Судьбы людские. А что скажут люди?

– Оно-то так, да одной свадьбу устроить непросто, да чтобы это было по-людски. А так, что потом люди скажут? – Вера Павловна остановилась и улыбнулась: – Все у тебя получится, – сказала и зашагала своей мужской походкой в сторону клуба. Маланья ничего не ответила, в душе остался неприятный осадок от встречи. «И чего ей надо от меня?» – успокаиваясь, подумала Маланья, открывая во двор калитку.

Гапка старалась матери помогать во всем, быстро кормила своих телят, спешила домой, убирала двор, чистила посуду, мыла полы в хате, и, как сказал Архип, стала хозяйкой в доме. Даша редко стала разговаривать с Гапкой, она все куда-то бежала, то примерять, то подшивать, несколько раз ездила в город, покупала все, как она считала, самое необходимое. Мать с грустью, но все же деньги на ее покупки давала, иногда только скажет: «Ты не трать гроши на абы что».

Свадьба удалась, гостей собралось немало, правда, со стороны невесты были ее родные, крестный с женой, Маланья пригласила заведующего фермой, и еще несколько женщин, с которыми работала на ферме. Остальные гости были со стороны жениха. К вечеру, уже после выпитой не одной чарки самогона приехал председатель колхоза Ефим Иванович, снова кричали «Горько», говорили пожелания, которые уже мало кто слушал. За столами образовались группки гостей по интересам, где произносили тосты, шли обсуждения. Ефим Иванович встал во второй раз, попросил тишины, для чего ему пришлось постучать ложкой по графину с самогонкой, и произнес тост за отца Даши, фронтовика Федора, и его жену Маланью, которая вырастила такую красавицу дочь. Тихо стало за столом, только нарушило тишину всхлипывание Маланьи. Потом сразу все заговорили о своем, а вокруг столов ходил сват вместе со своим братом, пытаясь удержать общий настрой. И когда, казалось, уже никто никого не слушал, заиграл баян, в начале аккорды несмело пробивались сквозь сплошной говор и шум, а потом зазвучали все сильней, и зазвучала песня.

Пели в основном женщины, песни лились одна за другой, были и танцы с топотом, криком, свистом. Специально для танцев был сколочен навес с полом, на случай дождя. Для танца невесты с женихом там образовался круг, а в это время под деревьями возник жаркий спор, который перерастал уже в драку, но вовремя появился сват, драчунов развели. А танцам, казалось, не будет конца. Маланья, раскрасневшаяся, радостная и уже уставшая от суеты, веселья и напряженного ожидания подошла к куму, чтобы поблагодарить его, что так складно получилось все. И неожиданно для себя обняла его, вокруг весело заговорили и запели частушки про кума и куму, а у крайнего стола, где стояли две женщины, можно было услышать:

– Смотри, смотри на нее, напилась и весь стыд потеряла, посмотри, как повисла на нем!

– А ты что, не знала, он же к ней каженный день ходит. Как только терпит такое Нюрка? – отвечала, посмеиваясь, вторая женщина.

Гапка, спрятавшись в тени деревьев, стояла недалеко от женщин и слышала их разговор. Ей хотелось закрыть уши, глаза и убежать от этих разговоров, шума, суеты, а главное – от одиночества. Незадолго до свадьбы Даша попросила ее показать платье и туфли, в каких она будет на ее свадьбе. Пошить платье Гапку заставила Маланья, а за туфлями Гапка ездила в районный центр, и сама себе их долго выбирала. Наряд Даше понравился, оставшись одна в хате, Гапка еще долго ходила в нем, рассматривая себя в зеркале. Ей казалось, что в таком наряде на нее обязательно посмотрит тот, о котором она втайне мечтала и ждала, что он пригласит ее на танцы, и они будут танцевать весь вечер и почти половину ночи, а потом он проводит ее домой и обнимет. А она скажет: «Нет», – и убежит. Вот сейчас она стояла в том наряде одна, к ней никто не подходил, ничего не спрашивал, не приглашали на танцы, и она, чтобы совсем не разревется, стала помогать двум женщинам, которые были за свадебным столом и поварами, и разносчиками посуды, и приглашатыми. Сначала женщины отмахивались от помощи Гапки, а потом, увидев, что она делает все быстро и старательно, успокоились. Потом одна сказала: «И как бы мы без тебя, красавица, управились с такой оравой людей?». Услышав слово «красавица», Гапка сразу повеселела, и тут начались танцы.

Она любила танцевать, особенно польку, в этом танце она забывала обо всем, ей казалось, что она становится совсем другой – самой красивой, веселой и такой привлекательной! Она могла подряд без передышки сплясать несколько таких танцев. После последнего взмаха руки и притопа каблучком туфли о пол настила к Гапке вдруг опять вернулось одиночество, невидимой шалью ее накрывала тоска.

На второй день свадьбы гостей было значительно меньше, к обеду появились молодые, уже не так нарядно одетые, снова гости кричали «Горько», танцевали под навесом, но без вчерашнего задора, а за столами в разнобой запели женщины. Песня прерывалась, чей-то голос начинал другую, но не вытягивал взятую ноту, и песня стихала. Гапка на второй день свадьбы работала на ферме, надо было досматривать телят своих и матери, к вечеру ей казалось, что вчерашняя свадьба – это сон, и он снился давно и почти уже стерся в памяти. Жизнь входила в привычное русло, казалось, наступит весна или пойдут проливные дожди, забурлит река, а придет лето и зной – окажется неподвижной и сонной, а зимой закует мороз воду в студеный лед. Так и жизнь Гапки, казалось, замерла после свадьбы.

Даша с мужем были заняты подготовкой к переезду в районный центр и ожиданием ребенка, а для Маланьи и Гапки каждый день начинался одними и теми же занятиями на ферме, в огороде и по дому. Все поменялось, когда Даша родила мальчика. То была большая радость не только для родителей. Больше всего радовалась Гапка. Даша, занятая заботами о переезде, часто приезжала к матери с Родькой, Гапка, быстро сделав работу на ферме, бежала домой, чтобы побыть с Родькой. Маланья тоже помогала Даше, но, увидев, как радуется Гапка, когда она остается с маленьким, стала досматривать часть ее телят. Она после свадьбы ни разу не перекинулась словом с Архипом, приходила мысль, что может и закончится, и забудется ее тайная любовь, уйдет в небытие и растает, как дым. С рождением внука произошло что-то у нее внутри, пропало то зовущее желание.

 
3
 

В ту осень «бабье лето» было на удивление жарким и продолжительным. Уже выкопали в огородах и колхозных полях картошку, убрали зерновые, обмолотили лен. В том году в колхозе заготовили много сена, и правление колхоза решило разделить на дворы отаву на покосах. Достался надел отавы и Маланье, только вот управляться косой она не умела, считала, что это не женское дело. Но сухая трава нужна была – и бурт с картошкой закрыть, и подстил в сарае нужен был. Вот и приходилось просить кого-то выкосить свой надел. Чаще всего делал эту работу Архип.

В этот раз Маланья часто ловила себя на мысли, что не надо просить Архипа. Только получалось так, что мужчины, которые раньше помогали ей косить, были заняты своими делами и обещали сделать ее работу попозже. С Архипом они мимоходом уже давно не встречались, а идти во двор она боялась, зная о разговорах, которые гуляли по деревне после свадьбы Даши. Встретились они неожиданно. Маланья только вышла из сарая, где стояли телята, которых доглядывала Гапка, как увидела Архипа. Она испугалась встречи и хотела вернуться в сарай.

– Что-то ты, Маланья, бегаешь от меня последнее время. Уже почти месяц как не здоровались, а живем по-соседски.

– Так ты же знаешь, забот у нас прибавилось, Даша родила, Гапка помогает ей, а я телят сама досматриваю, да и самой с маленьким побыть охота. А на огороде и во дворе дел полно, а еще отаву косить надо, может, помог бы ты мне ее скосить, Архип? – высказала все сразу Маланья.

– А чего не помочь тебе, кума? Помогу, много с тебя не возьму, как-то рассчитаешься, – улыбаясь, ответил Архип.

– Мне выделили надел рядом с твоим, я, правда, там не была, но так сказал Федька Устиньин, он размечал наделы.

– Не переживай, кума, найду и выкошу твой надел, а складывать отаву будем вместе, так что выбирай день, когда пойдем на покос, – с хрипотцой в голосе произнес Архип. На том и разошлись.

Архип передал через Гапку, что складывать отаву надо идти в субботу, дальше откладывать некуда, могут пойти дожди. Не хотела идти Маланья на покос и складывать сено в копну, а идти надо было. Оказалось, нечем было укрывать картошку, которую закапывали в бурт, можно было отправить туда Гапку, но та наотрез отказалась, заявив, что заведующий поручил ей заниматься в этот день взвешиванием телят. До болота от деревни было километра два, часть дороги надо было идти проселочной дорожкой, вдоль которой росли березы, дальше начинался подлесок, а за ним болото. Маланья собрала себе обед, взяла грабли, помогла Гапке накормить телят и прямо с фермы направилась на болото.

Она вышла на дорогу и сразу почувствовала чистоту воздуха, без запаха фермы, а еще ее поразила тишина. Она даже остановилась, ей показалась, что она попала в другой мир: до чего же красиво, а солнце какое! Забылись усталость и все гнетущие душу мысли, радостная улыбка украсила ее все еще молодое лицо. Маланья вдруг обратила внимание на старую березу, что росла чуть поодаль от дороги. На березе были видны ветки с золотистой листвой. «Словно пряди седины в волосах», – подумала Маланья, и снова появилась грусть. Она чувствовала себя еще молодой и сильной, ей легко работалось, только вот быстро выросли дочки и уже родился внук, как это все быстро произошло! Ей захотелось присесть и отдохнуть. Нехорошее у нее появилось предчувствие. Устала-не устала, только кто же будет тебе сено привозить, картошку в бурт закапывать, тыквы на огороде собирать, да еще работ сто по дому делать? Отогнала она от себя набежавшую слабость и незаметно вышла к болоту.

Архип уже был на покосах и повернул валки травы, чтобы она быстрее подсыхала от утренней росы. Он первым увидел Маланью и, радуясь встрече, замахал ей рукой, указывая, куда идти. Здесь, на просторе, к Маланье вернулось хорошее настроение. Увидев Архипа, она заулыбалась и вскоре была на своем покосе.

– О, да ты, кум, уже почти половину работы сделал, – произнесла, улыбаясь, Маланья.

– Половину не сделал, а трава уже подсохла и можно начинать ее грести и в копы складывать. Давай, кума, начнем делом заниматься, – в тон ей ответил Архип.

Работалось Маланье легко и радостно, она нагребала небольшие валки сена, а Архип собирал его вилами и складывал в копу. Еще осеннее солнце не перевалило на вторую половину дня, а сено уже было сложено в две копы.

– Ну, мы с тобой, Архип, прямо стахановцы, быстро управились. Давай присядем да перекусим, да мне надо к телятам бежать, тяжело там одной Гапке за ними управляться.

Пока Архип завершал копу, складывал вилы и грабли, Маланья расстелила платок, в котором принесла еду, и разложила ее.

– Садись Архип, перекусим, чем Бог послал, да я побегу назад.

– Куда ты все спешишь, Маланья, ты же посмотри на себя со стороны: не ходишь, а бегаешь, все торопишься. А куда торопишься, непонятно, – присаживаясь рядом, заговорил Архип. – Ты же еще молодая и такая красивая… (хотел сказать «баба», но вырвалось слово «женщина»).

Это заметила Маланья и покраснела, отвечать на слова Архипа не стала, они молча принялись за еду. Стоял чудный осенний день, на небе ни облачка, вокруг тишина, даже травинка не шелохнется, в такие минуты, после еды, в душе возникает умиротворение, хочется вытянуться во весь рост и отдаться этому спокойствию и тишине. Маланья и Архип, прислонившись спинами к копне сена, молчали.

– Ты же знаешь, Маланья, что нравишься мне, и тянет меня к тебе, и ничего сделать с собой не могу. Что бы о нас ни говорили и как бы меня не обзывала меня моя Нюра, тянет к тебе и все тут, – заговорил Архип, нарушив тишину и покой. Маланья выпрямилась, вся как-то съежилась, поправила на коленях сарафан.

– Говоришь, Архип, тебя жена и люди обзывают, а знаешь, как они меня обзывают? Какие твоя Нюра слова говорит и какие сплетни разносит про меня и про дочек моих? Ты думаешь, мне это легко слушать? Я по ночам от этого плачу, душа разрывается. Родила Даша мальчика, и дала я себе слово – больше никаких встреч ни с кем. И с тобой тоже, Архип.

– Постой, Маланья, как же так, я не хотел тебя обидеть, тянет меня к тебе, – Архип стал наклоняться к Маланье, пытаясь обхватить ее руками и обнять. Маланья вывернулась и вскочила. Поправляя сарафан, срывающимся голосом произнесла:

– Ты, Архип, не подходи ко мне, я тебе все сказала и давай разойдемся по-хорошему, по-людски.

Она отряхнула с одежды сухие травинки сена и начала собирать остатки пищи, складывая их в платок.

– Спасибо тебе, Архип, что помог, я рассчитаюсь с тобой за работу. Мне пора, – уже более спокойно закончила она трудный для себя разговор.

Архип, обескураженный и растерянный, продолжал сидеть у копны, он не ожидал такой решительности от Маланьи, но понял, что будет так, как она сказала. Он поднялся, когда Маланья уже почти вышла да дорогу, что вела с болота. В тишине, что стояла над болотом, за Маланьей и Архипом наблюдало несколько пар глаз.

– Потеряла всякий стыд, внук уже растет, а она, бесстыжая, за мужиками бегает, на поле с Архипом милуется, – слышался приглушенный шепоток.

Опять подбежала к забору Маланьи Нюра и кричала на всю мощь своего голоса:

– Бесстыжая ты и дочка твоя такая же, свадьба то была, может, месяцев шесть назад, а твоя меньшая уже родила. Совести у тебя нет никакой! Маланья молча с улыбкой стояла в своем дворе, и, казалось, с удивлением и радостью слушала грозные слова, которые летели через забор Архипа. Она тихо, больше защищая дочь, сказала, что Даша родила чуть раньше срока, почти через восемь месяцев после свадьбы. Спокойствие и равнодушие Маланьи окончательно вывели из равновесия Нюру, и та уже не кричала, а перешла на визг, от которого у соседей начался переполох. Много сил и здоровья забрал у Маланьи тогда тот крик жены Архипа, но он и успокоил людей, меньше стало разговоров о ней и Архипе, затихать стали даже самые злые языки в Макарах. Порой можно было даже слышать: «Да не бреши уже ты так про Маланью!». Поддержала такое мнение и Вера Павловна.

Только Маланью стало подводить здоровье: руки стали побаливать (попробуй потягай столько ведер да напои столько телят!). Была у Маланьи и большая радость: часто приезжала в деревню с Родькой Даша, тогда она преображалась, молодела лет на двадцать сразу. Но была у нее грусть и печаль о дочери Гапке.

Как-то в конце зимы прислала Даша письмо и очень просила в нем Гапку приехать к ней на неделю помочь в ее каких-то делах. Гапка отказывалась, понимая, что матери придется досматривать два стада телят, но Маланья настояла. Приехала Гапка домой с радостной вестью, у Даши скоро будет еще один ребеночек. Маланья уже второй день ходила на работу с температурой, весть обрадовала ее, и она будто почувствовала себя лучше, но на утро снова не смогла идти на работу. А через четыре дня ее увезли в районную больницу. Увезли навсегда.

Глава вторая

 
1
 

Утром после заседания правления колхоза, которое кратко называли в деревне наряд, председатель попросил парторга Гаврила Демьяновича задержаться. Ефим Иванович уважал своего партийного заместителя, хотя тот был значительного его моложе. И если тот вот так просил остаться, значит, дело было деликатное. Так оно и получилось. Председатель вчера вернулся из района, где проводили совещание перед косовицей, а уже после к Ефиму Ивановичу подошел начальник районной милиции. Кругленький, но удивительно быстрый и располагающий к себе человек. Как-то у Ефима Ивановича на этот счет промелькнула крамольная мысль: «Ему бы попом быть, приход был бы самым богатым».

Вот и сейчас начальник милиции взял Ефима Ивановича своей пухленькой ладонью под локоть и отвел к окну, на ходу объясняя, как он ее назвал, небольшую закавыку. В район прислали на поселение несколько отсидевших срок осужденных. Это для нашего района дело новое, и одного было предложено направить к тебе в деревню. Тут начальник милиции так расписал в красках, почему надо было отправить одного из зеков в их колхоз, что Ефиму Ивановичу пришлось согласиться принять его. Перевоспитание – дело хорошее, только где этот человек будет жить в деревне? Его ведь никто к себе на постой ни за какие деньги взять не согласится, и правильно сделает. Можно было бы того «поселенца» на день-другой поселить в сторожке возле фермы, она пустует сейчас, и кровать там есть, и печь есть. Но надолго там нельзя оставлять такого человека одного, да и где ему продукты брать? Да что там продукты, скоро появятся друзья-товарищи и станет сторожка местом встреч выпивох. Так говорил председатель колхоза. Потом напрямую спросил парторга о его мыслях на этот счет.

Гаврил Демьянович хорошо знал жителей деревни и соглашался, что найти человека, который бы взял отсидевшего срок человека на постой, будет непросто. Да и что тут говорить, надо думать, как сделать, чтобы он не только жил, но и находился в надежных руках. Ефим Иванович подал парторгу листок бумаги с краткой характеристикой на нового поселенца их деревни.

– Да, ну и кадр! – прочитав, произнес Гаврил Демьянович.

И, задумавшись, добавил:

– А знаешь, Ефим, есть положительное в нем, что он не женат, вот бы ему вдову найти, может, какая бы и согласилась…

Ефим Иванович встал, закурил «Беломор-канал» и стал ходить по кабинету. Он в памяти перебирал одиноких женщин, что проживали в их колхозе, то же делал и парторг, причесывая правой рукой волосы (такая у него была привычка, когда напряженно думал). Они уже прошли не по одному кругу, но остановиться на каком-то женском имени не могли. Ефим Иванович подошел к столу и, погасив папиросу, уже собирался сказать, что надо придумать что-то более подходящее, как парторг вспомнил, о чем несколько дней назад просил директор школы председателя колхоза:

– Просил он в школу техничку, но такую, не очень пожилую и спокойную, с детьми чтобы умела ладить. Я ему тогда в шутку ответил, мол, еще и с высшим образованием! Директор на эти слова, похоже, обиделся.

Ефим Иванович чему-то громко рассмеялся:

– А что если нам, Ефим Иванович, на этом злую шутку не разыграть, а условие поставить: хочешь техничкой в школу, бери постояльца?

– Ну, ты, Демьянович, и коряга, – это было любимое слово председателя, оно могло выражать и страшное ругательство, и высочайшую похвалу, нужно было только уловить интонацию.

Эти слова парторга вернули председателя на несколько дней назад, когда он был на ферме у телятниц и встретил там Гапку. Она считалась лучшей телятницей не только в их колхозе, но и в районе, ей удавалось выхаживать даже самых слабеньких родившихся телят. Ухаживала она за ними, как за детьми мать, а при встрече вдруг заявила, что хочет перейти на другую работу. Ефим Иванович тогда выслушал ее молча и пообещал подумать. Вот сейчас предложение парторга поставило все на свои места. Председатель заулыбался и начал собираться.

– Ты, Демьянович, поговори с Агафьей Федоровной, нашей телятницей, она просилась перевести ее на другую работу. А я поехал, посмотрю, где будем начинать косить. Да надо подумать, может, воскресник организуем, пока погода стоит, – председатель, открывая дверь, уже спрашивал, куда подевался водитель газика.

В тот же вечер перед сном Ефим Иванович высказал свое предположение жене поселить постояльца у Гапки, то есть у Агафьи-телятницы. Вера Павловна приподняла голову и с удивлением посмотрела на мужа:

– Ну, ты и удумал, Ефим! Это же, прости меня, и не баба совсем, да и мать ее слыла женщиной привольного поведения.

Ефим Иванович присел на край кровати и глухо произнес:

– А ты, Вера, – святая, – и выключил свет. В комнате повисла тишина. Вера Павловна перестала даже дышать, а в голове кружилась мысль: неужто кто донес и он знает про тот случай?

Маленькой Полине уже было больше двух лет, как Веру Павловну назначили библиотекарем в сельском клубе. Получилось это неожиданно, библиотекарша, уже немолодая женщина, вдруг вышла замуж и уехала по осени жить к мужу в другой район. Так и освободилось место. На следующий год перед посевной областное начальство планировало организовать на базе соседнего района семинар для библиотекарей близлежащих районов. Приглашалась на тот семинар и библиотекарь из Макаров. Вера Павловна узнала об этом перед Новым годом и сочла такое приглашение новогодним подарком. Встал вопрос, что надеть, какую сделать прическу и, как сказал Ефим Иванович, навести марафет.

Для его жены это был непростой вопрос. Родилась и выросла Вера в деревне в семье известного своим неуживчивым с начальством характером и крутым нравом Павла Адамовича Петровского – однофамильца и родственника известного военачальника, что и давало ему право высказывать крамольные слова в адрес местного начальства. Вот только не везло ему в главном мужском деле: рождались в семье только дочери. Третьим, он считал, должен был родиться сын, ан не вышло, родилась опять девочка, но характер и повадки у нее были мужские. Росла она крепкой, работящей и во многих делах была Павлу первой помощницей. Остальные дочери были совершенно иного характера и поведения. «Вертихвостки и гулены», – это были самые лестные слова отца в их адрес. Учеба им давалась легко, были они ухоженные и даже очень заметные барышни. Умели и прически делать, и красиво наряжаться, хотя обновок им отец не покупал. Помогала им в этом втихаря от отца мать.

Верка этого всего была лишена напрочь, донашивала все, что оставалось от старших сестер, тому и радовалась. И училась она так себе, а наряжаться так и не научилась. «Не будет с тебя толку, дочка, хорошо, если возьмет тебя в жены какой-нибудь колхозник-вдовец», – часто с грустью говорил ей отец. Старшие дочери на удивление всей деревни одна за другой повыходили замуж за знатных кавалеров и уехали жить в областной центр. Младшая в институт поступила, а Вера закончила библиотечный техникум и была направлена на работу в другую область. Как сказал Павел, «в самую глухомань». Вот здесь она вовремя поняла, что на нее, «такую зачуху», никто и в деревне не посмотрит, и надо непременно научиться наряжаться. Да и статус библиотекарши того требовал. Библиотека находилась в небольшом сельском клубе и была бойким местом в деревне. Здесь тебе и шахматы, и танцы по выходным и праздничным дням, кино и художественная самодеятельность, а иногда и приезд городских артистов с концертами. К таким мероприятиям извлекалось самое дорогое и сердцу милое из нарядов, чтобы не ударить в грязь не только перед гостями, но и перед односельчанами.

Вот такой случай как-то подвернулся перед праздником Октября. Вера Павловна старалась, а тут случилось еще такое, что перевернуло всю ее дальнейшую жизнь. К хозяйке, у которой она снимала квартиру, зашли два самых знатных здешних кавалера. Один из них – Ефим, второй человек по значимости после председателя колхоза, другой работал счетоводом. Вера Павловна в тот момент только закончила в горнице примерку нового платья и с радостью рассматривала себя в трюмо, а хозяйка уже приглашала дорогих гостей проходить в хату. Ефим стал объяснять, что они по делу, а тут возьми и выйди квартирантка в обновке! Гость и раньше видел ее в клубе, да ничего в ней особого не приметил, может, новое облегающее платье заставило так взглядом на нее кинуть, словно стрелу с факелом пустил. Зажгла та стрела пламя неугасимое внутри Веры Павловны, открылись в ней чары неотразимые. Только после рождения дочери притухло то пламя, а Ефим Иванович вместе с женой Верой Павловной переехали жить в тот год в Макары, куда он был направлен председателем колхоза. С той поры Вера Павловна относилась к своим обновкам как к талисману, не сказать, чтобы она часто делала покупки, но, вернувшись на работу по специальности, все чаще примеряла что-то новенькое.

Зимой Вера Павловна съездила к сестрам в гости и там приобрела себе обновки. Они посоветовали ей сшить модные платья и костюмы. Потом несколько раз она ездила в район и покупала там, как выражался Ефим Иванович, разные безделушки. Однажды купила нижнее белье, да такое, что постеснялась показать мужу, примерила и спрятала подальше. Вера Павловна заметно выделялась среди участников библиотекарского семинара не внешним видом и одеждой, а здоровьем и силой. Чувствовалась в ней женская притягательность. Семинар проходил весело и на удивление поучительно. Его организатор – работник облисполкома – умел наладить контакт с участниками, увлечь их интересными темами. Последнее его предложение отметить это мероприятие в местном ресторане было принято участницами на ура. Получалось так, что он часто обращался к Вере Павловне, вступал с ней в диалог, а она смело и бойко отвечала на вопросы, приводила житейские примеры и заслужила внимание к себе. Было неудивительно, что руководитель, когда уже в ресторане дело дошло до танцев, пригласил ее на вальс, а потом еще она станцевала под общий восторг с ним польку. К гостинице их подвезли в автобусе, все были веселы и, казалось, влюблены в друг друга. Долго стояли у входа, хотя было прохладно, а потом стали расходиться.

Вера Павловна не помнила, как она оказалась в номере того руководителя, вспоминалось только, как с трудом снималось нижнее белье. Ушла она из номера, когда была поздняя ночь, и как не уговаривал ее остаться тот приятный мужчина, она осталась непреклонной. Быстро прошла в свой номер, и, как она считала, незаметно легла спать. Утром на завтраке все были другими, они разъезжались, их ожидали другие заботы и дела, только в Вере Павловне оставался тот задор, которым она привлекла к себе участников семинара в ресторане. Она чувствовала себя легко и свободно. Ее еще несколько дней волновал тот вечер, а потом все забылось и стерлось из памяти. Оставались только радость и задор от танцев, да слова мужа: «Ты же у нас святая!» А что ты думал? Святая, родила тебе двоих детей и живу с тобой.

 
2
 

Гапка вышла из сарая, когда солнце уже хорошо припекало, настроение было у нее так себе, она уже успокоилась после того разговора с председателем колхоза, но прежнее хорошее настроение ушло и возвращаться не хотело. Ее стали занимать другие мысли и заботы. Еще до встречи с председателем Гапка услышала разговор доярок, когда те развешивали бидоны после мойки у забора, что в школе увольняется техничка Катя и ищут, кого бы взять на ее место. По такому вопросу даже директор школы обращался к председателю колхоза. Привлекательная эта работа, чистая, не надо сломя голову утром ни свет ни заря бежать на ферму, да и деньги немалые платят. А разговор закончился тем, что на такое место не иначе, как по блату кого-то возьмут. Вот от этого разговора и перевернулось все внутри у Гапки, из потаенных ее мест, из самых закромов ее души выскочила мысль о своем ребеночке. Вот рожу хлопчика, поведу его в школу и буду за ним там смотреть, помогать буду ему там учиться и никому не дам его обижать. От этих мыслей Гапка почему-то побежала невесть куда, а, запыхавшись, остановилась, осмотрелась вокруг, не услышал ли кто ее тайную мысль. Вокруг никого не было, только гулко стучало сердце в груди. Тогда она и задумала оставить ферму и искать способ, как устроиться техничкой в школу. А дальше (она не сомневалась!) у нее родится хлопчик. Вот и сейчас с теми тайными мыслями Гапка уже отошла шагов на десяток от коровника, как услышала, будто кто-то ее зовет: «Агафья Федоровна, Агафья Федоровна!».

Вначале ей показалось, что зовут кого-то другого, ей незнакомого, ее никто так не называл на ферме. Разве что в районе, когда собирали передовиков, да на собраниях в клубе, когда вручали вымпел лучшей телятнице. А обычно ее звали Гапка, редко Гапа (это женщины постарше ее так величали, высказывая ей свое уважение). Она остановилась и увидела подходившего к ней заместителя председателя колхоза, парторга, как его называли за глаза деревенские. Гаврил Демьянович, увидев Гапку, был поражен ее видом. Перед ним стояла пожилая женщина, неряшливо одетая, из-под повязанного на голове платка выпала прядь волос, которые ему показались давно не мытыми и непричесанными. Он даже на секунду забыл, о чем хотел поговорить с этой женщиной, отогнал от себя возникшие мысли и, как бы оправдываясь, спросил, не желает ли Агафья Федоровна сменить работу. Ее ценят здесь на ферме, но ответственные люди нужны и на другой работе, например, техничкой в школе. Но при этом будет и небольшая «нагрузка» к должности: надо будет взять к себе постояльца,

– Я не настаиваю, Агафья Федоровна, вы подумайте хорошенько, а потом передадите свой ответ, – скороговоркой выпалил парторг казенные слова и заспешил со двора. Гаврил Демьянович никак не мог успокоиться от произведенного Гапкой впечатления. Неужели у нее есть что-нибудь женское или бабское, какая-то она неряшливая, увидишь такую, от нее будешь бежать без оглядки до самой Москвы.

«Не согласится жить у нее этот зек», – окончательно подвел итог встречи с телятницей парторг.

А Гапка, услышав такое предложение, вначале не поверила сказанному. Ей предлагают стать техничкой, но надо взять на постой какого-то постояльца. У нее второй раз екнуло сердце, и она даже ощутила в нем боль. Мгновенно связала воедино постояльца и маленького хлопчика, ее охватил жар, и она стала задыхаться. Мне бы кашлянуть, и это пройдет, только бы кашлянуть – и стану дышать, – стучало в голове у Гапки. Она двумя руками держалась за забор и с облегчением вдыхала свежий воздух, проходил жар, только оставалась слабость в ногах. Мысли у нее путались, набегали одна на другую: ах, да, постоялец и маленький мальчик, постоялец и мой ребенок… Тут Гапка ощутила, что она может двигаться, слабость в ногах прошла, и она заспешила домой.

На следующий день на ферме она узнала, что в деревню привезли на поселение мужчину, который отсидел то ли десять, то ли пятнадцать лет в тюрьме, и сейчас председатель ищет, кто бы его взял к себе на постой. Разговоры заканчивались руганью районных руководителей: кто возьмет к себе в дом бандита?! Гапке хотелось подойти и сказать, что она согласна его взять, и она пойдет и скажет об этом председателю. Она уже представляла, как все замолчат от такой ее смелости. Был у Гапки и страх: а вдруг это настоящий бандит, возьмет ее, тайно унесет и бросит в болото? «Нет, сразу узнают, арестуют и отправят обратно в тюрьму», – успокаивала себя Гапка.

Была объявлена еще одна новость: в воскресенье будет воскресник, и всем после дойки и кормления телят надо идти на покосы. Такое дело для Гапки было привычным, и она с радостью приняла такую новость, а вечером узнала, что того зека временно определили в сторожке возле фермы. Удивительно, но многие захотели пройти мимо сторожки, полюбопытствовать. Следующие два дня только и было разговоров, что о новом жителе их деревни. Одни выказывали сочувствие к постояльцу, другие требовали его отправить к начальникам из района, и пусть они там его воспитывают. Выяснилось, что это еще довольно молодой мужчина, крепкий, среднего роста, и так ничего себе. «Фестовый мужчина», – сказала бойкая на язык доярка Фрося и весело засмеялась. А ее напарница, мать двойняшек Маша, сразу набросилась на нее со словами: «Чего ты ржешь, бесстыдница, одни мужики у тебя на уме, гнать его отсюда надо, дети будут бояться сюда ходить!»