Тринадцать подвигов Шишкина

– Гостиниц и постоялых дворов у нас нет. – Директриса в очередной раз строго глянула на нового кадра. – И комнату снимать вам абсолютно ни к чему. – Она двинулась к дверям. – Комнату вам предложить не могу, а квартиру для вас держим… Трёхкомнатную… Сейчас познакомитесь с Иваном Терентьевичем, нашим завхозом. Он вас и проводит.

– Круто! – вырвалось у Шишкина. Он подхватил сумку и двинулся следом за снисходительно хмыкнувшей директрисой.

Они вышли через своеобразный «чёрный» ход, ведущий из коридорного закутка П-образного здания школы на школьные зады – в огромный, как «поле, русское по-о-ле», двор.

Справа и слева чернели ещё две постройки. В просвете между ними просматривалось нечто типа стадиона: посыпанная шлаком беговая дорожка, футбольная площадка, если судить по вкопанной паре подобий футбольных ворот, сваренных из внушительных стальных труб и сверкающих свежей ядовито-синей эмалью. В дальнем, левом углу двора, похоже, устроены теплица и огород.

– Это у нас складские помещения, – повела рукой влево Валентина Ивановна, – а это, – повела рукой направо, – второй учебный корпус. Там у нас классы начальной военной подготовки, труда и автотракторного дела.

Второй учебный корпус поблескивал с видимой стороны тремя парами небольших окон и внешне представлял собою попросту сложенный из потемневшего от времени кругляка длинный бревенчатый дом с невысоким крылечком и широкими завалинками.

Вот такими и виделись всегда Шишкину-младшему какой-нибудь сельсовет или изба-читальня на страницах прочитанных им романов про сибирскую глубинку на изломе веков. Ещё бы плакат кумачовый с меловым лозунгом «Долой безграмотность!» над крыльцом да злобного кулака-мироеда с обрезом в кустах поблизости. Нет, эффектнее цельную банду, типа колоритных хлопцев батьки Ангела из «Адъютанта его превосходительства»: «Бей красных, пока не побелеют! Бей белых, пока не покраснеют!» Тачанки с «максимами», мутный самогон в четвертях. И тут – раз! – неуловимые мстители: «Ку-ку!» – и «вдоль дороги мёртвые с косами!..»

А вот «складские помещения» – тоже бревенчатого исполнения – мгновенно вызвали другую ассоциацию – амбар! Классический амбар! С широкими двустворчатыми дверями, по диагонали перечёркнутыми увесистым стальным пробоем с внушительным висячим замком. Это уже – как иллюстрация к «Угрюм-реке»!..

От «амбара» поспешал, чуть прихрамывая, низкорослый дедок лет семидесяти. «Во! И дед Щукарь в наличии!» – весело подумалось Шишкину. И походочка, и улыбочка! Он даже невольно настроился на частушечные прибаутки, которые сейчас обязательно должны посыпаться из деда. Но вблизи ничего «щукаринного» не оказалось. Суровый, а ля Феликс Эдмундович, взгляд рашпилем скользнул по молодому педагогу.

Завхоз угрюмо уставился на директора школы.

– Познакомься, Иван Терентьевич. Наш новый учитель русского языка и литературы Александр Сергеевич Шишкин. Покажи теперь квартиру ему, – низко и лаконично прогудела Валентина Ивановна и, величественно повернувшись, скрылась за дверью «чёрного» хода.

«Теперь… ему…» – Александр не преминул отметить странность фразы.

– Пошли… учитель, – с непонятной, но совершенно не располагающей к дружелюбному знакомству интонацией буркнул завхоз и двинулся в обход школьного здания.

Вступили в небольшой скверик-палисадничек, миновали правую половину здания. Терентьич толкнул калитку в белёном густой известью штакетнике, оградившем прижавшийся к школьной стене табунок молоденьких топольков.

И оказались на хорошо утоптанной и посыпанной гравием площадке перед «парадным» входом в школу, куда меньше часа назад батина «персоналка» и доставила Александра.

От главного школьного входа – высокого, просторного, с прочными массивными перилами крыльца, спускающегося десятком широких ступеней из толстенных лиственничных плах, свежевыкрашенных жёлто-коричневой половой эмалью, – вниз, к центру села, простиралась широкая улица.

По обе её стороны белели силикатным кирпичом однотипные дома под шиферными крышами. Разве что только один дом из правого ряда несколько выделялся: как-то посолиднее смотрелся, наверное, потому, что был чуть повыше, да и крыша крыта оцинкованным железом.

Завхоз шустро гнал впереди, что заставило Шишкина прибавить шагу и невольно настроиться на изрядную прогулку по селу.

Когда Шишкин-младший вкатил на тёмно-зелёной «Волге» в Чмарово, он увидел просторные деревенские улицы, по которым разбрелись вереницы столбов с электропроводами, ныряющими от белых колокольцев изоляторов под крытые железом и шифером крыши основательных бревенчатых изб. У каждого дома – обязательный палисадник с двумя-тремя яблонями ранетками и черёмухой, добротные заборы и ворота с неизменными лавочками-скамеечками у калиток.

На всё село просматривались лишь три двухэтажных здания. Самым монументальным выглядел, конечно, Дом культуры на пригорке – с колоннами при входе.

Под пригорком, в центре села, устроилась, как потом оказалось, контора правления колхоза, занимающая во второй двухэтажке верхний этаж, куда надо было подниматься по наружной крутой железной лестнице, на первом же располагались отделение связи и сберкасса.

А вот третье здание было жилым, квартир на шестнадцать. Это на него смотрела из окна своего кабинета директриса. И когда она сказала про квартиру, то Шишкин так и подумал, что вот в этой-то блочной двухэтажке оная и располагается. Этакое благоустроенное гнёздышко для представителя передового отряда сельской интеллигенции, к коему с сегодняшнего дня он, Александр Сергеевич Шишкин, и примкнул.

Но «лже-Щукарь» повёл его совершенно в противоположном направлении. А там ничего «городского» не наблюдалось.

С высоты своей долговязости, насколько она позволяла, Шишкин-младший сумрачно обозревал самую дальнюю деревенскую перспективу, но и там ничего цивильного не просматривалось.

Оказалось, что так далеко сельские виды разглядывать никакой необходимости не было.

– Заходи, – буркнул завхоз метрах в двухстах от школьного крыльца. И толкнул щелястую калитку, открывшую проход через заросший лебедой и прочими лопухами дворик к обложенному силикатным кирпичом дому.

Миновав два больших окна, вслед за завхозом Шишкин завернул за угол и, вертя головой по сторонам, поднялся на крыльцо в три ступеньки.

Картина прояснилась. Дом на две квартиры. Двор, разделённый пополам невысоким заборчиком. Два крыльца. На правой, если стоять к дверям спиной, обжитой половине двора чувствуется хозяйская рука: всё чистенько, прибрано, летняя кухня выстроена, сарайчик-гараж аккуратный, за ним – явно банька. Вдоль внешнего забора – нескончаемая, в человеческий рост поленница дров.

Завхоз порылся в карманах видавшей виды телогрейки, забренчал ключами, отпирая висячий замок на довольно лебезной двери. Вошли на просторную, светлую от огромных окон-стен веранду. Непосредственно в дом путь преградила уже более прочная, толстая дверь, с врезанным замком. Изнутри дверь была обита толстым серым войлоком. «Тепло держать», – догадался напрочь городской Шишкин.

Квартира пахнула свежим запахом краски. На полу она ничем не отличалась от той, которой сверкало школьное крыльцо. Зато оконные переплеты пронзительно синели вместе с подоконниками и наведённой на кухне до уровня глаз панелью. Краска явно была из той же банки, что использовалась для покраски так называемых футбольных ворот на заднем дворе школы.

Собственно, с кухни квартира и начиналась. Прямо напротив входной двери белела боками и ржавилась чугунной плитой с конфорками здоровенная печь, с распахнутой сейчас, такой же чугунно-ржавой, дверцей. Под большим кухонным окном стояли видавший виды стол и подходящие ему по возрасту две табуретки, без затей выкрашенные той же синей краской. Слева от входной двери возвышался Мойдодыр-умывальник, справа всю стену занимала вешалка для одежды: сверху – полка для шапок, пониже – доска с дюжиной или поболе крючков для одежды, а у самого пола – доска, видимо, для обуви. Так оценил невиданный им прежде предмет мебели Шишкин-младший.

Завхоз, оставляя на свежевыкрашенном полу жирные грязные отпечатки, гулко протопал прямо.

– Вот, тут зала, а тама, – он ткнул левой рукой от себя, – тама, жеж, ещё одна. Туды я кровать занёс и пару постельную с матрасом.

Он развернулся на каблуках и вышел снова на кухню. Теперь уже ткнул правой рукой.

– Тута третья комната.

Бросил на стол замок от входной двери и ключи.

– Давай, устраивайся. Ежели, жеж, пока кастрюля́ми и прочей кухонной утварью не обзавелся, – то имей в виду: колхозная столовка коло сельпо, только, жеж, до пяти работает. А сельпо, жеж, – до семи. Давай…

Завхоз вышел, а Шишкин вдруг поймал себя на мысли, что завхоз Иван Терентьевич напоминает ему… Маленький, тщедушный, в круглых очочках… Ба!.. Если переодеть завхоза из телогрейки в кожаную куртку… «Да это ж на редкость удачная помесь! Кабы к карликовой худобе Николая Ивановича – так вроде звали бериевского предшественника Ежова? – да приставить очкастую круглую физиономию Лаврентия Палыча… То-то у него и взгляд железного Феликса! Да уж… Чекист! Вот такой соцреализм! Гоголю и не снился», – усмехнулся про себя Шишкин.

Он поставил на пол сумку и прошёлся по выделенным хоромам. Метражом, конечно, они впечатляли. Кровать в «ещё одной зале» оказалась стандартной армейской койкой с панцирной сеткой, а «постельная пара» – двумя простынями и суконным одеялом казённо-сиротского образца и цвета: хоть в солдатскую казарму, хоть в пионерский лагерь, хоть на «зону». Поверх одеяла валялась тощая ватная подушка.

Шишкин вышел на веранду. По правую руку дощатая стенка, когда-то оклеенная каким-то обоями, отрезала кусок веранды под чулан. Александр потянул на себя, тоже дощатую, дверцу. Так и есть, кладовка. Пара проржавелых вёдер, две лопаты, штыковая и совковая, метла, ржавый топор и такой же ржавый здоровенный совок. Вдоль боковой стены громоздились сложенные друг на друга узкие деревянные ящики-корытца. Задняя стена кладовки граничила со второй половиной дома.

Притворив дверь кладовки, Александр шагнул на крыльцо. Оглядел окрестности. Прямо, метрах в десяти, его половинка двора заканчивалась покосившимся серым заборчиком, подпиравшим такую же серую дощатую уборную. Далее простирался заросший бурьяном, как и половинка двора перед Александром, пустырь, полого переходивший в овраг, на крутом противоположном склоне которого влево и вправо разворачивались нескончаемой лентой разномастные, прилегающие друг к другу встык заборы – тылы подворий, относящихся уже к соседней улице.

А вот слева, за аккуратным, но тоже невысоким, от силу в три четверти среднего человеческого роста, забором, высился тот самый, выделяющийся на улице солидностью дом, вблизи больше похожий на особняк – блестящая цинком крыша, белого кирпича с красным стены, утопающие в побуревшей по сезону зелени черёмух и ранеток. Ни дать ни взять – огромный шмат сала с прожилками в укропе и петрушке. Для Гулливера, например…

– Председательские хоромы!

Шишкин вздрогнул и обернулся на голос.

С соседского крыльца его с любопытством разглядывала миловидная, улыбчивая женщина лет тридцати. Невысокая, крепко сложенная, с пышной высокой грудью, прямо-таки взрывающей пёстрое домашнее платье. Оголённые до плеч сильно загорелые руки, такое же загорелое, круглое лицо с приятными ямочками на щеках, пшеничные, пышные волосы, выбившиеся прядкой из-под лёгкой ситцевой косынки, завязанной назад. Женщина упирала в левое бедро большой эмалированный таз, доверху наполненный мокрым бельём. Весёленький яркий передник завершал картину.

– А вы наш новый сосед? Здравствуйте!

И голос приятный, грудной.

– Добрый день, – улыбнулся Шишкин. – Получается, так, – развёл он руками.

– Очень приятно. Значит, будем соседствовать. Тут до вас наш агроном проживали, в прошлом году уехали в райцентр, сельхозотделом в райисполкоме заведует. А квартира так и стояла пустая. Вы к нам в школу учительствовать? Наверное, русский с литературой преподавать? Или вы военруком? Он у нас в прошлый Новый год замерз – с местными военными выпил лишку, а до дому три шага не дошёл, заснул в сугробе… – Соседка оказалась разговорчивой.

– Нет, я – первое. Литературу и русский язык.

– Как у нас в этом году мужчин в школе прибавилось! Трудовик приехал, теперь вы. Трудовик – из Армавира! Представляете! Его сначала сюда хотели поселить, а он отказался.

– Что так?

– А мне, говорит, такие хоромы ни к чему. У бабы Матрёны поселился. Очень ему бабматрёнины куры приглянулись! – залилась колокольчиком соседка.

– Куры? – недоумённо переспросил Шишкин.

– Ага! А вы ещё с ним не перезнакомились? Ой, он какой-то чудно́й!. Про курей Матрёне так и сказал! Буду, говорит, вам, баба Матрёна, помогать их ро́стить, а вы меня за это – яичками кормить. Больше всего на свете, говорит, яички люблю! Ха-ха-ха!

Соседка снова громко и так заразительно засмеялась, что не мог сдержаться и Шишкин.

– Вот как, – отсмеявшись, сказал он, – уже нахохотались, а познакомиться, уж простите, не удосужился. Меня Александром зовут.

– А по батюшке как? Неудобно, ведь вы учитель.

– Да что вы. Не на уроке же…

Шишкин-младший старался отвести взгляд от выреза платья-сарафана. Получалось плохо.

– Учитель есть учитель, – убрав со щек ямочки, серьёзно сказала соседка. – А вы наш педагогический закончили?

– Наш. Вы, так понимаю, тоже?

– Да, только естественно-географический факультет. Ах, кажется, это было так давно… Ой, извините… Таня.

– А по батюшке?

– Татьяна Сергеевна, – ямочки на щеках соседки возникли теперь довольно кокетливо.

– Ну, да мы почти тёзки, – улыбнулся Шишкин, – Александр Сергеевич.

Соседка снова залилась смехом.

– Если у вас ещё и фамилия Пушкин!..

– Тут уж извините. Шишкин.

– Ха-ха-ха! Почти угадала! Шишкин, Пушкин – какая разница! Да вы и похожи! Ха-ха-ха!

«Вот, действительно, стандарт мышления», – с раздражением подумал Александр. Это обыгрывание фамилий тянулось за ним ещё с института. Шишкин-Пушкин, Пушкин-Шишкин!

– Ой, извините, извините меня! – Соседка слегка покраснела. – А я в сельсовете секретарствую. А мой Николай на «Кировце» тракторит. Остапчуки мы. У нас с Колей – погодки, Кирюшка с Валюшкой. Кирюшке девять, нынче, вот, в третий класс пойдёт, а Валюшка – во второй. Кирюшка весь в отца – молчун, а Валюшка в меня – весёлая! Вот погодите, послезавтра отец их привезёт – шуму будет! Поехал за ними к бабушке. Они целый месяц у Колиной мамы гостили, на Украине. Коля-то мой не из местных. В армии здесь служил – вот тогда мы с ним и познакомились. Тут у нас и прикипел… А вам – самое время желания загадывать! Да-да! У председателя нашего, Потапа Потаповича, дочка младшая – тоже Татьяна, как я. Меж двух Татьян поселились! Знаете, что такие желания сбываются?

– Слышал, – улыбнулся Александр. – У председателя дочки, значит?

– Нет, только младшая, студентка она, в мединституте на зубного врача учится. А старший – сын, Егор. Он на мэтэмэ инженером работает…

– Извините… Мэтэмэ – это…

– Да-да, машинно-тракторные мастерские, – деликатно опередила соседка и продолжила тарахтеть про председательскую семью: – Егор политехнический институт окончил. Чуть постарше вас будет. Но не женат. А вы?

– И я.

– Да вы что! Ну надо же! – всплеснула руками соседка – таз с бельём уже давно стоял на крыльце – и снова залилась колокольчиком. – А вот мы вас и сосватаем! У нас невест – полным-полно!..

Соседка сыпала и сыпала. Шишкин-младший снова перевёл взгляд на председательский особняк. Вот тебе и не падает снаряд дважды в одну воронку! Перед глазами возник ясный, до мельчайших деталей, образ Машеньки Колпакиди. Вариант превращения Машеньки в тетю Элю выглядел более оптимистично, чем некто производный в обратную сторону от облика директорши. Хотя… Чего это он запаниковал-то? Совершенно нет причин. Не на аркане же его… Но всё равно что-то не по себе. Будто ты никто и звать тебя никак – оженим, сосватаем… «Вот хрен вам в сумку!» – раздражённо и совершенно нелитературно подумал Шишкин и… испуганно посмотрел на тараторившую соседку-молодку. Слава богу, а то показалось, что вслух ляпнул!

– Ой, заговорила я вас! – опять всплеснула руками соседка. – Обустраивайтесь, отдыхайте с дороги. Отдыха вам немного осталось – первое сентября на носу! По себе знаю: чем меньше времени, тем больше дел. А Валентина Ивановна у нас – ого-го! Директор стро-о-гий! Ещё меня учила. Не дай бог…

Соседка резко убавила звук.

– Сами увидите – Она многозначительно опустила глаза, но тут же вновь приветливо вскинула взор на нового соседа. – Мой с ребятишками приедет – заходите по-соседски на чай. Ну, не буду задерживать! Очень приятно было познакомиться!

Она упорхнула в дом.

2

Упоминание о чае вызвало в животе урчание. Шишкин-младший только сейчас сообразил, что с утра ещё ничего не ел. Дорога из города быстро утрясла завтрак, больше напоминавший поминки, а сейчас уже и обеденное время миновало. Тащиться в местный общепит не хотелось. Впрочем, маман чего-то там в сумку толкала. Конечно, это «чего-то» в сухомятку жевать радости мало. Чайку с молочком не помешало бы.

Но до Шишкина, поначалу несколько удивлённого и даже покоробленного подчёркнутым переносом «на потом» соседского гостеприимства, при таком вроде бы вполне приятном, доброжелательном знакомстве, уже дошло, что пока на соседский чай рассчитывать не приходится. Татьяну можно понять. В отсутствие мужа чашку чая нальёт – как этот чай аукнется через сарафанное радио? Соображать ему, городскому пижону, надо. М-да… Ну, с приездом вас, Александр Сергеевич!

Шишкин вернулся в квартиру. Да уж, впечатляла. Обе «залы» – квадратов по шестнадцать, третья комнатка чуть поменьше. Такая же кухня, просто тут печь размеры скрадывает.

«Здоровенная охабазина… Кочегарь – не хочу. Прогреть зимой три комнаты… Дрова жрёт, наверное, со страшной силой…» – уныло подумал новосёл и снова вышел на крыльцо.

Соседский двор уже был расцвечен двумя рядами выстиранного постельного белья и всякой детской одежды. А вот на собственные нынешние владения у Александра и глаза бы не глядели.

«В степи под Херсоном высокие травы…» Заросли здоровенных бурых прошлогодних бодылей и буйной бурьянной поросли нынешнего угасающего лета действовали на психику. Александр шагнул с крыльца и дёрнул ближний куст – ага, куда там! – травяной пучок в руке, а корень – ни с места. Это сколько же времени надо, чтобы очистить двор! Проще на пару с Сизифом камни катать.

Прошагав до дощатых «удобств», Александр обнаружил искомое: затаившееся в бурьяне нечто, напоминающее чурки. Именно напоминающее, убедился он, подойдя поближе: пяток сучковато-рогатых пней-чудовищ, которые, как показалось, мог на поленья расколоть только динамит. И уж совершенно не тот ржавый топор из чуланчика.

«Однако… – с ещё большей унылостью подумалось Шишкину. – С дровами надо решать завтра же. По ночам-то уже совсем не лето…»

На обратной дороге к крыльцу запнулся о проржавленную тонкую трубу. Догадался – летний водопровод. У крыльца обнаружил и столбик трубы с краником. Покрутил на нём барашек – тонкая струйка оросила бурьян. Александр прошёл на веранду, погремел в кладовке вёдрами, выбирая самое сносное. Подставив его под струйку, прошарил кухню и выволок из-за печки пересохшую до жестяного треска тряпку сомнительной чистоты. Как мог, прополоскал её в ведре и протёр на кухне и в «зале» следы завхоза. Ну, вот, с первым «хазэром» вас, милейший Александр Сергеевич! Теперь у вас и такое заделье имеется…

Голод – не тетка сердобольная, пирожка не подсунет. Но маман действительно постаралась натолкать в сумку съестного по максимуму. Оказалось, что сухомятка не грозит. Обнаружился маленький китайский термос с какао, которое Шишкин-младший обожал с детства. Какао, конечно, подостыло – термосок-то так себе, – но с мамиными ватрушками ушло за милую душу.

– Не надо печалиться, вся жизнь впереди!

Вся жизнь впереди – наелся и спи! —

пропел повеселевший Саша и подумал, что, наверное, так и надо поступить. А вот завтра с самого ранья…

И тут же сурово себя одёрнул. Ишь ты – завтра, завтра!.. Почти полдня ещё впереди – самое время обозреть внутренний школьный интерьер, класс русского языка и литературы. И может быть, познакомиться с кем-нибудь из будущих – хотя уже настоящих! – коллег.

Он вышел из квартиры, запёр хоромы на замок и подался к школьному зданию. Почти сразу же узрел у калитки «Чекиста» и хмыкнул: надо же, вот уже и прозвище завхозу приклеил. Не брякнуть бы только вслух «на автомате»… Интересно, а какое за ним в селе водится? Говорят, на деревне без этого не обходятся. А по имени-отчеству? Ах, да, Иван Терентьевич…

– Иван Терентьевич! – закричал Александр.

Завхоз вздрогнул и замер.

– Иван Терентьевич… – подбежал к нему Шишкин. – Как хорошо, что мы с вами не разминулись! Не подскажете, как с дровами проблему решить, а то там нет ничего?..

– Где там? – мрачно переспросил завхоз.

– Ну, так, там, куда вы меня…

– Уже решено, – перебил завхоз. – Завтра привезут. Но не колотые! – И он испытующе поглядел на молодого учителя.

– Ну, так это не проблема! – бодро откликнулся Александр. – А в вашем магазине топоры продают? Там, в кладовке, какой-то есть, но уж больно видок у него – сплошная тупая ржа.

– Продают, – скривился Иван Терентьевич, – только и там топоры, которые, жеж, ещё до ума доводить надо. Вот что… – Завхоз окинул Шишкина цепким взглядом работорговца. – Пошли, я тебе колун выдам. Ты им любую чурку развалишь.

Колун и впрямь соответствовал обозначенной теххарактеристике. К почти метровой толстой арматурине был приварен широкий, почти в две ладони, стальной клин. Бугрился от многочисленных вмятин обух, а тупое, в зазубринах лезвие выглядело настолько сомнительно, что Александр глянул на завхоза с подозрением. Тот усмехнулся, подволок колун к разбросанным тут же, у склада, таким же страшенным, что и у Александра во дворе, чуркам.

И, неожиданно, с каким-то разбойничьим хеканьем, ловко, без заметного усилия, взметнув над головой эту, мягко сказать, увесистую железяку, завхоз ухнул ею по ближней чурке.

Хрясь! – Чурка тяжело распалась на две половины, обнажив на свежем расколе тучу сучков и перевитых древесных жил.

– От так от вот! – удовлетворённо набирая полную грудь воздуха, сказал Иван Терентьевич. Крутнул, не отрывая от земли, колун и сунул в руки Александру отполированный, надо полагать, множеством рук конец арматурины-топорища.

– На, владей… тока не сломай – имущество, жеж, школьное! – Сурово предупредил, без тени усмешки. – И посредь двора не оставляй, в избу заноси. Народ у нас хороший, но сопрут. – И выдал ещё одно очередное наставление: – В рукавицах коли, а то, жеж, все руки себе отобьёшь. Колун, конешно, мощный, но на берёзовом топорище был бы куды бравее… Ежели, жеж, с этим намаешься, то тады купи в сельпе другой, на деревянное топорище насадим.

С колуном, перехватив в руке поудобнее пудовое, как показалось, стальное орудие (даже подумалось, что псов-рыцарей на Чудском озере такими, вот, под лёд, скорее всего, и спроваживали!), Александр и отправился в экскурсию по школе.

Поначалу заглянул в окна «второго учебного корпуса», но ничего там толком не разглядел. Станочки какие-то, верстаки, вроде бы. И сопровождаемый от склада-«амбара» цепким взглядом завхоза, подался в главное школьное здание. Вот учительская, класс истории, класс математики и физики… Ага, а вот и его рабочее место! Александр дернул дверную ручку, но оказалось, что класс заперт. Пошёл в учительскую.

Из-за стола у окна на него вскинула глаза миниатюрненькая, да и вся какая-то такая миленькая курносенькая девчушка в весёлых каштановых кудряшках и конопушках. Вот эти кудряшки, эта миниатюрность, эти конопушки не позволяли с ходу определить её возраст. «Что это за Дюймовочка? – подумалось Александру. – Старшеклассница или учительница? А… учительница, наверное, младших классов…»

– Здравствуйте! – бодро и громко поздоровался он.

– Зд-д-ра… – Дюймовочка вскочила со стула и даже, как показалось Шишкину, вжалась в простенок между окнами. Опешив от такой реакции, он на мгновение и забыл, для чего заглянул в учительскую. В замешательстве поудобнее перехватил колун.

– Э-э-э… Не подскажете, где можно ключ… от кабинета русского языка и лите…

– Там, – ткнула дрожащей рукой куда-то Шишкину за спину «Дюймовочка».

Шишкин повернулся в указанном направлении и только тут сообразил, чем так напугал девушку. Ещё бы! Ввалилась эдакая долговязая фигура с колунищем! Нападение злобных викингов на беззащитное славянское поселение!

– Извините, – только и нашёлся сказать Шишкин. Увидел на стене небольшой ящичек с застеклённой дверцей. В ящичке, под маленькими ярлычками с надписями, на гвоздиках висели ключи. Александр взял нужный.

– Извините, – ещё раз промямлил он и задом-задом отступил в коридор, пряча руку с колуном за спину. Только тут перевёл дух и даже улыбнулся – вот так страшилки и сплетни и порождаются! Даже не познакомились. Зато растрындит небось: у словесника «не все дома»!

В кабинете русского языка и литературы, как и предполагал, чего-то оригинального не увидел. С выбеленных извёсткой стен его взыскательно разглядывали классики отечественной литературы – стандартный, изданный в непонятные времена комплект чёрно-коричневых ликов. Справа от чёрной двухметровой доски к стене был добротно присобачен стенд «Пиши «ча», «ща», «жи» и «ши» правильно». С левого от классной доски простенка по-доброму щурил глаза дедушка Ленин, а над самой аспидной доской просторно, во всю её длину, располагался транспарант с цитатой из Тургенева: «О великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!..» – «Который так часто трудно удержать за зубами», – мысленно дополнил классика Александр.

Три ряда массивных деревянных парт с откидными крышками и желобками для ручек и карандашей резали глаз всё той же синей краской. Парты и двухместные скамейки, являющие собой в паре единый предмет школьной мебели, прямо-таки в ностальгию кинули. Реликт из далёкого ученичества Шишкина-первоклассника! Сиживал за такой! Правда, кроме желобков для карандашей и ручек, были ещё круглые ямки для чернильниц-непроливашек – писали-то пёрышками, не шариковыми авторучками! И чернильницы в школу носили в мешочках, стянутых тесёмкой. И чистописание было! Мучение несусветное – прописи, округлые буковки, с нажимом где положено и где положено соединяющиеся друг с другом… Зато дрянских почерков почти ни у кого не было, не то что теперь – сплошное лапокуриное позорище! Э-э-эх!

За партами, всю заднюю стену под потолок, занимал внушительный книжный стеллаж, полки которого были заставлены потрёпанными и новенькими учебниками по русскому языку и литературе для всех классов – с пятого по десятый. Лежали и стопки больших картонных папок. «По-видимому, с дидактическим материалом», – подумалось Александру. Ну что, класс да и класс.

В школьном коридоре было пустынно, гулко и неуютно. Ядовито-синяя дверь с табличкой «Учительская» оказалась заперта. Александр повертел в пальцах ключ от кабинета, сунул его в карман и вышел на главное школьное крыльцо. На верхней ступеньке сидел мужичок неопределённого возраста и дымил цигаркой.

– Добрый день, – поздоровался Александр.

– Ага, и тебе того же, – откликнулся мужичок и косо глянул на молодого учителя. – Чего по школе с колуном бегашь?

– Да я, это… – смутился Александр. «Вот ведь Дюймовочка! Уже панику подняла… пошло-поехало…» – Иван Терентьич дал, дрова колоть.

– Па-а-нятно, – сказал мужичок.

Поднялся и протянул руку.

– Прокопыч. Сторожу тута.

– Александр, – пожимая шершавую ладонь, назвался Шишкин. – Русский и литературу буду преподавать.

– Ага, – кивнул Прокопыч. – Но, давай, до завтрева. Один ты тут засиделся. Давно пора замок навесить. – И сторож так тяжело вздохнул, швыряя потухшую цигарку под крыльцо, словно ожидал исхода народа из школы дольше, чем Р. Крузо спасения со своего необитаемого острова.

Вечерело. И даже смеркалось.

Александр дотопал до, теперь уже своей, щелястой калитки, прошуршал по еле угадываемой среди сорняков тропке к «удобствам во дворе».

«Изучил» сие сооружение с достаточной степенью осторожности. Оказалось – вполне устойчиво, хотя амбре… «Хлорки, что ли, у завхоза попросить? Наверняка у него есть…» Повертел головой: и побелить надо, обязательно побелить, снаружи и внутри.

Снова подхватил колун, поудобнее взялся за арматурину-топорище обеими руками, широко расставил ноги и, вскинув эту увесистость высоко над головой, ухнул по ближней чурке. Колун со звоном спружинил назад и вонзился чуть ни по обух в землю рядом с правой кроссовкой: чуть бы правее – прощай конечность! А в руки, по локти, ахнуло такое электричество, словно Александр в трансформаторную будку их сунул! Мля-а!

Шишкин перевёл дух, дотащился, волоча колун за собой, до крыльца, зло бросил мастодонта на веранде. Долго шарил по карманам куртки непослушными руками, отыскивая ключи. Они оказались – кто бы сомневался! – в заднем кармане брюк. Наконец, отпёр дверь в квартиру и ввалился в кухню-прихожую, всё ещё ощущая «электричество» в дрожащих руках. Мля-а…

Куда-то делся напоминавший о себе по дороге позыв к ужину. Видимо, электрошоковыми процедурами людей можно лечить от голода… Александр с тоской представил себя перед египетской пирамидой чурок, которые назавтра пообещал завхоз. Сразу же потускнела ранее созданная в сознании красочная картина обычного сельского утра чудо-богатыря Шишкина А.С.: «Раззудись, плечо, размахнись, рука!..» Мда-с…

С тем и поднялся с табуретки, прошоркал на веранду, защелкнул на внутренней стороне входной двери обыкновенный оконный шпингалет. Подумав секунду, затащил колун в дом. Добротная дверь с веранды в квартиру блокировалась куда основательнее – на кованый крюк. И это успокаивало.

Александр допил еле живое какао из термоска, застелил постель, разделся и залез под одеяло, которое ощущалось тетрадной промокашкой. Затылком отыскав в комковатой подушке максимально удобное положение для головы, потянул из кармашка стоявшей у кровати сумки книгу. Но в комнате было уже настолько сумеречно, что читать – только глаза портить, а зрение и так не ахти – без пяти минут очкарик. Так в военкомате сказали, на медкомиссии, прежде чем выдать документы запасного офицерика, посоветовав налегать на морковку. Томик современного американского детектива полетел обратно в сумку. «Лампу настольную надо купить», – подумал Александр и поплотнее завернулся в одеяльце.

Но заснуть не получалось.

«Редкая птица долетит до середины Днепра… Редкий человек сразу заснёт на новом месте»… На родном филологическом они любили играть в эту игру: кто остроумнее построит, на первый взгляд, парадоксальную, логически бестолковую, с не связанными, как может показаться, меж собой элементами, конструкцию. Типа «В огороде бузина, в Киеве – дядька». Чего только не рожали: «Что с возу упало – то топором не вырубишь», «Одна голова хорошо: кобыле легче!», «Хрен редьке не товарищ», «Не имей сто рублей, а имей наглую рожу», «Как много девушек хороших… мечтают втайне о плохом».