институт курортологии и физиотерапии.

/4/. Э.М. Склянский – советский военный деятель Гражданской войны, заместитель Л.Д. Троцкого на посту председателя Реввоенсовета РСФСР.

/5/. 1 сентября 1922 года президиум губкома и контрольная комиссия РКП (б) на совместном заседании постановили перевести Голикова А.П. на два года в разряд испытуемых с лишением возможности занимать ответственные посты.

2022 г., февраль.