Музыка сердца

Риккардо был в полном восторге и не скупился на шикарные застолья, которые он устраивал для брата после каждого триумфального выступления. Он как будто не замечал, что Карло выглядел смертельно уставшим, что сойдя со цены, он буквально валился с ног, с него еле успевали стащить мокрую одежду. Но Риккардо было мало: впереди забрезжила Вена и Англия. Контракты были готовы, оставалось лишь подписать их. Но Фаринелли не торопился, прочитав, отдавал брату листки обратно молча, словом, занимал выгодную позицию капризного любимца публики, приводя Риккардо в ярость.

У меня было много работы, каждый день я отправлялась в церковь святой Анны, чтобы расписать своды и купол. Со мной трудились еще несколько помощников, которые занимались сборкой и разборкой лесов, подготовкой стен, уборкой. Оставалась пусть и небольшая, но самая сложная часть работы ― роспись купола. Взобравшись на неимоверную высоту, я чувствовала себя птичкой на тонкой дощечке, но рука моя уверенно выводила облака и звезды, лики ангелов и серафимов. В полном одиночестве и тишине, работая наверху, я как никогда ощущала близость к богу и чувствовала благодарность за все, чем он щедро наградил меня. У меня было все, о чем можно было только мечтать: любимое занятие и мой любимый супруг, с которым ― я была уверена в этом ― нас соединил бог. И невольно лицо изображенного мною господа было удивительно добрым и светлым.

Однажды, когда я находилась под куполом, до меня донесся чистый, прекрасный голос, который я почувствовала каждой клеточкой кожи. Это был мой Карло! Он стоял внизу, в центре, и пел мне и всему святому, что было в этой церкви, хвалебную песнь:

Salve, Regina, mater misericordiae;

vita dulcedo et spes nostra, salve.

Ad te clamamus, exsules filii Hevae…¹

О, как это было волшебно! Его голос был просто создан для того, чтобы звучать здесь! Наверное, именно об этом сокрушался маэстро Порпора, когда говорил, что светская музыка погубит гений Фаринелли.

За чаем, который накрывали в малой гостиной, украшенной золотом и лепниной, собирались обычно все вместе. И в такие часы, казавшиеся мирными, продолжался бесконечный и неразрешимый спор о достоинствах композиторов, о борьбе Броски, Генделя и Порпоры, разменной монетой которых всегда оказывался Фаринелли.

– Признайтесь уже, что все вы просто обожаете Карло. Без его голоса все ваши потуги были бы пшиком! ― с улыбкой на холеном лице произнес синьор Канторини и отхлебнул чай из изящной фарфоровой чашечки.

– Карло Броски! Я научил вас петь, не забывайте об этом! ― Порпора раскраснелся и стал похож на злого волшебника, ему не хватало только колпака для полного сходства. ― Я был вашим маэстро! Не усугубляйте заносчивостью вашу неблагодарность!

– Он решил унизить нас своим презрением, и мы, похоже, зря теряем время за пустым разговором, ― Риккардо язвил как всегда. ― Карло Броски решил сегодня молчать.

Все засмеялись, кроме меня.

– Он стал просто невыносим с тех пор, как у него появился союзник, ― и Риккардо многозначительно посмотрел на меня.

– Но какой восхитительный союзник! Я, право, завидую! ― вмешался князь и учтиво стал ухаживать за мной, подливая вина в мой бокал.

– Благодарю вас, синьор Канторини, ― улыбнулась я, изобразив на лице самую светскую улыбку, ― но мне кажется, что все присутствующие здесь являются союзниками музыки и гения Фаринелли, не так ли?

Во время этого разговора Карло молчал, отстраняясь от всего, и взгляд его прищуренных черных глаз был отсутствующим. Считал ли он себя выше тех, кто так яростно спорил о музыке здесь, за столом, не знаю, но о презрении, которым попрекали его, не могло быть и речи: на земле я не знала ни одного более чистого человека, чем он.

Наши отношения с Риккардо был все такими же напряженными, и время в данном случае не спасало. Мы терпели друг друга изо дня в день, и скрыть это было не под силу ни ему, ни мне. Иногда возникало желание уехать обратно, сбежать в свой домик, спрятаться в него, как в раковину, но любовь к Карло останавливала меня. Если бы мы могли быть вдвоем, только вдвоем! Но рядом неизменно возникал Риккардо, который нуждался в брате: он был без него, как Нарцисс без своего отражения, как Орфей без своей лиры. Без Фаринелли музыка Риккардо Броски не существовала, без него он был просто безмолвием. Но, что ни говори, они были еще и родными братьями.

Ссора

Пролетело время, и оперный сезон подходил к концу. Роксана видела, как устал Карло, но публика хотела еще и еще. У представлений не было ограничений во времени, и порой, начавшись в семь, опера длилась до двенадцати часов ночи. Певцов не отпускали со сцены разгоряченные зрители, сами они вступали друг с другом в бесконечные дуэли, меряясь силой, умением и красотой голосов. Это требовало немалой самоотдачи и недюжинного здоровья.

Однажды, накануне очередного выступления, Карло был сам не свой. Уже будучи в гриме, он заперся у себя в уборной, никого не принимая. Как туда смог пробраться Георг Фридрих Гендель, которого Карло просто боготворил, уму непостижимо, но тот вдруг показался из-за портьеры и, глядя на изумленного Фаринелли, с дьявольской ухмылкой подошел поближе.

– Уйдите, прошу вас, ― пробормотал Карло, ― я не могу сейчас уделить вам внимание, я просто в ужасном состоянии.

– Я не займу у вас много времени. Я хочу поговорить с вами наедине, без вашего брата. Помните, несколько лет назад я хотел купить вас, и только вас. Но вы совершили непростительную глупость, которая, впрочем, свойственна вам, Карло Броски! Вы были настолько глупы, что посмели отказаться от моего предложения, спрятавшись за спину своего брата ― бездарного композиторишки, способного лишь на сочинения, достойные балагана. Однако я здесь. Подумайте о вашем будущем! Я не за вас переживаю, а за тот дар, которым щедро наградил вас Господь. Доколе вы будете тратить его так бесцельно? Призываю, остановитесь! Служите музыке, служите искусству!

– А вам? Вам я еще нужен, маэстро? ― слабо прошептал Карло.

– Нет! Мне не нужен никто! Кем вы себя мните? Богом? Сознаюсь, что слыша вас, я не могу писать. Вы украли у меня вдохновение, у меня опускаются руки! Я просто ненавижу вас, Фаринелли!

Карло боролся с головокружение. Опять приступ! Его нервы были напряжены до предела, но он попытался подняться.

– Ах, какая стать, какая осанка! Красота в высшем ее проявлении! Ваш красный плащ и перья, должно быть, отправят в экстаз эту изголодавшуюся публику. У вас пот на лице, вы испортите грим. Что ж, не хотите разговаривать со мной? Вы в очередной раз упустили свой шанс, Фаринелли!

Фаринелли, борясь с приступом дурноты, добрался за кулисы, где его ждал Буцефал, тот самый белый конь, на котором он в образе Александра Македонского появлялся на сцене. Что было потом, лучше не вспоминать: оркестр уже играл бравурное соло, руки Риккардо летали над скрипками и белыми париками музыкантов. Карло смог направить коня в центр огромной сцены, минута, другая… великий Фаринелли молчал. Зал напряженно затих. И вдруг певец без чувств свалился с лошади. Риккардо метнулся к нему: брат был без сознания…

Когда это произошло, меня не было в театре, в это время я трудилась над росписью в церкви. Оставались последние штрихи ― нанести позолоту, и это увлекло меня настолько, что я работала при свечах до самой темноты. Вернувшись домой, я сразу поняла, что произошло что-то страшное: у подъезда стояла пустая карета, а в окнах Карло был свет. Сердце мое зашлось так, что я не могла отдышаться, и вмиг поднявшись наверх, очутилась в наших покоях. Риккардо вышел мне навстречу из спальни и прикрыл за собой дверь:

– Риккардо, почему ты здесь?!

– Тише, ничего страшного, ему стало плохо, и я привез его домой.

– Как это стало плохо?

– Потерял сознание прямо на сцене, свалился с лошади. Это все чертов Гендель! Говорят, его видели в театре.

Оттолкнув Риккардо, я влетела в комнату и первое, что заметила, ― чашку с остатками молока и маленький флакончик рядом. Я взглянула на бедного Карло. Лоб его был покрыт испариной, он бредил. В бешенстве я кинулась на Риккардо, вытолкала его за дверь и стала кричать, злясь от собственного бессилия.

– Ты снова дал ему опиум? Да ты сущий дьявол! Как ты смеешь называться ему братом? Ты губишь его день за днем! В тебе нет ни жалости, ни любви! ― я колотила этого человека что было мочи, я хотела уничтожить его, просто растоптать.

– Роксана, тебе лучше успокоится и уйти. Скоро он придет в себя, а твой вид, ― он протянул руку, чтобы прибрать мои волосы, за что немедленно получил пару царапин, ― только расстроит его. Он сам просил опиум, чтобы уснуть.

– Ненавижу тебя, ― прошептала я, закрывая дверь, отгораживая нас с Карло от этого человека.

Несколько часов прошло, пока любимый не открыл глаза и не спросил:

– Где он?

– Кто?

– Маэстро Гендель.

– Его здесь нет.

– Он приходил послушать меня.

– Карло, спектакль отменили, Риккардо сказал, что тебе стало плохо. Он загнал тебя, каждый день представление! Это немыслимо, ― я прижала к губам его слабую руку.

– Нет… Риккардо тут ни при чем. Зачем он приходил?

Мне показалось, что Карло продолжает бредить.

– Господи, дорогой мой, о ком ты спрашиваешь?

– Гендель. Он приходил ко мне. Я должен петь его музыку, понимаешь? ― его глаза засверкали. ― Он прав!

Что я могла ответить? Что сделать? Чем помочь? Мой Карло был сам не свой, его терзали муки, неведомые мне, простой художнице, хоть и горячо любящей этого бедного гения.

– Все будет хорошо, caro. Все будет хорошо, ― твердила я ему, как заклинание, наверное, больше убеждая в этом себя.

Оставив уснувшего Карло, я вышла из спальни и в большой гостиной пыталась налить себе чаю. Руки мои дрожали, я, не зная чем их занять, схватилась за уголь и начала рисовать на маленьком куске плотной бумаги.

– Я присоединюсь, ― непонятно, то ли спросил, то ли поставил меня в известность Риккардо и сел напротив, блуждая по мне черными большими глазами, так непохожими на глаза своего брата.

– Я не хочу сейчас с вами разговаривать, Риккардо.

– А я очень хочу, ― он просто вывел меня из себя. ― С тех пор, как вы появились в нашей (он сделал упор на этом слове) жизни, все пошло как-то не так.

– Неужели? А у вас наверняка есть план, согласно которому все должно происходить? И что там, в вашем плане?

– Знаете, синьорина Роксана, в нем не должно было быть вас.

Уголек в моих пальцах обломился.

– Что ж, – помедлив, проговорила я, ― видимо, вам придется скорректировать ваш план.

– Вы слишком умны и образованны для вашего пола и возраста, ― раздраженно заметил он.

– И вы считаете эти мои качества, конечно, недостатком! Я и не сомневалась! Мне жаль, синьор, что вам приходится иметь дело с пустыми глупыми куклами из светских салонов. Уверена, что их внимание более приковано к Фаринелли, который так щедро передаривает их вам, потому что у него есть такая женщина, как я! Ну так будьте рады и благодарны!

Как же он побледнел! Что поделать, я не была покорной итальянкой, или француженкой, или немкой, да какая разница… От женщины в наши дни такое просто невозможно было услышать, я во всех смыслах была исключением. И никогда никто не смог бы переделать меня, тем более Риккардо Броски, будь он хоть трижды знаменитым композитором! Ко мне можно или привыкнуть и принять меня такой, какая я есть, или свести общение на нет.

Внешне я была спокойна, но внутри у меня все кипело. Риккардо же, как истинный итальянец, дал волю своему гневу. Он схватил со стола тяжелый серебряный кубок и швырнул его в огромное зеркало, которое с грохотом разбилось на тысячу мелких осколков. Я в ужасе вскочила из-за стола, но он не дал мне уйти, схватив за руки.

– Неужели вы не понимаете, что вы мешаете? Вот уже три контракта присланы из величайших театров Европы, а он ничего не подписывает! Он ждет, пока вы закончите свои заказы здесь, в Венеции! Вы понимает, где он, а где вы со своими рисунками и звездами на стенах будуаров?! Мы не можем двинуться с места, потому что вы висите у него на шее!

Это было неожиданностью для меня. На самом деле я не думала, что Карло находился в Венеции так долго только из-за меня…

– Хорошо, я поговорю с ним. Это можно решить. Вы можете ехать, а я последую за вами, как только закончу свою работу здесь. И не надейтесь, синьор Риккардо, что вам удастся избавиться от меня. Вы опасный человек, и Карло я вам не доверю!

– Синьорина, вы невыносимы! С виду вы совершенная овечка, а при ближайшем рассмотрении оказывается, что вы могли бы дать фору всем венецианским куртизанкам!

Это было уже оскорбление! Я со всей силы ударила его по лицу, наградив глубокой ссадиной.

– Риккардо, вы ― гадкий человек, способный лишь паразитировать на своем брате! Оперу вы сочиняете для него вот уже больше десяти лет, ее никогда не будет! Вы просто не способны ее написать! Вы заставляете его исполнять вашу музыку, которую он презирает! Да-да, вы не ослышались. Разумеется, она очень мудреная, перегруженная фиоритурами и сложными пассажами. Но это не музыка! Она не проникает в сердца, она не будит чувства, она мертва!

– Замолчите синьора, иначе я…

Думаю, он мог бы ударить меня, но в этот момент в дверях появился Карло. А потом произошла эта отвратительная сцена, не оправдывающая никого из нас троих. Карло увидел, как взбешенный Риккардо держал меня, лицо его было расцарапано, пол усыпан осколками… бог знает, что он подумал… Мгновение ― и он набросился на Риккардо, пытаясь меня защитить. Я видела, что Карло не в себе, он был готов убить брата, я оказалась между ними, но сил моих не хватало, чтобы справится с двумя здоровыми мужчинами. Риккардо, отброшенный братом, как-то неловко упал, я кричала, чтобы Карло остановился. Но остановила его только кровь, которая медленно растекалась по белоснежной рубашке Риккардо.

Они оба изменились в лице. Риккардо лежал, не шевелясь, в его изумленных глазах еще не было признаков боли, он просто не понимал, что произошло. У меня началась истерика. Мы бросились к раненому, хватали его за руки, Карло пытался его поднять, повсюду была кровь. Когда вбежали слуги и князь, уже было не разобрать, что случилось, и кто из нас троих пострадал. Монтерини бросился к Карло, который, казалось, ничего не понимал, только тряс безвольное тело своего брата и повторял:

– Риккардо! Риккардо!

Я пыталась оттащить его, чтобы помочь Риккардо, но у меня ничего не получалось. Увидев князя, застывшего в растерянности, я закричала:

– Уведите его!

Князь медлил, все еще не решив, кому первому нужно помогать.

– Это кровь Риккардо! Прошу вас, уведите Карло, пусть с ним кто-нибудь побудет! И позовите врача!

Риккардо упал на осколок зеркала. Слава богу, я была немного знакома с докторским делом. Разорвав все, что попалось под руку: салфетки, скатерть, я зажимала рану, останавливая кровотечение. Риккардо потерял сознание, но приехавший врач похвалил меня, заметив, что я все сделала правильно и что синьор теперь обязан мне жизнью.

Когда Риккардо уже был вне опасности, когда его перевязали и перенесли в кровать, тогда я дала волю своим чувствам. Все мое платье было в крови, на моих руках была кровь… До чего же я дошла, боже! Я была виновата во всем: и в этих наших ссорах, и в этой безобразной сцене! Я встала между ними, пусть невольно, но…

Успокоившись, я сменила платье, смыла с себя кровь несчастного Риккардо и написала письмо, предназначавшееся Карло: «Мой дорогой, мой любимый Карло! Прости меня. И прости Риккардо. В том, что произошло, он не виноват. Он не хотел причинить мне зло, как ты подумал. Я не могу, я не должна больше стоять между вами. Пожалуйста, пойми меня и прости. Он любит тебя, и со временем ты поймешь, что его любовь – это главное, что нужно тебе. Он живет тобой, и в этом его слабость. Так пожалей его! Я благодарна тебе за все, что у нас было. Я была счастлива с тобой… Прощай! Твоя Роксана».

Риккардо лежал в своей постели такой же белый, как простыни.

– Риккардо, ― я взяла его за руку, ― как ты?

– Хорошо. Доктор сказал, что ты спасла мне жизнь, ― он говорил так тихо, что мне пришлось наклониться к самому его лицу.

Как же сейчас он был похож на Карло!

– Умоляю, прости меня!

– Не плачь, это просто случайность. Это я должен извиняться перед тобой, перед ним. На самом деле ты была права, во всем, только я боялся признаться себе в этом.

– Риккардо, я оставляю вас.

– Нет!

– Молчи. Я уеду, уеду так далеко, что вы больше никогда не услышите обо мне. Прошу, люби его так же сильно и… напиши, наконец, свою оперу, он так ее ждет! ― улыбка тронула мои губы, но из глаз текли слезы.

– Роксана!

– Прощай. И знай, что я люблю вас обоих.

Карета увозила меня на причал, где стоял огромный корабль, потом дорога, дорога… Снег… Как много здесь снега! Я уже забыла, как он выглядит. По ночам на постоялых дворах топили камины, чтобы согреться, но ничто уже не могло согреть мою замерзшую душу…

Графиня Альбертино приняла участие в моей судьбе. Мне были предоставлены всевозможные средства для дальней поездки в Англию. Слуги, карета, запас продуктов, теплые вещи… Каким ничтожным было все это для моей души, которой сейчас требовалась только капелька тепла. И более всего на свете меня терзали мысли о Карло.

Несомненно, он очень сильный человек и должен справиться с этим. Он должен знать, что я все так же люблю его. Это, наверное, не было предательством? А что это тогда, мой побег?

Карета мерно покачивалась, увозя меня далеко-далеко, туда, где я никогда не буду счастлива.

Я больше не увижу его. Зачем мне тогда мои глаза? Я не услышу его, зачем же мне жить? Зачем меня везут на край света, ведь и там я не смогу не думать о нем…

Накануне той нелепой ссоры мне снился мой сон. Я падала из-под купола церкви. Невозможно долго падала, а на меня смотрели лица ангелов, все они были похожи на моего Карло. Внизу стояла толпа вельмож, их белые парики дрожали в такт их громкому смеху. А я все не могла упасть…

Болезненная усталость сморила меня, и я боялась вновь увидеть тот страшный сон. И бесконечная дорога, дорога в никуда…

Доктор дал Карло успокоительное, и когда он открыл глаза, было совсем темно. Не зажигая свечи, он пробрался в комнату брата и, как в детстве, устроился на кровати подле него.

– Малыш Карло, ― Риккардо обнял его, несмотря на боль в боку.

– Тебе больно?

– Уже нет. Пустяк, не переживай, через пару дней все пройдет.

Они долго лежали молча, пока Риккардо не услышал:

– Она уехала. Навсегда.

– Она слишком тебя любит, чтобы уехать навсегда.

– Я видел ее письмо… Риккардо, куда она могла уехать?!

– Не знаю. Но мы найдем ее, слышишь? Обязательно найдем! Я тебе обещаю! Мы поедем с тобой, куда захочешь, в Рим, в Неаполь, в Вену, в Дрезден. Ты хочешь к Генделю? Я отвезу тебя к нему. Ты будешь петь в Ковент-Гардене!

– Я больше никогда не буду петь…

Риккардо прижал несчастного брата к себе. Что еще он мог сделать?

― Панна, панна, откройте глаза! Она не слышит… Принесите дров.

Вокруг была какая-то суета, шум, возня… Господи, как хотелось тишины!

– Она простудилась, наверное, ― голоса вокруг меня не затихали. ― Дайте, я посмотрю!

Чьи-то холодные, как лед, руки коснулись моего лба.

– У нее жар.

– Вы можете помочь?

– Я дам ей хины, наутро посмотрим.

Они говорят обо мне? Как же жарко!

Я сбросила с себя меховую накидку, которую тут же вернули на место.

– Уберите это, прошу вас!

– Госпожа, вы слышите меня? Это я, Катрин.

Служанка, которую мне подарила графиня. Катрин. Я вспомнила.

– Выпейте горячего молока, вам станет легче!

– Уйдите, прошу вас! Катрин, оставьте меня! ― я разрыдалась, отвернувшись к стене. Когда же они оставят меня в покое? ― Оставьте же, уйдите все!

Утро. В чужом доме. Солнце светит на низкий беленый потолок. В углу паук сплел паутину. Кто-то сидит рядом в кресле. Ах, да! Служанка.

– Катрин, ― позвала я, удивившись, что мой голос звучал неестественно тихо. ― Где мы?

– В Польше, госпожа. Вам уже лучше?

– Лучше, спасибо.

– Я приготовлю вам завтрак, ― и она убежала.

Я поднялась на постели, накинула поверх рубашки плащ, посмотрела в малюсенькое окошко. На улице было полным-полно снега. И ни души. Просто мертвая тишина. На горизонте чернели крылья ветряных мельниц. И бескрайние заснеженные поля. Я без сил опустилась на подушки. Господи, в моих ушах плеск волн, крики гондольеров, чаек… и его голос, мучительно больно:

Lascia la spina,

Cogli la rosa;

Tu vai cercando

Il tuo dolor²

Какой провидец написал эти строчки? ― близнец Метастазио? Или маэстро Гендель… Неужели кто-то еще в этом мире чувствовал нечто подобное? Ведь всякий раз твое несчастье кажется уникальным, только твоим. Гениальные поэты и композиторы не могли быть гениальны, не пройдя сквозь муки и любовь. Вот почему музыка Риккардо была мертва, но теперь, я уверена, он напишет свою оперу, и она будет прекрасна! Он ведь тоже нашел свою боль, как и мы с Карло.

Неделю-другую я провела в дороге, затем корабль, море, соленые брызги, холод, который забирался под одежду и, кажется, под кожу. Наконец, я увидела свое новое жилье. Это был древний каменный замок, сложенный из огромных серых булыжников, кое-где покрытых мхом. Он принадлежал двоюродной тетке графини, проживающей здесь уже очень давно. Сейчас эта старушка обитала в одной из комнат и редко выходила в свет. Ужинать мне пришлось в одиночестве. Впрочем, вся моя жизнь теперь была наполнена одиночеством. Как и раньше. Только я и краски. Единственное, что мне оставалось, это живопись и мои воспоминания.

Риккардо, как все опасались, заражения не подхватил, его здоровый организм быстро справился с раной, и вскоре он уже спокойно ходил, хотя еще и носил повязку.

Lascia la spina,

Cogli la rosa;

Tu vai cercando

Il tuo dolor…

Звуки клавесина доносились сверху, Карло пел, в первый раз за это время.

– Малыш Карло, ты разрываешь мое сердце! Прошу тебя, успокойся. Или ты не веришь моим обещаниям? Ну, да, да! Мне сложно верить, но я клянусь тебе, скоро моя опера будет готова, мы будем иметь грандиозный успех в любом театре мира!

– К черту твой успех, я никогда больше не буду петь в театре.

– О господи! ― воздел руки к небу Риккардо и выскочил из зала.

Карло все дни проводил в покинутой комнате Роксаны. Она оставила все: книги, одежду, свои картины. На мольберте стоял почти оконченный большой портрет Фаринелли или Карло Броски? ― уставшее лицо, красивая прическа, кружевной воротник, перстень на пальце…

– Риккардо!

– Что, братец?

– Она оставила все свои вещи, свои картины… может быть, она вернется?

– Если она не вернется, то я сам найду ее, я тебе обещал.

– Ты только обещаешь.

– На этот раз я не «только обещаю»! Карло, прекратим этот глупый спор. Там внизу тебя ожидает Порпора.

– Я не хочу. Скажи ему, я болен.

– Сам скажи, он не уходит уже битый час.

Разговор, который состоялся между Карло и маэстро, оказался неожиданным для всех.

– Итак, Карло Броски, ― начал учитель, поглубже усаживаясь в кресло, ― я слышал о вашем безрассудном желании отказаться от сцены. Что ж… Вы не хотите больше дарить себя публике, не желаете славы, что я не могу не отметить и не похвалить вас, но… Вы просто не имеете права не использовать божий дар, явленный вам в виде вашего голоса. У меня есть к вам предложение.

– Я слушаю вас, маэстро, но не ждите, что мой ответ будет положительным. В любом случае, как бы вы ни старались, вернуть вам Фаринелли не удастся.

– Хорошо. Итак, все, что я вам скажу, носит характер государственной тайны, помните об этом. Испанский король Филипп тяжело болен. У него душевный недуг. Безопасность и само существование страны под угрозой.

– Маэстро, при чем здесь мой голос?

– Карло Броски! Вы не раз хвастливо утверждали, что ваш голос имеет особенную власть над людьми и обладает особенной силой. Он действительно долгие годы служил лишь грозным оружием против слезливых дам, настало время применить его в других целях. Я уверен, а самое главное, что в этом уверена и семья монарха, что ваше пение способно исцелить больного. Едемте в Испанию! Видите, я не упомянул никакого театра, вам надо будет всего лишь петь для Филиппа. Если это пойдет ему на пользу, вы окажете большую услугу всей его стране. Вполне благородно, так, как вы любите, ― не мог не съязвить седовласый гений.

– Маэстро Порпора, я не думаю, что мое пение спасет кого-то от недуга. Видите ли, я сам душевно болен.

– Глупости! Вы несете чушь! Мой мальчик, вы ведете себя как слабак! Пора уже признаться в этом!

– Маэстро, ― Риккардо встал на защиту брата, ― не надо кричать на него, прошу вас. Карло все понял, он подумает над вашим предложением.

– Подумайте, Карло Броски! И будьте мужчиной!

Раздраженный маэстро покинул дом так быстро, как позволяли его больные ноги.

– Карло, Карло! Давай с тобой выпьем вина, брат. Этот старикашка сбрендил, не бери в голову.

– Я поеду в Испанию.

– Что?!

– Я поеду в Испанию. Прикажи собирать наши вещи.