И Пятничкин перекрестился на икону.
– Да я, ддда Бог с вами, да нет же! – Поручик, наконец, осознал свою будущность, и искал, безуспешно, сочувствие в усталых глазах следователя.
– Скоро суд, Хвостнев, за ним последует каторга, а если тело Петричкина найдут, то и дело пересмотру подлежит, а там…
И Пятничкин, зачем-то, выставил перед ополоумевшим Хвостневым ту самую бутыль с этикеткой "Вино из призраков".
Поручик дёрнулся, схватил бутыль, намереваясь…
Разбить, или испить хотел Хвостнев…
Не узнать. Потому как Пятничкин, как кобру, выкинул свою правую кисть, да и ударил поручика пониже правого уха, наискось, по шее.
Комом осел Хвостнев, выпустил бутыль, и она со звоном, выкатилась под ноги следователя.
А затем… началось невероятное.
Не осталось в Пятничкин не сонности, ни канцелярской препротивности. Он живо соскочил со стула, схватил бутыль через белый платок, и сунул в ящичек, а ящичек тот, неприметным щелчком отправил в двойное дно своего саквояжа.
– Сдохнуть хотел, – промычал с полу Хвостнев, – слааабббссс.
И зарыдал, размазывая тюремную грязь по щекам.
Пятничкин звякнул в колокольчик, извещая надсмотрщика, что допрос закончен.
– Бутыль то, не та, – вдруг, трезво и без вывертов, сообщил Хвостнев, – скоро и я к ним, туда… я понял. Хммм. И Лизонька заждалась, поди-ка. А?!
И поручик подмигнул Пятничкину, да так, что следователь сам скукожился изнутри, до кислой подблëвошной икоты.
Суд над Хвостневым, как и предрекал Пятничкин, был скорым.
Приговор в семь лет каторги за отравительство Петричкина – Хвостнев принимал сидя, ибо, истаявшая до скелета оболочка его была не в силах стоять.
И только из безжизненных провалов глазниц его пялились на всех два полыхающих безумием глаза. Он, то и дело, подмигивал Пятничкину, и мотал башкой в сторону единственного доказательства своей вины – бутыли "Вина из призраков".
Как уныло кладбище зимой.