– Нюхай, кому говорят, а то всю морду исполосую!
Ошарашенный Рыжик подошёл к склянке и, не очень хорошо понимая, что делает, вдохнул идущие из неё испарения. Голова тут же затуманилась, по телу разлилось тепло и кровь забурлила, дико и бесконтрольно. Нахлынувшие эмоции затребовали себе выхода, и он начал кататься по тряпью вместе с одуревшей кошкой, с каждой секундой всё более и более дурея сам. Когда они начали орать в голос, на площадке скрипнула дверь и старческий голосок продребезжал:
– Да что это с вами такое-то, окаянные? Валерианы, что ли, обнюхались? А ну кыш отсюда, дайте полежать спокойно!
Что-то наподобие стыда шевельнулось в мозгах у Рыжика, и он стремглав выскочил за дверь, Василиса за ним. Во дворе он сразу же бросился к дереву, махом забрался на два сука выше прежнего, и провернул свой цирковой номер с приземлением на все четыре лапы. Никаких неудобств он при этом не ощутил. Василиса в ответ попыталась было сделать сальто назад, но брякнулась плашмя на спину, рассвирепела и набросилась на Рыжика. Он подставлял ей для укусов то одно, то другое плечо, но не убегал, а потом сам попытался повалить её, но в итоге оказался на земле, с растопыренными во все стороны лапами. Потом они поочередно носились друг за дружкой, нарезая круги, а потом… Дурман вдруг прошёл, и Рыжик осознал себя стоящим на дрожащих ногах, с ломотой в позвоночнике, болью в плечах и беспросветно тяжелой головой. Василиса тоже угомонилась и тяжело дышала рядом.
– Всё, теперь спать… спать… – прохрипела она и, пошатываясь, направилась занимать спальное место. Как в тумане, Рыжик последовал за ней. Накатила волна дурноты, и он, давясь слюной, полетел куда-то вверх тормашками… И снился ему сон, как он заходит в какую-то комнату, где за столом сидят бабка и Василиса, обе в платках, и прихлёбывают что-то из блюдец, а на столе у них стоит самовар. Рыжик попытался было усесться к ним за стол (пить хотелось – мочи нет!), но бабка строго пригрозила ему пальцем и указала в угол, где стояла целая лохань. «Тебе туда. Ты же валерьянщик». Рыжик подошёл к лохани, и оттуда на него пахнуло таким дурманом, что он тут же закашлялся и начал давиться всеми своими внутренностями… Тут в сон ворвалась явь, в которой он тоже судорожно кашлял и давился, пока наконец немного не отлегло и забытьё не сковало его безрадостной мутью…
…Очнулся он, когда горели фонари и дверь уже была закрыта на крючок. Кое-как он выбрался наружу и попил из лужицы. Немного подождал, срыгнул и побрёл обратно под лестницу, где и упал на подстилку рядом с Василисой, которая спала беспробудным сном и, похоже, долго ещё не собиралась просыпаться. Чувствовал себя Рыжик мерзко, и мысли у него были совсем безрадостные: «У меня же испытание сегодня, а я чуть живой… И бабка… Отблагодарил, называется». Ох как же иногда бывает стыдно, так люто, что и жить не хочется. Ни год, ни два – да ни дня ни одного!
… Кажется, он задремал. И вздрогнул, когда в мутной голове раздалось:
– Так, а здесь у нас валерианочкой баловались… Рыжий, надеюсь, это не ты? А ну, подь сюды!
Котёнок на ватных ногах приблизился к Одноухому. Тот принюхался и гневно фыркнул:
– Ф-фу!… Ты совсем сдурел, что ли?
Рыжик молчал – мысли были прочно заволочены мутью.
– Да, дела… А Оторвыш уже крысёныша загоняет. – Гнев у него прошёл, и теперь Одноухий был просто очень расстроен. – А она… – он презрительно указал головой в угол. – Дрыхнет? Ну, это надолго… Ладно. Пошли на улицу.
Там он заставил Рыжика бегать по двору, пока тот не взмок и у него снова не начались судороги.
– Попей! – приказал Одноухий.
Рыжик попил и снова тяжело засеменил непослушными ногами.
– Пей! Беги! Пей! Беги! Стоп.
Рыжик загнанно дышал, но, к его удивлению, вдруг понял, что ему полегчало: и координация начала восстанавливаться, и в голове просветлело.
– Лучше? – осведомился Одноухий, и в этом его вопросе звучала неподдельная забота. – Вижу, вижу, что лучше. Ну, тогда задирай хвост – и пошли.
…Их ждали – та же кампания, на том же месте у трубы.
Рыжик поздоровался.
– Что это с тобой? – тут же осведомился Док. – Заболел, что ли?
Потом принюхался:
– А, вот оно что… И-и-диот!
Рыжику снова стало плохо. Хорошо, что вмешался Одноухий:
– Брось орать, умник. Василиска – та ещё чума. А для него это хор-рошим будет уроком.
– Каким уроком, каким ещё уроком… – начал было раздуваться очкастый, но тут словно из ниоткуда возник Оторвыш:
– Готово. Скорее, скорее – крысы уже в бешенстве!
– Слышь, а этот придурок валерианочкой баловался, – наябедничал Док.
Мэйкун обернулся уже на ходу:
– Его проблемы. По мне – так пусть хоть сдохнет.
И вот она, вот она – знакомая куча мусора, и коты вокруг неё… В последний момент Оторвыш всё-таки соизволил пообщаться с испытуемым:
– Времени нет. Как крысёныш вылезет – сразу подбегай, лапой по морде, зубами в горло – и трепи, пока живой. Понял? Я начинаю.
Рыжик сглотнул клейкую слюну. Голову окутал плотный туман, и сквозь него он размыто видел уставившегося в одну точку Одноухого… Как и в прошлый раз, куча ожила и из неё выглянула… нет, не морда, а перепуганная мордочка крысёнка. Он был гораздо меньше Рыжика, и весь взмокший – но не от ярости перед схваткой, а от страха.
–П-шшёл… – прошипел Одноухий.
«Это он мне…»
Котёнок подошёл к крысёнку почти вплотную. Тот сжался в мокрый серый комочек, маленькие глазки о чём-то умоляли, усы дрожали. Картинка перед Рыжиком вдруг обрела резкость, и теперь он отчетливо видел перед собой насмерть перепуганную жертву.
– За горло его, за горло! Он твой! Скорее, ты – рохля обдолбанная!
«Кто это? Док, Оторвыш? Какая разница… Я не смогу вот так – придушить этого малыша. Сколько он прожил – месяц, два? Почему я должен обрывать его жизнь?»
Он попятился назад, глядя в глаза крысёнку. «Пусть уж лучше меня Оторвыш того – за горло…»
Скорее всего, так бы оно и случилось, но тут дико взвыли сразу несколько глоток, и в кошачьем кругу началась самая что ни на есть настоящая паника, когда каждый лишь за себя. Рыжик обернулся и с ужасом увидел, что пространство перед ним быстро заполняется серыми тушками, и никого из своих нет уже и в помине. И когда острые крысиные зубы впились ему в холку и грубая безжалостная сила куда-то его поволокла, рыжий с белой грудкой котёнок, перед тем как провалиться в забытьё, успел подумать:
«Let It Be…»