В барханах песочных часов

Глава 31

“…Я впервые вблизи увидел дочь полковника – Авдотью. Выйдя прогуляться перед сном, я застал ее на пруду за весьма странным занятьем: девочка с кем-то разговаривала, хотя вокруг не было никого. Потом я понял: разговаривала с лебедем, спокойно плавающим посреди пруда. Приняв сей факт за одну из причуд восторженной юности, я подошел к ней и сказал что-то вроде: “Ну и красота! Прямо сказка! Те, кто хотел бы понять язык птиц и зверей, со мною согласятся”.

– Ну так возьмите и научитесь понимать! – дерзко выпалила Авдотья, видимо не очень довольная моим появлением.

– А вот возьму и научусь, – с нарочитой обидой ответил я.

– Жизни вашей не хватит, – вновь съязвила Авдотья.

– Эй, птица-а! – крикнул я лебедю. – Белый цвет пророческий! Ответь нам, благородная птица, что будет с Россией и с нами во времени будущем?

Я еще не успел насладиться поэтичностью своих слов, как случилось невероятное: Авдотья пронзительно вскрикнула и дернулась, словно кто-то неожиданно из темноты схватил ее сзади за плечи. Я вздрогнул и уставился на нее, но тотчас же, по ее полным ужаса глазам, сообразил, что смотреть надо на пруд. То, что я увидел в следующее мгновенье, стало моим кошмаром, возникающим в болезненных снах на протяжении многих лет…

Лебедь на моих глазах стал увеличиваться в размерах, шея непомерно вытянулась, клюв сделался огромным и загнулся серпом вниз. Птица уже не плавала, а стояла на длинных лапах, которые, вытягиваясь все выше и выше, поднимали ее над водой. Но огромные белые крылья словно увязли в плесе, и птица напрягалась, стараясь вырвать их. Еще усилие, и это удалось. Лебедь с душераздирающим стоном взлетел и понесся над нами. Я успел заметить, что крылья у него красные – словно все в крови, и капли, оброненные мне на лицо, неприятно горячили лоб.

Я вновь взглянул на Авдотью и остолбенел пуще прежнего. Передо мною на траве в мучительно-сладострастной позе лежала женщина зрелого возраста. То, что она испытывала наслаждение, для меня было несомненным. Она словно пыталась проползти сквозь невидимое кольцо, плотно облегающее, но подвластное формам ее содрогающегося тела. Я стоял завороженный, и все это время мое тело испытывало сладкую истому, словно я сам проползал сквозь отверстие. Не знаю, сколько времени длилось наваждение, но мне показалось, что я находился в этом состоянии все свою жизнь от рождения. В себя привели меня резкие слова Авдотьи:

– Что вы наделали! Что вы наделали! – Повторяла она как в бреду, сидя на траве и раскачиваясь в разные стороны.

– Умоляю, успокойтесь, – бормотал я, хотя самого впору было успокаивать. – Я ничего такого не сказал, и вообще это вовсе не лебедь, а скорее всего фламинго: причуда губернатора.

– Зачем вы у него об этом спросили? – резко бросила Авдотья.

Передо мною вновь стояла пятнадцатилетняя девочка, раздраженное дитя, и я успокоился.

– Как зачем спросил? Россия – родина, отечество, я – русский офицер, я…

Авдотья не дала договорить, решительным движением приложила свою ладошку к моим губам и, уставясь на меня мерцающим взглядом, заговорила медленно и монотонно:

– Откуда вы знаете, что Россия – ваша родина? Ваша родина, может, совсем не здесь. Больше так никогда не говорите.

– Я понимаю, я очень виноват, – пытался оправдаться я сквозь ее ладонь. Кивал и соглашался со всем, лишь бы она успокоилась.

– И не только родина, – продолжала Авдотья, – но и люди, которые вас окружают, никогда не были вам родными и любимыми, поэтому вы их не можете полюбить, а только мучаетесь, не понимая, в чем дело.

– Как же, помилуйте, – не удержался я, отрывая ее ладонь от своих губ. – Родины нет, любить невозможно, а для чего тогда существовать прикажете?

– А вот я вам завтра на верховой прогулке объясню, если захотите.

Я ничего не успел ответить, как она уже бежала от меня по аллее к особняку.

– Вот так штука! – вытирая пот со лба, сказал я сам себе. И тут же вновь был потрясен увиденным: на белоснежной поверхности платка отчетливо проступило красное пятно. Птица! Кровавые крылья! Брызги! Я резко повернулся и, не оглядываясь, быстро зашагал прочь от пруда…”

– Кириллыч, я воспользовался твоим компьютером, – сказал Туркин разомлевшему от коньяка Трошину, когда вышел из его кабинета.

– Надеюсь, успешно? – добродушно проговорил Александр Кириллович. – Что-то Иры с Иришкой долго нет, – озабоченно произнес он. – Небось, опять в «Шоколадницу» зашли, – тут же успокоил он себя. – Нехорошо, когда они так задерживаются.

– Пусть погуляют девочки, не все же дома сидеть, – поддел его Божмеров. – Да ты ревнуешь, старина, никак?

– Не ревную, а просто жена не должна надолго отлучаться из дома, – капризно ответил Трошин.

Лена подошла к Федору и тихо спросила:

– Ты переписал дискету?

– Да, – лаконично ответил он.

– Ну и что там?

От Федора повеяло таким холодом, что Лена внутренне передернулась. “В чем дело? Что с ним?” – побежали зябкие, как рябь на осенней реке, мысли. – “Что, в конце-концов, на этой чертовой дискете? Зачем только я притащила ее сюда!” Она кляла себя на чем свет стоит.

– Ничего особенного, – равнодушно ответил Туркин. – Так, сочинения романиста. Твой муженек сочиняет романы, вот и все.

– Ой ли? – вырвалось у Лены. “Он что-то недоговаривает”, поняла она.

Со странным чувством шла она домой. Не шла – перемещалась, словно тень Луны по бездонному Космосу. Душа ее напоминала облака, разорванные резким ветром. Два явления, плохо совместимые, пересеклись в ней. Вокруг роились, будто мухи, призрачные образы. “Что происходит? Федор резко переменился ко мне. Па с дядей Бобом изрядно выпили и увлеклись каким-то нудным философским спором, забыв о присутствующих. Мама с Иришкой пришли поздно и словно не рады мне…”

Действительно, Ирине Николаевне было не до гостей, так некстати собравшихся под крышей ее гостеприимного дома. Малышка раскапризничалась, у нее поднялась температура, и Ирина Николаевна, едва поздоровавшись со всей честной компанией, подхватила девочку на руки и унесла в свою комнату. Лена крикнула ей вслед:

– Ма, зачем ты Иришку на руки берешь, она ведь уже не младенец!

Но та лишь отмахнулась. У нее было больше опыта в деле воспитания детей.

Лена ощутила себя не в своей тарелке и поспешила уйти. На улице она с удовольствием втянула носом свежий воздух, но чувство дискомфорта не проходило. Она прибавила шагу и быстро дошла до дома. Когда открывала дверь своей квартиры, сердце тревожно забилось. И не напрасно: через несколько секунд в лицо ударил густой табачно-водочный запах. Она быстро прошла в коридор, захлопнув за собой дверь, заглянула в комнату и ахнула: в ее постели возлежал незнакомый мужчина в поношенных кроссах и кожанке.

– Ой, что такое?! – в ужасе отшатнулась она. – Что вы здесь делаете!?

– Лежу, – с пьяной невозмутимостью ответил тот, и в свою очередь спросил: – А вы что здесь делаете, и вообще кто такая?

– Я? – Лена изумилась такой наглости. – А вы-то кто?

– Я друг Андрея Нежного, – солидно произнес возлежащий.

– Послушайте, друг Нежного, – теряя терпение, сказала она. – Что, наконец, все это означает, здесь не ночлежка. Что вы тут делаете, черт подери?

– Я-то? – искренне удивился он такому вопросу. – Живу у друга. А ты чего приперлась к нам, ты кто, проститутка, что ль? Так мы тебя сегодня не вызывали.

Лену будто подбросило – подскочив на месте, кинулась на кухню. Там важно восседал Андрей с гавайской сигарой в зубах. Его распухшее лицо с вмятинами и синяками напоминало большой протухший помидор. Запах сигары, несмотря на крепкий аромат, не смог перешибить душок гниющего овощного склада.

– Любимая, – кивнул он жене. – Знакомься с моим другом, он там где-то, в недрах моей квартиры. Я по тебе соскучился и хочу тебя прямо сейчас, давай займемся любовью на столе.

Он попытался встать со стула, качнулся и протянул руки к жене. Она ловко увернулась.

– Любимая, – продолжал он, – мы шли из бара с моим дру… дру… другом, – Андрей рыгнул и уронил сигару. – И попали на демонстрацию. Я сказал омоновцам: “Вы поганые борзые Ельцина, который растоптал Россию… Ик!!”

Он возмущенно икнул.

– Ну так что? – спросила Лена, пытаясь прийти в себя после первого шока.

– Л-л-любимая, ик… Я геройски сражался с омоном, друг ударил с правого фланга, а с левого пошел в наступление весь народ, все поднялись на защиту отечества, партизаны схватили серпы и рогатки и ударили со стороны Бородина! Да, было время удалое, да говорят еще какое, недаром помнит вся Россия, как нежный друг врагов косил, богатыри не вы, а мы с Мишей Лермонтовым, потому как мы с ним ящик “Распутина” оглушили, а Распутин Гришка подставил Николая и всю его царскую семейку под вышку, и мы с бодуна провернули революцию, ик… За это надо выпить! Давай, наливай и пей с нами, любимая, пей, говорю тебе, кто не с нами тот против нас…

Он опять попытался подняться и поймать жену.

– Придурок, пошел ты к черту! – взвизгнула она. – Убирайся вон отсюда вместе со своим придурошным дружком!

– Не смей оскорблять моих друзей! – встал в позу Андрей. – Мои друзья гусары победили фашистов, а я, ты знаешь кто я? С кем ты имеешь честь р-р-разговаривать?! Я Спартак! Я топором рубил врагов и утопил всех в Чудском озере, всех до единого! Как свиней! И Гитлера вместе с ними!

– Плохо ты их топил, Гитлер-то живой, сидит себе на островах и пьет джин-тоник, – язвительно произнесла Лена.

– Зато Ельцин помер, – с хмельной доверительностью парировал Нежный. – Вместо него работает двойник с американской улыбкой, и мировая мафия дергает его за ниточки словно марионетку.

– Когда это Ельцин помер? – изумилась она, – ты что, охренел?

– Ну он не сейчас откинул копыта, а потом, в будущем, ему неудачно операцию забацали. Ты этого еще не знаешь, а я знаю, потому как я пророк…

– Нежный, ты совсем сбрендил! – взорвалась она. – Катись отсюда к своей мамочке, и чтоб больше я тебя здесь не видела!

– Сама катись к своему папочке, – заявил Андрей. – Мы с другом будем тут работать и отдыхать, а тебя сейчас в окно вышвырнем, чтобы не мешалась.

Ему удалось вылезти из-за стола и поймать жену. Она закричала и принялась отбиваться, пытаясь вырваться. Но супруг стиснул ее слишком сильно.

– Пусти, гад, кости переломаешь! – задыхаясь от боли и ярости, орала она.

Лестница меж этажами растянула гигантской гармошкой злые ребра ступеней, по которым кубарем катилась Лена, проклиная всех алкашей Вселенной и в первую очередь того, кто изобрел сей зловредный напиток. Потом она, словно помятая курица, давясь рыданьями, мчалась в опорный пункт милиции…

– Черт возьми, с чего ты взяла моду кидаться под колеса моей тачки! – вскричал Туркин, поднимая ее.

– Я даже ничего заметить не успела, – пробормотала Лена и заплакала навзрыд.

Федор вытер ей лицо носовым платком, стряхнул грязь с одежды.

– Ну, вот что, – ласково произнес он. – Прекрати лить слезы. – Он легонько подтолкнул ее к машине. – Сейчас заедем ко мне, выпьем чего-нибудь, ты отдохнешь, успокоишься и все мне расскажешь.

Через несколько минут Лена сидела рядом с ним в удобном кресле “джиппера». Все еще всхлипывая и утирая ладошкой слезы, она поглядывала на бегущую за ветровым стеклом ленту шоссе, пестреющую многоцветным потоком машин и рекламными щитами, на пешеходов, и на душе у нее светлело. Ей ни о чем не хотелось рассказывать.

– А давай заедем в бар, или в казино, – вдруг предложила она. – Нет, лучше остановись вон там. Возле дома киношников. Хочу сюда.

– Это закрытый клуб для актеров, – сказал Туркин, притормаживая у края тротуара. – Вряд ли нас пустят.

Он покорно распахнул дверцу машины.

Как ни странно, они спокойно прошли мимо вахтеров в фойе, и затем по лестнице, миновав узкий длинный коридор с фотографиями на стенах, прошествовали прямо в бильярдную. Охранники с мобильниками и оружием, оттягивающим карманы, пристально взглянули на вошедших.

Оба бильярдных стола, обтянутые зеленым сукном, были заняты. На одном из них седовласый красавец Борис Хмельницкий играл с Николаем Караченцевым, другой оккупировал какой-то мрачный тип, гоняющий кием шары в сосредоточенном одиночестве.

Хмельницкий вдруг оторвался от игры и окинул Лену взглядом ценителя женщин.

– Пойдем в другое место, – ревниво сказал Федор.

Обняв ее за шею и едва не придушив, он увлек спутницу из бильярдной – по коридору – в актерское кафе. Там было довольно свободно. Они сели в углу напротив барной стойки. Федор принес кофе с коньяком и бутерброды с икрой.

– Итак, сейчас ты мне расскажешь, что случилось. – Он выжидающе вскинул правую бровь.

– А ты мне расскажешь, что означает билебирда на дискете, – сказала Лена. – Старуха, птица, что там еще?

Федор нахмурился.

– Нет, ты объясни, – настаивала Лена. – Давай, давай, рассказывай.

Туркин закурил, и, тут же притушив сигарету, начал:

– Кровавая птица, это знак того, что Россия утонет в крови. Так и случилось. Если помнишь, птица хотела взлететь, но крылья завязли в плесе. Плес, это традиционная русская инертность, лень, алкоголизм, равнодушие к судьбе. Затем, клюв принял форму серпа. Серп есть символ Совдепии.

– Это ужасно. А при чем здесь старуха под желтым зонтом? – перебила его Лена.

Федор помрачнел.

– Старуха, вроде, прессу продавала, а? – припомнила Лена. – Это что, означает продажную желтую прессу, а? Ха-ха-ха! – расхохоталась она.

Федор улыбнулся.

– Я рад, что развлек тебя. Все еще хочешь в казино?

– Нет, хочу к тебе домой! – воскликнула Лена и капризно надула губки. – Хочу в гости!

На сей раз ей показалось, что “джиппер” едет бесконечно долго, тащится как черепаха. Она прижималась к широкому плечу Туркина, мешая вести машину. Она любовалась его резко очерченным профилем, его прекрасными иссиня черными, блестевшими подобно шелку, волосами, его длинными пушистыми ресницами. И чувствовала, как в ней самой поднимается и растет волна огромной неуправляемой страсти.

Федор припарковался возле подъезда.

– Вот здесь я живу, – тихо, с хрипотцой произнес он. Перегнулся и распахнул перед Леной дверцу машины. Она оробела. Ей стало страшно, захотелось выскочить и убежать, но удержало любопытство. Она растерянно вылезла из «Джиппера». Федор закрыл дверцы, и вдруг подхватил свою спутницу на руки и внес в подъезд. Не стал дожидаться лифта. Вверх по лестнице он почти бежал, прижимая ее к себе. Она зажмурилась, и открыла глаза уже у него дома. Она вздрагивала от его поцелуев, когда он внес ее в комнату и опустил на огромный пушистый ковер, целиком покрывающий пол. Она вздрагивала, когда он касался ее шеи, расстегивая платье. Ковер раскачивался словно облака под порывами ветра. Смутившись, она робко подняла глаза. И увидела ответный взгляд раскаленных, словно черные пески пустыни, зрачков. Он настойчиво и требовательно целовал ее… Все поплыло перед ее глазами, кровь гулко билась в висках. Федор покрывал поцелуями ее шею, неловкими пальцами расстегивал застежку бюстгалтера, с нетерпеливым стоном ласкал ее грудь, живот. Она постанывала от его неистовых ласк.

– Останови меня, – прорычал Федор. – Я не владею собой, останови меня…

В этот миг Лена поняла: вот она, настоящая, безумная любовь! Впервые в жизни она испытывает это чувство! Это и есть счастье!

Внезапно Федор отстранился и сдавленно сказал:

– Ты никогда его не бросишь!

В его голосе сквозила невыразимая мука.

– О чем ты? – изумилась Лена. – Неужто об Андрее? И поэтому ты был так холоден со мною в доме па?

– Да, – жестко сказал Туркин. – Я люблю тебя.

Она приподнялась на локте, тряхнула головой, разбросав по плечам каскады солнечных волос.

– Глупенький ты мой! – воскликнула она. – Неужели ты так ничего и не понял? Ну, дитя, даром что такой мощный. Ведь я ушла от мужа! Ушла! Он меня обидел!

Первое, что произнесла, когда вернулась в свою квартиру, были слова, с особой тщательностью приготовленные для Андрея:

– Ты мне больше не муж. Я живу с другим мужчиной.

– Что?! – завопил Нежный. – Что ты сказала? А я-то тебя разыскивал, волновался, всех друзей на ноги поднял.

– Ты звонил па? – ужаснулась Лена.

– Нет, они все на даче. Я решил, что и ты туда умчалась. Ты вела себя как безумная, тебе словно шлея под хвост попала. Наверно, ты была пьяна, ты буйствовала, бросалась на меня и моего друга. Но я тебя простил. Я великодушен.

– Псих! – возмутилась Лена, – и наглец к тому же. Болван, да ты просто шизик настоящий. Это ты был в драбодан пьян со своим чокнутым дружком. Ладно, Бог с тобой. Я не об этом.

– О чем же, любимая? – невозмутимо спросил супруг.

– О том, что я больше не считаю тебя своим мужем и не желаю видеть тебя здесь. Я живу с другим мужчиной.

Андрей пожал плечами и сказал:

– Ты спиваешься, дорогая. Вид у тебя хмельной, болтаешь черт те чего.

– Не беси меня. Я пьяна от любви. Я люблю другого мужчину. А с тобой развожусь. Надеюсь, ты понял?

– А я развода не даю! – резко заявил Андрей. – И не верю ни одному твоему слову. Все, хватит ругаться. Я хочу тебя! – воскликнул он и сгреб жену в объятья.

– Пусти! – завопила она, отбиваясь. – Не смей! Я вызову милицию!

– Должна же ты исполнять супружеские обязанности в конце-концов, – прорычал он.

– Это насилие! – она попыталась вырваться.

– Не смеши меня, – процедил муж. Его колкая щетина скребла ее кожу словно терка, густой запах потного тела и винного перегара вызывал у нее тошноту.

– Ты моя жена, и я тебя никогда не брошу, – процедил он сквозь зубы. – Я несу за тебя ответственность, хоть ты этого и не стоишь, дрянь такая. Я сейчас тебя задушу!

Он больно сжал ее горло. У Лены потемнело в глазах. Муж разжал пальцы и сказал:

– А теперь послушай, что думают о тебе твои подруги.

Он подошел к телефону и включил автоответчик. В комнате раздался голос Пончика:

– Саламандра, ну и сучка же ты! Андрей тебя разыскивает, а ты где-то шляешься пьяная. Он места себе не находит, а ты что устраиваешь мужу? Он мне все рассказал. Ты чего ему жизнь ломаешь? И меня ты уже достала тоже. Ты что же, сучка, натворила? Знаешь, что из-за твоей Перепутской стервы меня покинул Паша? Не зря она сиськами трясла на твоей свадьбе, зачем ты ее пригласила, признавайся! Именно тогда она его и охмурила. А мудак Кирин муж только рад, ему все по фигу. Ты заварила эту кашу, я тебе не прощу, учти!

Раздался щелчок, и автоответчик отключился.

– Гад! Я тебя ненавижу! – в ярости заорала Лена и швырнула в мужа туфлей.

Андрей увернулся.

– Совсем рехнулась! – воскликнул он, спасаясь от града летящей в него обуви, кастрюль, сковородок и другой домашней утвари, которую метала жена.

Час спустя он с рассеченным лбом, залитый кровью, стоял на коленях перед Леной и умолял:

– Прости, любимая, я идиот, прости. Если хочешь, завтра пойдем разводиться. Только прости меня, придурка, я очень тебя люблю. Ну не умею я любить нормально, пойми, у меня только одна форма любви, я же творческая личность, я не такой, как все! Прости! Ты обязана понять меня! Хочешь, расскажу тебе про Авдотью де Кан?

– Начало я уже знаю, – отдышавшись и успокоившись, сказала Лена. – Вот твоя дискета, возьми. Про жуткую птицу я прочитала.

– Ты устала, родная, – сказал он заботливо. – Ложись спать. А я посижу возле твоей постели как добрая бабушка и расскажу тебе сказочку на ночь…

Проснулась она от назойливого телефонного звона. С трудом оторвала голову от подушки, плохо соображая после долгого тяжелого сна, от которого гудело в ушах и все плыло перед глазами, дотянулась до аппарата. Андрея уже не было, умчался на работу.

– Алло? – сонно промямлила Лена в трубку. И услышала голос Туркина. Все вспыхнуло в ней, сердце бешено забилось.

– Ты здесь? Так я и знал! – в голосе Федора звучали досада, обида, ревность. – Почему не поехала к родителям? Ты спала с ним, признайся?! Ты была с ним?! Зачем ты здесь?

От неожиданности Лена чуть не выронила трубку.

– Целая куча слов, опомнись! – взмолилась она. – Ты задавил меня словами. А ведь я пришла домой, чтобы поставить точку над “и”, пойми. Объявить о разводе и расстаться. Да пойми же ты, я пришла к с е б е домой, а не к кому-то.

– Где он? – перебил ее Туркин. – В твоей постели?

– Ты с ума сошел! – вскричала она.

– Дай ему трубку! – приказал он.

– Андрея здесь нет, я одна! – чуть не плача, простонала Лена. – Можешь приехать проверить.

Федор с минуту молчал, затем распорядился:

– Собирай вещи. Через час заеду за тобой. А с ним разберусь сам.

Голос его казался невыносимо резким, оглушительным, словно воздух сверху лопнул и на голову ей обрушились грозовые разряды. Она и сама наэлектризовалась, все в ней восстало. Она закусила губу, чтобы не наговорить гадостей, глубоко вздохнула и произнесла как можно спокойнее:

– Это произвол. Не смей помыкать мною. Я тебе кто? Жена?

– Жена.

– Да, но не твоя! – брякнула сгоряча и спохватилась, но поздно. Лучше бы она прикусила себе язык. Словно издали услышала она слова Федора:

– Я все понял. Ты лжива, как все женщины. Прощай.

Щелчок, и гудки в трубке. Лена тотчас набрала его домашний номер, но никто не отозвался. Конечно, он не дома. А рабочего телефона она не знает.

Ужас, отчаяние, от которых потемнело в глазах! С размаху уткнулась лицом в подушку, не было сил плакать, только ужас и отчаяние! Все кончено! Она потеряла его навсегда! Навеки!

Когда-то в ранней юности ей приснился пророческий сон. В том сне – сказочно прекрасном – она впервые увидела Федора, и кто-то сообщил, что он станет ее третьим мужем. Она удивилась, проснулась и забыла сон. И, конечно же, не узнавала в Туркине, с которым ненароком сталкивала ее судьба, своего будущего – единственного, данного Богом, настоящего – мужа.

Естественно, пророчеству суждено было сбыться. На то оно и пророчество. Может быть, не имей Леночка столь легкомысленного и инфантильного характера, будь она повнимательней да поразборчивей в привязанностях, она бы и призадумалась о том, к чему такое может присниться. И не наделала бы она себе такой кучи неприятностей, не запутала бы так свою жизнь. Ну, да жизнь есть жизнь, и никто другой ее за нас не проживет, так что не будем оглядываться назад.

Пророчество сбылось не сразу, а много лет спустя. В жизни Лены произошло еще много всякого. Был тяжелый развод со вторым мужем. Была встреча с Янкой, которую депортировали из США за политический шантаж после того, как она там совратила племянника канцлера и натворила много всяких удивительных дел. Было примирение с Пончиком. Была морока с отцом, который вдруг начал выдавать такие бешеные материалы, что даже видавшие виды журналисты за голову схватились, а правительство не знало, что делать и куда заткнуть этого Трошина: убрать его не уберешь, слишком заметная на мировой арене фигура. Да к тому же Трошин завел скандальный роман со знаменитой писательницей, и народ наблюдал за их отношениями как за сюжетом увлекательного сериала (с подачи прессы).

Было и другое. Окутанная вуалью ладана и церковного полумрака, со свечой в руке, стояла она возле иконы Николы Чудотворца в оцепенении. Душа ее плыла в спокойных водах молитвенного пения. Тело ее превращалось в язычок пламени над свечой, в огненную стихию. Вдруг она обернулась и увидела сияющие, переполненные отчаянной грустью глаза. На нее в упор смотрел Федор. Лена отошла и поставила свечу к иконостасу. Боковым зрением она следила, как Туркин стал продвигаться к ней, осторожно отстраняя на своем пути прочую паству. Пронзительная нежность к этому мужчине захлестнула ее. Как он здесь оказался, этого не может быть! В висках пульсировало и звенело, ноги подкашивались, она боялась потерять сознание. Собравшись с духом, она сказала себе: “Я сильная женщина. Это мираж. Прочь искушение”.

Когда он подошел, она уже вполне овладела собой и спокойно поздоровалась.

То, что произошло затем, было как сон: Туркин крепко сжал ее локоть и произнес:

– Вот что, хватит тебе выскакивать замуж за других. Ты станешь моей женой!

От звука его голоса она чуть с ума не сошла, все вокруг словно пустилось в пляс: люди, иконы, ангельские лики под церковным куполом…

– Аминь! – произнесла она одними губами.

Мчался к финишу год хищника – 1998-ой, скалился и кусался. Это был год Земляного Тигра, и многие полегли в землю, и многое кануло в песок… Песок как время, время как песок, как прах, как небыль… В стране все бурлило и рушилось, политика трещала по швам, Москва походила на взбесившийся балаган. Гремели выстрелы и взрывы, сновали шустрые труповозки, увозя тела неудачливых банкиров, бомжей, политиков, проституток, бизнесменов, бандитов. 20-го ноября в Санкт-Петербурге застрелили Галину Старовойтову. 21-го ноября из “Новостей” об этом узнала Москва и вся страна. Лариса-Пончик зарыдала в голос у экрана телевизора, Янка расхохоталась, Андрей Нежный разлил по рюмкам водку “Президент” и, протянув обеим девушкам напиток, привычно произнес:

– За помин души, земля ей пухом. Пончик, хватит ныть. Это историческое событие… Янка, заткнись. Это событие надо отметить.