Где цветет чистодуш?

Ах, ты, юность…

Вчера под вечер выпал снежок. Зима напомнила о себе. Похолодало. Как-будто и не самая красивая пора весны. Но черемушка под окном знать не желает о капризах неба! Словно и не припорошена снежком. Её белые кудри-соцветья белее его. Этим как бы спорит-насмехается над облаками. “Не пугайте, ничуть, нисколечко не боюсь ваших угроз. Знаю: от майских холодов слезы не леденеют, все пройдет, все будет хорошо”, – шептали под тяжестью снега черемуховы листочки и кисти распустившихся цветков.

“Смелая” – назвал про себя деревце, глядя на него в окно солнечным утром. Смотрел на купающуюся в снежной купели с любовью и чуть-чуть завистью. Меня тоже когда-то пугали и скрипучие морозы, и ветры, и дождь с градом. И тоже вместо боязни весело играл с ними. Разве пора цветения, пора буйства чувств признает их! Разве считается с ними? Ах, ты, юность, годы нежных песен! Для тебя… всё нипочём!

Вечный должник

Гуляя как-то майской порой по лесу, я бросил взгляд на вершины стройных длинноногих лиственниц, возвышающихся над молодыми дубками и кленами, и от удивления остановился.

Что это? Не мираж ли?

На фоне небесной лазури вершины деревьев ярко сияли серебром! Мелкие однолетние веточки-побеги, стоявшие прямо, как свечки, светились таинственной белизной.

Иней в разгаре мая?..

А может, тянется над кущами дубков узкая полоса белых облаков?

Скоро я догадался, что подобное чудо возникло от наложения трех цветов: синевы неба, белизны лиственничных ветвей и темно-бордовой окраски кроны дубков.

И откликнулась душа на увиденный “мираж” искоркой состояния блаженства. Но, к сожалению, она мгновенно погасла. Вновь грусть и неудовлетворенность чем-то овладели мной. Я снова почувствовал себя вечным должником у этой красоты.

Всегда ли, право же, мы достойны ее?..

Миф и правда

Заросший кустами черемухи, бересклета, жимолости… лесной овражек.

Забыв про все на свете, здесь состязаются, радуясь началу утра, хмельные от черемухового духа и весеннего настроения соловьи. Говорят их песня складывается из семи “колен”. Попробуй, подсчитай! Где-то неподалеку неторопливо, совсем по-семейному, переговариваются дрозды. “Чэ-чэ-чэ”, – доносится из зарослей их скрипучий голос. Пробует свою свирель горлица. Птицы, воздух, нежная зелень, безоблачное небо с улыбающимся солнцем… – все-все заняты священным делом обновления.

Чем не рай этот майский лес?

Разница может быть лишь в одном. Эдем, по библейским сказаниям, находится на небесах. Здесь якобы души праведных, испытавших горе, лишения и жертвы в мирской жизни, обретают, наконец, блаженное существование.

Да нет же, не на небесах, не за облаками, какими бы они ни были, не за холодным блеском звезд тот таинственный край! Вот он – перед глазами, рядом, вокруг нас. Блаженствуй! Пой Песню Радости!

Природа-мать задолго до рождения человека, будущего царя, как он себя потом назвал, приготовила ему бесценный подарок. Вручая его, она предостерегала: “Обживай, сын мой, этот рай, этот сад радости и забудь, навсегда забудь о грешных помыслах – превратить мир этот в ад”.

Нет, не послушался сын. Возомнил себя выше Бога и забыл о священной заповеди матери. Так и норовит, так и норовит из рая сделать ад. И во многом, к нашему несчастью, уж преуспел.

Неужели так трудно избавиться от мотовства, от болезни беспредельного потребления и жадности?

Синяя песня

Широко размахивая голубыми крыльями, гуляет по просторам, улицам, дворам ветер. Он влажный и тёплый; в его завыванье слышны призывные голоса наступившей весны. Всего лишь за день-другой, благодаря стараниям “гуляки”, образовались синие лужицы. На них с завистью смотрело, и в них рассматривало свое лицо, прихорашивалось, хохочущее солнце.

Навстречу мне, семеня шагом, шла невысокого росточка, статная девушка. Одета она с головы до ног в синее: синью отдающий теплый платок, синее, не по сезону легкое, пальто, синие сапожки, синяя легкая походка…

“Смотрите, – возникло желание сказать во весь голос, – сама небесная синева спустилась к нам!”

Не выдержал, не стыдясь, посмотрел в синие глаза весенней богиней идущей девушки. У-уйк – прошла по мне теплая струя от её ответного синего взгляда. “Скажи-ка, ты, мое солнышко, ты не Женщина неба?” – чуть не выпало с губ – не обратился проходящей мимо сини.

С неба или еще откуда пришла она, но кто-то так и называет её – “Мое нёбушко!”

Кто-то…

А как мне её называть?

Пускай останется в моей памяти “синей песней”.

Кто за чем…

Сегодня вербный день – древний календарно-обрядовый с интересным содержанием народный праздник.

Ликует помолодевшее солнце, шуршит под ногами зернистый, потяжелевший от воды снег. Погожая погодка заманила многих, от малого до старого, на свежий воздух – на лесную прогулку.

Меня обогнал мужчина. Он невысокого роста, но коренаст. Одет по-походному: защитного цвета куртка-штормовка, резиновые сапоги, спортивная шапочка. Походка уверенно-размашистая. Шел он и все вертел головой, зыркал колючим взглядом по сторонам.

“Уж этот-то своего не упустит, можешь быть уверен…” – почему-то нехорошо подумалось о человеке.

В одной руке у незнакомца хозяйственная сумка, а в другой – маленький, поблескивающий лезвием топорик.

“Не за вербой ли мужик двинулся?..” – осенила догадка.

Поглядывая на шагавшего впереди, на его топорик, который покачивался в его руке, словно маятник, я подумал: “Мало ли чем привлекает людей лес! У каждого что-то да свое. У него вот топорик, а у меня в кармане – записная книжечка. Так, на всякий случай”.

В догадках своих я не ошибся. Выходя из лесу, я встретился с мужчиной с зыркающим взглядом снова. Он настороженно глянул на меня и прошел мимо, волоча большую сумку вербных веточек.

В канувшие в прошлое столетия старейшины селения, по просьбе Вирьавы (Покровительница леса по эрзянской религии.) , этому мужику за его “предприимчивость”, спустили бы штаны и… Так было в прошлом. До прихода на эту Землю Иисуса. А теперь?

Чуткость

Сумерки сгустились, и вслед за ними хозяйкою вошла в чащу ночь. Вошла молчком и не спеша. Чуть-чуть подождав, бережно затеплила первую, пока робко мигающую свечку-звездочку.

Высунул я из спального мешка голову и слушал, пока не сомкнулись веки, признания кукушки. Где она, печаль твоя и отрада? Что не откликается на твои столь страстные призывы? Уймись, оставь свои песни на завтра, спать пора. С тем и, закрыв мешок, заснул.

Это была моя первая ночевка в лесу. Первая в жизни ночевка под кустом, под стерегущими меня деревьями, под украшенным звездами одеялом темного неба. Романтика…

Проснулся вместе с ранним майским рассветом.

Не во сне ли все это?

В немом молчании стоят надо мной, будто услужливые няни над коечкой младенца, чуть-чуть одетые в зелень липы.

Лежу на своем ложе из хвороста и старой сухой листвы и слежу, рассматриваю зеленые кружева весны над собой. Как там, на высоте? Не опередил меня, не проснулся ветер-верховик? Не собирается будить молодую листву?

Нет. На верхнем этаже тишь. В ожидании нового дня не шелохнется ни одна веточка, ни один листик.

Покой и здесь – в подлеске.

Лишь золотисто цветущий колосок лесной осоки, сидящий на былиночке, словно на тоненькой шейке, с дружеской приветливостью кивает мне.

Я внутренне улыбнулся и покачал удивленно головой: гляди ты, какой он шустрый! Я не чувствую дыхания леса, а он, желтый колосок, – пожалуйста, как стрелка прибора.

Нет, не заело меня, не обиделся на доброго малого. Разве он, дитя природы, виноват, что я такой нечуткий? Изумился и в то же время обрадовался я другому – дивному совершенству этой неприметной травки и всего сущего вокруг. Вон и дымок с пепелища вечернего костра вьется-тянется вверх, и не качнётся, а колосок, так красиво опушенный золотистой пыльцой, кланяется, как закадычному дружку. Мне бы чуть-чуть от характера его, чуткости, но только не умения кланяться, нет.

Где цветет чистодуш?

Каких названий среди растений только нет!

Есть чистик, встречается чистец и, даже, чистоуст королевский. Кроме них по лесным опушкам выглядывает из-под кустов знакомый многим желтоглазый чистотел. Говорят, желтое молочко, содержащееся в тканях, хорошо выводит бородавки. Славится он, как снадобье, и от многих других болезней. Встречается не только в лесу.

А вот … чистодуша, сколько я ни рылся в лечебниках и определителях, так к моему горькому сожалению, и не нашел. Зря столько времени затратил. Нет, значит, его и нечего было искать! А жаль…

Принял бы страдающий душевным недугом несколько капель настоя этой травы, попил день-другой – и хворь долой. Грустный бы повеселел, а ушедший от тоски и скорби в себя, поверил в свои силы и сделался общительнее. Еще несколько капель, и у неверующего, унывающего развеялось бы угрюмое безверье.

Где цветет чистодуш? Где искать цветок с таким названием?

А надо ли, если подумать, искать, как вещую птицу Гамаюн?

Разве эти лиловые разливы медуницы и чины душистой меж черных стволов деревьев, вот эта лесная полянка, окруженная семейкой берез, не те самые желанные врачеватели тела и души?

С какой стороны посмотришь

Ручеек от тающего снега успел проторить себе руслицо и принялся разыскивать свое потерянное, как он считал, счастье. Стремился встретиться, не теряя зря времени, с себе подобными: спастись от одиночества.

От глины или, быть может, от торопливости, суеты он имел светло-коричневый цвет и был мутным.

“Откуда это он бежит, как заяц, вприпрыжку, из каких далей?” – задумался я и посмотрел в сторону его истока, как раз – в сторону солнца. Мутный, коричневатого цвета ручеек, несущий соломенный мусор, … не узнал. Играя с солнечными лучами, переливалась, текла, звеня, не вода – текло, журча, жидкое живое золото.

Вот так бегущая по водомоине грязнуха превратилась в золотящий, радующий глаз ручеек.

Нередко так бывает на земле, в жизни нашей: посмотришь с одной стороны – одно, посмотришь на то же самое с другой точки – увидишь другое. Знать, не случайно родилось выражение: “Смотря с какой стороны посмотреть!”

Открытие

Налил я в чайный граненый стакан воды и посадил по веточке ольхи, орешника и вербы. Положив на стол чистый лист бумаги, поставил его на неё. Комната, где я на время остановился, обрела, показалось, другой вид, стала уютней.

На другой же день мои веточки-малютки зацвели. Я слегка постучал по ним карандашом, и на белый лист бумаги нежно-золотистым облачком опустилась пыльца. Приподнял стакан и от увиденного внутренне улыбнулся. С листа немигающим взором смотрело на меня окруженное желтой короной белое солнце! Смотрело ясно и доверчиво спокойно.

Пыльца у орешины с ольхой – светло-желтая. Такого же цвета она у ржи и картофеля, такая же у огурца, яблони, лебеды, лопуха… Пыльца желтая, а листья же почти у всех растений, неважно откуда они, – с юга или с севера, – всегда зеленые. Лишь оттенками различаются.

О природе зеленого цвета листа знает любой школьник.

А пыльца? Почему она желтая даже у черной розы и черного тюльпана?

Ответ, при желании, найти нетрудно. Стоит порыться в справочниках или обратиться за помощью ботанику, и он будет найден. Но зачем? Какая в этом надобность? Ведь всезнание – не есть еще знание. Если чувствуете душой свое родство с природой, если ваш взгляд на неё свеж, светел и честен, то вы поймете, что пыльца – это мельчайшие осколки солнца, что эти желтые пылинки – плоды его живительного, дарующего радость дыхания…

Вот и вся тайна золотого свечения пыльцы.

Разведчица

Подошел я к окну и увидел маленькую пичужку. Она легкой тенью мелькала вдоль высоких, освещенных обеденным солнцем домов. Исчезнет – снова покажется, исчезнет… так и челночит.

“Уж не ласточка ли? – обрадовался я догадке. – Она, похоже… Но ведь зима все еще хорохорится! Вон как снежком припугивает…”

– Лена, Лен! – все еще сомневаясь, кричу на всю квартиру дочери, готовящей в соседней комнате уроки. – Беги скорей ко мне, касатки вернулись!

– Ну и что? – прибежав на мой зов, переспросила дочь с безразличием. – Я ее еще позавчера приметила. Все вдоль стен восемнадцатого дома летала. Правда…

– Позавчера? А не рановато ли? И тепла-то по-настоящему не было. То зима, то отзимки.., – наблюдая за пташкой, пытался возразить дочери.

– Не-э, нисколечко! Нам вчера Нина Павловна почти весь урок рассказывала о ласточках. “Удивительная, дети, эта птичка, удивительная!” – запомнила еще ее слова. Ой она и любит их! Правда…

– Она не говорила, когда ласточки со своих “курортов” домой, на родину, возвращаются? Не помнишь, а?

– Рассказывала. Ой, когда же, правда? Вот только… Чур – вспомнила! Вспомнила. В середине мая. Вот когда!

– А сегодня?

– А сегодня, папонька, – апрель, девятнадцатое.

– Вот именно! Как же тогда это понимать, милая юннатка?

– Не знаешь? – от удивления вытаращила глаза Лена.

– Нет, – немного смутившись, признался я.

– Это разведчица, папа! Ее послала стая. Проверить: тепло здесь у нас или холодно. Правда…

– Разведчица? – не сразу поверил я. – Не шутишь, затейница?

– Не-э, – ответила, тряхнув косичками, дочка и убежала к себе.

А ласточка-посланница все летала вдоль южных, пригретых солнцем, стен пятиэтажек. Вся надежда у нее, видно, на солнцепек. И теплее там, и мушки-букашки раньше оживают, охотиться-кормиться можно.

Птичка летала медленнее, чем обычно. Устала. Еще бы! Преодолеть такие расстояния, а тут еще эта заваруха с метелью. Угодила в переплет.

Весну, гласит поговорка, начинает ласточка, а соловей ее заканчивает.

Только дождется ли храбрая птичка весеннего тепла? Выдержит ли эти испытания непогодой ее маленькое сердце? Кто не знает, чем нередко кончают разведчики?

Дождик без дождя?

Порыв бродяги-ветра пролетел, бормоча о чем-то, над осинами и поспешил догонять своих.

– Цо-цо-цо – донесся в ответ с земли.

Дождинки?! Откуда им быть с такого ясного неба?

Оглянулся вокруг.

Снег спрятался до следующего снега. Прежде чем уйти, прошлогоднюю палую листву так спрессовал, так отутюжил, как-будто под деревьями постелил кошму с палец толщиной.

Сухо и тепло. Самая светлая пора леса. Светло, жизнерадостно и на душе.

Ш-ш-ш-ш – снова птицей пролетел лесом верховик.

Цо-цо-цо – снова слышу с “кошмы”. Можно подумать, кто-то – не ветер ли? – кинул горсть горошин.

Инешкипаз* , это что за чудо?

Наконец-то расколол орех.

Так шутил-насмехался надо мной озорной ветерок. Он расчесывал деревья, осину и кидался в меня ставшей ненужной скорлупой почек. Долетая до сухого плотного покрывала, они издавали звук падающих дождинок.

Сухой дождь…

Кто знает, может из таких шорохов, переборов “горошин”, из такого “сухого дождя” и начинался первый на земле словесно-речевой язык?

Сколько не читай…

Положил сумку в угол отведенной мне комнаты и вышел на крылечко.

Лес в двух шагах. Сосновый. Надо мной зеленая крыша. Ветер-вольнолюб тихо покачивает вершины деревьев.

Цок-цок-цок!.. – донеслось сверху.

Ой, да кто это?

Оглянулся. Ничего не видно. Успокоился.

Цок-цок-цок!.. – услышал снова.

Какой-то зверек язычком пламени метнулся на вершину сосны.

Так, это же белка!

Зверек перепрыгнул на вершину соседнего дерева и, как высверк молнии, по его комлю спустился на землю. Не успел я моргнуть глазом, он уже был на голом, без листвы клёне рядом. Рыжехвостая сноровисто и дотошно обнюхивала толстые сучья кленка.

Что за чудо? Что выискивает?

На другой день в это же время клен навестил другой обитатель бора – дятел. Он тоже “колдовал” с клёном.

Я стоял на приступке и следил, ждал, чем это кончится.

Птица осмотрела, проверила сучья и принялась стучать по ним.

Вот это новость! Зачем это ему?

Дятел улетел.

Я подошел к магнит-деревцу. Протянул руку и нагнул, сколько сил хватило, одну ветвь. Сколупнул ногтем кору. Здоровая кора, здоровое дерево! Червячками тут и не пахнет. И не ищи. Чем же тогда приворожил кленок белку с дятлом?

Прошло два-три дня.

Шагая по апрельскому светлому лесу, я наткнулся на невысокий, но раскидистый клен. День солнечный. Не было дождя и в предыдущие дни. Почему же тогда деревцо мокрое, будто под дождь попадало?

Наклонил, как и два дня назад, ветвь и облизнул кору. Ого! Сладко. Коснулся еще раз языком. Вкусный сок! Свежий. Вот почему, – стало мне понятно, – понравился “раскудрявый” перед моим крыльцом белке с дятлом.

Недаром говорят: лес – бесконечная книга, сколько ее ни читай – не прочитаешь. Сегодня вот открыл и прочитал еще одну страничку. А подсказала её открыть – белка.

Песнь любви…

Над головой черной точкой виднеющийся жаворонок, немного спустившись, неожиданно прервал песню, сложил крылышки и камнем опустился на землю. Навстречу – удивило меня – с густой травы поднялся дугой.

“Вон кому ты, петушок, так самозабвенно журчал с поднебесья, вот кому посылал с высоты хрустально звенящие рулады!”

“Песнь любви! – невольно выпорхнули с языка слова. – Неужели, в самом деле, петь их лишь владыке природы?”

Птицы несколько мгновений играючи полетали друг за другом и исчезли в зелени луга.

Песнь любви…

Звонкая она и чистая как утренний воздух над рекой.

Оглянулся по сторонам.

Над горизонтом беззаботно играло лучами молодое солнце. В ответ на его доброту мириады росинок на листьях моргали радостным разноцветьем. А из туманных далей прожитого пришла и вспомнилась невзначай мелодия одной из любимых песен молодости.

Жаворонок вейся,

Вейся надо мною.

Моё сердце полное

Любовью и тоской.

Отчего?

Дождь с вечера так и не собрался. Спокойный и по-весеннему теплый, он освежил землю лишь перед самым рассветом. Сделав свое, облака вскоре рассеялись и небо засияло обновленной синевой.

Рано утром, распахнув окно, я выглянул во двор и удивленно от увиденного покачал головой. Ну и ну…

Луговина, только вчера покрытая тонким одеялом из серенькой прошлогодней отавы и пожухлых тополиных листьев, нынче изумрудно светилась молодой травкой. В лучах проснувшегося солнца на ней алмазными россыпями сверкали дождинки. Всего лишь короткая, как легкий вздох, апрельская ночь с теплым дождичком, и картина под окнами изменилась до неузнаваемости.

Увлеклась художница! В порыве вдохновения она прошлась зелеными красками, почудилось мне, даже… по штакетникам ограды вокруг. Совсем-совсем вылетело у меня из головы, что здесь вчера день-деньской трудились женщины-маляры.

Полянка перед домом сразу же сделалась просторнее и ласкала взор своей ухоженностью.

Стоял я у настежь открытого окна и, омываемый свежестью весеннего воздуха, восхищался этим очаровательным творением “утра года”.

Каждый из нас от природы по-своему талантлив, как талантлива озорная, вечно юная художница Весна, каждый.

Отчего же – выяснить бы – этот божий дар так часто увядает, так и не успев распуститься? Отчего? Что или кто повинен в этом?

След доброты

Я совсем не узнал вербочку, мою давнишнюю знакомую. Вместо цветков – восково-желтые, почти прозрачные пятна. И словно – ни ствола, ни ветвей, лишь невесомые солнечные шарики. Да уж вербочка ли эта? Всего неделю назад только собиралась цвести, а сегодня и не узнать! Да, природа отсрочек не знает. Всему у неё свой час.

Солнечно, но небо пошаливает севером. Знобит от колючего ветерка.

Подняв воротник куртки и нахлобучив поглубже кепку, я подошел поближе. Ну, здравствуй, моя пригожая! О-о, да к тебе тут всем миром пришли на помощь. Вьются среди ветвей и перетянутые желтыми кушачками добродушные шмели, и дикие пчелы. А вон и дивная бабочка “павлиний глаз”! Пчелы, осы, крапивницы… Собрались тут у тебя от мала до велика. В благодарность за помощь – первый нектар. Разве от него кто откажется?

На одной ноте гудит на разные голоса вербное, лимонно-желтое облачко. Дирижирует этим дружным и слаженным ансамблем много знающий-понимающий северный своевольный ветерок.

Прошло больше часа. Нагулявшись, тою же лесной, устланной прошлогодней листвой тропинкой возвращался домой. Вышел на опушку и снова встретился со своей приятельницей.

На веточке вербы, с наветренной стороны, трепыхался на ветру… белый листок бумаги. Откуда он? Я подошел к кустику и дотянулся до листка. Чьей-то рукой было на нем выведено фломастером: “В свой час – своя поэзия в природе” и чуть ниже добавлено – “Китс, англ. поэт”.

Я улыбнулся и мысленно приписал к сказанному поэтом: “И дай же бог, чтоб истоки этой поэзии были бездонны, а час бы этот длился дольше века…”

“Заговорят и облака…”

Старость, говорят, – не радость. Верно. Верно вместе с тем и это: старость – не есть один, как миг, день. Путь у седой реки долог. Встречаются повороты и раскаты… Жеманящимися, улыбающимися будут видеться цветы вокруг. Заговорят с тобой облака. За восход примешь закат. О таком полыхании чувств так говорят: “Иной седой и черноволосому маху не даст”.

Прошлой осенью встретился, шастая по в золото одетому лесу, с осиной. На вид ей – лет сто. Для неё и её племени это немало. Одряхлела сердечная. Её допекал гриб-трутовик, долбил, весь продырявил, “лесной санитар” – дятел, не забывал точильшик. Казалось, – все в прошлом. Но…

Пришла весна.

Вай! А это что?

Моя прошлогодняя знакомая старушка-осина накинула на голову и плечи такую с узорами и бахромой шаль, что не сразу и узнал! Чуть от удивления не очумел. Скрипит, кряхтит, постанывает, а сама, вслушайся только, песню молодости завела! Вот тебе седая!