Места силы. Шаманские экскурсы. Том 6. Жизнь Карла Юнга. Шаманизм, алхимия, психоанализ

Клиника Бургхольцль

Все-таки жаль, что мамаше Шпильрейн не пришлось «укрыться в соседнем помещении» и вживую выслушать эти откровения. Сколько удовольствия она могла бы получить! Ну, ничего, она и так поучаствует в скандале, который в 1909 году начнет разворачиваться на почве этих болезненных страстей. Тут будет много пикантного. Мать Сабины недвусмысленно намекнет Юнгу, что надо вести себя поприличней, что она может обратиться к шефу молодого человека в клинке Бургхольцль господину Блейлеру (это – как бы в местком). Юнг впадет в панику, напишет Фрейду, стараясь представить дело в выгодном для себя свете. Фрейд получит от Сабины письмо с просьбой о встрече и перешлет его Юнгу. Юнг в ответ начнет оправдываться (и при этом его «номер 1» поведет себя достаточно гнусно). К сваре подключится и его жена Эмма Юнг (от денег которой тогда в некоторой степени зависело благосостояние аналитика). В общем, шикарная история.

А параллельно ей разворачивалась другая, не менее захватывающая история.

Преодолевая Фрейда

К истории Карла и Сабины мы еще вернемся, а сейчас другой сюжет. В одной из клинических заметок о ходе лечения Отто Гросса Юнг записал: «Вернул мне толстую книгу по мифологии, заявив, что прочитал ее». Это, пожалуй, самое ранее свидетельство того, что Юнг в связи с психоанализом интересуется мифами. Может, оно ничего и не значит, но ведь уже очень скоро голова доктора окажется просто забита мифологическими сюжетами, ибо он начнет писать книгу «Метаморфозы и символы либидо». Сам Юнг говорит, что импульс, толкнувший его к писанию этой книги, был получен во сне на борту парохода, когда они с Зигмундом Фрейдом возвращались из Америки, где читали лекции в Университете Кларка (сентябрь 1909 года). Вот как изложено содержание этого сна в книге Юнга «Воспоминания, сновидения, размышления»:

«Я находился один в незнакомом двухэтажном доме, и это был „мой дом“. На верхнем этаже было что-то вроде гостиной с прекрасной старинной мебелью в стиле рококо. На стенах висели старинные картины в дорогих рамах. Я удивился, что этот дом – мой, и подумал: „Ничего себе!“. Затем, вспомнив, что еще не был внизу, я спустился по ступенькам и оказался на первом этаже. Здесь все выглядело гораздо старше, похоже, что эта часть дома существовала с XV или XVI века. Средневековая обстановка, пол, выложенный красным кирпичом, – все казалось тусклым, покрытым патиной. Я переходил из комнаты в комнату и думал: „Нужно осмотреть весь дом“. Очутившись перед массивной дверью, я открыл ее и увидел каменную лестницу, ведущую в подвал. Спустившись, я оказался в красивом старинном сводчатом зале. В кладке стен я обнаружил слой кирпича, в строительном растворе тоже были кусочки кирпича. Так я догадался, что стены были возведены еще при римлянах. Мое любопытство возросло. Я стал внимательно осматривать каменные плиты пола: в одной из них оказалось кольцо. Я потянул за него – плита приподнялась, открывая узкую каменную лестницу, ступени которой вели в глубину. Я спустился вниз и попал в пещеру с низким сводом. Среди толстого слоя пыли на полу лежали кости и черепки, словно останки какой-то примитивной культуры. Я нашел там два очень древних полуистлевших человеческих черепа – и в этот момент проснулся».

Трансатлантический лайнер Лузитания.

Примерно на таком Фрейд и Юнг плавали в Америку

Два психоаналитика в долгом плавании в Америку и обратно развлекались тем, что понемногу анализировали друг друга. Юнг рассказал этот сон Фрейду. Тот «больше всего заинтересовался двумя черепами. Он постоянно возвращался к ним, уверяя, что я должен обнаружить связанное с ними желание. Что я о них думаю? Чьи они?» Юнг раздражен вопросами учителя, говорит что понимает, куда он клонит (к тому, что Юнг кому-то должен желать смерти) и обманывает его, говорит: «Моя жена и свояченица». Типичный пример сопротивления: анализируемый пускает анализирующего по ложному следу. Не будем сейчас разбираться в том, хорошо это или нет. В конце концов, и Фрейд на том же корабле сопротивлялся анализу Юнга. На просьбу дать некие пояснения прямо заявил: «Но я ведь не могу рисковать своим авторитетом!» Юнг по этому поводу возмущается: «Эта фраза осталась на дне моей памяти, она явилась концом наших отношений. Фрейд поставил личный авторитет выше истины». При этом Юнг осознает, что и его собственное поведение не совсем безупречно, но – не мог же он «позволить ему проникнуть в мой внутренний мир».

В Университете Кларка. Сидят: Зигмунд Фрейд, Грэнвилл Холл, Карл Юнг; стоят: Эбрахам А. Брилл, Эрнест Джонс,

Шандор Ференци. 1909 год

В общем, оба хороши. Собственно, я привожу здесь этот пример лишь для того, чтобы дать почувствовать разницу подходов Фрейда и Юнга к толкованию снов. Фрейд ищет во сне личный мотив, а толкование, которое дает своему сну Юнг, отсылает в подземелье (бессознательного). Разница в способах толкования вовсе не обязательно означает, что кто-то один из двух аналитиков неправ, возможно, они просто интересуются разными слоями подсознания. Но как бы то ни было, во второй половине 1909 года, после возвращения из Америки, переписка Фрейда и Юнга наполнится мифологическими сюжетами. Юнг начнет писать книгу «Метаморфозы и символы либидо» и по мере писания будет все глубже погружаться в глубинные слои бессознательного, которые, как теперь уже ясно всем, выражаются в сознании в виде мифологических сюжетов.

Отправной точкой «Метаморфоз» стали сны и фантазии американской студентки мисс Миллер, которая тоже некогда путешествовала на пароходе и переживала довольно невинные эротические приключения, которые потом отражались в ее снах, мечтаниях, стихах и комментариях к ним. Юнг эту девушку лично не знал, он наткнулся на ее тексты в «Архивах психологии», выходивших в Женеве, и очень заинтересовался тем, что в писаниях современной американки отражаются мифы, изучением которых он как раз занялся после возвращения из Нового света. Анализируя фантазии мисс Миллер, Юнг все глубже вникал в мифологические сюжеты, а толкуя их с точки зрения психоанализа, все дальше отходил от изначальной концепции Фрейда.

Почтовая открытка, направленная Фрейдом Юнгу

Собственно, между ними и изначально была пропасть. Фрейд был твердым позитивистом, а Юнг, как мы помним⁶, верил в духов. Еще в юности он имел основательный опыт общения с ними, практиковал спиритизм, пытался исследовать странные явления и защитил в Цюрихском университете диссертацию «К психологии и патологии так называемых оккультных феноменов». Вполне корректное для позитивистской эпохи название текста, написанного «номером 1» молодого ученого. При этом для «номера 2» Юнга сами эти феномены были вовсе не «так называемыми», для него они были реальностью. В его «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях» есть эпизод, относящийся к концу марта 1909 года, когда Юнг был в Вене в гостях у Фрейда. Юнг спросил мнение учителя об экстрасенсорном восприятии и парапсихологии. Фрейд заявил, что эти вопросы бессмысленны. При этом проявил такое поверхностный позитивизм, что Юнг едва сдержался. Дальше:

Дом, где жил и работал Фрейд в Вене

«Но в тот момент, когда я выслушивал его аргументы, у меня возникло странное ощущение, будто моя диафрагма вдруг сделалась железной и раскалилась докрасна, она, как мне показалось, даже стала светиться. И в этот миг из находившегося рядом книжного шкафа раздался страшный грохот. Мы оба в испуге отскочили – показалось, что шкаф вот-вот опрокинется на нас. Я, опомнившись, сказал Фрейду: „Вот вам пример так называемой каталитической экстериоризации“. „Оставьте, – разозлился он, – это совершеннейшая чушь“. „Нет, профессор, – воскликнул я, – вы ошибаетесь! И я это вам докажу: сейчас вы услышите точно такой же грохот!“ И действительно, как только я произнес эти слова, из шкафа снова раздался грохот. До сих пор не понимаю, откуда взялась моя уверенность. Но я был убежден, что это произойдет. Фрейд ошеломленно посмотрел на меня».

Дверь квартиры Фрейда

Действительно, этот случай весьма впечатлил Фрейда. Через несколько дней он пишет Юнгу письмо, в котором рассказывает, что после его ухода обследовал все шкафы и нашел, что в одной комнате «треск раздается беспрерывно, там на дубовых полках книжного шкафа стоят две тяжелые египетские стелы, и с этим, следовательно, все ясно. Во второй, где мы с Вами все это слышали, потрескивания очень редки». Что было «ясно» Фрейду, не очень понятно. Но он пишет Юнгу, что сперва «хотел увидеть в этом доказательство того, что частые шумы слышатся только в Вашем присутствии». А дальше все сводит на шутку: мол, его доверчивость исчезла вместе с волшебством присутствия Юнга. «Лишенная нечистой силы мебель предстает моим глазам, как когда-то, после ухода богов Греции, поэту предстала обезбоженная природа».

Продолжая письмо, Фрейд вдруг углубляется в кабалистику цифровых совпадений, которая мучила его после того, как в 1899 году он закончил свою этапную книгу «Толкование сновидений». Он тогда думал, что должен умереть в 61 или 62 года (умрет в 83) и эти цифры ему все время навязчиво подвертывались. Прежде чем дать рациональное объяснение этому, Фрейд замечает: «Вы снова найдете подтверждение еврейской природы моей мистики». А может, действительно в этой природе все дело?

Знаменитая «психоаналитическая кушетка» Фрейда.

Пациент лежал на ней, а Фрейд сидел в кресле и спрашивал…

Юнг вспоминает такой случай: «Фрейд сказал мне: „Мой дорогой Юнг, обещайте мне, что вы никогда не откажетесь от сексуальной теории. Это превыше всего. Понимаете, мы должны сделать из нее догму, неприступный бастион“. Он произнес это со страстью, тоном отца, наставляющего сына: „Мой дорогой сын, ты должен пообещать мне, что будешь каждое воскресенье ходить в церковь“. Скрывая удивление, я спросил его: „Бастион – против кого?“ – „Против потока черной грязи, – на мгновение Фрейд запнулся и добавил, – оккультизма“. Я был не на шутку встревожен – эти слова „бастион“ и „догма“, ведь догма – неоспоримое знание, такое, которое устанавливается раз и навсегда и не допускает сомнений. Но о какой науке тогда может идти речь, ведь это не более чем личный диктат».

Это было уже в 1910 году, когда Юнг, работая над «Метаморфозами», с головой погрузился в оккультизм всемирной мифологи. Он говорит: «К „оккультизму“ Фрейд, по-видимому, относил абсолютно все, что философия, религия и возникшая уже в наши дни парапсихология знали о человеческой душе. Для меня же и сексуальная теория была таким же „оккультизмом“, то есть не более чем недоказанной гипотезой». И признается: «Многое еще не было доступно моему пониманию, но я отметил у Фрейда нечто похожее на вмешательство неких подсознательных религиозных факторов».

Интерьер квартиры Фрейда

Что за «религиозные факторы»? Юнг делает вид, что не понимает. А между тем учитель выражается предельно ясно: сексуальная теория – бастион против оккультизма, то есть – языческой нечисти, которая может захлестнуть мир иудео-христианской культуры. Фрейда, конечно, трудно заподозрить в какой-либо ортодоксии, но то, что он всю жизнь оставался в лоне иудео-христианской культуры, – неоспоримый факт. Юнг другое дело. Ему еще в детстве было видение⁷, что бог испражняется на церковь («поток черной грязи») и кусок фекалий проламывает ее крышу. Бог, срущий на церковь (здание, но и учреждение), – это, конечно, не иудео-христианский бог, это какой-то похабник языческий.

Но именно с ним имел дело Юнг, человек, в котором Фрейд видел своего сына, продолжателя своего дела, Иисуса Навина, который войдет в землю обетованную, куда сам Моисей (то есть – Фрейд) не сможет вступить. Пророк психоанализа ужасно обманулся. Когда в 1911 году он прочел первую часть «Метаморфоз и символов», он рассердился, но пытался еще делать вид, что ничего особенного не случилось. Так, лишь слегка раздраженно подкалывал: «не затеряйтесь в клубах религиозно-либидиозного тумана». Выражал сомнения: «Ваше восприятие инцеста мне все еще не совсем ясно». Юнг объяснял: «Инцест запретен не потому, что желанен, а потому, что переполняющий первобытного человека страх задним числом воскрешает впечатления детства и формирует на этом материале церемонию искупления». Фрейд отвечал: «Мы, по-моему, до сих пор считали, что страх идет от запрета инцеста; вы же сегодня утверждаете, что скорее запрет инцеста проистекает из страха».

Зигмунд Фрейд в 1905 году

В этой пикировке уже можно разглядеть корень различия, противоположные подходы двух аналитиков. Но это только начало. Когда осенью 1912 года вышла вторая часть «Метаморфоз», Фрейд испытал культурный шок. И дело тут, конечно, не просто в сексуальной теории, дело в понимании божества. Обобщенно говоря, для Фрейда бог – это отец, а для Юнга – мать. Отсюда и все противоречия. Ведь мать – это жизнь, которая все породила. Но именно эта богиня подавлена в иудео-христианской культуре (как и сексуальность). Конечно, мы ей все поклоняемся. И Фрейд тоже: его поиск подавленной сексуальности, высвобождение и переключение ее на себя (перенос⁸), – это ведь фактически заклинания Песни песней: «Встань возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!» Но все-таки для еврея, выросшего в традиционной семье, бог-мать – нет, это уж слишком!

Как раз в то время, когда Юнг писал свои «Метаморфозы», Фрейд писал книгу «Тотем и табу» (опубликована в 1913 году). Как известно, он в ней фантазирует о происхождении религии. Она, мол, пошла от того, что сыновья жестокого ревнивого отца, присвоившего себе всех женщин племени, как-то раз собрались, убили его и съели, а всех женщин (матерей) поделили по некоторому закону. Вывод такой: «В Эдиповском комплексе совпадает начало религии, нравственности, общественности и искусства в полном согласии с данными психоанализа, по которым этот комплекс составляет ядро всех неврозов, поскольку они до сих пор оказались доступными нашему пониманию. Мне кажется чрезвычайно удивительным, что и эта проблема душевной жизни народов может быть разрешена, если исходить из одного только конкретного пункта, каким является отношение к отцу».

Слева книга Юнга «Метаморфозы и символы либидо»,

справа книга Фрейда «Тотем и табу»

Это, можно сказать, сравнительно ортодоксальный взгляд. А у Юнга в «Метаморфозах» (глава «Жертва») читаем: «Человек оставляет мать, источник libido, побуждаемый вечной жаждой вновь отыскать ее и через нее получить обновление; таким образом он совершает круговорот свой, чтобы вновь вернуться в лоно матери. Всякое препятствие на пути его жизни, угрожающее его подъему, обладает призрачными чертами страшной матери, парализующей его жизненную бодрость изнуряющим ядом тайно оглядывающейся тоски; каждый раз, как ему удается превозмочь эту тоску – он обретает вновь улыбающуюся мать, дарующую ему любовь и жизнь; это картины, созданные предугадывающей глубиной человеческого чувства, но они до неузнаваемости искажены постоянно движущимся вперед поверхностным развитием человеческого духа».

Конкретно это – итоговый комментарий «Метаморфоз» на миф «Кольца нибелунга», отражающий процессы, шедшие в глубине немецкой культуры. При желании из этого Вагнеровского мифа можно извлечь предпосылки и для будущего нацизма, и для сегодняшнего домостроительства Валгаллы Евросоюза. Но Юнг в то время, конечно, не глядел так далеко, его интересовали прежде всего солярные мифы, замешанные на инцесте, чем, действительно, наполнена тетралогия Вагнера. В частности, Юнг показывает, что Брюнгильда – это мать-жена Зигфрида. А гибель Зигфрида, пораженного копьем Хагена, интерпретирует так: «Превратившееся в бога смерти старое солнце, одноглазый Вотан убивает сына; и снова подымается солнце, вечно обновляясь».

Это германский миф в современном изводе (к нему мы еще вернемся). А вот вам пожалуйста митраистские и христианские аспекты того же самого: «Представляется весьма вероятным, что жертва быком в культе Митры означает также жертву, приносимую матери, посылающей смертельный страх. Так как и в этом случае противоположный смысл слов „убивай умирая“ является действительным, то жертва есть оплодотворение матери; хтонический демон-змея пьет кровь, то есть libido (семя) героя, совершающего кровосмешение. Этим поддерживается бессмертие жизни, ибо она, подобно солнцу, вновь порождает и героя. Теперь уже не трудно, благодаря всему вышеизложенному, увидать и в христианской мистерии человеческую жертву или жертву сына матери».

Реальная мать Юнга, как сообщает⁹ Сабина Шпильрейн, «заболела истерией, когда ему было всего два года». Сам Юнг говорит¹⁰: «Днем ласковая, по ночам она казалась странной и таинственной, являясь мне страшным всевидящим существом – полузверем, жрицей из медвежьей пещеры, беспощадной как правда и как природа». Но это вовсе не значит, что он просто перенес свой личный опыт в сферу мифов, которые он разбирал в «Метаморфозах». Книга наполнена архетипическим материалом, подтверждающим цитированные выше выводы. Другое дело, что эти (и другие) выводы очень многим не понравились. После выхода «Метаморфоз» Юнг в кружке Фрейда был объявлен сумасшедшим и антисемитом. Ну, сумасшедший – понятно, а антисемит-то почему? Об этом мы поговорим в следующий раз.

Фрейд сновидений

Психоанализ возник в еврейской среде. Это медицинский факт. И сам основатель, и большая часть его пациентов и учеников – интеллигентные евреи, претерпевавшие кризис идентичности в условиях ассимиляции европейской культурой. Разрыв с традицией выражался в болезненных состояниях. Фрейд нащупал язык для разговора об иудео-христианском боге в ситуации, когда люди в него уже не верили, а бог продолжал действовать изнутри, создавая фантазии, страхи, соматические симптомы. Психоанализ – это своего рода богословие. И одновременно сакральная процедура: исповедь пациента и последующее объяснение аналитиком того, что происходит с человеком, в котором действует бог его предков. Происходит примерно то, что происходило с Иовом: он мучается, не понимая – почему. И эти мучения (скажем, невроз) Фрейд старался снять, находя корень проблемы в душе страждущего и доводя до его сознания причину страданий.

Книга Фрейда «Толкование сновидений»

А Юнг пошел по иному пути. Но прежде чем говорить об этом, надо разобраться с Фрейдом. Заглянем в его книгу «Толкование сновидений», которую можно считать первым наброском психоанализа, а также – документальным повествованием о его возникновении. Книга основывается на снах ее автора, увиденных в тот период, когда психоанализ зарождался. И первый сон в ней – об инъекции Ирмы (это вымышленное имя). Ирма – подруга семьи Фрейда, вдова, которую он лечил, избавил от истерического страха, но – не от всех соматических симптомов. Лечение было приостановлено. Доктор Оскар Рие (в «Толкованиях» – Отто), побывав у Ирмы, сообщил Фрейду, что «ей лучше, но не совсем еще хорошо». Фрейд почуял в этом упрек и, чтобы как-то оправдаться, записал историю болезни Ирмы для передачи своему старшему другу и соавтору Йозефу Брейеру (в книге он назван М.). После этого, в ночь на 24 июля 1895 года, Фрейду приснился сон, толкуя который он понял, как вообще устроены сновидения. Вот этот сон:

Званый вечер у Фрейдов, среди гостей Ирма. Фрейд упрекает ее: «Если у тебя есть еще боли, то в этом виновата только ты сама». Она отвечает, что боли ужасные. Он, опасаясь, что мог не заметить органическое заболевание, смотрит ей горло и видит «справа большое белое пятно, а немного поодаль странный нарост, похожий на носовую раковину». Сновидец зовет доктора М., обследовать Ирму. В этом принимают участие также Отто и Леопольд (еще одни коллега и друг). Последний обнаруживает «притупление» в легком и «инфильтрацию в левом плече». Доктор М. говорит: «Несомненно, это инфекция. Но ничего, у нее будет дизентерия, и яд выделится…». Все понимают, откуда инфекция: Отто впрыснул ей препарат пропила… «Такой инъекции нельзя делать легкомысленно… Вероятно, и шприц был не совсем чист».

Слева Йозеф Брейер. Справа его книга в соавторстве с Фрейдом «Исследование истерии» (1895)

Я не буду излагать бесконечно длинное толкование Фрейдом этого. Достаточно будет сказать, что аналитик сводит свой сон к следующему: «Сновидение осуществляет несколько желаний, проявившихся во мне благодаря событиям последнего вечера… Результат сновидения: я неповинен в продолжающейся болезни Ирмы». Тут надо обратить внимание на исходный тезис теории Фрейда: сновидения – это осуществление желаний. В данном случае доктор желает быть неповинным в продолжающейся болезни Ирмы. Правда, из того, что он говорит в своем толковании, не совсем ясно: а что уж такого он сделал, чтобы оправдываться. Но если знать скрытый Фрейдом контекст, станет ясно, что чувство вины таки небеспричинно.

За Ирмой, в горле которой сновидец увидел «носовую раковину», скрывается Эмма Экштейн (вообще, в Ирме слито несколько женщин, но нас сейчас интересует только одна), которую Фрейд послал к своему другу Вильгельму Флиссу проверить нос. О, эти носы! У самого Фрейда в то время с носом тоже было что-то не то (как, впрочем, и с сердцем), какой-то странный гнойный ринит, который можно было остановить только перназальным приемом кокаина. К этому веществу у него и вообще был давний интерес, его первая монография (1885) была посвящена именно коке. Сам он наркоманом не был, но охотно рекомендовал кокаин в качестве лекарства. Один его пациент даже умер, сделав себе инъекцию кокаина (который Фрейд прописал не для уколов, но бедняга был морфинист).

Слева Зигмунд Фрейд и Вильгельм Флисс, справа Эмма Экштейн

Что же касается доктора Флисса, то у него отношение к носу было отнюдь не только отоларингологическое, скорее, невротическое (некоторые объясняют это реакцией на «judennase», популярные тогда антисемитские карикатуры). Флисс был просто повернут на носе. Считал, например, что нос соответствует женскому половому органу, и думал, что многие недуги идут от проблем с носом. Чтобы избавиться от мигреней, которые его преследовали, сделал себе на носу несколько хирургических операций. Фрейд в связи с этим писал ему: «Ты что, хочешь на моих глазах весь превратиться в гной? К черту все эти операции». И все же послал Эмму к Флиссу, который сделал ей операцию (кстати, заодно и Фрейду прижег носовые пазухи). Через короткое время нос Эммы стал страшно гноиться. Фрейд испугался, вызвал врача, и тот обнаружил у Эммы в носу какую-то ниточку. Потянул и – вытащил из носовой полости дамы 50 сантиметров бинта. Флисс просто забыл его в носу пациентки. Бывает. Особенно, если ты увлечен и считаешь нос женскими гениталиями. Оставленный там полуметровый бинт можно, пожалуй, считать (чувствую себя фрейдистом) мужским половым х – м.

После этого случая Эмма осталась слегка изуродованной. Фрейд, конечно, понимал, что Флисс не совсем прав, но старался его успокоить: «В своих мыслях я уже смирился с тем, что бессилен был помочь этой бедняжке, и ругаю себя за то, что втянул тебя в эту историю, закончившуюся для тебя столь плачевно». Старался замять скандал, чтобы никто не мог обвинить друга Вильгельма в профнепригодности.

Вернемся, однако, к сновидению об инъекции. Думаю, Фрейд его препарировал, прежде чем поместить в книжку. И истолковал так, как счел для себя удобным (чего, собственно, и не скрывает). Тем не менее, толкование это весьма интересно. В первую очередь – как демонстрация того, что вообще можно делать со снами. В этом и ценность книги, открывшей европейцам новые (забытые ими) возможности понимания человеческой психики. А то, что Фрейд там что-то правильно (или неправильно) интерпретировал, не имеет для нас никакого значения. Он дал свой вариант толкования. Можно дать и другой. Сновидение ведь неисчерпаемо. При каждом новом повороте оптики толкования нам открываются новые аспекты сна (в чем мы в дальнейшем еще не раз убедимся). В частности, сон об инъекции Ирмы можно толковать как историю рождения психоанализа из духа еврейского местечка.

Марк Шагал. Ворота еврейского кладбища. 1917

Я уже намекал на то, что книга Фрейда автобиографична. Основные объяснения того, что и как толковать, он дает на примерах собственных снов. А чтоб был понятен контекст, приводит множество связанных с ними деталей из своей жизни. Но кроме самого автора в книге действует еще целый кагал, самые разные люди, одолеваемые нелепыми фантазиями и трагическими проблемами. Толкуя свои и их сны, Фрейд попутно рассказывает житейские случаи, соленые анекдоты, фольклорные байки. Все это, можно сказать, картинки с выставки Марка Шагала. Перед читателем снотолкований открывается виртуальное местечко, в котором течет жизнь еврейской души, старающейся приноровиться к требования большого европейского города. Из опыта этой жизни вытекают и сновидения, и способы их толкования.

Вот, например, весною 1897 года Фрейда выдвинули на соискание звания экстраординарного профессора. «Я подумал тотчас же, однако, что не имею никакого основания связывать с этим каких-либо надежд». Почему? А потому что он еврей… Как-то раз его посетил коллега Р., один из тех, кто давно дожидался профессорства и хлопотал о нем в министерстве. «Он сообщил, что на этот раз ему удалось припереть к стене очень высокопоставленное лицо и предложить ему вопрос, правда ли, что его назначению препятствуют исключительно вероисповедные соображения». Оказалось, что – да. После этого Фрейд увидал во сне следующее: «I. Коллега Р. – мой дядя. Я питаю к нему нежные чувства. II. Он очень изменился. Лицо его вытянулось; мне бросается в глаза большая рыжая борода».

Семья Якоба Фрейда. Зигмунд третий слева в заднем ряду

Толкование Фрейда (передаю его вкратце) повествует о дяде (вытянутое лицо и борода от него), который за какую-то денежную аферу сел в тюрьму, в связи с чем отец Фрейда очень переживал и назвал брата дураком. Значит, что-то в сновидце считает коллегу Р. дураком. Но поскольку сам Фрейд не считает его дураком, сновидение подслащает пилюлю: «нежные чувства». Кроме того, Р. отнюдь не преступник. Но Фрейд вспоминает, что за несколько дней до сна встретил другого своего коллегу по имени Н., который тоже, конечно, ждал профессорства. Этот иудей подвергался судебному разбирательству из-за некоего пустяка, что, конечно, может помешать получению звания. Вывод: «Мой дядя Иосиф совмещает в своем лице двух не назначенных профессорами коллег, одного в качестве „дурака“, другого в качестве „преступника“. Я понимаю теперь также и то, какую цель имело это совмещение. Если в отсрочке назначения моих коллег Р. и Н. играли роль „вероисповедные“ соображения, то и мое назначение подвержено большому сомнению; если же неутверждение обоих обусловлено другими причинами, не имеющими ко мне никакого отношения, то я все же могу надеяться».

Сон демонстрирует Фрейду, что он не такой, как коллеги: «Общность наших интересов нарушена, я могу радоваться своему близкому утверждению, меня не касается ответ, полученный коллегой Р. от высокопоставленного лица». А ведь, и действительно, не касается. Если бы Фрейд в тот момент рассказал этот сон шаману, тот бы ему объяснил, что коллега Р., стремящийся стать профессором, настоящий дурак, ибо эти дела так не делаются. Не надо ходить в министерство, а надо вступать в общество Бнай Брит (Сыны Завета), которое столь эффективно продвигает соплеменников. Впрочем, Фрейд и сам давно это понял: в 1895 году он вступил в ложу «Вена» общества Бнай Брит, читал там доклады о сновидениях и в 1901 году (вскоре после выхода «Толкований») таки стал профессором. С этого и началось восхождение психоанализа.

Зигмунд Фрейд и его будущая жена Марта Бернайс. 1885

В основе сна о желании быть профессором, несомненно, лежит осуществление желания. Однако это не все. Толкуя свой сон, Фрейд вводит второе фундаментальное понятие своей теории сновидений (и психоанализа в целом): цензуру, нечто, искажающее простое желание, шифрующее его, в результате чего сон становится непонятным. Мне трудно понять, почему для введения понятия цензуры Фрейд выбирает именно этот сон, когда можно было бы подобрать что-нибудь более наглядное. Видимо переживания, связанные желанием профессорства, были так сильны, что задурили писателю голову. И в результате текст оказался неясным. Фрейд это понял и стал объяснять, что такое цензура, на посторонних примерах: «Где в социальной жизни можно найти аналогичное искажение психического акта? Лишь там, где имеется двое людей, из которых один обладает известной силой, другой же принужден считаться с последней. Это второе лицо искажает тогда свою психическую деятельность».

Характерная аналогия. О самом же предмете Фрейд пишет: «Мы имеем основание, таким образом, предполагать, что в сновидении играют наиболее видную роль две психические силы (течения, системы), из которых одна образует желания, проявляющиеся в сновидении, другая же выполняет функции цензуры и, благодаря этой цензуре, способствует искажению этого желания. Спрашивается, однако, в чем же состоит полномочие этой второй силы, проявляющейся в деятельности цензуры. Если мы вспомним о том, что скрытые в сновидении мысли до анализа не сознаются человеком, между тем как проистекающее из них явное содержание сновидения сознательно вспоминается, то отсюда следует предположить, что функция второй инстанции и заключается именно в допущении к сознанию. Из первой системы ничто не может достичь сознания, не пройдя предварительно через вторую инстанцию, а вторая инстанция не пропускает ничего, не осуществив своих прав и не произведя желательных ей изменений в стремящемся к сознанию материале».

Марк Шагал Свадьба. 1918

Вообще-то, вовсе не обязательно объяснять невнятицу снов борьбой двух психических сил. Можно исходить из другого. Можно, например, предположить, что бессознательное просто не знает языка, понятного человеку. И потому использует первые попавшиеся образы, которые есть в человеческой голове, и с их помощью изъясняется, а уж человек волен понять (или не понять) то, что оно говорит. Возможны и другие объяснения. То, что Фрейд предпочитает использовать модель, предполагающую борьбу двух сил и подавляющую желание цензуру, обусловлено культурой, в которой он вырос и жизненным опытом, который он приобрел (шаман бы сказал: бессознательное находит в душе аналитика именно этот опыт и в соответствии с ним изъясняется, пишет текст). Ведь быть униженным – это трагический опыт еврейства. Толкуя один из снов, Фрейд рассказывает, как христианин какой-то унизил его отца, о том, как он сам воображал себя Ганнибалом, семитом, который стремился в ненавистный Рим, но так и не достиг его. В книге Фрейда много подобных историй, так что вполне можно объяснять представления об осуществлении желаний и цензуре жизненным опытом его народа.