« Не хочу ничего. Хочу только, – пойми себя в своём. Познай себя и ТОГДА бей других, а не ДО ТОГО», написал я и продолжил цитатами из её писем. «… Ты прости меня ради бога, что я всё пристаю к тебе со своими чувствами. Но я не могу больше. Помнишь, ты у меня кат-то спрашивал, любила ли я когда-нибудь?.. Пришли вы с Еленой. С Еленой! Самое ужасное то, что я всё могу себе объяснить: ведь ничего не поделаешь, если человеку лучше с другим, а не с тобой. Насильно мил не будешь, как говорится. Но я не могу столько раз себе объяснять, и сколько еще раз так будет (?) – неизвестно. Не могу!
… спасибо тебе, что ты есть. Все-таки, что не случается – всё к лучшему». Далее, я дописал вновь от себя: «Попробуй понять, что мною теперь руководит.
Стань хоть на час психологом. Я прошу».
Я запечатал листок в конверт. Она должна понять – все они мне были не просто знакомыми… Я любил их, любил. Не верю, что «великолепной пятёрки» нет, вернее, не хочу в это верить. И, право, я давно уже выделил из числа остальных, её и Лайлу. Всё!
Это был отчаянный, последний и рискованный ход… я почти был уверен – Мария не поймет меня. И вот сегодня, когда я собрался в редакцию, заглядываю в почтовый ящик. Два. Два письма. Почерк Марии. Взглянул на штемпели – открываю первое:
« Прости меня за то, что я тебе наговорила во время последней нашей встречи. Это не со зла. Я понимала, нам надо расстаться, но ты меня удерживал… Вот я и наговорила гадостей. Прости. Я получила твоё письмо, в котором ты посылаешь нас всех к черту, и, вообще, шлешь всяческие проклятия на мою голову. Что ж, я принимаю их. Может быть ты прав. Мария».
Я почему то ничего не испытал по прочтении этих строк. Но, взглянув на второй, толстый конверт в моей руке, почувствовал дрожь в коленях. Без предисловий, без всего она пишет: «А я не хочу быть психологом! Не же-ла-ю. Понятно!? И не смей больше писать подобных писем…» Мне стало смешно. Смешно, оттого, что я предвидел. Но смех оказался горьким. Горьким оттого, что я узнал тон Марии, увидел её негодующее лицо и всё же грустные, любящие, зовущие глаза. Я чуть не наткнулся на столб. Какая-то дама, пряча улыбку в воротник, пристально посмотрела мне в лицо, отчего я, почувствовав её взгляд, оторвался от чтения. «… ты поступаешь нечестно, низко». Это смутило, обидело, разозлило меня, хоть я и предполагал подобный ход её мыслей. И я вновь засмеялся. В этом смехе сам услышал горечь, обиду.
«…вот ты о психологии заговорил, и о том, что тебе больно… А ты не подумал, как было тяжело мне в своё время? А ты не помнишь, да наверное, и не знаешь, как БИЛ ТЫ меня своим равнодушием, невниманием? Когда я вынуждена была ловить каждую минуту твоего расположения (не более) ко мне. Не помнишь, как я ждала тебя часами или искала по всему городу, а ты преспокойно шёл в "клуб" и распивал там за карточным столом? Но и тогда я всё сносила молча. И, лишь раз поссорилась с тобой (на несколько часов). А ты не помнишь, как звонил ко мне во время сессии, а я, как собака, которую поманил хозяин, бросив всё, летела к тебе? Что ж ты этого мне не припомнил? Ты просишь меня вначале разобраться в себе. А ты не думаешь, что я, именно разобралась в себе и поэтому решила порвать с тобой? И что, если я начну цитировать твои письма? От первого, столь сурового и покровительственного, когда ты мне, слабой и глупой девчонке, в которой, быть может, впервые пробудилось чувство любви, писал о том, что тебя нельзя любить, и, что тебе суждено никогда не иметь «пары?», что я буду страдать от этой любви, что ты всем приносишь несчастье.., до последних твоих писем (сколько их накопилось у меня), на которые я уже не отвечала и, в которых ты всё спрашиваешь, за что я сержусь на тебя. А я не сердилась. Сначала мне было тяжело, невыносимо тяжело. Я буквально болела. А потом мне стало просто безразлично. Как же ты забыл, что той осенью, на полевых работах, ты силой (конечно не физической) заставил меня полюбить тебя. Это ты забыл? Я только сегодня утром отправила тебе ответ на предыдущее письмо, где ты слал проклятия мне на голову. Но они меня не оскорбили. Я понимала, что это естественная реакция на те гадости, что я наговорила тебе тогда. В своем ответе я писала, что принимаю твои проклятия и просила у тебя прощения за ту боль, которую причинила. Но теперь же, я беру свои извинения обратно. Это последнее письмо я тебе не прощу. Я теперь очень сомневаюсь, что ты не показываешь мои письма всем и каждому, хотя и обещал сохранять нашу переписку в тайне. А помнишь, сколько я просила тебя вернуть их мне? Ты что, не согласился, дабы потом цитировать их мне же?! Но как ты не понимаешь – это низко. Ну, хватит. Прощай. Надеюсь больше не получать от тебя ничего подобного. Если бы ты знал, как всё испортил своим письмом. Такими способами не вернешь ушедшее и не возродишь дружбу, симпатию, любовь, (что бы то ни было) вновь. Или ты напомнил мне мои писания, чтобы сделать больно?
При этом учти, когда я писала свои письма – мной руководила любовь. А тобой что? Ведь ты же – не любишь меня, и не любил. Просто ты сейчас одинок и тебе хочется вернуть привязанность той дурочки, которая смотрела на тебя влюбленными глазами и ловила каждое твое слово. НЕТ! НЕТ! НЕТ ! Этого не будет больше. Всему своё время. У меня вполне достаточно переживаний, кроме этого. С меня довольно! И не смей мне больше писать. Слышишь? Видеть тебя не могу!
Р.S. Но теперь я хоть знаю, с кем имею дело».
Я еще раз перечитываю последнее предложение и хохочу. Хохочу на всю улицу, хохочу сквозь слезы, над собой, над жизнью, которая так беззаботно играет всем и вся; хохочу от бессилия и обиды, хохочу от того, что понимаю – это всё, конец. Теперь-то до меня дошло.
Я действительно не понят. Вернее, настолько извращенно понят, что хочется самому себе плюнуть в морду. Своей бестактностью я оскорбил всё лучшее в душе Марии, мало того – я не предпринял попыток отказаться от того безумного письма. Ведь я же знал, что так получится. Ответить! Написать всё! Сколько можно!? Однако, подходя к редакции, я несколько охладел. Написать? Я открыл дверь, уселся, не раздеваясь за стол, схватил белый, глянцевый лист. Увы и Ах! Не могу взгляд отвести от одной точки. Что ей написать? Она, все равно не поверит ни одному моему слову. Всё равно напишу много и обо всём. Ведь я же не подозревал, что она меня так любит до сих пор. Сильно, искренне, ревниво…
« Эх! …» – я задумался. Много и обо всём. Что всё? В этот момент ком подкатил к горлу, стало страшно от осознания того, что – бороться бессмысленно, я – повержен, и никакие оправдания не вернут прошлого. Даже, если, когда-нибудь всё более или менее утрясется. Ибо прошлое на то и ушло, чтоб не повториться. Бедная Мария, как она терпела эти два с лишним года?! еженедельные мои молчаливые звонки по телефону, несдержанные, полные чувств и страсти письма? Какая она все же сильная! «Эх!» так и осталось на листке. Укорить я Марию не могу, сам виноват, что не понят. Дальше я написал только три слова « Спасибо. Прощай. Все».
P.S. Теперь, спустя тридцать лет, я вижу, как мы были прекрасны в своих стремлениях и порывах, как были чисты и открыты. И было так, как не раз, а миллионы раз на земле: безответная любовь, несбывшиеся мечты и надежды, разочарования и обиды… В сущности, классическая ситуация, когда один любит другого. А этот другой – третьего… И я сейчас знаю, при той сложившейся ситуации, Я любил Елену; меня любили Лайла и Мария и я не обманул никого из этих трёх дорогих для меня девушек. Моя любовь к Лайле и Марии – это отражение их любви ко мне. Я любил их за их любовь, любил их любовь и не умел иначе.
2003год.