Когда мои разборки со спортом закончились, и я вспомнил, как надо дышать, было уже половина девятого утра. Несмотря на то, что весь путь составил 10-12 километров, я потратил на него 4 часа. Финские трансекты и партизанские приемы борьбы с призраками поглотили такую кучу времени, что даже сайгачий удир от самоходного троллейбуса не повлиял на конечный результат.

Я понял, что на сегодня спорта уже достаточно, и через заповедник я больше не пойду. В магазин и спать.

Мне никогда не нравились жители Старого Яра: какие-то они были нелюбезные. С туристами. Но я решил, во что бы то ни стало найти крышу над головой. Пусть сарайчик, но без романтики. То есть без сена, соломы и куриного помета.

Вся надежда была на мое интеллигентное лицо – так меня еще в армии идентифицировали. Правда, в этом постулате я сильно сомневался. Какие могут быть черты интеллигентности на типично мордовской ро… фейсе? А вот сейчас и проверим.

Правда, я ношу очки – признак интеллигентности и начитанности. Или плохого зрения? Пол Пот, говорят, не сомневался – уничтожил всех очкариков, не раздумывая. Может очки-то все же снять?

Моя тактика, начать с магазина, продемонстрировать свою платежеспособность и таким способом втереться в доверие к аборигенам, не увенчалась успехом. Было еще слишком рано – магазин только что открылся и был пуст. Я набил полный рюкзак провианта. В основном это были консервы и лапша. Еще мне достались две буханки черствого хлеба. Я знал, что ниже по течению магазинов уже не будет, и постарался запастись надолго. По поводу хостелов продавщица ничего посоветовать не смогла, но предупредила: «К дачникам не суйся – бесполезно».

«Еще бы, – подумал я. – Я сам дачник и хрен кого пущу. Иди по тропе и никуда не сворачивай. Минут через тридцать дойдешь до автобусной остановки. Если успеешь на автобус, доедешь до железнодорожной станции. Там сядешь на электричку до города. К ночи точно доберешься. В городе и переночуешь. А завтра, милости просим! Приезжай! И продолжай свой путь».

После того, как на Старый Яр построили новую дорогу, село преобразилось. Дачники скупили все, а кому не хватило, начали новое строительство.

Люди всегда селились вдоль рек. И не потому только, что река – источник воды, может быть рыбы или купания. Река – это категория времени и символ не замкнутости пространства. По ней время притекает к тебе и утекает от тебя. А ты сидишь на берегу и онанируешь мыслью, что когда-нибудь придёт день, и наступит час. Ты оттолкнёшься от обрыбленного берега и поплывешь вниз по течению. Река всегда дает иллюзию выбора: двигаться уже или подождать еще.

Но торопись, товарищ! Переваренный продукт, конечно, еще не тонет, но плывет уже без энтузиазма.

Я шел по улице вдоль глухих заборов из кровельного железа и невольно ждал, когда над очередным забором появится вышка с прожектором и автоматчиком наверху. Вот тут и самое время будет спросить: «Простите, а огоньку не найдется?».

Ну а потом, если прокатит, и ночлегом можно поинтересоваться.

Я, как городской житель, прекрасно понимаю, как реально здорово оказаться внутри такого забора под солнцем. Ходи голый, напейся в сраку – лучше не один… и занимайся, чем хочешь. А заниматься чем хочешь лучше с женой! И никто тебя не видит, никто тебя не слышит и в стену не стучит. Если, конечно, «огород» большой. Только при чем тут река? Или нас можно и в персональную зону, только чтобы соток было достойно? Я думаю, тридцать – в самый раз.

Улица закончилась обычным деревенским домом с небольшим огородом, огороженным деревянным частоколом. Участок был расположен не за домом, а вдоль улицы, и просматривался насквозь. После тюремных заборов взгляд отдыхал на кустах смородины и крыжовника, расположенных среди аккуратных грядок. «Сотки две или три?» – прикинул я. Но пасторально классическая картинка – как в детстве, вызвала чувства, защемившие сердце.

Я обошел участок и постучался в дом с другой стороны. Дверь открыла женщина неопределенного возраста. С лицом, не обезображенным непосильным физическим трудом на свежем воздухе. Но это мне не помогло. Просьба пустить меня на ночлег в полдесятого утра родила в ее голове такой оксюморон, что она категорически решила со мной не связываться. И крайне вежливым тоном предложила подвесить меня за совсем еще не бесполезные органы, призвав на помощь несуществующего мужа. Вот вам и пастораль из колючего крыжовника.

Вторая улица была обращена непосредственно к долине реки, но русла не было видно. Вообще, все постройки Старого Яра исторически не подходили близко к берегу: река – это еще и угроза вторжения очередного монгольского ига. На этой улице дачников было меньше, но один дом вызвал во мне слюни зависти. Дом стоял на возвышении. Выстроенный совсем недавно, с пластиковыми окнами и стильными занавесками, он поражал оптимальностью своих размеров. Прямо перед домом была выложена широкая отмостка, на которой уместились садовые качели и круглый мангал на колесиках. Ниже отмостки начиналась достаточно крутая терраса, спускающаяся к улице. Склон был длиной метров пять, и весь усажен цветами. Пока здесь цвели только тюльпаны, гиацинты и крокусы. Я представил, какой шикарный вид открывается с крыльца этого дома или с качелей на долину реки и противоположный берег. Сетка-рабитца, отделявшая частную собственность от улицы, придавала всему участку прозрачность и объем. Глухой забор в данном месте убил бы все: и простор, и уют, и сказочный вид. А дом бы просто скукожился, стал тесным и неинтересным. А так он сохранился в памяти, как домик моей мечты, что дороже любого коттеджа, где хозяева годами не поднимаются на второй этаж.

Понимание того, что дом не должен быть большим приходит только с возрастом. «Если бы я знал, что дети не останутся с нами жить, я бы не стал строить такой большой дом», – всегда произносится обиженным тоном, как будто кто-то кого-то обманул.

А сам-то ты, дядя, хотел бы жить со своими родителями? Ну, а фигли, тогда?!

Пять спален для гостей! Да, где ты, жлобный индивид, столько гостей найдешь? Строил бы тогда сразу гостиницу. Или турбазу.

Дом должен быть не большим, а уютным, а это уже искусство и свойство души хозяев. В таком доме друзьям никогда не тесно – на кухне тоже можно спать.

С такими возвышенными мыслями, я постучался в другой сельский дом на улице. Снова открыла женщина. Формулировку запроса я сменил. «Не подскажете, где можно было бы остановиться до завтра?». После непродолжительного диалога, смысл которого свелся к «живи, сколько хочешь», я понял – мне придется, как в притче, или забить козла, или изменить жене, или самое простое – выпить вина (в контексте привязки к местности, водка или самогон). А затем исполнить и первое, и второе; и снова третье. Я вежливо отказался, сославшись на нежелание стеснять. «Ну, иди к Митричу. Через три дома отсюда» – разочарованно послала меня женщина. И в ее презрительном взгляде я рассмотрел то же желание подвесить меня за причину. Какие-то воинствующие феминистки! Или наоборот? Лучше, на самом деле, к Митричу.

Митрич оказался тихим алкоголиком, как он сам себя представил. Поэтому мы с ним быстро нашли общий язык и обо всем договорились. Он выделил мне небольшое помещение с необычным названием, которое я не запомнил. Комната была пустой и поэтому чистой. Но содержала в себе окно, которое не открывалось, и деревянную кровать, видимо нары. После предыдущей бессонной ночи я пришел к выводу, что спать лучше днем. И завалился бы сразу, но по условиям контракта я должен был дождаться Митрича, который метнулся с предоплатой в магазин. И обязательно с ним выпить.

Чтобы не мять титьки, как выразился Митрич, и не затягивать обычное «после первой и второй», мы хряпнули с ним по стакану. «И в самом деле, чего тянуть?» – согласился я и отполз, чисто по-английски, не успев передать приветы тем, кто еще не подошел.

Пробудился я уже после обеда, чтобы пообедать. Митрича я нашел в позе лотоса, молящегося на образа. Перед ним на полу стояла бутылка и несколько стаканов. В каждом было понемногу налито. Видимо, старик продолжал пить. То ли с богом, то ли с демонами. Он шевелил губами. Иначе я решил бы, что он умер сидя. На меня он не реагировал и иных признаков жизни не проявлял. Я не обиделся. Иногда мне нравится интимное поглощение пищи.

После трапезы я снова улегся спать. И почувствовал себя своим собственным котом, который всегда выбирает место для безмятежного сна около меня. Я, как мой кот, чувствовал себя в полной безопасности: ни мертвяки, ни дикие троллейбусы на меня не нападут, пока старик молится. Люди называют это преданностью, на самом деле это примитивный инстинкт – вожак, или хозяин, не даст в обиду, под его защитой можно смело вытягивать лапы, не боясь за свои еще некастрированные яйца.

Перед тем, как окончательно лечь спать, я проснулся, чтобы посикать. Митрич сидел в той же позе, и снова был жив. Бутылки перед ним уже не было, но в стаканах еще плескалось. «Подливает, чтобы не испарялось», – решил я и уснул.

Ночью я еще раз вставал по той же нужде и новой причине – уже не спалось. Но Митрич как истукан продолжал сидеть в той же позе и медитировать. Стаканы перед ним были почти пусты – видимо духи тоже употребляют. Интересно, кто из них побежит в магазин, когда все закончится? И чтобы не послали меня, я решил до утра притвориться спящим.

С задачей я справился успешно и проспал до семи утра.

Глава 9. Клоуны, монголы и нефтепровод.

Поутру, я не застал Митрича на нашей планете. Во всяком случае, в доме его точно не было.

Завтрак у меня получился не авантажным. Я посеял зерна соли на кусочки черствого хлеба, обильно полил посадки растительным маслом нахаляву и,… не дождавшись всходов, отправил все в пищеварительный тракт. У меня там как раз была запланирована встреча с изжогой. Покидая дом, я доплатил за соль и оставил немного денег на просад. К восьми утра я уже был у конторы заповедника. Это было заново отстроенное здание. Около крыльца курили мужики. У каждого был оранжевый ранец с гофрированным шлангом. Шланг заканчивался ручным насосом, типа велосипедного, и раструбом на конце. Сначала я решил, что это опрыскиватели. Но представив, как лесовики опрыскивают чернику от парши и столетние сосны от короеда, я понял, что это чушь.

Пожелав всем доброго утра, я поинтересовался, как мне пройти через заповедник.

– Если у вас есть направление, то без проблем – идите к начальнику охраны. А если вы – Чарлз Дарвин или, скажем, Карл Линей, тогда – к директрисе. Только ее сейчас нет, она в отъезде, – вежливо проинструктировал самый молодой и некурящий. Видимо, практикант или волонтер.

– Эта штука действительно тушит? – спросил я, кивнув на противопожарный ранец.

– Непотушенный костер, весенний пал потушить можно… А уж если разгорится, куда там, – ответил более пожилой, выпустив дым из ноздрей.

– Вода или пена? – с видом знатока спросил я, постучав пальцем по ближайшему ранцу.

– Вода-а…

– Понимаю, – сочувственно сказал я и прошагал в здание.

***

– Хэлло! Май нэймс Дарвин. Чарлз Дарвин! – произнес я первую фразу, которую знал по-английски. Я старался поприветствовать начальника охраны как можно радушнее, поэтому широко улыбался. Чисто по-американски.

– Гою ту жопа, сэар! – начальник охраны сразу меня раскусил, видимо мой английский был недостаточно хорош.

– Айм сорри, айм лейт, – произнес я последнюю фразу, которую знал по-английски. Дальше разговаривать было уже не на чем. Но контакт был установлен.

– Если у тебя направление от Пиквикского клуба или иной подобной организации, то давай сразу, и не трахай мне мозг, – начальник охраны перешел на исконно русские слова. (Это такие слова, которые появляются в языке «на любом этапе его развития».)

– Направления нет, зато я великий орнитолог. Вот только фамилию забыл. И мне надо пройти через заповедник. Мы с тобой, случайно, не на одном биофаке учились? – предположил я.

– Нет. Я закончил строительную академию, – ответил начальник охраны, и в его словах прозвучала гордость.

– Неужели?! Тогда это уже после меня, – я не удержался от иронии. – В мое время оно еще было строительным институтом. А потом, я слышал, открыли даже кафедру международных отношений?

Начальник охраны слегка насупился, и я понял, что выбранная методика не приведет меня к намеченной цели.

– Прости, коллега, – я попытался перейти на прямолинейную лесть. – Строяк даже в наше время был крут. А на архитектурный, вообще, невозможно было попасть – бешеный конкурс. Я быть может тоже туда бы пошел, да только рисовать и петь с детства не могу. Не дал бог талантов. А ты, на каком факе учился?

– Да я, вообще, проходил специализацию на кафедре возведения гальюнов и сортиров. Но биологов уважаю. Они невидимыми нитями как-то связаны с моей специализацией.

– А я строителей, вообще, люблю, – поспешно признался я. – Каждую весну я строю скворечник с мыслью о том, что хоть кому-то помогаю решить жилищный вопрос.

– Я подозреваю, что у вас на биофаке была сильна художественная самодеятельность? КВН, поле чудес, поле дураков? – с улыбкой предположил начхран.

– Ну, нет. Это в политехе. На автомобильном. Там, вообще, никто не учился. Автомобилестроение в нашей стране – это чистый смех! Вот они и ржали все пять лет. Очень талантливые ребята там учились.

– По-моему, кораблестроительный у них тоже был силен в КВН, – неожиданно поддержал меня начхран на нейтральной территории.

– Ну, про них я ничего сказать не могу. Правда, суда на подводных крыльях с наших рек исчезли как раз с тех самых пор… – я сам удивился неожиданно открывшейся причинно-следственной связи.

– Ты хочешь сказать, где нет науки – там КВН? А где нет инженерной мысли – там одни клоуны? – начальник охраны заерзал на стуле.

– Ничего такого я не хотел сказать. Само как-то вышло. Ты сам первый начал про биофак и самодеятельность. А у нас ничего такого и не было. День фака и все! Потому что у нас женский факультет! Нас в группе было всего двое: я и Юрка Рябокожушный. Остальные девушки. Сколько всего не помню, но Юра подсчитал все точно. «Андрей», – сказал он мне на 23 февраля, – если они нам подарят по машине «Волге», то на 8 Марта нам с тобой придется подарить им по мотоциклу Иж-Юпитер-С коляской».

– И что? – спросил начхран совершенно глупым лицом.

– Слава Богу, не подарили. Где бы мы столько мотоциклов взяли…

– Твою мать! – злобно выразился начальник. – Я же с самого начала просил – не иби мне мозг, Дарвин!

– Так! – закричал я в ответ на агрессию. – Я иду строго по дороге, никуда не сворачиваю, не ем и не пью, и даже не писаю в придорожную пыль. К вечеру покину территорию заповедника. Потому что сто лет назад, после окончания школы, мы с товарищем прошли пешком вдоль всей Сежы до самой Волги. И теперь я хочу повторить этот путь. И мне плевать какой политический строй сейчас в стране! Я не могу сказать «потому что я свободный человек». Это вряд ли! Но потому что это земля моя и эта река моя. Мои ноги протопали по этой дороге задолго до вашего здесь появления. С течением этой реки я раз пятнадцать или двадцать спускался вниз по течению. Поэтому – гоу ту жопа, господа!

– Чего разорался. Мы особо никому не препятствуем, – примирительно произнес начхран. – Давай паспорт, сейчас мы тебе оформим пропуск. Через 15 минут у нас пойдет машина на Южную базу, они тебя и подкинут, почти до самого выхода из заповедника. А то ты мне тут еще про 27 статью Конституции втирать начнешь. Кого не поймаешь, сразу вспоминает про Конституционные права.

– Идиоты! – согласился я. – Лично я в Конституцию не верю, только – в здравый смысл.

– Не знаю, кто из вас глупее, – задумчиво произнес начальник охраны, изучая мой паспорт. – А меня Михаил зовут. И я не начальник охраны, а заместитель директора по безопасности. Кстати, насчет посикать в придорожную пыль. У нас тут недалеко от заповедника проходит путь Батыя. Мне недавно показали. Когда монголы шли завоевывать Русь, они передвигались по льду рек. А по весне, когда почти всех покорили, они повернули на юг в степи. И им пришлось двигаться по водоразделу рек через леса. Так вот. Местами этот путь до сих пор до конца не зарос. Представляешь, продвигается через лес многотысячное войско. У каждого монгола по 2-3 лошади на смену – это исторический факт. Двигаются узкой полосой, медленно, возможно, даже приходится вырубать дорогу. Потому что многие историки считают, что в те времена в России дорог, в принципе, не было. Колонна растягивается на несколько десятков километров, многотысячный табун лошадей все вытаптывает на своем пути. И кто-то постоянно справляет нужду, включая тех же лошадей. Почва прессуется и засаливается так, что потом на ней долго не может ничего произрасти.

– По-моему, тебя развели. Копать не пробовал? Может там, под копытами, закопан газопровод «Уренгой-Помары-Ужгород»?

Заместитель директора по безопасности Михаил пожал плечами, но спорить не стал. А я подумал, что если экологам не давать отпор, они запретят нам ссать. Когда с глупостью не борются, у нее отрастают крылья.

***

– А чего ты так испугался, когда вчера пулей выскочил из заповедника? – спросил Михаил, возвращая мне паспорт.

– А ты откуда знаешь?

– У нас видеокамеры везде стоят, мы за тобой давно наблюдаем, – важно ответил Михаил.

– А можно посмотреть?!

– Что именно? – по тону было понятно, что Михаил не склонен выдавать дислокацию камер, «которые стоят повсюду». Видимо, чтобы я не сдал информацию браконьерам, коммивояжёрам и контрабандистам.

– Покажи мне, как я «пулей выскакиваю из заповедника», и тогда мы узнаем, что за чудовище меня чуть не съело.

– А ну, пойдем, – согласился заинтригованный Михаил.

Мы перешли в соседнюю комнату. Михаил выбрал на мониторе изображение с нужной камеры. И пока он искал в архиве файл с нужным временем, я невольно группировался, чтобы снова бежать.

Камера была установлена где-то на самом краю леса и действительно показывала дорогу, выходящую из заповедника. Качество изображения было очень посредственным, человека можно было идентифицировать только по особенностям походки или элементам одежды: в сапогах, в шляпе или с косой. Но я решил, что уж троллейбус то как-нибудь распознаю.

Вдалеке показалась точка. Она быстро приближалась, но я даже и не пытался разглядеть проявляющиеся детали. Я всматривался в экран, пытаясь разглядеть, что движется за ней, то ест за мной. Ничего! Ровным счетом ничего. Даже, когда в центре экрана я превратился в сайгака, высоко подкидывающего колени, дорога за моей спиной оставалась пустынной. Михаил остановил воспроизведение в тот момент, когда я уже выскакивал из последнего кадра, чтобы продемонстрировать мне крупным планом «нелепо растерянное лицо полное ужаса». Но мне было все равно. Я думал только о том, куда подевался мой троллейбус. Он точно выкатился на опушку леса следом за мной. Да еще и успел пошевелить своими штангами, как жук усами – я это хорошо запомнил. Он должен был во всей красе вписаться в видеоролик, а его нет?

Понятно, что это точно не сон и не чей-то хорошо спланированный розыгрыш – я-то точно в кино бегу, и также точно, что это именно я бегу. А его нет! Вот бы никогда не подумал, что мне так будет его не хватать. Мне стало как-то неловко за свое здоровье. Видение, привидение, глюк, мираж, фантом, белая горячка – перебирал я в уме, пытаясь осознать разницу.

– Стаа-влю на «Черну-ую-ю ка-ра-катицу»! – неожиданно пропел я вслух. – А ты не знаешь, мираж можно сфотографировать?

– Мираж можно, – заверил «директор по разведке», – потому что мираж – это просто оптический обман. Есть куча фотографий и даже видео. А вот привидения фото фиксации и видеосъемке не поддаются.

– Спасибо… Вот тут я в замешательстве, – честно признался я Михаилу, – что лучше выбрать: привидение или помешательство. Раньше я был полностью в себе уверен, что могу сойти только с поезда. А теперь подозреваю, что не только. И что я дома не остался…?

– Давай рассказывай, что тебе привиделось, – тоном психолога предложил Михаил. – Не ты у нас первый, да и вряд ли на тебе все закончится.

Я понял, что он чего-то знает и достаточно подробно рассказал, как за мной гналась какая-то машина. Что это был троллейбус, я не стал уточнять.

Пока я все это рассказывал Михаилу, мне пришла мысль – а вдруг, когда люди сходят с ума, все как один, видят троллейбус? Только все молчат. Нет, это вряд ли. Все видят только всяких зверьков: белочек, бурундучков или чертей. Однако, те из них, кто при этом выпрыгивают из окна, возможно, спасаются именно от троллейбуса? Все-таки хорошо, что я дома не остался.

– В общем, подобная чертовщина у нас случается постоянно, – приподнял мою самооценку Михаил. – Мне даже пришлось частично поменять охрану. Местные под любым предлогом отказывались патрулировать часть заповедника до Старого яра. Они даже называли ту часть «темной». А другую, от Старого яра до Пижны, видите ли, «светлой». Туда – пожалуйста.

***

Езда на «Шишиге» по дороге заповедника называлась патрулированием. «Видимо, заповедник до Старого Яра патрулирует дикий троллейбус, а после Старого Яра – все остальные» – решил я. Несмотря на жесткую подвеску ГАЗ-66 по определению, мы доехали почти с комфортом. Меня высадили, когда машина свернула налево с основной дороги на какую-то станцию. Я решил, что космическую, потому что знал – железнодорожной тут точно нет. С песней «Таких не берут в космонавты» я продолжил свой путь пешком. Сама дорога была не в пример лучше: колея не такая глубокая, и песок не такой сыпучий, как «в первой серии».