Мы люди

 
7
 

Пелагея с озера в свою хатку-келью пришла, когда уже закончилась вечерняя молитва и были завершены работы по хозяйству. На озере она была одна, снова приходили к ней темные думы и манила к себе темная вода. Думы наплывали одна мрачнее другой, получалось так, что ее похитили и продали в монастырь на все времена. Игуменья причастна к ее похищению, и ей велено охранить ее ото всех и никуда не выпускать из монастыря. Только, как сказал старец, разве утаишь шило в мешке, в монастыре уже почти все знают о судьбе Пелагеи и молчат. В монастырскую церковь на воскресную службу стало собираться большое количество прихожан. Батюшку и дьякона привозили из ближайшей деревни, они правили церковную службу, причащали и исповедовали желающих. На службе присутствовали монашки и послушницы, которые составляли церковный хор и помогали вести службу. Монахини, нарушая свой обет, делились с прихожанами о своей жизни и делах в монастыре, так и выплеснулась тайна Пелагеи за его стены. В один из дней в церковь пришли родители Пелагеи и начали расспрашивать о своей дочери, но монастырь хранил молчание о своей пленнице. После того случая Пелагею перевели жить подальше от церкви, ее поселили в хатке над озером и приставили к ней другую старушку, которая жила давно в монастыре и почитала игуменью. Жизнь Пелагеи стала полностью зависеть от этой старушки.

 
8
 

Снова пришлось вельможному пану Станиславу на следующее лето побывать в имении, о котором у него остались приятные воспоминания, он намеревался пробыть там дня два-три. На следующий день у управляющего появились неприятности и сыпались они одно за другим, и только после того, как у вельможного пана закончился ужин, управляющий забежал встревоженный до Гели. Та, глядя в лицо, и высказала, что вельможный пан недоволен, что постель ему готовила присланная девка, хотя и ушла она поздно, но пан недоволен ею и спрашивал о Миле. Побледнел управляющий, а Геля продолжила как ни в чем не бывало рассказывать, что если и сегодня не будет Мили, вельможный совсем может рассердиться. В тот вечер постель стелила Миля и ушла она от вельможного пана, когда солнце полным кругом поднялось над деревьями, а пан вышел умываться, когда уже готовился обед. Был он бодр и весел, плескаясь водой, напевал свою любимую песенку молодости. А Миля кормила грудью свою маленькую дочку, которая изголодалась, и успокаивала ее Геля. Остался доволен вельможный пан Станислав своим управляющим, поблагодарил его за усердие. К концу лета в имение приехал по приглашению управляющего его товарищ детства на непродолжительный отдых. Весело они проводили время, в их беседах принимала участие жена управляющего, но, сославшись, что надо кормить ребенка, уходила. Не ладилось что-то с продажей собранного урожая, и управляющий отъехал на два дня. На вторую ночь Геля успокаивала маленькую Стасю, ее Миля покормила только утром. Задержался товарищ детства еще на несколько дней и стал он в тягость управляющему, а Геле пришлось присматривать несколько раз за Стасей днем. Управляющий назавтра после разговора с Гелей холодно простился с другом, проводив его домой, сославшись на навалившиеся дела. Через несколько дней возникшие неловкости снова улетучились, управляющий упрямо тащил нелегкий воз возникающих дел, а Миля нянчила Стасю. Приближались рождественские праздники, православный помещик соседнего имения пригласил к себе на щедрый вечер управляющего с женой. Он не отказался, у них были хорошие деловые отношения, и они с уважением относились друг к другу, несмотря на различное вероисповедание. В имении собралось много гостей, горели свечи, звучала музыка, много кто ходил в масках, были ряженые и несколько русских офицеров в военной форме. Потом начались танцы и настоящие пляски, вечер затянулся за полночь, было по-настоящему весело, управляющий давно так не чувствовал себя свободно и легко. Ему хотелось в отдельные моменты безудержно петь и тоже пуститься в пляски, радость плескалась через край, как вода в ведре. В тот вечер он забыл слова своей бабушки, которая говорила, что радость, как и воду, нельзя расплескивать, нужно ее нести осторожно и ровно, иначе жди неприятностей. Было выпито больше положенного вина, в голове шумело, но радость не проходила. Ему хотелось поделиться радостью с Милей, да уже пора было ехать домой, там маленькая Стася, жены вокруг не было. Миля, забыв, где она находится, задыхалась в объятиях русского офицера, раздавшиеся крики и громкие хлопки вернули ее в сознание. Она неспешно отстранила офицера и стала приводить себя в порядок, ей сильно захотелось спать. Она вышла на свет пошатываясь и стала искать мужа. Ее первыми были слова о том, что она очень устала и надо уезжать домой, а вокруг блистали огни. Они вскоре были дома. Через несколько дней управляющий услышал от Гели рассказ о русском офицере, который провел на том празднике незабываемые часы своей жизни с одной дамой, от которой у него померк свет. Управляющий только сказал, что было очень весело и радостно. После выездов в гости, приездов знатных людей в имение с каждым разом все больше дней требовалось управляющему, чтобы стерлись несуразности с женой.

Когда Стасе исполнилось три года, в имение, где находился старший сын Станислава потребовалась женщина, которая могла бы обучать детей грамоте и хорошим манерам. Управляющий предложил свою жену, было получено согласие, и она с дочерью в зимнюю пору выехала туда в сопровождении двух конных. В дороге что-то случилось, были наряжены люди для поиска, но они вернулись ни с чем. Как говорили, произошло несчастье, и управляющий соблюдал траур.

 
9
 

Зима только подступала, днем было зябко, а к ночи брался мороз. В такие морозы старец Анисим в том дворе, где останавливался на ночлег, шел спать к коровам, телятам или овцам, у кого что водилось в хозяйстве. Сколько его ни просили, в хате спать отказывался, и только когда становились морозы, он прибивался к какому-либо двору и там останавливался на разный срок. Бывало, побудет день – и пошел дальше по дворам, а бывало, и целую неделю живет на выбранном дворе. В окрестных деревнях и селах его знали, и считалось великим благом, если он посещал кого-то. Зайдет Анисим во двор, остановится, обопрется на свой посох и что-то говорит про себя. Старшие спешили к нему навстречу, кланялись и просили зайти в хату. Дети его побаивались, а если совсем карапуз, тот может и зареветь в голос. Стоило взрослому сказать: «Чего ты ревешь, это же Анисим!» – как малыш утихал, и слезы переставали капать из глаз. Анисим тоже низко кланялся, здоровался и спрашивал о здоровье, о бедах, а если у кого была какая хворь, у человека или скотины домашней, шел без приглашения туда. Самое удивительное, что человек, увидев Анисима, сразу чувствовал себя лучше и здоровее. Был он немногословен, голос тихий и немного хриплый, сразу могло показаться, что он плохо слышит, и люди старались говорить громче, но, поговорив минуту-другую, тоже начинали говорить тише и медленнее. Если бы не посох да не бородка взлохмаченная, то можно было бы подумать, что идет подросток – такого он был росточку. Всегда в любую погоду носил на голове шапку, снимал ее, когда здоровался и входил в хату или в хлев да там, где собирался спать, а на ногах лапти в онучах, портки и свитка с перекинутыми через плечи двумя холщовыми сумами, а на шее висел карман, где иногда помещалась деньга. В деревне он долго не задерживался, брел от двора до двора, так и обходил всю деревню. Брал хлеб, выпивал квас или воду, раз в неделю ел горячую пищу и шел дальше.

В деревне, куда добрался Анисим, перед морозами многие болели, в таких дворах он задерживался на день, а то и два, а во дворе старосты ночевал три, там болела старшая дочь и на поправку пока не шла. Анисим находился возле нее не отходя, как начинали доить коров и до самого темна, и почти ничего не ел, только пил воду. От морозов трещали бревна дома, выли собаки, услышав волчий вой недалеко от деревни. Поутру Анисим попросил горячего кипятка с хлебом, молча сидя на скамье у печи, съел его, поблагодарил хозяйку, поклонился ей и, ничего больше не сказав, засобирался в дорогу. Вышел за ворота деревни. Мела поземка, санная дорога во многих местах переметена снегом, но ветер дул в спину, и Анисим шел быстрее обычного.

Хворь дочери старосты не проходила, а стала одолевать Анисима, и под утро, открыв глаза, он услышал тихий шепот, который до него доносился обычно в ночи: «Тебе надо уходить». Анисим поступал по велению идущего откуда-то шепота, и на этот раз, проснувшись и вспомнив те слова, он поспешил покинуть двор старосты и деревню. У него не было ни тревоги, ни обеспокоенности от зимнего ненастья и предстоящей дороги, а шел подгоняемый ветром по заснеженной дороге, согретый выпитым кипятком и со своими думами. Он не прикидывал, сколько ему идти, когда он придет и куда приведет эта дорога. Вошел в лес, и ветра нет, и как бы мороз послабее, а ноги несут, не сбавляя хода, куда-то спешат они сейчас, надо за ними поспешать, так развожжает себе Анисим. Дышится легко и ненапряжно, оттого идти весело. «И куда тебе спешить надо?» – задает себе вопрос Анисим и знай дальше идет. Можно было уже и кусочек хлебушка присохшего пожевать, только не останавливаются ноги. Вышел Анисим с поворота дороги, и открылась перед ним картина жуткая. На обочине возле двух сосен снег красный от крови, сани перевернуты и лежат три загрызенные лошади. Анисим сразу определил, чья это работа. Только где же люди, кто правил этими несчастными санями? Кинулся он к ним, а ближе к лошадям лежит истерзанный человек, а дальше еще один, большая стая здесь пир себе устроила и на всех хватило для пира еды. Чуть позади саней лежит кибитка на боку, зарытая в снегу, туда и побрел Анисим. Закрытая она оказалась, стал он ее открывать, как ни силился, а не получалось отворить ее. Шорох там послышался Анисиму или дыхание, и забыл он обо всем на свете и с такой мольбой стал просить о помощи открыть эту заветную дверку, что и не заметил, как это у него получилось. В кибитке, уткнувшись головой вперед, лежала женщина, Анисим нащупал ее руку, она показалась ему теплой, приподнял женщину, а под ней ребенок лежит, и он признаки жизни подавал, как бы о помощи просил. Что для себя запомнил Анисим, так это то, что кибитка та на полозьях была и ими, по-видимому, к саням крепилась. Дальше он ничего вспомнить не мог. Да и не хотел вспоминать, как было. Потом люди рассказывали, уже к самой ночи собаки в хуторе залаяли, обычно они так лаяли, когда волки подходили, и вышел хозяин со своими работниками к изгороди, а собаки знай сильней лают и рвутся. Тогда это не волки, раз собаки так рвутся вперед, так и обнаружили Анисима с кибиткой. Был он без сознания и не подавал никаких признаков жизни. Весь хутор тогда поднялся, спасая женщину и ее ребенка, а Анисим так и лежал у порога, да собака с ним рядом прилегла и все руку его лизала. Заворошился он и приподняться собирался уже, чем сильно напугал хозяев и его людей. Ввели его в хату, где люди дворовые проживали, стали на лавку укладывать, а он хлеба да кипятку просит. Молча попил кипятку с травой иван-чая, сжевал кусочек сухого хлеба, поклонился женщине, которая ему подавала, и спросил, а где те несчастные. Чудом тогда Анисим спасся сам и спас женщину с ее дочерью, долго в округе ходила молва о том случае, она обрастала страхами и ужасами, наделяла Анисима богатырской силой, а то и колдовством, будто заставил он медведя кибитку тащить почти десять верст. Многие приходили на ту женщину и ее дочь годовалую посмотреть и дивились их убранности и красоте. Женщина говорить не могла, но понимала, что ей говорят, была она печальна и все время проводила с дочкой. Приходил к ней дьякон, она что-то писала на бересте, но дьякон понять не мог написанного, только сказал, что эта женщина панского роду и письмо она знает. Был на хуторе и урядник, после чего ушел в волость его доклад: «…в леси знайшли жинку з малым дицем. У бяспамятстве не размавляе. Виднага роду. Згадився жинку з дицем даглядаць заст».

Анисим прожил на хуторе почти две недели и окреп, девочка тоже ожила и стала веселой, все больше проводила времени с матерью. Им выделили отдельную комнату и приставили женщину для прислуживания. Перед самым уходом Анисим без посоха и шапки зашел в их комнату, девочка прижалась к матери и замерла, женщина смотрела на него спокойно, с неким любопытством. Анисим сделал несколько шагов, стал на колени и поклонился в ноги женщине, приподнялся, погладил по голове девочку и вышел. Больше его никто на хуторе не видел.

 
10
 

Женщина та полюбилась людям на хуторе. Стала она немного произносить слова, помогать по дому, и получалось это у нее ладно и красиво. Полюбили и ее дочь, она вскоре сдружилась с хуторскими детьми, но случалось так, что вдруг заплачет и закричит, и тогда вспоминалась всем та страшная ночь и Анисим. Хозяин тоже с интересом посматривал за женщиной, видно было, что она ему приятна. Только случилось так, что возле нее больше всего был младший сын хозяина, все больше и больше замечали люди, как они вместе проводили время. Заметил это и хозяин, и был у него разговор со своим младшим сыном, после чего сын не показывался дня два, а потом снова они с отцом провели целый вечер. С того дня сына хозяина и ту женщину можно было часто видеть вместе. Пошли разговоры и пересуды, что она будет женой младшего сына, хотя средний сын еще не женат. А самое главное, было неясно, какой она веры, тогда она попросила, чтобы ее отвели в церковь, и приняла она ту веру, которая была в той деревне, и стала она Авдотьей. Покрестили и ее дочь, дав ей имя Агриппина. Не согласился отец с просьбой сына, чтобы Авдотья стала его женой. Поднял тогда руку сын на отца, поднялся крик и понеслись проклятья. Разрушился покой на том хуторе. Изгнал отец сына из дома за то, что тот поднял руку на родного отца, а женщину с девочкой оставил при себе. Невеселая получилась история. Вся семья отвернулась от отца, плохая слава пошла гулять о той женщине по окрестным деревням и хуторам. Взял тогда хозяин ту женщину в жены, и вскоре родила она девочку, и назвали ее Полиной.

Прошли зима и лето, за ними еще зима и лето, стала забываться и утихать та история. Жизнь на хуторе, казалось, замерла. Изредка на людях появлялся отец некогда большой семьи, можно было заметить его опрятность и ухоженность. А еще через зиму привез он на хутор наставника для обучения грамоте дочерей женщины. Наставнику женщина представилась как Миля или Милена, и произнесено было это имя там впервые с появления ее на хуторе. Вернулась к женщине память, хозяин в беспокойстве велел называть ее, как и прежде, Авдотьей. Наставнику выделили для проживания помещение, которое раньше занимал младший сын, там же он проводил занятия с девочками. К концу лета наставника хозяин отвез обратно, обучением стала заниматься сама Авдотья, а вернее Милена. Никого из мужского роду не допускал хозяин хутора в свой дом и очень берег ту женщину.

Чуть поодаль от хутора начались изменения, приехали переселенцы и стали недалеко строиться. Появилась новая деревня, и назвали ее Новоселки. Забеспокоился хозяин, отъехал несколько раз по делам, а к жниву привез бумагу и объявил, что все, чем владел, переходит Авдотье. Уже заканчивалось жниво, как вдруг занемог хозяин и с каждым днем становился все слабее и слабее. На похороны сказал никого из его семьи не звать. Вскоре хоронили хозяина. Не стала в горе убиваться и плакать Авдотья, а сразу взялась она за оставленное ей хозяйство, быстро во всем разобралась, поняла, что хозяин, с которым она прожила почти десяток зим, несмотря на его угрюмость и нелюдимость, вел дела продуманно и не был транжирой. Вскоре и соседи заметили, что эта пришлая женщина крепко взялась управлять хозяйством и спуску не давала никому. Снова на их хуторе поселилась учительница, стали слышны звуки музыки и пение. Хозяйство требовало к себе пристального внимания, и обучение дочерей Авдотье пришлось возложить на учительницу. Только стала замечать Авдотья, что старшая ее дочь была менее веселой и жизнерадостной, часто на лице появлялась бледность, и ей хотелось присесть и отдохнуть. Обеспокоилась Авдотья, а как-то в конце лета мимо хутора проходил старец, и она приказала подать ему. Вышла за ворота, сама с ним поздоровалась и вдруг рассказала ему о своей дочери. Выслушал ее молча старец, поклонился и говорит: «А ты сходи к Анисиму, ты должна его помнить», – и ушел.

А через день Авдотья уложила в пролетку еды, дорога предстояла неблизкая, и сразу после полудня уехала, взяв с собой одного работника с хутора. На следующий день она выехала на шлях, что вел к имению польских панов Грушевских, которые обосновались здесь, как говорили люди, испокон веков. Услышала эту фамилию Авдотья, и сердце забилось, а не сюда ли ее путь-дорога лежала, когда ехала зимой, ой, сколько времени прошло, а вот подъезжаю. От этих мест было недалеко и до монастыря, к которому Авдотья подъехала уже в ночи. Не пустили их в монастырь, а разрешили остановиться у ворот и там ночевать. Утром она рассказала про свою беду, одна из монашек отвела Авдотью в небольшую хатку, что притулилась у озера, за монастырской оградой. А утром она стала просить о встрече с Анисимом. Ей монашка рассказала, что старец очень слаб и мало с кем встречается – и то только до полудня.

– А откуда тебе об Анисиме ведомо? – спросила монашка.

– Он меня с дочкой зимой спас, давно это было, – ответила Авдотья.

– Я поговорю с Анисимом, может, он захочет тебя видеть, – услышала Авдотья.

Они вышли из хатки. Куда идти, что ей делать дальше, Авдотья не знала и покорно шла за монашкой – та вела ее вдоль берега озера. Пройдя немалый путь, Авдотья увидела одинокую хатку, что стояла на возвышенности, туда и вела их тропинка. За первой хаткой, куда они подошли, виднелась вторая. Место было тихое и безлюдное. От тишины, казалось, тут жизнь остановилась. Только взглянув на небо, Авдотья увидела, как там высоко плывут небольшие облака, которые и были предвестниками жизни в этом месте.

Перед самым полуднем недалеко от хатки на поваленном дереве сидел маленький человек, опираясь на посох.

– Это Анисим, – тихо произнесла монашка, и они остановились. Монашка направилась к старцу и что-то ему говорила. Потом подошла к Авдотье, сказав:

– Он будет говорить с тобой.

Подойдя к сидевшему на дереве человеку, Авдотья узнала в нем Анисима и радостно поприветствовала его. Признал ее и старец, тоже кланялся ей, присели они на поваленном дереве, как на скамейке, и поведала Авдотья ему о своем горе. Анисим еще больше похудел, сделался совсем маленьким и щуплым. Слушал молча, закрыв глаза, замолчала Авдотья, думая, что спит Анисим, а он не открывая глаз заговорил:

– Дочь твоя поправится, и у нее девочка будет, ты береги ее, много ей придется пострадать за себя и многих, – посмотрел на Авдотью, поднялся со своей скамьи, поклонился и произнес: – Тороплюсь я, милая, тороплюсь, – и ничего больше не отвечая, опираясь на посох, пошел к своей хатке.

Вернулась домой Авдотья, можно сказать, ни с чем, только через некоторое время появилась в глазах дочери радость и пошла она на поправку.

 
11
 

Анисим стал все реже и реже выходить из своей хатки. В один из дней он попросил, чтобы к нему пришла Пелагея и как можно скорее. Пелагея пришла под вечер. Анисим поджидал ее на своем ложе, так он называл поваленное дерево. Он сидел там почти с обеда, сидя спал, просыпался, оглядывался, узнавал окружающие места и снова дремал. Вокруг стояла тишина, не было слышно пения птиц, писка комаров, даже дуновение ветра. В этой тишине Пелагея подошла к старцу и стоя приветствовала его. Она догадывалась, что он собирается сказать ей что-то важное и сокровенное, поэтому сразу, как ей наказали, стала молиться. Так и прошел в молитве почти весь день. Анисим заговорил сразу:

– Собрался я в дальнюю дорогу, пришла моя пора, завтра с солнцем выйду из этих мест. Много на своем пути встречал людей, а завет один открою только тебе, знаю, что мое слово сохранишь и понесешь его дальше, а еще и прибавишь к нему. Знай, что в каждом человеке, даже никчемном, есть частичка Бога, слушай и разговаривай с этой частичкой. Как со мной разговариваешь, не страшись, разговаривай, и придет тебе ответ. Предназначение твое в лекарстве. Помни, что всякая болезнь тяжкая, лечится длительным постом и молитвой, молитвы ты знаешь. Только не всякому человеку болезнь отпускать надо, уходи тогда от того человека, ты его сразу узнаешь, как читать молитву будешь, и вины твоей не будет. Здесь, на монастырских землях, место не твое, и ты его покинь. В конце пути своего лекарские знания свои передай, ты встретишь человека, кому передать надо. Иди с Богом, а я еще отдохну.

Пелагея низко кланялась старцу и, не проронив ни слова, ушла к себе, где молилась почти до утра.

Пробежала уже не одна зима, строилась и разрасталась деревня Новоселки, задумали там всем миром церковь возводить, и Авдотья предложила свою помощь, а мало что деньгами помогала, так еще и за строителями присматривать стала. Косились за это местные мужики, но замечали, что дельные слова говорит эта пришлая женщина, и стали с ней соглашаться. Церковь строили большую, почти такую, как в монастыре, и было задумано ее освятить на следующий год, к Покровам.

В ту ненастную зимнюю пору мимо хутора проезжал обоз с извозом. Один из обозников был в горячке, упросили хозяйку оставить того несчастного за немалое вознаграждение. Согласилась Авдотья, перенесли его бесчувственного в хату. Лицо его было без возраста и признаков жизни. Стали за ним ходить дворовые люди и дочь Агриппина часто к нему подходила. Трое суток находился в горячке тот человек, а потом попросил пить и снова впал в беспамятство. Авдотья уже было начала подумывать позвать дьякона или священника для причастия несчастного. Только стал он подавать признаки жизни, им оказался еще молодой хлопец, но телом слабоватый, вот, видно, и допустил он к себе ту болезнь. Когда он смог садиться, прислонившись к стенке, остригли его, и открылось взору худое изможденное лицо, был он похож на подростка, только глаза были взрослого человека, а назвался он Никитой.

Медленно поправлялся Никита, хотя старались находить для него пищу, которая, по убеждению Авдотьи, должна была давать силу. А сила к нему шла с другой стороны, от Агриппины, он стал рассказывать ей о себе, своей семье. Она слушала очень внимательно, иногда при их разговоре была Авдотья. Никита услышал, как Агриппина назвала маму Миленой, и спросил, почему у нее два имени. Агриппина рассказала ему случившуюся историю, которую ей поведала мама, только в ней было много непонятного и загадочного. Вскоре Никита стал ходить, и почти всегда его сопровождала Агриппина. Никиту влекла эта девушка. Уже заканчивалась зима, а за Никитой никто не приезжал. Он мало-помалу начал помогать по хозяйству, но часто его можно было видеть и в компании с дочерями Авдотьи. Авдотья вначале неодобрительно смотрела на их совместные прогулки и об этом говорила Агриппине, та только усмехалась. Авдотья видела, что этот парень тянется к ее старшей дочери и тянется с добрыми чувствами, только стала заметна на его лице страсть, которая появляется у мужчин, о которой она так хорошо знала. В один из вечеров, беседуя вдвоем, Никита взял руку Агриппины и прижал ее к своей груди, так они сидели несколько мгновений. Вошла Авдотья, дочь вырвала руку и убежала к себе во флигель. Авдотья стала расспрашивать Никиту о родителях, и он без утайки рассказал об отце, братьях, сестре, невестках. А в конце его повествования Авдотья вдруг спросила, он что, хочет, чтобы ее дочь была его женой? Никита несколько помолчал и негромко ответил – да.

А через день приехали забирать Никиту, он вначале обрадовался приезжим, а потом сник и как-то стал ниже ростом. За Никитой приехали его брат и еще один человек из их артели. Они спешили, брат благодарил Авдотью и торопил Никиту со сборами, а тот был сам не свой. Наконец все уселись на телеге и начали трогаться. Никита все смотрел по сторонам, пытаясь увидеть Агриппину, но их провожал одна Авдотья. Уже почти на выезде он увидел Агриппину, она стояла у флигеля и махала ему в след.

В начале лета в дверь флигеля кто-то постучал, девушка не спала, она кинулась к двери и шепотом спросила:

– Это ты?

– Я, – был взволнованный ответ.

Тот стук слышала Авдотья-Милена, и слышала ответ, и встала на страже того, что должно было случиться. Авдотья плакала, сжалось сердце у нее, а отчего, понять не могла: то ли от горя, то ли от радости, а еще услышала слова, произнесенные дочерью: «Никитушка».

Перед жнивом снова Авдотья услышала стук в окно комнаты, где спала Агриппина. Она сразу догадалась, что это пришел Никита, два дня его укрывала на хуторе дочь, и знала о нем только младшая дочь, так они думали. А когда Никита уходил на третью ночь, остановила его возле плетня Авдотья. Разговор у них был короткий, Никита обещал прийти, как завершится уборка зерновых, со сватами.

Никита пришел неожиданно один и сразу пошел к Авдотье, по его виду она поняла, что сватов не будет. Никита стал просить ее дочь в жены без согласия его родителей и остаться жить здесь. Не сразу ответила Авдотья, сказала, что подумает день-другой, а думать было о чем. Что Агриппина согласна выйти замуж за Никиту, об этом можно было и не спрашивать. Авдотью удивила младшая дочь, которая перед сном залезла к ней в постель, что было очень редко, и вдруг слышит ее такой милый и нежный голосок:

– Мамочка, ты не упрямься, пусть они будут мужем и женой, – а потом вздохнула и продолжила: – А то ненароком сбегут они с нашего хутора, и что мы будем делать.

Сказала и молчит, а Авдотью будто холодной водой обдали. А что у них там в голове, и правда возьмут и сбегут, что потом делать? Не думала Авдотья о таком исходе, а память высветила того красивого офицера, помани он ее тогда, и побежала бы за ним. Вдохнула Авдотья полной грудью и заулыбалась:

– И кто же это тебя, моя дорогая, послал ко мне с такими речами, не Агриппина ли?

– Ты что, мамочка, я же уже взрослая, это я сама, разве ты не видишь, как переживает и мучается Агриппинушка, а ты, мамочка, знай себе молчишь, и Никитушка очень переживает, так ты мамочка не томи нас.

Авдотья вся затряслась от смеха, к ней пришли успокоение и радость.

– Тебе уже давно пора спать, уладится все, моя дорогая, иди спать, Полинушка.

Дочь спрыгнула с кровати и стремглав выбежала из спальни. А ведь действительно, она уже взрослая, еще года три – и надо будет ждать сватов, если не раньше. Как же время быстро пробежало, с грустью подумала Милена, она все чаще стала себя ощущать Миленой, и это имя ей нравилось. А взгрустнуть было от чего, что за жених этот Никита, не здешний он, и его здесь никто не знает, кто его родители, и они его не благословили и не приехали в сваты, эта закавыка и мучила Милену. Она видела, что дочь любит и тянется к Никите, и он весь светится, когда видит ее. А все же всплывает и мучает вопрос: а как оно будет, будет ли счастлива дочь? Мысли вихрем проносятся в голове, поднимая из памяти прошлое, мужа, который втайне решил избавиться от нее, хотя и было за что, вельможный пан, офицер, так это баловство и не больше, зловеще возникал хозяин, отец Полинушки. Милена почти никогда не называла его по имени, так и говорила – «хозяин», угрюмый и грубый, что-то звериное было в нем, оберегал он ее и ничего для нее не жалел. Вот сейчас она одна, не с кем совет держать, как быть, да подступает тревога какая-то за прожитые годы. Одна. Дочери вот враз и разбегутся, и с кем ты будешь, ты же здесь всем чужая, досталось тебе дармовое наследство от хозяина, много косых взглядов вокруг. Носится вихрь в голове, создавая тяжесть, и кто ее снимет с души, одному Богу известно. Сама решать буду, утро вечера мудренее, с этой простой мыслью Авдотья уснула крепким сном.

Объявила Авдотья мужем и женой Никиту и дочь свою Агриппину, было это скреплено дьяком, и сделана запись в церковных книгах. Но недолго продолжалась радость дочери, она опять часто становилась бледной, быстро уставала и становилась печальной. Авдотья начала было снова подумывать съездить в монастырь, но случилось так, что при освящении церкви она встретила там монашку, которая проводила ее тогда к старцу Анисиму. Она сама подошла к Авдотье, поздоровалась как со старой знакомой и назвала себя Пелагеей. Они разговорились, Пелагея поведала, что Анисим вскоре после отъезда Авдотьи умер, а она сейчас в монастыре не живет и приходит туда редко, а больше бывает в окрестных церквях. Авдотья в конце беседы рассказала о болезни дочери. Пелагея расспросила, где они живут, и обещала быть вечером. Авдотья благодарила ее и просила прийти к ним непременно.

 
12
 

Пелагея вечером была на хуторе, где с радостью встретила ее Авдотья, она позвала дочерей, но пришла только Полина, Агриппина чувствовала себе слабой. Пелагея сразу предложила пройти и поговорить с ней. Разговор у них затягивался, Агриппина, опершись на гору подушек и укрывшись теплой попоной, сидела на кровати, у ее ног примостился Никитушка, как его называли в этом доме. Пелагею несколько стесняли присутствующие, это вскоре поняла Милена и попросила оставить дочь одну с Пелагеей. Уже перед самым сном Пелагея подошла к Авдотье со словами, что ей надо завтра обязательно вернуться в свою обитель, там нужно кое-что взять, и она планирует вернуться к ночи. Авдотья встревожилась и начала расспрашивать о здоровье дочери, ответ она получила короткий и несколько тревожный. Недели через три-четыре она должна пойти на поправку, но каждый день утром и вечером ей нужно быть у болящей. Пелагея стала объяснять, что остановится на это время здесь у знакомых и будет приходить сюда. Авдотья сразу запротестовала, сказала, что завтра ее отвезут куда она скажет и привезут, а жить она будет здесь, и сейчас ее отведут и покажут ее почивальню. Пелагея присела, закрыла глаза и молчала, потом встрепенулась и согласилась, что она будет жить здесь. Агриппина через неделю повеселела, говорила, что ей с монашкой очень спокойно и радостно, а еще через пару дней в доме можно было слышать смех дочери и Никитушки. Авдотья стала замечать, что на хутор стали приходить чужие люди, просили позвать Пелагею, и та днем куда-то отлучалась, дворовые рассказали хозяйке, что монашка ходит лечить немощных, никому не отказывает, многих уже излечила. Пелагея с Авдотьей была немногословна, благодарила ее, что ей разрешили по-своему убрать почивальню и там в уединении проводить время. В первый день после обеда на выездном возку привезла Пелагея небольшой свой скарб, это в основном были большие церковные книги и иконы, тогда она попросила Авдотью разрешить расставить и разложить все это в почивальне. Авдотья сразу согласилась, и когда Пелагея ее пригласила назавтра посмотреть, как она устроилась, была удивлена и растрогана. Уже потом Авдотья не раз замечала, как туда заходила Полина, и они подолгу разговаривали с Пелагеей. На хуторе как-то все изменилось, стало уютнее и теплее, как сказала Агриппина, и действительно через три недели она себя чувствовала вполне здоровой, казалось, болезни и не было никакой.