Избранные работы по проблемам криминалистики и уголовного процесса (сборник)

Значимость замеченных особенностей показаний субъекта как симптомов его действительного состояния относительно искомой следователем информации может быть познана лишь в сравнении с показаниями этого же лица, даваемым по другим обстоятельствам и по другим темам. Совершенно верно отмечает Л. Б. Филонов, что выявить особенности показаний субъекта относительно отдельных фактов и осознать их как симптомы реального информационного состояния субъекта можно только в сравнении, «только на фоне другого поведения, принятого за норму»^[130]. Процесс такого сравнения составляет третий, семиотический этап диагностики следователем конфликта.

Эксперименты, проведенные Л. Б. Филоновым, показали, что для оценки симптомов наличия скрываемого обстоятельства, для сравнения их с особенностями дачи этим лицом показаний на другие темы достаточно взять 5–6 тем. «Все они, – пишет Л. Б. Филонов, – должны быть последовательно проведены в беседе как объекты обычного разговора. Однозначные реакции на 4–5 тем всегда в сумме давали основы для уверенного выделения одной темы, которая узнавалась по особым реакциям, в какую бы сторону они ни отклонялись (избегания темы или «вязкости в теме»)»^[131].

Таковы основные этапы процесса диагностики следственного конфликта. Заметим, что в практической деятельности по диагностике конфликта, на наш взгляд, возможно возникновение двух неравноценных в тактическом отношении ситуаций. Первая из них состоит в том, что та или иная особенность в показаниях субъекта выявляется непосредственно в ходе допроса по существу искомых обстоятельств дела, можно сказать, неожиданно для следователя. В данной ситуации перед следователем стоит задача безотлагательно оценить диагностическую значимость этой особенности для осознания конфликтного или бесконфликтного характера проходящего общения. В такую весьма сложную ситуацию следователь чаще всего попадает при проведении допроса без надлежащей подготовки, без попыток «тестовых» бесед с субъектом на темы, не имеющие прямого отношения к искомым обстоятельствам, ответы на которые должны выступать в качестве эталонных для выяснения истинного информационного состояния субъекта. В подобных спонтанно сложившихся условиях следователь должен тем или иным путем перейти к установлению «эталона речи» субъекта. С этой целью он может: а) «свернуть» допрос по существу выясняемых обстоятельств и перейти к «тестовым» беседам безотносительно к теме допроса; б) ввести допрос в другое русло, используя последующую его часть для выяснения нейтральных вопросов, подбор которых также должен служить целям выявления «эталона речи» субъекта; в) перенести допрос на другое время и начать его с «тестовых» бесед.

Вторая ситуация заключается в том, что симптомы или возможность сокрытия субъектом своего информационного состояния известны (или предполагаются) следователю из материалов уголовного дела или сведений, добытых непроцессуальным путем, до своего личного с ним общения. Эта ситуация в тактическом плане несомненно предпочтительнее предыдущей. Тот факт, что субъект еще не «скован» показаниями, данными именно этому следователю, или в целом самим фактом ранее данных им показаний, делает более эффективным проведение с ним «тестовых» бесед, установление эталонов обычного информационного (речевого) поведения субъекта. Сказанное служит еще одним аргументом в пользу того очевидного, но, к сожалению, далеко не всегда соблюдаемого в следственной практике положения, что допросу по существу искомых следователем обстоятельств Должны предшествовать беседы с субъектом для выяснения его реакций и поведения относительно тем, которые не связаны непосредственно с предметом допроса.

Выбор тем для «тестовых» бесед сугубо индивидуален.

Он зависит от многих факторов: степени интеллектуального и эмоционального развития не только допрашиваемого, но и следователя, изученности следователем личности допрашиваемого, устойчивости и характера установившегося между ними психологического контакта, обстоятельств расследуемого дела, процессуального положения субъекта и его отношения к предмету допроса и т. п. Тем не менее можно выделить несколько типовых направлений тем бесед, представляющихся рациональными в большинстве случаев для установления эталонов речевого поведения субъекта, с которыми можно будет сравнивать выявленные симптомы.

Наибольшую информацию в этом отношении могут дать беседы с субъектом, касающиеся обстоятельств его жизни. Выяснение их позволит найти эталон эмоциональной окраски субъектом его правдивых показаний и во многих случаях – их формально-логической структуры. Если в биографии допрашиваемого имеются (и следователю известны ранее или стали известными в ходе беседы) отдельные негативные обстоятельства, например прежняя судимость, увольнение с работы за неблаговидные поступки, привлечение к административной или иной ответственности, или напротив, положительные факты, скажем, совершение благородного поступка, активное участие в общественной жизни и т. п., то подробные беседы с ним следователя на эти темы могут служить в качестве эталонов таких симптомов, как уход от темы или вязкости в ней относительно предмета допроса.

Оценке таких симптомов, как излишняя осведомленность, эмоциональная бледность показаний, могут помочь беседы на отвлеченные темы, связанные с какими-либо известными обоим общающимся литературными или сценическими произведениями или кинофильмами. В беседе на эти темы выясняется как степень воображения, «фантазии» субъекта, так и нравственная оценка им действий и поведения тех или иных персонажей.

Выявлению эталонов речевого поведения субъекта может служить и обсуждение с ним имевших место в жизни или известных по произведениям искусства, а также гипотетических примеров, достаточно близких по своей психологической и «криминальной» сущности к предмету допроса.

В заключение рассмотрения вопроса о диагностике конфликта следователем необходимо обратить внимание на следующее. Основой оценки следователем значения отдельных выявленных симптомов конфликта и их совокупности (третий, заключительный этап его диагностики) должно служить известное указание В. И. Ленина о доказательственном значении фактов в целом и его предупреждение о сугубой осторожности в обращении с «фактиками», «…если они берутся вне целого, вне связи, если они отрывочны и произвольны…»^[132].

На качестве диагноза следователем конфликта отражаются не только неизбежные субъективные особенности восприятия, но и моральные свойства и весь нравственный облик конкретного следователя: честность, трудолюбие, самокритичность, объективное отношение к субъекту независимо от своего эмоционального к нему отношения и др. Несомненно также, что верная диагностика конфликта следователем связана с его житейским и профессиональным опытом и теоретической подготовкой. В отношении последней, несколько перефразируя известное в медицине положение^[133], можно оказать, что каждый человек, с которым взаимодействует следователь, изучается всей криминалистикой, но в той степени, в которой она усвоена данным следователем.

Глава 5
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СРЕДСТВ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ И РАЗРЕШЕНИЯ КОНФЛИКТНЫХ СИТУАЦИЙ НА ПРЕДВАРИТЕЛЬНОМ СЛЕДСТВИИ

Вопросы о средствах расследования преступлений (и соответственно этому во многом и о предупреждении и разрешении следственных конфликтов) относятся к одним из наиболее дискуссионных и сложных в юридической литературе последних лет. Если одни авторы подразумевают под средствами расследования лишь процессуальные действия следователя, то другие, впадая в противоположную крайность, все применяемые следователем средства безоговорочно объявляют криминалистическими. Так, например, В. А. Бабич полагает, что тактическими средствами являются любые средства, используемые следователем для предупреждения потенциального и пресечения реального противодействия его деятельности: предметы материального мира; различные приемы духовной и физической деятельности следователя; следственное действие в целом; тактические операции; приемы физической и духовной деятельности иных лиц, если они были направлены на пресечение или предупреждение противодействия следователю и при этом совершались по его поручению^[134].

В качестве методологической посылки исследования того, что должно понимать под процессуальными и криминалистическими средствами предупреждения и разрешения конфликтов в деятельности следователя, надо принять известное положение К. Маркса о том, что цель деятельности человека «как закон определяет способ и характер его действий…»^[135].

Цели уголовного судопроизводства заключаются в том, чтобы каждый, совершивший преступление, был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден. Достигаются они решением задач быстрого и полного раскрытия преступлений, изобличения виновных и обеспечения правильного применения закона. Решение названных задач составляет локальные цели деятельности следователя. В сказанном нет противоречия, ибо, как известно, то, что выступает в качестве задачи по достижению более общей цели, как правило, является целью деятельности отдельных субъектов^[136], в нашем случае – следователя.

Средствами достижения названных целей деятельности следователя служит «все то, что необходимо для реализации цели, все то, что, по выражению Гегеля, «служит цели» и имеет смысл именно в этой связи»^[137]. Отсюда средствами достижения целей деятельности следователя является все то, что служит быстрому и полному раскрытию преступлений, изобличению виновных и обеспечению правильного применения закона. С учетом процессуальной функции следователя и его социальной роли в уголовном судопроизводстве представляется очевидным, что средства предупреждения и разрешения следственных конфликтов могут быть лишь двух видов – процессуальные и криминалистические. Думается также, что проблемы разграничения понятий и содержания процессуальных и криминалистических средств предопределяют в свою очередь необходимость достаточно подробного рассмотрения двух тесно взаимосвязанных проблем, а именно: а) соотношения предметов науки криминалистики и теории судебных доказательств; б) соотношения криминалистической тактики (как основного «арсенала» криминалистических средств предупреждения и разрешения следственных конфликтов) и норм уголовно-процессуального закона; иными словами, соотношения процессуальной формы и криминалистического содержания. Только на этой основе можно решить вопрос о том, какие средства предупреждения и разрешения конфликтов являются процессуальными, какие – криминалистическими, и об их соотношении между собой.

Дискуссия о соотношении предметов науки криминалистики и теории судебных доказательств приняла наиболее острый характер после того, как в 1967 г. Р. С. Белкин и Ю. И. Краснобаев предложили принципиально новое, по сравнению с традиционным, определение предмета советской криминалистики. Окончательно это определение было сформулировано Р. С. Белкиным в 1968 г. Исходя из методологически верной посылки, что предметом изучения любой науки являются в первую очередь закономерности, которым подчиняется исследуемая данной наукой область реальной действительности, Р. С. Белкин определил предмет криминалистики следующим образом: «…советская криминалистика – наука о закономерностях возникновения, собирания, исследования, оценки и использования доказательств и основанных на познании этих закономерностей средствах и методах судебного исследования и предотвращения преступлений»^[138].

В последующие годы это определение с различными уточнениями и редакционными модификациями было воспринято большинством криминалистов. Тем не менее отдельные авторы считают его необоснованным. Суть возражений сводится к тому, что закономерности возникновения, собирания, исследования, оценки и использования доказательств изучаются не наукой криминалистикой, а теорией судебных доказательств как частью науки уголовного процесса. «…Строго говоря, – писал, например, Ф. Ю. Бердичевский, – в приведенной формулировке дается определение не предмета криминалистики, а предмета одного из разделов уголовно-процессуальной науки – теории доказательств»^[139].

Дальнейшее обсуждение этого вопроса выявило наличие нескольких мнений. А. Н. Васильев, И. Ф. Пантелеев и Ряд других ученых пришли к выводу, что изучение названных закономерностей принципиально не может входить в содержание предмета криминалистики и что теория доказательств выступает для криминалистики ее руководящим методом, а потому криминалистика является прикладной наукой относительно науки уголовного процесса^[140].

А. И. Винберг выдвигает диаметрально противоположное положение, что теория доказательств в части, которая относится к теории собирания и исследования доказательств познания их закономерностей, составляет раздел науки криминалистики и потому должна изучаться в общей теории этой науки.

Это предложение, высказанное А. И. Винбергом в 1977 г. в статье «Теория судебных доказательств в науке советской криминалистики»^[141], повлекло за собой широкое его обсуждение на страницах печати и на различных научных и научно-практических конференциях. Свое мнение об этом высказали Р. С. Белкин, А. Н. Васильев, В. Я. Колдин, Г. М. Миньковский и А. Р. Ратинов, И. Ф. Пантелеев и другие видные советские криминалисты и процессуалисты. В сущности в рассматриваемом здесь аспекте проблема: какая из наук – криминалистика или теория доказательств – должна изучать названные закономерности, может быть сформулирована следующим образом: теория доказательств или криминалистика? Теория доказательств и криминалистика?^[142].

Представляется очевидным, что теория доказательств и криминалистика имеют общий объект исследования: практическую деятельность по собиранию, исследованию, оценке и использованию доказательств, доказывание в уголовном судопроизводстве, происходящее, как правило, в условиях необходимости разрешения следователем (и другим лицом, осуществляющим доказывание) многообразных внутренних и внешних конфликтов. В этом смысле доказывание в уголовном судопроизводстве – системный, междисциплинарный объект. Иными словами, теория доказательств и криминалистика изучают различные стороны, различные аспекты доказывания в уголовном судопроизводстве, первая – процессуальные, вторая – криминалистические и разрабатывают соответствующие этому средства оптимизации названного вида человеческой деятельности (процессуальные – теория доказательств, криминалистические – криминалистика) в рамках определенной правовой системы, в рамках советского уголовного процесса. А если это так, – то к проблеме соотношения теории доказательств и криминалистики всецело применим принцип системного подхода. Данная проблема – проблема системная.

В этом качестве рассмотрение ее, как того требует методология системных исследований, надо начинать с освещения, хотя бы вкратце, возникновения криминалистики и уголовного процесса как видов человеческой деятельности, создания наук, их изучающих, и, наконец, «размежевания» теории доказательств и криминалистики как отдельных систем знаний. Важность такого подхода вытекает из указания В. И. Ленина о том, что при изучении вопросов общественной науки необходимо «…не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь»^[143].

Деятельность по расследованию и преодолению действительного или возможного противодействия установлению истины возникла в связи с тем, что в ней появилась социальная потребность, тогда, когда произошел первый «преступный» конфликт. И лишь позднее для изобличения и наказания стала осуществляться собственно судопроизводственная деятельность. Возникшая в этой области общественных отношений процессуальная деятельность, еще не имела правовой регламентации. Затем, с появлением государства, оформилось и процессуальное право. Но, как и любое право, процессуальное право вторично. Оно не создает общественных отношений, а лишь облекает часть существующих в правовую форму. К. Маркс, рассматривая правовую форму обмена, писал: «Это фактическое отношение, возникающее лишь благодаря самому обмену и в обмене, получает позднее правовую форму в виде договора и т. д.; но эта форма не создает ни своего содержания, обмена, ни существующих в ней отношений лиц друг к другу, а наоборот»^[144].

Первые «процессуалисты» формализовали главным образом рамки и средства расследования преступлений, способы изобличения преступников. Иными словами, содержание криминалистики как деятельности по расследованию преступлений вводилось в определенные процессуальные рамки, приобретало процессуальную форму, потребную господствующему классу: формализовались и закреплялись оптимальные, как думалось их создателям, способы расследования преступлений и осуществления классового правосудия. При этом процессуальная форма, будучи, как и любая форма, сама по себе содержательной^[145], подвергалась глубоким исследованиям. Это неизбежно вело к дальнейшей оптимизации способов расследования преступлений, к совершенствованию собственно криминалистической деятельности. В результате выкристаллизовывались первые закономерности (не будем сейчас касаться их обоснованности) собирания, исследования, оценки и использования доказательств. Некоторые из них находили свое закрепление в законодательных актах. Так, ст. 2 древнейшего русского законодательного акта – «Русской правды» гласит: «Если кто-либо избит до крови или до синяков, то не искать этому человеку свидетелей, если же на нем не будет никаких следов (побоев), то пусть придут свидетели; если же не может (привести свидетелей), то делу конец»^[146].

Таким образом, исторически основные положения криминалистики длительное время развивались в рамках теории уголовного процесса, в рамках уголовно-процессуальной науки. Но еще в далекие времена было известно, что не все способы раскрытия и расследования преступлений можно формализовать, что эта деятельность сугубо специфическая, отличная от собственно процессуальной деятельности, и в рамках одной, и той же процессуальной системы может осуществляться различно в зависимости от мудрости лица, расследующего преступления.

Постепенно вне рамок науки уголовного процесса стали обобщаться оптимальные способы расследования преступлений, открываться закономерности, на которых они основаны, изучаться возможности использования при расследовании проявлений отдельных закономерностей естественных, технических и общественных наук, стали выкристаллизовываться теоретические положения науки о расследовании преступлений и, наконец, возникла криминалистика как наука. Другими словами, возникновение науки криминалистики шло тем же историческим путем, что и процесс образования любых научных дисциплин. «Длительное время система знаний развивается внутри какой-либо науки, а потом ее связи с другими теоретическими системами, входящими в нее, ослабевают и сама она внутренне разрастается, вырабатывает свой язык и метод и, таким образом, становится самостоятельной областью знания, получает свое имя»^[147].

Что же привело к исторически необходимому, а потому закономерному возникновению науки криминалистики? Видимо, в ответе на этот вопрос и следует искать разрешение проблемы соотношения предметов криминалистики и уголовного процесса. В первую очередь, возникновение криминалистики, как и любой науки, связано с появлением в ней социальной потребности. Но в связи с чем такая потребность возникла? Разве недостаточно того, что закономерности возникновения, собирания, исследования, оценки и использования доказательств изучает теория доказательств? Или же наука криминалистика изучает некие иные закономерности?

Обратимся к тому, что по этому поводу пишет Г. М. Миньковский – один из авторов коллективного фундаментального исследования: «…теория доказательств изучает явления и закономерности, связанные с поведением людей в специфических условиях совершения преступления, причинные, временные и пространственные взаимосвязи этих явлений, общие закономерности отображения событий и действий на материальных объектах и в сознании людей. <…> Дальнейшая детализация этих закономерностей, проявляющихся в конкретных условиях формирования отдельных разновидностей доказательственной информации, ниже того уровня общности, который положен в основу нормативного регулирования, выходит за рамки теории доказательств. Здесь начинается предметная область криминалистики»^[148].

Как видим, здесь названные закономерности признаются предметом как теории доказательств, так и криминалистики. Разграничительная линия между ними, по мысли автора, состоит в нормативном регулировании результатов проявления тех или иных закономерностей. Что урегулировано нормами процессуального права – то теория доказательств, что – нет, то – криминалистика. Думается, это не так. Закономерности объективны; они не меняют своего качества от того, урегулированы ли результаты их проявления законом на сегодняшний день или нет. Кроме того, что именно считать уровнем общности, положенным в основу нормативного регулирования, ниже которого, по приведенному мнению, начинается область криминалистики?

Более двадцати лет ч. 3 ст. 14 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик, воспроизведенная в УПК всех союзных республик, запрещала домогаться показаний путем насилия, угроз и иных незаконных мер лишь у обвиняемого. Однако, несомненно, что данное положение, являющееся по сути отражением известной социально-психологической закономерности, касалось не только обвиняемого, но и других лиц (свидетеля, потерпевшего и т. д.) и в этом качестве активно изучалось как теорией доказательств, так и криминалистикой. Это один из наиболее принципиальных критериев допустимости тактических средств Допроса и ряда других следственных действий. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 августа 1981 г. редакция рассматриваемой статьи Основ изменена следующим образом: «Запрещается домогаться показаний обвиняемого и д р у г и х у ч а с т в у ю щ и х в деле лиц (разрядка наша. – О. Б.) путем насилия, угроз и иных незаконных мер». Изменился ли в результате внесения дополнений в ст. 14 Основ характер закономерности? Очевидно, что нет; она и возможные результаты ее проявления, как и ранее, будут изучаться и теорией доказательств и наукой криминалистикой.

«…Теория доказательств, – пишет в той же монографии Р. С. Белкин, – исследует общие закономерности, определяющие условия формирования доказательственной информации, ее сохранения и переработки. <…>

Криминалистика исследует специальные, меньшей общности, более конкретные закономерности формирования доказательственной информации применительно к особенностям образования следов рук, ног, орудий взлома и т. д., восприятия и сохранения информации в памяти людей в зависимости от внешних и внутренних условий»^[149]. Здесь, как видим, разграничительная линия между предметами теории доказательств и криминалистики проводится также в зависимости от уровня общности, однако уже самих закономерностей, а не уровня общности, положенного в основу нормативного регулирования. Думается, что и с этим полностью согласиться нельзя.

Доказательственная информация есть не что иное, как один из видов информации в целом. Здесь необходимо напомнить, что категория «информация», являясь конкретизацией ленинского тезиса об отражении, присущем всей материи^[150], «выступает как свойство объектов и явлений (процессов) порождать многообразие состояний, которые посредством отражения передаются от одного объекта к другому и запечатлеваются в его структуре (возможно, в измененном виде»^[151].

В результате совершения преступления возникают не доказательства как таковые в уголовно-процессуальном смысле, а информация, связанная с совершением преступления, с фактами изменения в результате преступления реальной действительности. Эта информация существует объективно вне сознания лица, расследующего преступление. Ее возникновение, сохранение, возможности переработки подчиняются определенным объективным закономерностям, существующим, повторим, вне сознания следователя; информация, так сказать, «ждет» потребителя-следователя. Он же может к ней или ее части по тем или иным причинам не обратиться (не знать ее источников, опоздать с извлечением информации при ряде особенностей ее сохранения и т. п.), и тогда эта информация остается «вещью в себе», не будет использована. Лишь сознание следователя, его целенаправленная деятельность, обращение его к этой информации на основе познания как названных закономерностей, так и закономерностей формирования доказательств может наделить информацию доказательственной силой, включить ее в этом качестве (доказательств) в процесс доказывания.

Самые общие закономерности возникновения, сохранения и переработки информации изучаются, конечно, не теорией доказательств. Они исследуются теорией информации, имеющей своим предметом «законы и способы измерения, преобразования, передачи, использования и хранения информации»^[152], и в частности «оптимальные и близкие к оптимальным методы передачи информации по каналам связи в предположении, что можно в широких пределах варьировать методы кодирования сообщений в сигналы на входе канала связи и декодирования сигналов в сообщения на выходе этого канала»^[153]. В сущности, теория доказательств изучает эти же закономерности, но относительно специфического вида информации – доказательственной – и в специфических целях – использования результатов их проявлений в процессе доказывания в рамках советского уголовного судопроизводства. Однако это не значит, что теория доказательств является частью теории информации или прикладной наукой относительно последней. (Напомним, что А. Н. Васильев считает криминалистику прикладной наукой относительно науки уголовного процесса.) Разграничение между ними, видимо, должно производиться в зависимости от вида изучаемой информации и целей исследования закономерностей, которым подчиняется ее возникновение, сохранение и переработка. Эти же положения, думается, следует принять за основу разграничения предметов криминалистики и теории доказательств.

Не исключено, что некоторые общие закономерности, связанные с возникновением, сохранением и переработкой информации, выявленные теорией информации и другими науками, могут изучаться криминалистикой непосредственно, минуя стадию изучения их теорией доказательств. Последняя может обратиться к ним позднее с целью решения вопроса о способах и формах правовой регламентации применения в доказывании основанных на них средств.

Принимая во внимание то, что у теории доказательств и науки криминалистики единый объект изучения – доказывание в уголовном судопроизводстве, думается, разграничение предметов этих дисциплин следует искать не столько в степени общности закономерностей, ими исследуемых, или уровне их нормативного регулирования, сколько в целях изучения этих закономерностей как теорией доказательств, так и криминалистикой. Цель изучения закономерностей теорией доказательств – учет результатов их проявления при создании и развитии норм доказательственного права, его институтов и систем^[154]. На этой основе, как верно замечает В. Я. Колдин, «теория доказательств исследует процесс доказывания как динамическую систему правоотношений, регулируемых принципами и нормами уголовно-процессуального права»^[155]. Иными словами, теория доказательств изучает общественные отношения, связанные с судопроизводством. Последние же возникают как объективная реальность и уже затем, после осмысления государством их закономерного характера, облекаются в форму правовых процессуальных отношений. Законодатель, писал К. Маркс, «…не делает законов, он не изобретает их, а только формулирует, он выражает в сознательных положительных законах внутренние законы духовных отношений»^[156]. Процессуальные «духовные» отношения, облеченные в форму закона, их структура и развитие в рамках определенной правовой системы доказывания и составляют предмет теории доказательств.

Вместе с тем процессуальные правоотношения не могут охватить (да и цель их, видимо, не в том) всю многогранную, далеко не инвариантную деятельность по собиранию, исследованию, оценке и использованию доказательств. «Ни один самый совершенный закон, – отмечает А. И. Винберг, – не может предусмотреть всего бесконечного разнообразия приемов и средств предупреждения и раскрытия преступлений. Закрепляя в законе лишь основные и наиболее важные тактические правила, относящиеся к порядку проведения следственных действий, уголовный процесс не может детально регламентировать тактические приемы и методы»^[157].

Доказывание с позиций криминалистики – деятельность по своему характеру (как точно определил ее В. Я. Колдин) информационно-познавательная; она может осуществляться весьма различно в рамках одних процессуальных правоотношений, в рамках одной и той же процессуальной системы. Так же, как теория шахматной игры не может формализовать все возможные ситуации и способы их разрешения в шахматной практике, так и теория доказательств не может формализовать, облечь в форму соответствующих правоотношений все доказывание по уголовному делу, всю информационно-познавательную деятельность при расследовании преступлений. Именно средства и способы информационно-познавательной деятельности, их структура, и в первую очередь закономерности, лежащие в их основе, и обусловили возникновение и существование науки криминалистики и составляют предмет ее изучения. Другими словами, криминалистика изучает те же закономерности, что и теория доказательств (возникновения, сохранения, использования, оценки информации), но в иных целях, в целях оптимизации средств информационно-познавательной деятельности при расследовании преступлений, их предупреждении и рассмотрении уголовных дел в суде.

Продолжая исследование этой темы, без чего невозможно определить, какие средства предупреждения и разрешения конфликтов в деятельности следователя являются процессуальными, какие – криминалистическими, нельзя не остановиться еще на одном мнении, высказанном в ходе дискуссии, вызванной указанной выше статьей А. И. Винберга. Мы имеем в виду некоторые положения, сформулированные И. Ф. Пантелеевым. Суть их сводится к тому, что криминалистика не только не должна изучать закономерности возникновения, собирания, исследования и оценки доказательств, ибо они составляют предмет теории доказательств, но и вообще не является наукой о расследовании преступлений. Как расследовать преступления, пишет И. Ф. Пантелеев, «учит наука уголовного процесса, раскрывающая правовые формы и средства расследования. Криминалистика учит не тому, как расследовать преступления, а тому, как их раскрывать»^[158]. С этих позиций автор дает следующее определение криминалистики. Криминалистика «является наукой о раскрытии преступлений, изучающей и обобщающей: криминальную практику (совершенные преступления); следственную практику; экспертную практику; новые возможности (открытия) естественных, технических и общественных наук»^[159].