– Бесполезно. Не найдешь. Там ни дорог, да и болота кругом, – Саша внимательно посмотрел на меня – я был расстроен. – Ну ладно, давай. Может и сходим. Вот проводим Октябриныча до Пижны, и если не будет срочных ЦУ от завода… Мне самому те места очень нравятся. А кстати, Андрей, вы не забрали тогда вашу «бомбу» обратно в город? По-моему, я даже что-то подобное находил…

– Нет, не забрали. Мы возвращались своим ходом на автобусе, таща все на себе… – я был очень рассеян, какая «бомба», когда тут такие дела. И не понимал: то ли это знак примирения, то ли Саша подкалывает.

– Умные мои собеседники. Я до сих пор не знаю, что за газ был в баллоне. Но я понимаю, что такое веселящий газ, – продолжил я, – это когда людей выворачивает наизнанку, у них лопаются глаза, а военные ученые в бункере умирают от смеха, наблюдая за этой картиной. В этом смысле наш газ был достаточно безобиден. До конца дня у всех было не только прекрасное самочувствие, но и настроение. Кроме меня. Я был злой и раздражительный. С детства не люблю привлекать к себе внимание, а Слава устроил шоу на полсела. Я угрюмо греб и старался помалкивать.

Вечером, остановившись на ночлег, мы устроили разборки. К моему глубочайшему удивлению, у Славы не было даже мысли о взаимосвязи его «бомбы» с «народным смехом». Явно была утечка, когда он накачивал аж, четыре матраца! В надувных матрацах нет ниппеля, зато в каждом по три отсека, итого 12 дырочек, через которые надо сначала закачать газ, а потом заткнуть пластмассовыми пробками. Это было достаточно для старта веселья наших девушек. Матрацы у нас были старые, они постоянно дырявились об каркас байдарок – заплаток на них было немало. Они все существенно тощали к утру после использования по прямому назначению. Кроме Славкиного. Тот был новый! Но его (в смысле матрац) как раз и забыли пригласить на всеобщее веселье. Зато моему матрацу досталось по полной программе – воздуха в нижнем отсеке практически не осталось, пробка удержалась просто чудом. Да и наши девочки колотили свои не так усердно, зато дольше. На мой взгляд, доводы были убийственны. Но Слава их смел одним махом.

– Знаешь, историю, когда из заграницы привозят сувенир «черт в табакерке», потом тайком нажимают на кнопку в переполненном автобусе, игрушка начинает заразительно смеяться и следом весь автобус умирает от смеха? – сказал он, обращаясь ко мне.

– Ну, конечно, когда человек берет в поход то ли бомбу, то ли сварочный аппарат, он просто обязан взять с собой какой-нибудь сувенир, чтобы товарищи не поубивали, – съязвила моя жена. Она тоже была полна подозрений.

– Нет «черта» у меня нет, вы с Наташкой сами стали заразительно ржать на всю округу! Может травки, листиков каких-нибудь на берегу поклевали? С собой не захватили? А надо бы! Вот поржали бы! – парировал Слава.

– Еще поржем – лопнем от смеха! – угрожающе сказала моя жена.

– Если симптомы повторятся,– угрюмо добавил я, – отползайте от матрасов.

– Да вы что совсем не верите в обычный человеческий смех? Смех, который объединяет людей. И чем больше людей одновременно смеется, тем им лучше, веселее и тем дольше они смеются, – Слава буквально проповедовал невидимой пастве. Если не остановить, понял я, родится новый мессия и новая секта «Свидетели Смешного дня». И выглядело бы это как в старом анекдоте про Ильича: «Господа конец света случился! Ура! А теперь веселимся!» И Слава открывает баллон с веселящим газом.

– Слава, чтобы быть мессией, ты слишком мало баллонов спер, – попытался я его отрезвить, – как ты считаешь, сколько минут может продолжаться здоровый смех? И видел бы ты свои смеющиеся, полные ужаса глаза, перед тем как я загасил все это веселье. Ты наверно вспомнил поговорку – от смеха не умирают?

И тут наша компания попала в тупик – никто из нас не смог вспомнить, сколько минут (или десятков минут) мы смеялись. По теории Славы недолго, естественный смех не может длиться долго, но как тогда к нам успела присоединиться целая толпа? Они все должны были стоять на низком старте и с первым «хрюканьем» рвануть к нам из всех дворов и закоулков. А я помню, как лениво подходили к нам местные жители, да и ржать начинали не сразу. Слава привел довод, что если я смог перестать смеяться, прежде чем отнять матрацы, то и он, и любой другой, смог бы остановиться, как только захотел. Я не стал с ним спорить, откровенничать про свои доминирующие низменные инстинкты мне не хотелось.

– Надо проверить газ на пожаробезопасность, – потребовала моя умная жена.

– Предлагаю спалить матрац Славы, – мстительно поддержал я. Но мой семейный физик уже все продумал. Мы взяли пластиковую бутылку из-под лимонада наполнили ее речной водой, прямо в реке перевернули вверх дном. Славик подсоединил шланг к баллону, который продолжал лежать в моей байдарке у самого берега, тащить его в лагерь, лично у меня не было никакого настроения. Я держал перевернутую бутылку в реке и конец шланга в ее горлышке. Бутылка наполнилась так быстро, что Славик не успел своевременно перекрыть клапан на баллоне, излишки газа стали выбулькивать из воды. Я с некоторым опозданием задержал дыхание, и мне представилось, как рыбьи головы высовываются из реки и буквально умирают от смеха. Эта картинка меня развеселила, я чуть-чуть похихикал вместе со смеющейся рыбой. Мое короткое «хи-хи» всех насторожило, а объяснение, что это только фантазия, а не «веселящий газ», не убедило моих друзей.

Закрыв бутылку пробкой прямо в реке, я поднялся к костру и издалека, как гранату, метнул в костер. Фигу! Газ действительно был легкий, бутылка сама по себе чуть не летала, а попав в теплый поток от костра, она взмыла вверх. Но нам повезло, ей как-то удалось выбиться из основного потока, и она плавно стала опускаться. Славик в прыжке как заядлый баскетболист, «взял мяч». Очередное «хи-хи» по этому поводу я задушил в самом зародыше. Девушки, мне показалось, подавились тем же. Похоже, смеяться скоро у нас будет не принято…

Срубив здоровенную ветку ивняка с рогулькой у вершины, мы привязали к ней бутылку, и сунули в угли костра. Все резво спрятались за ближайшими толстыми деревьями. Причем Слава, видимо на всякий случай, улепетывал очень ретиво. Но нас ждало разочарование. Бутылка пшикнула, как обычно пшикает пластиковая бутылка в костре, когда прогорает ее стенка, и воздух вырывается наружу. Даже вспышки, какая бывает, если плеснуть в костер чуть-чуть водки, не было. Газ оказался абсолютно негорючим. Слава был на коне.

Потом мы заставили Наташу – нечего держать нейтралитет – повторить процедуру избиения матраца. Я, конечно, предлагал на всякий случай свой матрац, но меня не поняли. Она устроилась в центре нашего лагеря с очень печальным лицом и без всякого удовольствия стала дубасить своего резинового друга. Мы отошли метров на пятнадцать к опушке леса – для чистоты эксперимента. Действия Наташи были очень нелепы, она напоминала тупую грустную мартышку, потерявшую всякую мысль и надежду. Я не выдержал первым, потом услышал смех слева и справа. Я становился сторонником Славкиной теории «чистого смеха».

Чем больше мы веселились, тем печальнее становилась Наталья, она почти плакала. В конце концов, ей надоела роль шута, и она вырвала пробку из надувного матраца. Мы поняли, что переборщили и пошли к ней. При нас она вытащила вторую пробку, газ выходил, она не смеялась. Мы тоже: нас мучила совесть. Слава, поднял матрац и решительно наполнил легкие газом из матраца.

– Вот это мужик! – сказал я с издевкой. И сделал официальное заявление, – Наташа! Теперь можно не предохраняться, детей у вас не будет. Хотя нет, все равно надо. Детей не будет, а вот уроды могут!

Славик даже не улыбнулся. Газ не действовал. Обе версии утреннего безумия оказались нежизнеспособными. Но на всякий случай, я взял наши матрацы, вышел на пляж и со всеми предосторожностями выпустил из них веселящий газ, туго заворачивая каждый в трубочку. Потом надул их углекислотой из собственных легких. Так надежнее! В инертность веселящего газа я все равно не поверил. Может он проявляет себя по-разному в разное время суток. Кто знает, что взбредет ему в голову ночью!

Вечером при свете костра, мы устроили пытки: воткнули штепсель в сосну и прижгли Славу раскаленным утюгом, он скрипел зубами, но молчал. Потом привязали нашего друга за ногу к ветке сосны и стали раскачивать дерево, его глаза налились кровью, но он не проронил ни слова. Затем мы засунули его в котелок и сварили заживо – не помогло. Нас выручил старый классический способ. Когда мы пригрозили Славе, что кинем его на молодую поросль бамбука и к утру стволы прорастут сквозь его тело, наш Пиноккио сдался и открыл нам страшную военную тайну – его НИИ не имеет и никогда не имел никакого отношения к разработке химического или бактериологического оружия. Мы выдохнули с облегчением. Но меня мучил еще один вопрос, мне казалось, что в таком совершенном изделии, как наша «бомба», должен быть обязательно встроен радиомаяк, и выследить нас со спутника не представляет никакого труда.

Я представлял, как два красивых военных истребителя синхронно спускаются к реке и летят вдоль русла, повторяя все изгибы реки. Мы гребем изо всех сил, пытаясь, во что бы то ни стало уйти от погони. Нам почти удается! Но нет!!! Самолеты все же настигают наши байдарки. Залп! Я оглядываюсь и успеваю увидеть, как ракеты с огненными хвостами отделяются от брюха самолета. Да… ракет они на нас не пожалели… по две штуки с каждого борта! Ба-Бах! И мы разлетаемся по горизонту красными чернильными кляксами…

***

Пауза длилась мгновение. Похоже, я сумел эмоционально передать остроту момента. Саша и Аркадий Октябринович одновременно медленно стали заваливаться на бок. Сначала они только хрюкали, потом прорезался смех. Все-таки я правильно определил состояние ума старика! Я был горд! Смеялись они долго, утирая слезы, можно было засекать время, как долго может длиться здоровый смех. В одну из пауз, Аркадий Октябринович ввернул:

– А барабанные перепонки у тебя не полопались, когда ты метелил со сверхзвуковой скоростью?

– Да нет, – удивленно парировал я, – на байдарках спидометры не ставят, откуда мы могли знать какая скорость?!

– Да, если бы он не вертел башкой и не пялился на самолеты, вместо того чтобы грести как все, они бы точно спаслись, ведь немного не успели! – поддержал Саша и снова завалился на бок.

Когда мужики немного успокоились, я продолжил свой рассказ:

– А знаете, что мне ответил тогда Слава, когда я ему нарисовал подобную перспективу?

– Может я и небольшой знаток в физике,– сказал он, – но информационные потоки – это мое. Поэтому поверь мне на слово, у нас в стране бомбить уже нечем. А спутник, – Слава поднял голову и стал всматриваться в звездное небо, – может еще и летает… Но уже сам по себе.

– Слава, а почему ты не задвинул этот баллон какому-нибудь иностранцу? На городском рынке их пруд пруди. Как новейшую секретную торпеду, – не унимался я, – уж обошлись бы мы, как-нибудь, без «прыгающих» матрасов.

– Я секретами Родины не торгую, – пафосно ответил Славик.

– Стойте, стойте, – вмешалась моя жена, – недавно по местному каналу сюжет видела. Торговец корейской морковью на Кунавинском рынке попался при попытке переправить на родину корпус американской крылатой ракеты. Ведется следствие.

Славик поперхнулся глотком воздуха, лицо Наташи покрылось красными пятнами. Хотя это могли быть и отблески костра.

А меня озарило сомнение по поводу «секретов Родины». Я вспомнил нашего общего знакомого, который работал в конструкторском бюро автозавода и рассказывал, как они разбирают до последнего винтика новые импортные автомобили, купленные специально для этого. Так развивался наш Автопром. Кстати, в новостях я видел сходный репортаж: какой-то ежегодный международный автосалон, мировые автогиганты представили свои концепткары, автомобили будущего; и два молодых китайца в очечках и с блокнотиками в руках, буквально, упираясь носами в задние фонари, изучают их устройство. Эти блокнотики меня просто убили, я так и не понял в чем подвох. Какое время на дворе! Даже если официально нельзя фотографировать прототипы на автосалоне – что вряд ли, у них же в каждой пуговице по две видеокамеры должно быть встроено и сканер вместо молнии на ширинке.

Ладно, я отвлекся, возвращаюсь к Славику. То, что он не мог торговать секретами Родины, я не сомневался. Пионерско-комсомольское прошлое никуда не денешь. Правда, комсомол закончился на нашем призыве, а Слава с Натальей были младше нас лет на пять и они формально не успели. Но соответствующее родительское воспитание нельзя сбрасывать со счетов.

В общем, в свете полученной информации и последующей её обработки, я вновь почувствовал гул турбин за спиной. На этот раз Стелсы и Фантомы настигали нас. Это было еще более красиво, но финал тот же – бесформенные красные куски, величественно разлетающиеся по округе.

– Пошли, – решительно сказал я и потащил Славу к берегу. – Бери!

Я обхватил двумя руками нашу «боеголовку» с овального конца, Слава взялся за хвостовую часть.

– Несем наверх! – скомандовал я сухим командирским голосом. Что делать – на войне как на войне!

Мы с трудом вытащили баллон из байдарки и поперли вверх по склону в лагерь. Длиной он был чуть меньше метра, и если бы пара лишних сантиметров в толщину или длину, его просто было бы невозможно уложить в байдарку – шпангоуты не позволили бы. Славе повезло! Да нет. Это мне повезло, иначе моя байдарка уже лишилась бы одного шпангоута – «два глаза – роскошь».

– Если мы от этой железяки быстренько не избавимся, к концу похода у вас у обоих будет грыжа, – сказала моя жена, глядя на наши бледные лица жадно хватающие воздух.

– Грыжа – это самое приятное, что нас ожидает. Вообще, надо было сразу сдаваться местному «Аниськину», – сказал я. – Слава, бери фонарь, свети.

И я начал сантиметр за сантиметром исследовать блестящую поверхность нашей «красавицы». Видеть я почти ничего не мог – отблески костра, и луч фонарика генерировали на поверхности баллона невероятную игру света, все мои компаньоны стояли вокруг и любовались ею. А я кончиками пальцев пытался обнаружить хоть какие-нибудь изъяны на поверхности.

– «Маде ин уса» ищешь? – догадалась моя жена.

– Ищу, – сказал я, судорожно вспоминая, было ли на автомате Калашникова в армии надпись «маде ин уэссэсэр».

У Славы спрашивать было бесполезно – он не служил.

– С грыжей я ошиблась, – сказала жена. – Нас ждет умопомешательство. Андрей, пошутила я с продавцом корейской моркови.

– Спасибо, – огрызнулся я и почувствовал, как навсегда смолкают за спиной турбины американской военной машины.

А еще я почувствовал себя идиотом. Неприятное чувство. Вечер был испорчен. Я насупился, уперся взглядом в угли костра, и меня потихонечку стало отпускать. В самом деле, откуда взялась эта подозрительность, эта дикая фантазия: смеющиеся рыбы в реке, атакующие самолеты? «А может это все-таки газ?» – мелькнула мысль.

Когда мы легли спать, жена поцеловала меня в щеку и прошептала: «Ты у меня молодец. Если бы не ты, сами мы бы сегодня утром ни за что не остановились. Это я точно знаю».

Умные женщины с физико-математическим складом ума встречаются редко. И мужики вьются вокруг них роями. Но мне повезло.

Глава 22. Сказочное место, часть вторая, просто муть и без продолжения

Тут мне пришлось прервать рассказ об умных женщинах. У самой воды я заметил долговязую фигуру с длиннущей метлой на плече.

– Это, что за Гарри Потер? – спросил я. Но ответа не получил. По реакции Аркадия Октябриновича, я понял, что сей персонаж ему незнаком. Вот Буратино – другое дело! Дворник с метлой спокойно прошествовал вдоль берега и пропал из вида в левой части пляжа. Кусты ивняка закрывали нам обзор. Я успел рассмотреть высокие сапоги, бабочку и жилетку. Жилетка напоминала шахматную доску – крупные коричневые квадратики чередовались с черными в шахматном порядке. Я уже хотел приподняться и посмотреть, что же он там будет мести, но тут из-за поворота, на том же самом месте возник новый персонаж. Первое впечатление – пижон! Длинные узконосые ботинки, узкие светлые брючки, легкий пиджачок с закатанными рукавами и оранжевый длинный галстук. На берегу лесной реки, это воспринималось как чувство голода во время поноса. Когда, пижон поравнялся с нами, я с ужасом рассмотрел его нос:

– Буратино! Пиноккио!

– Буратино, – подтвердил Аркадий Октябринович. – Пиноккио – не патриотично.

– Ну да, – покорно согласился я.

Когда детище папы-онаниста скрылось следом за шахматным дворником, из-за поворота реки вышла огромная овчарка. Собак я недолюбливаю, у них в крови смесь трусливости с беспричинной агрессией. Хотя многие называют это преданностью. Особенно неадекватны дворняги и искусственно выведенные породы. Промискуитет и игра с генами к добру не приводят. Не случайно, что «собака», «сука» – это бранные слова. И отдельно взятая любовь к отдельно взятому зверю ничего не доказывает. А в чем они виноваты? Завести собаку – это всегда какое-то корыстное желание: чтобы дом или машину охраняла, чтобы хулиганов не боятся, чтобы соседу под дверь нагадить, чтобы охотиться, да и просто для понтов. Кстати, охотничьи собаки представляют лучшую часть собачьего мира. У них есть принципы. В отличие от дворово-служебных. Поэтому охотничья или пастушья собака – друг человека, а остальные – просто звери.

Фифа в красной кепке появилась следом за собакой, и я понял, что ни фига это не овчарка:

– Аркадий Октябринович, а вы знаете, как волк умерщвляет свою жертву?

– Чудом избежал, – неохотно заговорил старик, – Я зимой не странствую. Так они дом окружили и неделю держали осаду. Чувствовали паршивцы запах коз. А по ночам выли хором. Так я окна и двери изнутри досками заколотил – боялся, что ворвутся. Коз в дом привел. Сруб-то у меня гнилой, а двор – совсем никакой. Вот и представь, дома – козлы, у дома – волки. А до весны как до морковкиного заговенья.

– Ну, так, я расскажу, как это бывает, – из меня просто перло.

Когда покуришь коноплю, долго смеешься по любому поводу и, не помня первопричины. Ну… я читал про это. А тут я видно съел что-нибудь грибное и подхватил словоблудие.

Тут, внутри меня, наискосок от живота, неожиданно прошла мысль: «А может у нас тогда в бомбе был конопляный газ? И курить не надо…»

– Так вот про волков. Один мужик у нас работал охранником, и всю жизнь держал волков. Жил он в доме, в районе засыпушек. Знаете, что это такое?

Аркадий Октябринович с раскаянием кивнул. Ну, еще бы, бывшему комсомольскому лидеру не знать. Саша, как уроженец Пыры знать и видеть этого не мог.

– Во всем мире мы называем это трущобами. А советские трущобы назывались засыпушками, – продолжил я, – Сельское население устремлялось в города. Тех, кто работал на заводах и стройках, селили, как правило, в бараках. А мы жили в новенькой панельной пятиэтажке. Сразу за нашей хрущевкой стояли бараки.

Иногда мои родители задерживались на работе и просили воспитательницу ясельной группы взять меня к себе домой. Вот так я попал в барак. Я там бывал неоднократно, но в памяти осталось всего две картинки, темный длинный коридор и помещение, где много кроватей. Барак – это деревянная казарма. А у нас двухкомнатная квартира с кухней, балконом и ванной; а воспитательница такая добрая и хорошая, и у нее дочка моего возраста и нет квартиры? Видимо, это произвело на меня такое сильное впечатление, что я запомнил это в возрасте двух или трех лет. К чести Советской власти могу сказать, что когда я пошел в школу, бараков уже не было и в помине. Кругом стояли пятиэтажные панельные дома. И мы все были равны, как и обещал социализм.

Засыпушки прожили намного дольше. Их строили те, кому не повезло с работой или койкой в бараке. Видимо и те, кто, вообще не хотел работать. В городе таким проще выжить. Засыпушка – это домик кума Тыквы. Но так как у нас не Италия, чтобы не замерзнуть использовались опилки, отсюда и пошло название. Со временем на территории засыпушек стали появляться почти настоящие деревенские дома, с маленьким крылечком и лавочкой. Но все равно это были уменьшенные копии. Изначально засыпушки строились почти вплотную друг к другу, и только когда соседям удавалось вырваться из трущоб, ты мог отжать себе несколько дополнительных метров. У нас ведь в России земли совсем мало, и за 70 лет ее так и не отдали народу. Хочешь сад-огород, на тебе четыре сотки. А пять – это уже сказочное везение. И не дай бог, построишь садовый домик в два этажа – тебя постигнет участь кума Тыквы.

– Андрей, – неожиданно и взволнованно перебил, мое словоизвержение Аркадий Октябринович, – было и хорошее, и плохое. Но страна развивалась, ты сам об этом говоришь. Но что касательно земли… Это тема для новой революции. А фраза «где так вольно дышит человек» мешает мне спокойно умереть.

– Вы это тут серьезно? – Саша перестал лицезреть пространство и заметил нас. – Революционеры члено-роговые! Революции нам только не хватало!

– А знаешь, мне многие говорят, что внешне я очень похож на Троцкого? – не без гордости заметил я.

– Да ты вспомни, как он закончил! – Саша так горячился, будто всю жизнь боялся только революции.

– И чё? Революция свершилась, а теперь дискотека. А дискотека требует жертв и убивает своих детей. Тут уж ничего не поделаешь. Может через пару десятков лет Троцкому в Норвегии памятник поставят – стоит каменный мужик на льдине, а из башки ледобур торчит.

– Почему в Норвегии? – не понял Саша, – его вроде не в Норвегии убили?

– В Норвегии рыбаков больше, – пояснил я. – Перфоманс на предмет соблюдения техники безопасности на зимней рыбалке.

– Андрей, – интеллигентно вмешался старик, – его убили ледорубом, а не льдобуром. Альпинисты, когда в гору лезут, ступеньки им пробивают.

– Бред, какой-то! – возмутился я, – Что топором нельзя было? Или молотом. Представляете, газеты бы написали – на месте преступления найден молот. И всем нашим было понятно – «карающий молот».

– Газеты бы написали, что на месте преступления найден большой молоток, – сказал Александр.

– Согласен. Кувалда на английский, возможно тоже не переводится, – согласился я. – Тогда серпом по … Или по горлу? То же ритуальное убийство. Наш народ бы понял – наши мочканули – у Сталина длинные руки. А тут орудие убийства непонятное для русско-произносящего уха. Вывод лежит на поверхности – убийство сфабриковали. Старичок своей бородкой залез в чью-то промежность, вот и получил прямо по мозгам.

– В английском языке существует слово, означающее кузнечный молот, – сообщил Октябринович.

– А, ну да, – сообразил я, – иначе третий Интернационал бы не получился.

– Третий Интернационал назывался Коминтерном, – сказал Аркадий Октябринович, – Сталин собрал в одном месте вождей всех Коммунистических партий Европы и мира…

– Предлагаю выпить за третий Интернационал, стоя и не чокаясь, – перебил я.

– Да, вы! Глумливые алкоголики! – заорал старик, – он их всех расстрелял! Всех!!! А кого не достал, тех добил Гитлер, когда захватил Европу. Коммунистическое движение было обезглавлено.

– Да, вы просрали не только третий Интернационал, вы просрали великую идею Свободы, Равенства и Братства, функционеры гребаные! – заорал я в ответ, – вы просрали Великую страну, поделив ее между собой.

Старик расплакался, и я понял, что ему-то как раз ничего и не досталось, а я упустил шанс узнать, почему он оказался «на берегу этой дикой реки».

Меня всегда раздражало бессилие, и я погрузился в себя. Волк из «Красной шапки», который все это время стоял в стоп-кадре, прямо напротив нас продолжил движение. А я понял, что достиг третьей стадии опьянения – депрессии. А где депрессия, там агрессия.

За волком шла стюардесса в красном кепи и корзинкой в руках. Я понял, почему Волк был таким грустным, а Красную шапочку никто и никогда не воспринимал как жертву. Шарль Перро, или братья Грим, в погоне за счастливым финалом, который успели упустить в процессе написания сказки, устроил харакири волку. И Серый превратился в жертву. А эта дура, которая привела в дом бедной пенсионерки мелкого уголовника, стала героиней анекдотов: «Ты зачем трусы снимаешь? Мы что сюда …ать пришли? А ну давай пирожки!»

– Аркадий Октябринович! – спросил я очень напористо, – Чем закончилась твоя история с волчьей осадой?

– Пришли охотники.

– А, ну да, я и забыл!

Вдоль берега шли другой Волк, Коза и Семеро Козлят.

– Октябриныч, – поинтересовался я, – а тебе козлов больше не нужно?

– Да я не знаю, как от своих избавиться, – очень миролюбиво ответил старик. И волна нежности накрыла меня. Я понял, старик записал меня в конструктивную оппозицию. А не открыл новый список под названием «Враги. Цифра 1. Андрей». Великий гуманист!

– Давай, выпьем за тебя! Аркадий Октябринович. Я ведь тобой горжусь. Я здесь из-за тебя. Я рад, что мы с тобой не разминулись в этой жизни. Ты ведь для меня человек в пейзаже, ты – провиденье господа, в которого я не верю.

– Андрей, а я ведь не протест. Я – Бегство! – Старик снова чуть не расплакался, но медовуху разлил. Видимо, то, что мы съели за ужином, по-разному действует на гомеостаз. У меня – словоблудие, у Октябриныча – слезливость, у Саши – пофигизм и чувство мата. Он нас покрыл. И мы со стариком снова почувствовали себя по одну сторону баррикад, против матершинников, пофигистов и тех, кто сдирает кожу заживо. Мы выпили. И Александр, чтобы пресечь словоблудие, взял инициативу в свои руки:

– Что случилось с засыпушками?

– Да ничего, – удивился я, – они сгорели, когда мы заканчивали школу. Всех, кто уцелел, расселили в новые девятиэтажки вдоль центральной улицы района. Когда составляли списки, вся администрация вписалась и тоже получила новые квартиры, хотя никто из них, никогда не жили в засыпушках. Там же ни у кого никакой прописки не было – незаконное строительство, всю родня можно было вписать.

– Как думаете, – неожиданно спросил Саша, – Бог шельму метит?

– И не сомневайся, – заверил Аркадий Октябринович, – даже внуки не отмоются.

– Так они же ни в чем не виноваты?

– Неважно, так работает механизм возмездия. И чем позже, тем страшнее ответ. Поэтому, ребята, не надо грешить, – предупредил старик.

– А нам, что следует соблюдать «Моральный кодекс строителей коммунизма» или «Десять заповедей»? – съязвил я.

– Андрей, не ерничай, ты же знаешь, это по сути одно и то же.

– «Не возжелай жены ближнего своего» – это очень жестоко, это ужасно! – возмутился я. А если я ее люблю, а если она несчастлива в браке? А если мы созданы друг для друга. Это какая-то инквизиция. Это не гибко. А как же свобода? Если мы создадим новую семью и нарожаем полное лукошко детей? И будут они умные, красивые и добрые! И все станут попами, что тогда?

– Тогда можешь считать, что ты обманул Бога, – рассмеялся Саша.

– Ах, так! – я был возмущен, что Александр меня не поддержал. – Тогда на тебе анекдот! Специально для тебя.

«Старый холостяк наконец-то женился и сразу после свадьбы говорит своей молодой супруге:

– Дорогая, я так долго жил один, что у меня за эти годы сложились определенные привычки, от которых я не собираюсь отказываться. Поэтому, чтобы между нами не возникли какие-либо сложности и недопонимания в нашей совместной жизни, я хочу сразу о них тебе рассказать. По понедельникам и средам мы с друзьями играем в покер. И меня ничто не может остановить: землетрясение, новая мировая война. По понедельникам и средам я играю с друзьями в покер. По вторникам и четвергам мы с друзьями играем в гольф. И мне все равно: тайфун, цунами. Во вторник и четверг я играю в гольф, и меня ничто не может остановить! Дорогая, если тебя что-то не устраивает, скажи сразу, чтобы избежать затруднений в будущем. Я хочу, чтобы у нас с тобой не было никаких недоговоренностей.

– Да, нет, – отвечает молодая жена, – все нормально.

– Хорошо, – продолжил муж, – В пятницу и субботу я ловлю рыбу. Дождь, снег – мне все равно! В пятницу и субботу я ловлю рыбу, и меня ничто не может остановить! Нет возражений, дорогая?

– Да, нет, пожалуйста. Все нормально.

Мужчина, пораженный терпимостью своей молодой жены, спрашивает:

– Дорогая, может у тебя тоже есть привычки, с которыми я должен считаться?

Молодая жена неохотно признается:

– Только одна, маленькая такая…

– Так говори быстрей! – вопрошает благодарный супруг.

– Каждый вечер,

ровно в десять часов,

у меня секс.

И мне все равно – дома муж или нет.

В 10-00 у меня секс. И меня ничто не остановит!»

– Александр, – я постучал пальцем по стеклу своих часов, – время полдевятого. В 10-00 у твоей жены секс, ты еще можешь успеть.

Вот, что называется «удар ниже пояса»! Или ледоколом по затылку. Мне хотелось сбежать, пока он не пришел в себя. Я знал, сейчас он меня убьет, но бежать все равно было лень. Но тут Аркадий Октябринович зарядил нам такое, что мы с Александром забыли на время и про женщин и про секс.

– Я встречался с убийцей Троцкого в Москве.

Я, конечно, хотел тут же съязвить, мол, а маленького такого, лысенького в кепке, слегка картавого не встречали? Но, что-то меня остановило. Видимо уважение к старшим.

– Он работал в институте марксизма-ленинизма в Москве. А я туда совершенно случайно попал с товарищем, когда были в служебной командировке. У товарища там родственник работал. Вот он нам его и показал. Я, так понял, что в самом институте мало кто знал, кто он на самом деле. Ну, герой войны в Испании. Ну, какой-то, неизвестный широким массам, Герой Советского Союза.

– Он, что? Сумел убежать? – спросил Саша, опередив меня. Я бы задал вопрос более грамотно: «Да как, мать вашу, он мог там оказаться?»

– Нет, его тут же схватили. Ледоруб оказался неудачным орудием убийства. Троцкий даже не потерял сознание и поднял тревогу. Убийца растерялся и не сумел добить. Хотя у него с собой, кроме ледоруба, было оружие. И он был боевым испанским офицером, воевал на стороне республиканцев. Видно, убивать на поле боя, это не то же самое, что пробивать безоружному старику затылок.

– Это всяко, – согласился Саша, – А дальше то, что?

– Потом он двадцать лет отсидел в мексиканской тюрьме, а потом вышел. И оказался в Москве, в Институте марксизма-ленинизма, со звездой на груди.

– Причем тут Мексика? – не понял я. – Конечно, в американских фильмах все преступники бегут в Мексику. Но вы же сказали, что его сразу схватили и он никуда не убежал?

– А где, по-твоему, он убил Троцкого?

– Где-то в Альпах, в Швейцарии, кажется?

– Вот откуда ты это взял? – возмутился Аркадий Октябринович.

– Ну, как же! По аналогии: ледоруб, значит горы. Какие горы у нас в Европе? Альпы и Карпаты. Карпаты в Молдавии. Не подходят. Тогда Альпы. Какие у нас Альпы – Швейцарские! Всё! Опять же Штирлиц и пастор Шлаг.