Глава 20
Весеннее солнышко наполнило Янкину квартиру уютным, почти осязаемым золотистым теплом. Новые хозяева – Лариса-Пончик и Паша Кирной – сладко посапывали, прижавшись друг к дружке как дети. Худющий Паша и пышненькая Лариса в одной постели олицетворяли саму гармонию. Обстановка квартиры претерпела существенные изменения: двуспальная кровать от стены переместилась на середину комнаты, стены были увешаны многочисленными картинами и эскизами новых обитателей. Итак, созерцать молодоженов этим ласковым апрельским утром было одно удовольствие, чем и занимались переданные им в опеку обезьянка Дунька, попугай Мастер и недавно присоединившийся к этой компании четырехмесячный щен дога, которого Кирной подобрал на улице голодного и трясущегося от холода и ужаса бездомья. Кличку ему тут же дали Бомж. Дунька и Бомж были предусмотрительно привязаны к батареям, а у Мастера на клюве было надето приспособление типа миниатюрного собачьего намордника. Точнее назвать его наклювником. Так что и Мастер при всем своем желании не мог нарушить медовый сон молодоженов своими бестолковыми фразами. Телефон Паша тоже с вечера отключил. Но, как говорится, всего не предусмотришь – нежную тишину вспугнул дверной звонок. Павел вздрогнул и открыл глаза. Лариса перевернулась на другой бок и натянула на голову одеяло. Но истеричные звонки не прекращались, и, наконец, через дверь раздалось:
– Вам телеграмма! Телеграмма, срочная!
Кирной, зевая, встал и пошел открывать.
– Срочно надо только опохмеляться, гражданка, а больше для меня ничего срочного в мире нет, – вяло высказал он, принимая у весьма изумленной женщины телеграмму.
Надо сказать, ей было чему изумиться: Паша спросонья позабыл надеть трусы и предстал перед почтальоншей нагишом. Женщина потеряла дар речи и не знала, куда глаза девать.
– Расписываться надо? – спросил он.
Но почтальонша, оцепенев, смотрела поверх его головы.
Павел поднял глаза в направлении ее взгляда, но не заметив ничего необычного, вновь спросил:
– Так нужна роспись, или нет?
Женщина отрицательно покачала головой, резко развернулась и чуть ли не бегом метнулась вниз по лестнице, забыв о лифте.
Кирной с удивлением перешагнул порог и поглядел ей вслед.
– Вот жертва аборта, ну ненормальная, – в сердцах буркнул и захлопнул дверь.
Он прошел на кухню, небрежно швырнул свернутую телеграмму на холодильник и, достав бутылку пива, с наслаждением выдул ее из горлышка. Затем, похлопав себя по шее, как лучшего друга, вернулся в спальню и нырнул к Пончику под бочок. Но домашний зверинец отреагировал на это очень бурно. Бомж, решивший, что его сейчас поведут на прогулку, поднял истеричный лай. Дунька истошно завизжала и принялась с бешеной скоростью носиться по окружности, насколько хватало длины поводка. Мастер нервно впился обеими лапками в свой наклювник, тут же свалился с качалки, грохнулся на дно клетки и, закатив глаза, застыл в такой удручающей позе.
Лариса резко села на кровати, тараща глаза то на обезьянку, то на собаку, то на попугая.
– Паш, уже двенадцать, давай вставать. Мастер окачурился, – нежно пробормотала она, тормоша мужа.
– Притворяется, подлая птица, – пробубнил из-под одеяла Павел.
– Не, Паш, скрюченный лежит на спине, окостенелый. Мастер, – обратилась она к неподвижному попугаю, – бедная птичка, что мы твоей маме скажем?
– Притворяется, коммуняка хренов! Ждет, когда ему хайло развяжут, опять про демонстрации орать начнет.
Последние слова Кирной проговорил, уже полностью стряхнув с себя сонливое состояние.
Услышав знакомое слово, Мастер открыл глаза и взлетел на качалку.
– Ну вот, что я тебе говорил, – засмеялся Кирной. И, обращаясь к попугаю, добавил:
– А ты, Мастер, не косись на меня как на врага народа. Цени мое отношение. Я ведь тебя кормлю, пою, хотя наверняка знаю, что ты, шельма, за коммунистов голосовать будешь. Так ведь?
– И я, между прочим, тоже за коммунистов голосовать буду, – задумчиво произнесла Пончик и сладко зевнула. – Ну что мне эти демократы, ни одной картины не продала за пять лет.
– Ну, забили тамтамы! – воскликнул Кирной, воздев руки над головой. – А репрессии, а железный занавес, а безликость?!
– Да брось ты, Паша, какие репрессии? Сейчас в Чечне безо всяких репрессий каждые сутки убивают и убивают. И репрессировать не надо: послали в Чечню и крышка. Кстати, кто звонил в дверь?
– Почтальонша телеграмму срочную принесла. Чокнутая какая-то. Ни одного слова из нее вытянуть не смог. С утра отрицательные эмоции. Нанимают черт знает кого.
– А что в телеграмме?
– Сейчас посмотрим, я ее на холодильник положил.
– Ну ты, Паш, оригинал: телеграмма срочная, а ты даже не поинтересовался, что и от кого.
Пончик развернула телеграмму и прочла вслух: “Лариса бабашка померла вчера приезжай похороны оформляй на себя соседка Клава”.
– Как так, похороны оформляй на себя? – удивился Кирной.
– Да я все поняла, Паша, – всхлипнула Лариса. – Она имела в виду оформление бабушкиного дома.
– А, это иное дело, – успокоился Кирной. – Я уж было решил, что придумали новый вид ритуальных услуг.
– Хватит тебе ерничать, Паш, у меня горе.
– Извини, Ларис, прими мои соболезнования, – целуя жену, серьезно сказал Кирной. – Надо немедленно ехать. Но на чем? Да и на что, на какие вши?
– Саламандра выручит, – уверенно отозвалась Пончик.
– Да, одна надежда, – поддакнул Кирной. – Золотая баба наша Ленка. Сам Бог ее нам послал.
Пончик включила телефон и набрала номер Леночки. Пока Кирной выгуливал Бомжа с Дунькой, Лариса уже решила все проблемы. Деньги на гроб, поминки и прочее были. Осталось найти водителя, который бы согласился добросить их до деревушки под Рязанью.
– Давай начнем со знакомых, – резонно посоветовал Паша, – чтоб меньше платить. Сейчас ведь за такую услугу чужой три шкуры сдерет. Сразу предупреждаю, что с моими знакомыми на эту тему говорить бесполезно, у всех машины в плачевном состоянии.
– Ладно, – махнула рукой жена, – пить надо меньше. Позвоню-ка я Кире Перепутской. Она мне сто раз свою помощь предлагала. Вот проверим, насколько она искренна в своих чувствах ко мне.
– Кто это?
– Моя давняя подруга, ты ее еще не знаешь. Она художница, но занимается бизнесом, муж тоже. Что-то продают, что-то покупают. На Канарских островах дом купили и его, кажется, тоже сдают в аренду. Словом, новые русские. Клево живут. Но люди хорошие, помогают бедным художникам. Вечера в каком-то кабаке с бесплатным ужином и выпивкой устраивают, и прочее. Кстати, как ни странно, Кира яростная сторонница коммунистов-экологов, это новое движение, недавно возникло. Она помогает деньгами избирательной кампании. Лидер компартии-эк (коммунистов-экологов сокращенно) Орланов чуть ли не ее любовник. Тащат его в президенты. Перепутская старается.
– Ого! – закатил глаза Кирной, – потрясающий экземпляр! Это спасение для демократов! А с чего ты взяла, что Орланов ее любовник?
– Ну, я не могу утверждать, конечно, но… Вот, к примеру, она при мне с ним по телефону говорила и называла его ласково “Орлик мой”.
– Да, пожалуй, это явно ласкательное, – согласился Кирной. – Но вполне ли ты уверена, что это тот самый Орлик?
– Опять ерничать начинаешь, Паша?!
– Ладно, звони прямо сейчас.
Кира с восторгом отреагировала на Ларисину просьбу. Она пообещала, что к трем часам дня за ними заедет ее личный водитель на “Волге” и отвезет, куда они скажут. Она попросила только кинуть ему на бензин тысяч пятьдесят. За остальное она с ним сама рассчитается. Взамен Кира попросила лишь отдать свои подписи за кандидатуру Орланова в президенты. На что тут же получила согласие.
– Я идейный! – шутливо восклицал Кирной. – Снова “Тихой Дон”, враги в одной постели, под одним одеялом. Непримиримые! Я идейный. Я так просто не могу предать идею демократии. Мне нужен хотя бы уважительный повод или предлог.
– Он всегда под рукой, – улыбнулась Лариса. – Похмелье спишет все!
– Однако!!! – почесал затылок Паша и с серьезным видом стал списывать свои паспортные данные на листок. – Орлик так Орлик, – крякнул он. – В конце концов, какая разница, при каком президенте опохмеляться!
Со зверинцем решили так: Мастер три дня перекантуется, а Бомжа с Дунькой придется брать с собой.
Кирной вдруг хлопнул себя по лбу и предложил взять в деревню и попугая, да там и оставить этого засранца, который уже порядком попортил ему нервы. Он рассудил, что в деревне запросто клюнут на такую заморскую птицу. И Мастеру же будет вольготнее жить. Рядом живая природа, и так далее.
– А если не пристроим, Паш? Представляешь, как намучаемся с ним? Дорога-то неблизкая. Да еще два скота с нами. Ведь он своими дикими репликами все нервы измотает и нам, и водителю, в неприятность ввергнет.
– Пристроим, не сомневайся. Ты психологию нашего глубинного жителя плохо знаешь. Он же от всего заморского тащится. Да к тому же попугай говорящий, и политическая платформа у него коммунистическая. А деревня вся за коммунистов. Странно даже, как могло случиться, что вначале они и демократов поддерживали. А? Доверчивый народ, на лозунги купились!
Кирной махнул рукой, и стал снимать с Мастера наклювник.
Почувствовав свободу слова, Мастер истерично расхохотался и раз пять кряду выпалил:
– Демонстр-р-рация!
– А ты говоришь, не пристроим, – хмыкнул Кирной. – На дворе время этой птицы! Прости меня Господи, грешного.
Он картинно перекрестился и ушел на кухню допивать холодное пиво.
К трем часам к подъезду подкатила шикарная черная “Волжанка” последней модификации, которую некоторые нувориши предпочитают иномаркам. Тучный водитель представился Михаилом Терентьевичем Катаевым. Это был добродушный жизнерадостный толстяк.
Узнав, куда ехать, и оглядев всех пассажиров, водитель слегка опечалился. Но Лариса тут же воспользовалась советом Киры и сказала бодрым тоном:
– Ваша любезность будет достойно вознаграждена, Михаил Терентьевич.
– О кей! – просветлел лицом водитель. – Только я вас попрошу внимательно следить за зверюшками. Сами понимаете, дорога сложная. Движение мощное.
– Они у меня все понимают как люди, мы заложили в них фундамент некоторого животного интеллекта, – успокоил его Кирной.
– Да, а что тут удивительного, – ничуть не смутясь, ответил Михаил Терентьевич. – Естественный процесс. Каков хозяин, таков и скот и наоборот.
Водитель расплылся в умиленной улыбке. Видно, такой удачный каламбур для него самого был приятной неожиданностью.
“Мужик не глуп, скучно не будет”, – с удовлетворением отметил про себя Кирной, хотя все же не смог понять, что значит это “наоборот”. Если взять, что хозяева оскотинились, то их домашние животные, подражая им, становятся похожими на хозяев, то есть, по сути, животными становятся, а вернее, остаются нормальными животными. Абракадабра какая-то получается, но все равно звучит солидно.
Сборы были недолгими… Первый час дороги скоты вели себя прилично. Дунька прилипла к окну и с любопытством зырила на мелькающие строения и прохожих. Мастер забился в угол клетки и сидел с закрытыми глазами. Бомж иногда пытался поставить лапы на спинки передних кресел, но Кирной шлепал его по морде, и пес вновь затихал у его ног.
– Сколько бабушке было? – учтиво осведомился Терентьич.
Узнав возраст покойной, он произнес удовлетворительно:
– Хорошо пожила.
– Много – это не значит хорошо, – ввернул Кирной, решивший поболтать.
Но водитель только поглядел на него в зеркало над лобовым стеклом, хмыкнул и протянул неопределенно:
– Н-да-а…
И задумчиво уставился на дорогу. После долгого тяжелого молчания Терентьич вдруг заговорил как бы сам с собой:
– Был я на этих самых презентациях Киры Львовны, и заграницу с ней ездил. Так вот что, интересно, ученый люд-то промеж собой говорит, я ненароком подслушал. Говорят, что есть такая сильнющая международная секта, масоны называются. Себя они называют Мировым Правительством нашей всей планеты. Так вот эти умные сектанты, а среди них, говорят, полно известнейших ученых, врачей, колдунов, музыкантов, вся мафия мировая за них, так эти самые масоны чего удумали? Рассчитали ихние ученые, что на Земле нашей слишком много народишку развелось, как тараканов, значит, и что на всех человеков уже не хватает пищи, энергоресурсов, а скоро и воздуха не хватит. И решили они лишних уничтожить. Сейчас людей на планете вроде как пять миллиардов, а жизненных ресурсов хватит только на два миллиарда. Значит, три миллиарда лишних надо уничтожить. Вот они, сектанты, и устроили во всех частях Земли катастрофы, террористов всех мастей настропалили, эпидемии, психотропное оружие везде повключали, от которого у людей глюки начинаются, сумасшествие, и самоубийства. Особенно они, масоны сектантские эти, постарались в бывшем Советском Союзе, у нас, значит, так что все свихнулись, шоковая психотерапия в правительстве произошла, Союз рухнул, и началась бойня в Чечне, чтобы, в случае разоблачения, все на чеченцев списать, и бактериологическую войну, – ведь они и бактерии всякие распустили, заразу, по Москве особенно, так что народ кучами вымирает, и все остальные ухищрения этих сектантов, и колдовство всякое, порчу, которую они через всяких экстрасенсов наводят на людей. Говорят, что Сталин все это знал и ихних шпионов вылавливал, потому и государство тогда наше крепкое было, и никак не могли они брешь пробить, пока Сталина тайно не прикончили. Но есть еще Параллельное Мировое Правительство, которое с этими сектантами борется… Да-а, вот что в мире-то творится, вот такие дела…
На подъезде к Луховицам Кирной попросил водителя тормознуть возле продуктового магазина, чтобы животных прогулять и взять вина. Все-таки бабушка умерла, помянуть человека лишний раз никогда не грех.
– Так еще же не похоронили, Паша, – с укором сказала Лариса.
– Э-эх, ничего ты не понимаешь, моя дорогая! – грустно улыбнулся Кирной. – По большому счету поминать человека следует начинать еще при его жизни. Так ведь, Михаил Терентьич?
Толстяк побледнел и молча поглядел на Ларису, ища у нее защиты. И действительно, темка, которую подбросил Кирной, на сей раз была более чем скользкой.
– Да вы не обращайте на него внимания, – успокоила она водителя. – На Пашу как найдет, болтает всякую чепуху и приходит к неожиданным выводам.
Глава 21
– А здесь не хуже, чем в московской сауне, – сказал Оскар, вылезая из воды.
Его друг Орланов лежал на краю бассейна, полуприкрыв глаза.
– А ты думал, – отозвался он.
Оскар расположился рядом и, хмыкнув, произнес: – Хороша парочка: политик и киллер. Кстати, ты, Гена, недалеко от меня ушел.
– Это почему же? – вяло произнес Орланов.
– Да потому, что в партию свою бандюгов набрал. Кто там у тебя по списку? Известный бандюг Тайшет, который сейчас в тайге золото моет. Он неплохо партийную казну-то пополнил. Объявится в столице, депутатом будет. Еще кто? Возеребский, банковский вор в законе, не его ли интерпол ищет? А кто там из родственничков твоего партийца полтора лимона баксов из Белого Дома вынес в коробке на глазах охраны?
– Ну ты всех-то в родственнички не вписывай, – отозвался Орланов. – Может, что и было, но мне-то откуда знать, я за всех не отвечаю. А Тайшета уже нет в живых. – Он протянул ладонь к деревянной коробке с сигарами, достал одну, раскурил. – Ты ведь тоже наш человек, так сказать однопартиец, брат идейный. Обличитель ты наш боголюб, – с доброй иронией проговорил он.
Киллер щелкнул зажигалкой. Друзья глубоко затянулись. Оскар пустил дым в сторону декоративных цветов в затейливых кашпо, украшавших угол бассейна слева. Они возвышались на кубических постаментах различной высоты и ширины, а в самом центре находились корытца с кактусами, и выглядело это забавно. “Вот так и души человечьи, – подумал вдруг Оскар. – По виду такое разнообразие, а по сути все одно, главная цель: набить карман, набить желудок, набить кому-то морду”.
Грустная улыбка осветила его лицо, он вдруг вспомнил стих Ефима Друца и медленно продекламировал его:
– Ах, странствия по тупикам души!
Гони, возничий, не пугайся ночи.
Пока еще ты мыслишь и спешишь,
Ты попадешь туда, куда захочешь.
Ах, странствия, когда ночная мгла
Слетает в город, шевеля крылами,
И тень твоей судьбы, и – твоя память,
Как смерть – неумолимая стрела…
Да, вот так все в мире, – продолжил он свою понятную одному ему мысль.
– О чем ты? – переспросил Орланов.
– Да все о жизни, о ее превратностях, и о том, что на тебя продолжают собирать досье разные господа.
– Опять досье? Что на сей раз? – насторожился Геннадий.
– А дословно там есть такие слова: эк-коммунист Орланов метит в президенты. Он говорил Тайшету: дай денег, будешь в моей партии и в депутатах. Еще было дело, когда Оскар предупредил Гену, что при всей их личной дружбе и при хорошем его личном отношении с журналистами Трошиным и Божмеровым он вынужден будет их убрать, если Гена не прекратит подставлять их, агитируя и провоцируя их на написание провокационных статей. Смерть журналистов будет ему предупреждением, а следующим объектом будет он сам. Потом Гена узнал через своих людей, что Влад Французов подарил своей бывшей любовнице Яне слиток золота, который она спрятала во внутреннюю стенку или панель старого холодильника, а может и перепрятала в квартире. Его люди искали, выкрадывали холодильник, золото нужно для фонда.
Орланов повертел в пальцах сигарету и медленно ткнул ее в лиловый кафель. Сигарета переломилась пополам. Он поднял тяжелый взгляд на друга и спокойно произнес:
– Бред. Ну и какая сволочь это писала? Уж не из наших ли?
Киллер помолчал. После небольшого раздумья предложил:
– Идем, Ген, в парилку. Твоя партия ничем не отличается от других.
– Ой ли? – отозвался политик.
Они перешли в парное отделение и расположились на отделанном дубовой доской пологе.
– Эх, хорошо, – сказал Орланов и взял березовый веник, услужливо приготовленный банщиком.
– Ты слыхал, Ген, урыли-таки Персианова, дурак не внял предупреждениям.
– Ну, – отозвался Орланов, нахлестывая себя веником по распаренному плотному телу. – Так неча было зарываться. Сукин кот он, а не бизнесмен. Всего пару-тройку лет назад без порток ходил, с моста хотел броситься, его Кира Перепутская спасла, денег подбросила и к друзьям в бизнес пристроила, а он, жлоб, всем дорогу перешел ради собственного брюха, вот его и грохнули.
– Это ж он тебя с Кирой свел, не так ли? – усмехнулся киллер. – Он же у тебя в друзьях ходил.
Орланов брезгливо поморщился.
– Не в друзьях, а в приятелях, – поправил он. – Таких приятелей у меня пруд пруди. Он в нашу партказну ни одного взноса не сделал, жмот поганый с нерусской фамилией, персик сраный.
Оскар хохотнул.
– Эк тебя разобрало, – сказал он. – Нехорошо, брат, нехорошо. Сразу два греха на твою душу: гневливость и корыстолюбие. Ты бы в церковь почаще заглядывал, что ли, или попа в свою партию пригласил бы.
– Не в свою, а в нашу, – поправил друга Геннадий. – Ты тоже соучастник, не забывай. А попы итак везде мелькают, и в политических сделках, и в коммерческих, ни одно мероприятие не обходится без деятеля в рясе. Митрополит везде маячит словно свадебный генерал, все они куплены с потрохами.
– Не так ты все понимаешь, – возразил киллер. – Духовные отцы никогда никому не отказывают в освящении, они сродни врачам, идут по первому зову. Это их духовный долг. Долг перед Всевышним. Уясни это себе, Гена, раз и навсегда.
– Да ну тя, демагог, – отмахнулся Орланов и, отложив в сторону веник, потянулся к шайке с мятной водой.
В этот миг раздался сильный удар, треск, звук битого стекла, и тут же с улицы донеслись вопли, отборный мужской мат и женский визг. В проем окна, из которого только что вылетело стекло, впорхнул попугай и, заметавшись по парилке, принялся истошно вопить:
– Демонстрация, менструация, денонсация!
Снаружи, под окнами сауны, поднялся невообразимый гвалт, сквозь который были различимы фразы:
– Куда тя черт занес? Это же не та дорога! Держи животных! Лови обезьяну и собаку! Где попугай!
– Мать твою! Машина! Что я Кире скажу?!..
Глава 22
2002 год. ФСБ. Следственный отдел
Только сейчас Янка обратила внимание, что дверь кабинета обита изнутри темно-серой кожей. “Цвет стали? Или мокрого асфальта?” – попыталась мысленно дать определение. Почему-то в последнее время ее стало клинить на цветовой гамме. И вообще, она стала тяготеть к живописи. Слишком много художников входило в круг ее друзей, хотя к живописи она никакого интереса не проявляла никогда, но приходилось вникать, поневоле, выслушивать разборки, сетования, оценивать. Друзья есть друзья. А теперь, когда она изолировалась от них – ух и надоели! – теперь она поймала себя на определенном типе мышления. Зазомбировали по жизни, сказала бы она раньше. Ностальгия, что ли? – подумала она теперь. Серая дверь отворилась, и секретарша в темном облегающем платье вкатила столик-тележку, сервированную кофейными приборами. Большое фаянсовое блюдо с эклерами красовалось посередине, образуя композиционный центр. “Рисовать лучше в смешанной технике”, сказала бы Пончик. Паша изобразил бы нечто авангардно-экспрессионистское с элементами реализма, а Кира Перепутская наверно создала бы сложный эротический натюрморт в стиле психоимпрессионизма: гигантская вау-картинка. Вместо эклеров на блюде возлежала бы секретарша, покрытая слоем шоколада, отдаленно напоминающего платье. Янка усмехнулась, глядя вслед исчезающей за дверью женщине.
Когда они остались наедине, Туркин впервые улыбнулся ей и сделал приглашающий жест.
– Ну угощайся, раз пришла, – сказал он тоном хлебосольного хозяина.
– Это не я пришла, а меня пришли, – в тон ему ответила она.
– Тебе просто передали приглашение, и подали карету, как принято у меня при дворе.
Яна отметила про себя шутливый тон, взятый Туркиным. “Не спроста”, – подумалось ей. – “У полковника, видно, дело швах”. А Туркин продолжал, он сегодня был словоохотлив на редкость!
– К сожалению, мы встречаемся с тобой все время в деловой обстановке, и не очень часто. Мы ведь люди деловые, и ты, и я. Да угощайся же, возьми пирожное.
– Спасибо, – отозвалась она. – Надо ж, феэсбешники умеют быть галантными, когда им очень надо.
Федор посерьезнел.
– Мне очень надо, Яна, – ответил он, делая упор на “очень”. И, как бы уточняя, произнес: – Понимаешь, позарез.
Она презрительно хмыкнула. Полковник посмотрел на нее с особой проникновенностью, и она принялась гадать: что это, отработанное притворство, или… Или? Он не похож на человека, способного лгать. Может, второе, что она подумала, неужели возможно?.. Но такое еще более невероятно. И она пошла в наступление:
– Что, следствие в тупике? Теперь и я пригодилась? Вот ведь неожиданность, понадобилась-таки. Прямо странно как-то. Что же это, полковник Туркин, а? Как вас понимать? – голос ее выражал всю степень презрительного недоумения, какую только она смогла изобразить, и даже досаду.
Федор смутился, но тут же взял себя в руки.
– Что ты говоришь, не пойму, Яна. Наверно, ты чем-то удручена была по моей вине.
Она отметила, что заговорил он в несвойственной ему манере, слишком уж гладко, интеллигентно, как по-писаному. Раньше она такого не замечала, речь его была отрывиста и деловита. Он больше слушать любил. Видимо, жизнь заставила его пройти своеобразную школу. Но ведь и ее саму переплавила она, жизнь-то эта… Что ж, люди меняются, известная истина. Все вокруг меняется…
– Яна, ты мне всегда очень нравилась, – продолжал Федор, – Нравилась, – повторил он и замолчал, подыскивая слова. – Ты неожиданная и решительная женщина, – нашелся он. – Это меня даже пугало. Трудно признаться, что я, боец, мужчина, пасовал перед тобой. Ты не замечала, или не так все поняла, конечно. Я, видишь ли, скрытный, вообще. Чувств своих не проявляю. Мы ведь люди без эмоций, служба такая, все эмоции – на замке.
– Заливай, не на дуру напал, – отозвалась она.
– Слушай, Яна, дорогая ты моя, мне ей-богу очень круто пришлось, ну вот не обойтись без тебя, и точка. Вместе, может, и разберемся.
Голос был ласковый, молящий, грустный.
Полковник чутко угадал ее молчаливое полусогласие. Она колебалась, но дело сдвинулось с мертвой точки. Он понял, о чем и как с ней надо сейчас говорить.
– Я думал о тебе. Ты вспоминалась неожиданно, даже среди кучи дел, когда ни о чем другом не думаешь. Да, оказался с Леной, так вышло, в мыслях не держал, ее отец, расследование, дискеты у нее оказались, поневоле заехал за дискетами, искали, и она, так вышло, внезапно, судьба. И не думал, а вышло. Ты же знаешь меня. Женился, она простая, ясная, не мог отказать, бывает, я же мужчина. А ты потрясающая, ты просто стихия, шторм, океан, но я был занят, да и зачем тебе я? Тебе никто не нужен, ты сама в себе, живешь по своим законам, смеешься над мужиками, которые все пред тобой ничтожества.
– Мы провели с тобой когда-то великолепную ночь, – ответила она с затаенной нежностью. – Это было такое счастье!
– Да, но после той ночи я чувствовал себя болваном. И, думаю, так было со всеми твоими мужчинами.
– Вот неожиданность! – воскликнула Яна. – Нет, ну надо ж! Ах, я понимаю, ну теперь мне все ясно! Да ладно, – смягчилась она вдруг. – Давай пить кофе.
Они одновременно взяли в руки свои чашечки и отхлебнули успевший остыть напиток. Протянули руки к блюду с эклерами. Такая синхронность действий насмешила обоих. Янка расхохоталась, Федор молча улыбнулся.
– Значит, тебя напугала моя радикальность, – сказала Янка, все еще посмеиваясь. – Вот не думала. А знаешь, сейчас я расскажу тебе весьма забавную штуку.
– Расскажи, – согласился полковник и незаметно включил диктофон.
– Видишь ли, есть у меня один друг, востоковед, крутой профессор, человек сведущий во всяких потусторонних приколах. Он много путешествует по свету и собирает сведения о тайных учениях, о иных ипостасях, неизвестных религиях. Ему хорошо известны тонкие миры, запредельные глубины. Я тоже в этом кой-чего секу, ну вот мы и поспорили. И в доказательство он показал одну из ипостасей Ада. Я видела процессию, тени людей преломлялись до белых точек, тянулись на Север, там мучительно сгорали, не сгорая, в холодном огне. Одни – нечеловечески весело, но это было жуткое веселье, другие – с дикой иронией, от которой стынет кровь, а третьи… Есть еще и третьи… Когда мы с Ромгуром поравнялись с ними – а были мы с профессором в непроницаемом прозрачном коридоре, что находится между Адом и Чистилищем, разделяя их и соединяя “небо” и “землю” (по этому коридору мы из плотской жизни переместили свои души в “занебесье”) – когда мы поравнялись с ними, третьими, мой взгляд скользнул по их лицам, и я чуть не заорала от жути. Лицо одного из них являло вид чрезвычайно выпуклых женских гениталий, внутри которых были мужские органы того же типа, но как бы один в другом, и так до бесконечности, причем все это казалось многомерным в невесть какой степени, геометрический прикол какой-то. С другими лицами обстояло и того хуже. Но дело вовсе не во внешней стороне, не в эстетике. Самым жутким было их самоощущение. Будто мозг все время сверлят бормашиной. Я спросила, что это значит, Ромгур пояснил:
– Так, человечек на сексе зацикленный. Вся жизнь у него концентрировалась ниже пояса, все мысли, даже сны. Миллиардер, между прочим. Деньги делал на порнобизнесе, даже на нелегальной детской порнографии с насилием и извращениями, все это порой проскальзывало в интернет. Тут среди них есть и маньяки, и извращенцы, изобретательный народец, кстати говоря. Но ты их лучше не рассматривай, опасно.
Туркин молча слушал, вертя в руках зажигалку. Наконец, сказал:
– Удивительная штука. Я Ад себе иначе представлял. Там много отделений?
– Много. Ад разнообразен. Бесконечное разнообразие. И в каждом сегменте – свой фокус. Есть такое, что и представить себе невозможно. Из серии жутких курьезов. Если б человечество могло это знать при жизни. Мир бы содрогнулся. Там сырость, плесень кругом, при этом сверхъестественный холод с жарой одновременно. На “земле живых” так не бывает, а там вот так, сразу и минус 666 градусов, и плюс 666.
– По Цельсию, или по Фаренгейту? – уточнил Туркин. – Впрочем, этого не может быть: -273 абсолютный ноль, остановка молекул, ниже не бывает.
– Там другое измерение. Земные термометры там взрываются.
– А туда попадают земные термометры?
– Туда много чего попадает из Мира Живых. Есть такие умельцы, что протаскивают разные предметы. Для них там особое местечко уготовано, и они это знают, но надеются выкрутиться. Заковыристые людишки. Например, Ёхомба и ёхомбисты всех мастей. Да ну их. Видела я там подобие человека, это была разлагающаяся, гниющая масса, она орала от боли. И длится это будет много миллиардов лет, или веков, не помню точно. Так как там не умирают, там нет движения, а есть длительность. Там все длится. При жизни это гниющее подобие человека, мужчина это был, он совершал, мягко говоря, то, что сейчас нередко делают в России, особенно в Москве. Этот бизнесмен выяснял, в каких квартирах живут одинокие женщины, матери с детьми, старики, инвалиды, в общем, незащищенная часть населения. Их отслеживали и уничтожали по его указке, жилье их он регистрировал в свою собственность, ремонтировал и продавал по коммерческим ценам. Это называется – квартирный бизнес. Преуспевал. Хорошо пожил, пока его свои же не ухлопали. Теперь настал этап его мучительной Вечности. Так мне пояснил Ромгур. Мне там не понравилось жутко, хоть мы и находились в другой плоскости, в прозрачном теплом коридоре, но все ощущения улавливали. Это было, как бы тебе объяснить… Ну, необъяснимо.
Туркин задумался. Яна надкусила эклер и положила его обратно на тарелку.
– Не знаю, имею ли я моральное право помогать твоей организации, – произнесла она. – Видишь ли, к ФСБ у меня предвзятое отношение, как и к КГБ, МВД, ко всякого рода чекистам. И не только у меня. У каждого русского человека в крови эта неприязнь, сразу вспоминаются губчека, репрессии, гонения…
Полковник неожиданно расхохотался.
– Извечный страх советского человека перед железной хваткой государства, – сказал он. – Но сейчас нет государства. Того государства нет. Времена переменились.
– Ну, лучше они не стали, – возразила Яна. – И вряд ли станут.
– Видишь сама, – начал полковник. – Да, служба госбезопасности работала сурово. Но раньше за жилплощадь не убивали. Народ был защищен.
Яна резко отодвинула кофейную чашечку.
– А сейчас, хоть президент у нас чекист, толку что? – сказала язвительно. – Чем он занимается? Брифингами? Игрой на имидж?
Туркин нахмурился.
– Тебе не понять, – ответил сухо. Взгляд его потяжелел.
– Ну конечно, куда уж мне, женщине, лезть в мужские игры, – воскликнула в сердцах. – Игры политические, вам бы только…