Посох Инорога

– Да, княже. Пятьсот мечей. Это только у дядьки моего, Сигурда. Да у побратимов его по две сотни. Всего почитай дюжина драккаров будет, а то и больше.

– Хорошие вести.

Да, действительно хорошие, коли, варяги пришлют свои дружины в помощь Китежу, буде случится война. А то, что война может случиться, князь почему-то не сомневался. Не тот колдун Мрак, чтобы просто сидеть в своей башне до старости. Его приход на Рось это лишь вопрос времени.

А потому, девять сотен варягов под водительством дядьки Олгердова, которые тот обещал своему будущему тестю, будут не плохим подспорьем китежской дружине.

Нет, конечно, Ярослав и без союза с варягами отдал бы дочь в жёны молодому Труворовичу. Знает ведь, как молодые любят друг друга. Тем более что, сам растил его словно сына, душу вкладывая. Да и князь из Ольгерда выйдет толковый. Вот опыта поднаберёт, возмужает, тогда можно и передавать стол. Не вечно же Ярославу сидеть на одном месте. Пора и честь знать, молодым дорогу уступать. А Ярослав будет с внуками нянчиться, молодых витязей взращивать.

А пока же у князя насущными делами голова болела.

Скифы вон, сказывают, что участились набеги прислужников Мраковых на их приграничье. Силу скифов проверяют. Но стоят крепко скифы на своей земле, хотя и многих справных витязей положили в той войне с Мраком.

Они ведь тогда первыми поспели на помощь берендеям, когда Мрак с мечом к тем пришёл. А ведь Мрак сам из берендеев. Сын царя Картауса, тогдашнего правителя. И ведь поднялась у поганца рука не только на народ свой, на самого отца родного со злом поднялся. Молва сказывает, что Мрак, то ли самолично убил его, то ли держит в темнице в цепях, как раба. А народ свой частью истребил, частью поработил.

Росы тогда тоже на помощь спешили, да только не поспели. Всего и смогли, так это скифам подсобили отбиться: те как раз отступали, хоть и, сохраняя порядок, но многих оставили на земле берендеев. Много зла призвал Мрак к себе, когда уселся на престоле отцовском. Башню чёрную выстроил, волшбой чёрной стал промышлять много, и соседей окрестных порабощать стал.

Мрак.

А ведь немало чего с этим именем у Ярослава в памяти осталось. Раны эти никогда не затянутся. Нет-нет, да и дают о себе знать старые шрамы. Только Ратибор знает, что у Ярослава на душе происходит при каждом упоминании имени чёрного колдуна.

Старый Ратибор, верный сподвижник братом старшим был для Милолики. Как же Ярослав скучает по своей красавице жене. Уж сколько лет минуло, а не отпускает князя тоска-печаль. Только вот в дочери своей, Марьяночке находит он утешение.

После смерти жены чуть руки на себя не наложил, в проруби хотел утопиться. Ратибор тогда вовремя появился. Как оглоушил кулачищем по темени, да не якшаясь, схватил за шиворот и так волоком по снегу в терем и притащил. Бросил у кроватки Марьяшкиной и ушёл. Стражу у дверей выставил и велел, ежели что, так не смотреть, что князь – бить не жалеючи, пока дурь из башки не вылетит.

Первое, что увидел Ярослав, когда в себя пришёл это испуганные глазёнки Марьяны. Она сидела на своей кроватке, смотрела на него и тихо, беззвучно плакала, словно говоря ему: «Что же ты, совсем меня сиротой оставить хотел?».

Так и нашёл их потом Ратибор, сидящими на полу в обнимку. Марьянка спала у Ярослава на груди, обвив шею маленькими ручонками. А князь нежно покачивал её, сидя с закрытыми глазами и тихо поскуливая: одно, что воин каких поискать. И по щекам его катились крупные слёзы.

С тех пор всю свою любовь князь обратил к дочери. Да и дружина, понимая как тяжко князю на душе, Марьяшку опекать стала. Удивительно смотреть было, как тёртые и битые жизнью суровые воины нянчатся с малой девчонкой. Хоть князь и запретил дружине баловать дочь, но кто ж устоит, когда живой вихрь радости и задора днями крутится вокруг.

Ну и дружина старалась на совесть. Заодно и премудростям кой-каким обучили. Из лука-то Марьяна весьма ловко стрелять научилась. Да и Ратибор ухваткам разным с ножом боевым (меч да топор, как ни крути, всё ж тяжел для девчонки) обучил. А уж на коне ездит Марьяшка почище некоторых воинов, одно, что те сызмальства к седлу приучены были.

Ну, а уж, купцы заезжие, дочери князя старались угодить всячески, одаривая её подарками разными. Понятное дело, что как-никак, будущая княжна и если не самим, купцам, то детям их всё одно здесь торговлю вести. Посему задел должен быть. Один арамейский купец даже научил Марьяну ухваткам хитрым, коими владеют далёкие воины, то ли из Индии, то ли из Китая.

Ну и Марьяна не преминула воспользоваться ими. В одном из потешных поединков с дядькой Ратибором, в те разы, когда он обучал её с ножом управляться, княжна и применила одну хитроумную ухватку супротив воеводы.

Когда от очередного, безуспешного выпада княжны воевода, выбив деревянный нож из её руки, снова уклонился уходом в сторону, Марьяна неожиданно присев, крутнулась вокруг себя и подсекла Ратибора ногой.

Упав на спину, воевода мгновенным перекатом вскочил, было на ноги, но получил ногой в живот. А Марьяна отскочив назад, встала в какую-то невообразимую позу, подняв согнутую в колене ногу и, немыслимым образом, раскинув над головой руки.

Не ожидавший от своей ученицы ничего подобного воевода, так и сидел в пыли с раскрытым от удивления ртом. Все кто наблюдал за этим потешным поединком, грянули хохотом, распугав всех кур и гусей по округе.

Воевода поднялся, потирая ушибленный зад, и расплылся широченной улыбкой. Давненько никому не удавалось его повалять в пыли, да ещё кому – пестышу! Не важно, что не сам Ратибор научил княжну этим ухваткам, а вот что многоопытный ветеран так попался и проглядел удар, будто необученный ещё отрок, это вызывало восхищение. Ратибор с гордостью смотрел, тогда на Марьяну, а та смущённо опустила глаза, мол, прости дядька Ратибор, не зашибла ли?

Правда, с тех пор княжне так и не удалось больше применить свои хитрые ухватки. Ратибор не был бы воеводой, если позволил бы себе снова такую оплошность. Теперь он знал, что от Марьяны можно ждать не только того, чему сам же её и обучал.

Да и воины дружины заинтересовались новыми приёмами. Пришлось Марьяне показывать им всё, что она запомнила из того, чему научил её тот арамейский купец. Ну а дружинные быстро смекнули, что из нового мастерства можно и должно применять в бою, да ещё и сами развили и придумали многое, благо опыта и воинской смекалки было не занимать. Так и родилось новое и весьма полезное умение воинское, которое стали широко использовать в бою, даже будучи раненым или безоружным против более сильного врага.

Тот арамейский купец называл сие мастерство заумно: «самооборона без оружия против вооружённого противника, нужная с целью выживания самому и победы над своими врагами», но кому охота произносить такие длинноты? Так и родилось у этих ухваток своё название.

По примеру купцов, которые предпочитают в своих записях сокращать слова до первых буквиц, или вообще до хитрых закорючек, то ли чтоб места много экономить на восковых дощечках, то ли просто из-за стремления к тайности своих подсчётов, стали называть это мастерство просто и не затейливо – «собор».

– Олька!– Марьяна ворвалась в горницу и бросилась на шею варягу. – Ты что так долго там гостил? Я уж извелась вся. Привет, тяту.

– Ну ладно, – Ярослав хлопнул по подлокотникам кресла и встал. – Не буду вам мешать. Вижу, хотите побыть наедине. А я пока пойду, распоряжусь на счёт твоих воинов, Ольгерд.

Ярослав потрепал дочь по непослушной чёлке и вышел, слегка пригнувшись, в дверь.

– Каких воинов? – Марьяна подняла глаза на любимого.

Ольгерд был статным молодцем. Но, будучи почти на голову выше Марьяны, всё же был немного худощав. Тем не менее, витязь был крепок и силён. Старше Марьяны всего на два года, он уже считался вполне зрелым и опытным воином. Не раз бывал с малой дружиной в приграничье, когда туда наведывались в набег прислужники Мрака, и имел уже достаточно стычек кровавых за плечами.

У юноши были густые, цвета спелой соломы волосы и серые, как у Ярослава, глаза. На волевом подбородке уже вовсю росла, хоть и редкая, борода да усы. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не многочисленные мелкие оспинки на его лице. Это были следы того мора, что унёс много жизней в городе. Ольгерду тогда повезло, он выжил, но вот следы на лице остались.

Правда, Марьяне не было дела до внешности своего милого. Не за это она его любила. Более нежного и преданного друга у неё не было. Нет, конечно, Тишок с Мизгирём тоже её друзья, но они как младшие братья. А Ольгерд…. За ним она как за крепкой стеной, ничего не боится. С ним хорошо. Ну, ещё отца она тоже любит так же сильно, да дядьку Ратибора, но то – отец и родич. И теперь её любимый обнимал её за плечи и нежно смотрел в глаза.

– А! Что? – очнулся Ольгерд, вынырнув из глубины глаз своей любимой.

– Про каких, спрашиваю, воинов отец говорил?

– А. Так, они ж со мной пришли. Мне дядька Сигурд драккар дал. На нашу свадьбу дарит его. Ну и семь десятков воинов, кто захотел со мной пошли. Князю нашему теперь служить будут. А я их сотник теперь.

– Правда? – Марьяна прижалась к варягу, положив ему на грудь голову. Ольгерд прижался щекой к её волосам и закрыл глаза.

Так он и стоял, прижав к себе девушку и вдыхая аромат её волос. Незаметно для него самого, его руки спустились сперва на талию девушки, а потом, видно решив проявить самостоятельность, скользнули ниже к упругим девичьим ягодицам.

– Ты чего это удумал, а? – Марьяна резко отпрянула от него и, уперев руки в бока, склонила голову, сверкнув на Ольгерда синими глазами.

– Марьян. Дак, мы всё равно ж скоро поженимся. Чего ты?

– Вот когда поженимся, тогда и будешь руки свои распускать, – Марьяна ткнула пальцем в грудь юноши.– А пока, терпи. Негоже раньше времени…счастья, говорят, не будет.

– Да ладно, потерплю уж.

– Вот и терпи, витязь, – констатировала девушка, и, сморщив свой носик, всё же не удержавшись, высунула язык, стремясь подразнить любимого. – Ты так смешно закраснелся, прям как девица.

– Ах ты, – варяг попытался схватить Марьяну, но та увернулась.

– А ты чего такая мокрая-то?– спохватился Ольгерд.

Когда девушку обнимал, до него не сразу и дошло, что она в сыром платье да с мокрыми волосами, так соскучился по любимой.

– А! Так мы ж с мальчишками рыбу поймали. Совсем забыла. Вот такая рыбина, представляешь? Хвостом меня в воду скинула. Чуть не утопла.

Марьяна развела руки, чтоб показать Ольгерду каких размеров достигала пойманная рыба. Ольгерд недоверчиво мотнул головой.

– Да ну?

– Да! Я ж прямо с берега. Мне Посташка как сообщил, так я сразу сюда бежать, даже переодеться не успела.

– Ты спешила меня увидеть?

– Вот ещё, – Марьяна надула губки и, отвернувшись, скрестила на груди руки. – Нужно мне видеть, такого, который сразу руки, куда нельзя протягивает. Отцу бежала сообщить.

– Марьяш, ну ты что, в самом-то деле? Сердишься?– Ольгерд привлёк девушку к себе. – Ты же знаешь, что я ничего такого…. Я ж люблю тебя.

– Знаю, – Марьяна прижалась к нему и потёрлась щекой. – Я соскучилась.

– Я тоже по тебе скучал.

– Только рукам своим воли не давай больше, ладно? А то обижусь,– девушка вновь посмотрела на Ольгерда, слегка приподняв красиво изогнутую бровь.

– А давай хотя бы поцелуемся?

– Ты что? Очумел?– Марьяна чуть дар речи потеряла. – Да и увидит вдруг кто, вот сраму-то будет. Нельзя же нам пока.

– Да кто увидит-то?

Марьяна огляделась вокруг. Кроме них в горнице никого не было, но вдруг домовой кого принёс, а они и не заметили.

– Ну, нет же никого. Сама видишь, – Ольгерд развёл руки в стороны.

– А боги-то видят же.

– Да нечто они прогневаются? Им же только в радость, что молодые любят друг друга. Да и осталось-то до свадьбы, всего ничего. Ну не проклянут же они нас, за один-то поцелуй!

– А ты умеешь?

– Ну…, нет. Но я видел, как целуются.

Несмотря на то, что витязь уже считался взрослым мужем, он действительно не умел целоваться. Да и не пытался научиться, считая, что само придёт. Хотя, будучи у родичей, ему выпадала возможность познать радость женщины. У варягов с этим проще было, да и дядька Сигурд намекал, мол, только скажи, от девок отбоя не будет. Да только Ольгерд хранил себя для одной Марьяны, которую единственно по-настоящему любил.

– Я тоже не умею. А, ладно, – махнула рукой Марьяна. – Только один разок, слышишь? И больше ни-ни.

Марьяна встала на цыпочки и потянулась губами к своему любимому. Их губы неумело сомкнулись. Всего лишь короткое мгновение, показавшееся вечностью, губы Марьяны прижимались к губам молодого варяга. Потом молодые отпрянули и посмотрели друг, на друга, заливаясь краской.

Чуть придя в себя, Марьяна осторожно протянула руку к лицу Ольгерда и коснулась его юношеских усов.

– А они пушистые и вовсе не колючие оказывается.

Ольгерд схватил её пальцы, прижал к своим губам, одновременно обнимая за талию и притягивая к себе. Марьяна быстро отскочила, и спрятала руку за спину.

– Хитрый ёжик! – она погрозила ему пальцем.

– Давай ещё разок, а?

– Не-а! – Марьяна засмеялась, и быстро повернувшись, выбежала из горницы. – Потерпи! Скоро уже.

Ярослав, выйдя из горницы и оставив наедине молодых, спустился по узкой лестнице, пригнулся в дверях и вышел во двор. Поймав за шкирку пробегавшего мимо мальца, что-то ему сказал и, получив утвердительный кивок, отпустил.

– Давай, дуй! Одна нога здесь, а другая там.

Во дворе вовсю кипела стройка. И хотя работа длилась уже не первую седмицу, всё ж, протекала быстро и близилась к завершению. Осталось крышу закрыть и резные наличники навесить, да ещё по мелочи. А украшать дом внутри уж бабы будут. Вернее не дом, а пристроенное к терему крыло (для этого пришлось в глухой стене княжеского терема разобрать часть брёвен), где молодые обитать станут. Свадьба-то не за горами уже, но поспеть должны, вон как споро мастеровые работают.

Князь не занимал весь терем, жил в восточном крыле. Остальные клети занимали работники княжеские, да помещения были хозяйственные. Ну и, разумеется, были палаты и для официальных церемоний, хотя, если была возможность, князь нужный народ прямо в своих покоях принимал. Так проще, да и по-домашнему уютнее вопросы решать.

Сейчас же расширяться потребность назрела – молодым ведь тоже жить где-то надо. В покоях Марьяниных уже вдвоём тесновато будет, а там детишки пойдут, так и вовсе не повернуться будет.

А Ольгерд-то всё с ратниками дружинными жил последние годы. Как с ними стал ходить на порубежье, так ближе к ним и перебрался. Раньше он в соседней с князем горнице обитался, под княжьим приглядом был. А теперь, как ни крути, свой угол должен иметь.

Два дюжих работника подавали бревно тем, кто был на крыше. Скрипели блоки и трещали верёвки. Хорошая балка, прочная, должна лечь точно в приготовленный для неё паз.

– Давай навались, мужики!

Бревно оторвалось от земли и, скрипя верёвками, медленно поползло наверх.

Ярослав оглянулся на звук шагов.Во двор зашёл Ратибор.

– Звал, княже? – произнёс подошедший воевода.

Старше князя зим на пятнадцать, воевода Ратибор был, тем не менее, довольно-таки моложав и подтянут, и по-прежнему считался лучшим бойцом. Простая кольчуга ладно сидела на мощном, бугрящемся мышцами торсе воеводы. С бритой, чёрной от загара, головы одиноко свисал длинный седой чуб, который воевода по обыкновению забирал за левое ухо, украшенное скифской серьгой из серебра. Седые же густые усы воеводы свисали ниже бритого подбородка, едва не касаясь груди. От тёмно-синих, почти чёрных, глаз воеводы Ратибора, веяло сильной волей и многоопытной мудростью. Широченные мозолистые ладони могли в равной степени, как держать тонкую рукодельную иголку, заплатку пришить иль одёжку заштопать, так и крутить, складывая смертельные узоры, тяжеленную боевую булаву, что невесомое пёрышко.

– Звал, воевода. Надобно варягов, что с Ольгердом пришли, разместить. Среди дружинных или по домам разобрать.

– Уже позаботились, княже. Могута, купец, свою новую житницу не пожалел. Хотел под товары использовать, но, узнав такое дело, ладно, говорит, берите. Варяги ж селиться общинами привыкли, вот пусть под общинный дом используют. Перегородят по-своему, места там ещё на стольких же хватит.

– Надобно Могуту-то одарить.

– Подарок, говорит, на свадьбу для славной дружины молодого Труворовича. Чай защитниками городскими станут, в дружину княжескую вольются, стало быть, не чужие уже, а китежские. А я, говорит, не обеднею.

– Ну, добро, коли так.

– Ну, что, поспеваем, княже?– воевода пригладил усы, оглядывая кипящие работы мастеровых, строящих жильё для молодых.

– Поспеваем. Даже не верится, воевода, что дочь замуж скоро выйдет. Только вот малая по двору бегала, а, поди, ж ты…, невеста! Почитай совершеннолетняя уже, седмицу только переждать и осталось.

Воевода кивнул.

– Ольгерд-то тебя в сваты, небось, заприметил?– князь, усмехнувшись, поддел Ратибора локтем. – А, друже?

– А, то! – Ратибор усмехнулся в усы.

Седмицу спустя, почитай, чуть не с раннего утра, к княжьему двору начал стягиваться народ. Все пришли по такому случаю, приодевшись во всё лучшее и праздничное. Во дворе детинца перед красным крыльцом стояли, и дружинные и простой люд. Места занимали чуть не с вечера, но всё равно всех желающих двор вместить не мог: забрались даже на тын и сторожевые башни, ребятня, так и вовсе оседлали ближайшие крыши. Тем, кому во дворе места не хватило, расположились перед крепостцой, заняв все прилегающие улицы. Остальные улицы и внутри и на выселках словно вымерли, даже тех, кто сам идти не мог, принесли.

Князь сидел в своих палатах, приодевшись, как подобает князю в таких случаях. Расписная белоснежная рубаха лучшего заморского шёлка, добротные штаны заткнуты в узорчатые сафьяновые сапоги. Позади и по бокам князя сидели его ближники и старосты посадов, да окрестных деревень и хуторов, что приехали в город по случаю праздника, все, как и князь, в праздничных одеждах.

Самих-то молодых, ради коих собственно всё и было затеяно, видно нигде не было. Они в данный момент по своим светёлкам сидели, в одиночку ожидая, что там старшие решат. Хоть и знали, чем всё закончится, но волновались всё ж, как без этого.

В двери, пригнувшись, ступил воевода Ратибор, сменивший кольчугу на дорогой атласный кафтан, подпоясанный расписным кушаком. Следом за ним вошли остальные сваты, в числе коих был и купец Могута. Двое варягов внесли тяжеленный сундук.

– Добро тебе, князь! Добро вам, старейшины!– Ратибор и остальные вошедшие, низко поклонились сидящим князю и старостам.

– И вам того же, люди добрые, – в глазах князя плясали весёлые огоньки.

– Ведомо ль, тебе, княже, с чем мы пожаловали?

– Ой, не ведомо. Поведайте же, люди добрые.

И хотя все присутствующие прекрасно знали, что привело воеводу, но, стараясь сохранить невозмутимость на лицах, всё ж не могли удержать в глазах пляшущее веселье. Как бы ни известно, да решено, всё было за ранее, обычай надобно соблюдать.

– Слыхал ли ты княже, об Ольгерде, сыне Трувора?

– Слыхал, как не слыхать. Справный витязь.

– Послал он нас к тебе, князь, чтоб от имени его просили мы у тебя, Ярослав, сын Мстислава, руки дочери твоей – Марьяны. И шлёт он тебе для выкупа за неё виру богатую, – по знаку Ратибора, варяги вынесли на середину сундук и поставили его перед князем. – Отдашь ли ты, князь Ярославну в жёны Ольгерду Труворовичу?

Люди во дворе и на улицах гудели как растревоженный улей. Всем не терпелось, чтоб воевода поскорее вышел из княжьего дома и сообщил радостную весть. Наконец их терпение было вознаграждено. Ратибор появился на крыльце и стал спускаться к народу. Люди во дворе сдали назад, освободив пустое пространство в две дюжины шагов. Ратибор остановился на последней ступени и, заткнув руки за кушак, оглядел собравшихся горожан.

– Князь, дал добро! – провозгласил воевода. – Свадьбе быть!

Он ещё не успел договорить, а толпа уже разразилась ликующими криками, которые волнами побежали, охватывая всё больше и больше жителей. Быть свадьбе! Быть! Ох, как гулять будет, Китеж!

Глава 2

Колонна псиглавов, мерно печатая шаг, двигалась по ночной дороге. Мрак созывал свои войска, и псиглавы шли без остановок на отдых, покрывая огромные расстояния за день.

Их было много. Очень много.

Рослые люди с головами собак, которые можно было бы принять за искусно сделанные шлемы, хотя на самом деле являлись именно головами, для многих народов являлись лишь легендами. Теперь эти легенды, вырванные колдуном из мрачных глубин мира, шли на соединение с войском Тугарина.

Ловкие, сильные и неимоверно злобные, они и голыми руками могли натворить много бед, а уж оружные и вовсе представляли собой не шуточную угрозу. Вооружённые, как правило, боевыми булавами да секирами псиглавы презирали доспехи. Лишь кожаные кирасы прикрывали их мощные торсы, рельефно подчёркивая и без того ужасающую мускулатуру.

Ворон с хриплым карканьем пал с неба и пронёсся в голову колонны. Шедший впереди воин, должно быть командир, взмахом руки остановил колонну. Глянув на приближающегося ворона, он вытянул вперёд руку, сжимающую секиру. Ворон плавно опустился на протянутое оружие и, усевшись на крестовине, сложил крылья.

Каррр!

Главарь молча ждал, прищурив жёлтые глаза и оскалив ужасные клыки, что поведает ему ворон. Он знал этого ворона. Именно он прилетал тогда, несколько седмиц назад, и позвал их на войну. Теперь ворон передавал псиглавам новый приказ.

Карррр! Карррр!

Главарь коротко кивнул и ворон, с хриплым карканьем взлетел в чёрное небо. Повернувшись к своему воинству, псиглав прорычал команду и махнул оружием в сторону степи. Повинуясь приказу своего командира, колонна начала движение, сходя с дороги и углубляясь в чернеющую степь. Главарь понаблюдал какое-то время, стоя на дороге и двинулся следом.

Жрать. Как же хочется жрать.

Толстый упырь, наполовину вылез из своего болота. Он вертел уродливой головой во все стороны, пытаясь высмотреть хоть что-то, что годилось бы в пищу. Хорошо бы конечно вкусить человеченки, но теперь, с голодухи, годится даже тощая лягушка.

Его блёклые, слегка светящиеся глаза, рыскали вокруг не мигая, но не находили вожделенной добычи. Даже лягушек в этом болоте не было. Всё сожрано уже давным-давно.

Вообще-то упырю еда была без надобности. Мертвяк, которому нет смысла питаться, чтоб поддержать жизненные силы. Но память о том, что когда-то давно ему доводилось, есть пищу настойчиво стучала в, покрытом гнилостной слизью и плесенью, мозгу. Вернее том, что от его мозга уже осталось.

Людские отбросы, безжалостные враги, тати, потерявшие человеческий облик. Проклятые души не достойные быть принятыми в Вирий, в объятия Пресветлых богов. Они так и оставались гнить после смерти не захороненными, не прошедшими очистительного обряда. Даже Мать-земля не желала их принимать. Так и гнили они, постепенно превращаясь в упырей.

Жрать!

Вот единственная мысль, что ещё жила в уродливых головах. Всё что попадало в желудок упырей, так и оставалось там протухать, оттягивая к низу и без того раздувшееся брюхо.

Чёрный ворон приземлился на сухую корягу почти перед самой мордой упыря. У мертвяка тут же потекла слизь из вонючей пасти, его блёклые глаза разгорелись. Пища!

С омерзительным чавканьем вылезла из болотной жижи уродливая рука с кривыми когтями и протянулась к птице, чтоб одним движением схватить, смять, запихать в ненасытную пасть.

Карррр!

Ворон расправил крылья и клюнул упыря в протянутую лапу. Упырь осклабился, выставляя внушительный арсенал полусгнивших, но довольно острых клыков, однако руку убрал.

Он всё понял. Появился тот, кто может повелевать. И с ним лучше не шутить.

Ворон оттолкнулся от коряги, взлетел на засохшее дерево и уселся на ветке, разглядывая раскинувшееся под ним болото.

Каррр! Каррр! Карррр!

Зачавкала жидкая грязь. С потоками лопающихся пузырей стали вылезать на поверхность уродливые головы. Светящиеся буркалы уставились на наглую птицу.

Каррр!

Им обещают пищу! Много пищи! Надо только пойти туда, куда их зовёт ворон, и взять её. Надо подчиниться и сделать то, что им приказывают. Тогда они смогут нажраться вдоволь.

Жрать!

Болото застонало и захлюпало, выпуская из своих недр уродливые тела. Упыри двинулись, пробираясь сквозь грязную жижу и стали вылезать на берег. Они шли медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, стряхивая на ходу липкую грязь и болотную тину. А болото выплёвывало на поверхность всё новых и новых мертвяков.

Медведь крался, опустившись на все четыре лапы, по краю поляны. Ветер дул в другую сторону и олень не мог его учуять. Осторожно ступая, чтоб не хрустнула ни одна ветка, медведь подкрадывался ближе. Он двигался легко и грациозно, словно и не тяжеленный медведь это был, а призрак, тень.

Но как ни осторожен был хищник, чуткие уши оленя вздрогнули и повернулись в сторону, затаившегося на окраине поляны, медведя. Олень не видел врага, но что-то почуял и теперь внимательно осматривал окрестности, втягивая ноздрями воздух.

Резким, молниеносным рывком, медведь вынес свою огромную тушу на поляну. Несмотря на кажущуюся неповоротливость, мчался он очень быстро. Олень рванулся в сторону, но медведь, последним прыжком успел опустить свои когтистые лапы ему на спину. Олень закричал.

Медведь терзал шею оленя клыками, не переставая лупить огромными лапами уже не сопротивляющуюся жертву, вырывая когтями большие куски. Наконец олень полностью затих и хищник выпрямился.

Каррр!

Граааууу!

Медведь резко обернулся и ощерил окровавленную пасть, показывая ужасающие клыки. Он не станет делиться своей добычей. Но никто, похоже, не собирался посягать на трофей.

Чёрный ворон уселся на ближайшем дереве и, склонив голову, стал разглядывать место битвы двух зверей. Медведь выжидающе смотрел на ворона. Он не доверял этим птицам, уж слишком много о них знал. А этот ворон был не здешний, и от него можно было ждать любой пакости. К тому же эта птица была, ой как, не проста. Медведь это чуял, и шерсть на его загривке шевелилась.

Каррр! Каррр!

Так вот оно, что?

Медведь задрожал всей тушей. Косматая шерсть заходила волнами и стала клочьями спадать на землю, постепенно освобождая из-под себя человеческое тело. Перед вороном появился обнажённый человек.

Бер-оборотень. Вождь клана.

Мощная грудь оборотня устало вздымалась, изо рта вырывался хрип, ещё не отошедшего от недавней схватки охотника. Вождь стоял перед вороном и, насупив косматые брови, вслушивался в резкое карканье посланника. Как некстати, он тут появился.

Двенадцать лет назад, во время Великого Мора, голод вынудил клан искать помощи у чёрного колдуна. Мрак выслушал оборотней, которых привёл к нему вождь, и согласился помочь. С тех пор земли беров всегда изобиловали дичью.

Только за помощь, Мрак взял с клана клятву явиться на его зов, когда придёт время и послужить ему. Время пришло. Пора отдавать долги. Вождь уж думал, что колдун забыл о своем договоре с берами. Он ошибался.

– Хорошо! Передай своему повелителю, что клан придёт.

– Каррр!

Ворон сорвался с ветки и, набирая высоту, скрылся в темноте. Вождь ещё долго смотрел в след улетевшей птице, и на душе у него было не радостно. Клан был не многочислен. А уж теперь и вовсе мог исчезнуть с лица земли. Но клятва, есть клятва.

– Слыхал кум, Могута-то купец, свою новую житницу варягам отдал.

– А то! Могута – купец справный. Он не какой-нить арамейский купчина, который только и знает, что барыши с покупателя в три шкуры драть. Я вот месяц назад у него отрез шёлку для девок своих новый заказал, да малость не хватило. Я вишь на пацанёнка потратился – сладость купил малому, а вспомнил когда про шёлк, так поздно стало.

– Ну и…?

Два крестьянина ехали в телеге, запряжённой сивой кобылкой, и лениво беседовали, развалившись на сене, укрытом рогожкой. Лошадь мерно трусила по, насквозь знакомой дороге и не требовала ни каких понуканий со стороны людей.

Тот, кого назвали кум, лениво потянулся и выудил из-под сена кринку с квасом. Сделав пару крупных глотков, он протянул кувшин своему приятелю.

– Вот и ну! – ответил кум, вытерев усы, – Так Могута мне и сказал, когда в Китеж снова поедешь, мол, тогда и вернёшь. А сейчас мол, не переживай. Свои люди, росы, мол. Стало быть, верить друг дружке должны, а иначе напастей всяких накличем, коли, веры никому не будет. Так и сказал. Хороший муж.

– Э, не скажи, кум. Могута, хоть и кажется щедрым, да своего всё одно не упустит. Ежели всем в долг давать станет – сам по миру пойдёт.

– Тута ты прав, конечно, – кум почесал подбородок, – Я вот как мыслю. Вот, ежели, Могута к тебе отнёсся так, по доброму…, то к кому ты снова пойдёшь за товаром? К нему, али к кому другому?

– Ну, к Могуте, разумеется. К кому ж ещё.

– Вот! – кум поднял палец, – И, стало быть, чем больше к Могуте люду ходить будет, тем больше он продаст. И тем лучше у него дела идти будут. Я вот так мыслю.

Кум замолчал и уставился в небо, развалившись на рогожке и лениво отмахиваясь от назойливой мошки. Второй задумчиво почесал живот под рубахой, поправил намотанные на облучок вожжи и снова повернулся к куму.

– А помнишь кум, как на зимних проводах, мы вашу ватагу в озеро загнали?

– Нашёл, что вспомнить! С вами ж тогда, Ратибор был.

– И что, что Ратибор? Вас тогда, сколько было-то, а?

Весной, когда провожали зиму, в Китеже на ярмарочных гуляньях, завязалась традиционная потеха, стенка на стенку. Хмельной народ, разделившись на две ватаги, схлестнулись на кулаках на льду озера. Одетые в тяжёлые шубы и тулупы, разгорячённые бойцы от души лупили и валяли друг друга в снегу, под озорные крики и улюлюканье зрителей. Человек триста тогда набралось с обеих сторон. В тот раз ватага, в которой был кум, проиграла потасовку. Половина сражающихся ухнула в воду, когда лёд не выдержал такой массы народа и треснул сразу в нескольких местах.

– Ты сам-то, Борко, тогда в воде вместе со мной барахтался. Али забыл?

– Так ты ж, вцепился в мой полушубок, как клещ, – возмутился Борко, – Чуть не утоп из-за тебя.

– Так уж и утоп бы?

– А-то! Если б не заехал тебе промеж бровей, точно бы утоп.

– Кхе… – кум почесал то место, про которое помянул его приятель, – Да уж, заехал ты мне тогда знатно. Что оглоблей. Ну да ничего, нынче на свадьбе, мы с вами поквитаемся.

– Ох, кум! Чья бы корова…

– Точно побьём вашу ватагу.

– А вдруг мы с тобой в одной ватаге будем?

– Ты никак испугался, что я с тобой поквитаюсь?

– Это я-то испугался? Нет, ну нарочно я возьму и пойду к тем, кто против вашей ватаги будет. И снова промеж бровей тебя приголублю.

– Ох! Ну, рассмешил! – кум выплюнул соломинку, – В прошлый раз тебе это удалось, потому что я оступился на льду. Нынче-то льда вам взять негде.