Глава никакая – девять
Из Янкиных интимных дневников
“Мне снился жуткий сон, будто я встала на голову Ёхомбе, чтобы залезть на крышу и намыть там золота из ручья под забором внизу. При этом Старик не замечал меня, а я – его. Проснувшись, я ошалело уставилась на шелковую шторку на окне, и никак не могла взять в толк, где я…
Так я же в квартире Оскара! Так вчера же я поставила на уши весь Следственный отдел во главе с полковником Туркиным! Припоминаю, как же, как же. Вот, Федя, знай наших, получи. Что ты без меня, что ты можешь-то, а, начальник отдела, фээсбэшник фиговый, тундра глухоманная. Еще орал, почему сразу не сказала. А не знала, вот и не сказала. Я те докладываться не обязана, полковник, я у тебя не служу, и вообще я те далеко не все выложила, и не все копии Милалисины дала. Они в надежном месте. Кое-что я тебе сообщила вчера, что узнала от Авдотьи. Порой приходится теперь общаться с невидимыми мирами, раз уж я впуталась туда с легкой руки Ромгура. Так просто ведь с ними не развяжешься, когда образовались узелки. Вот Авдотья де Кан сообщила мне, что многое в Милалисиных дневниках зашифровано, и в письмах есть иносказания. Понять просто, но никому в голову не придет. Надо перевернуть слово и кой-где заменить букву. Например, магическая сулэзия на самом-то деле зовется яузэлус. Город в тайге, где живет Милалиса, в действительности называется Ньягузуч. А сама Авдотья обитает в астральной плоскости (астральной я ее называю условно, для непосвященных. Знающие поймут, о чем я) – Ноиро. Жители Ноиро существуют в жилищах с раздвижными многогранными стенами, предметы там перемещаются и меняют очертания, колористика там потрясающая, в нашей земной жизни нет таких цветовых эффектов, просто наше физическое зрение не способно улавливать это. Листья, деревья, цветы издают звуки, вокруг нежнейшая чуть слышная симфония, и это бесконечно. За окнами – завеса тумана, за которой ни зги не видно. Лишь просматривается сад в пределах нескольких метров. Дальше этого пространства жители не перемещаются, да им и не надо, у них полный комфорт, свои интересы, других желаний нет. Только самые продвинутые души уходят дальше, в иные плоскости, преодолевая барьер тумана. Они двигаются по иным мирам, и даже выходят на контакт с живыми. Но не со всеми.
Вспомнился вдруг рассказ Авдотьи про Ёхомбу. Оказывается, в юности он был весьма малообеспеченным студентом в Улан-Удэ, и подрабатывал в препараторской морга, куда частенько свозили трупы самоубийц с петлей на шее. Население там шибко пило и вешалось, это была почти традиция. Рафис-Янданэ эти петли снимал и вешал на окно препараторской. У него получился своеобразный занавес из петель, и выглядело все забавно. Когда его спрашивали, зачем он это делает, в шутку отвечал, что удавки самоубийц приносят удачу, и в подтверждение приводил какие-то примеры из жизни. Однажды пришла телеграмма из Москвы, что у него там умер одинокий родственник и завещал ему недвижимость. Весть об этом взбудоражила жителей Улан-Удэ, люди поверили в примету и стали выпрашивать кусочек веревки. Студент не захотел портить свой «занавес» и придумал благовидный предлог: дескать, что всю коллекцию удавок у него покупает московский бизнесмен, уже контракт подписан. Потом он открыл торговлю удавками, продавая их по частям. Заработав кругленькую сумму, укатил в Москву – это было еще при советской власти. В те времена появились первые подпольные фирмы и нелегальные бизнесмены. Он тоже открыл фирму. Это был его «трамплин»…
Вечером ко мне заехал Ромгур. Мы пили нежнейший кофе “Эспозито”, курили сигары “Лилит”, беседовали, путешествовали по таймсовым кольцам и коридорам, заглянули в будущее и обнаружили там себя: я была преуспевающей владелицей частного детективного агентства, на службе у меня находились Туркин, Оскар, Карпов, и несколько накачанных парней и девиц – моя мобильная команда. Ромгур вел некий таинственный бизнес, его конкурентом являлся Ёхомба, в их отношения вмешивались какие-то космические силы. Мое агентство билось с расследованием всего этого, я лезла на стенку и бегала на ушах по потолку. Да еще под ногами путалась знаменитая писательница, автор нашумевших детективов, Ольга Коренева.
– Хреновое будущее, – сказала я Ромгуру, – сплошная морока. Прошлое все же лучше.
– А ей нравится, – сказал Ромгур, кивнув на писательницу.
Удивительно, но по прошествии стольких лет она казалась моложе и беззаботнее, чем тогда, в Доме Киноактера, когда Оскар купил для меня ее авторскую книжку”.
ЭПИЛОГ
Лето, похожее на осень, сегодня словно опомнилось. Солнце плавило стекло, жгло лицо. Янка жмурилась и улыбалась, ведь она уже больше не существует той прежней женщиной со странной жизнью и придуманным именем, теперь с этим покончено, теперь она – Анна. Монашество она приняла 22 декабря, в день зачатия Праведной Анной Пресвятой Богородицы, в день иконы Божьей Матери Нечаянная Радость.
Для самой Анны это была радость оглушительная – после стольких лет паломничества и послушания. Оскар ушел в мужской монастырь гораздо раньше. Что было перед этим, трудно вообразить. Но это было. Шквал трагедий обрушился на друзей и знакомых. Как, почему? Однажды ночью взлетел на воздух дом, в котором она уже не жила, где прошло ее детство и часть жизни, где она забыла своих бывших друзей и добрых соседей… Журналист Трошин с супругой погибли. Иришки там в это время не было – она находилась у тети Нины в Твери, а Лена недавно выписалась из больницы и, все еще не в себе, лежала дома у очередного мужа – Туркина. Лариса с Пашей тоже остались живы благодаря тому, что ночевали в мастерской. Вскоре после этого несчастья случилось новое: странное и бессмысленное убийство Туркина. Оскар на это сказал, что ФСБ, видимо, зачем-то убирает своих. Почему он решил, что это почерк ФСБ, Янка не поняла. Дело было так: в подъезде к Туркину подошел незнакомый человек и стремительно мазнул чем-то его руку. Федор до лифта не дошел, успел лишь сделать несколько шагов и рухнул замертво. Экспертиза определила внезапную остановку сердца. Похоронили полковника очень быстро, занимались этим органы, вскрытия не было, из криминального морга его почему-то мгновенно переместили в обычный, потом в служебный фсбэшный. Правда, вскоре появился репортаж об эксгумации тела полковника. Газетчики писали, что при вскрытии могилы трупа не оказалось. Гроб был пуст. Таинственная история, но тем не менее было расследование и версия, что Туркин жив. Спустя год после этого события прилетел из Парижа Боб и увез Лену за кордон. Она к тому времени подлечилась, ее выходили тетя Нина и Валя. В Париже Лена сначала жила у Боба, затем вернулась к Владу, и вскоре они обвенчались.
Анна не хотела думать о прошлом, но тревожные воспоминания никак не оставляли ее, и тогда она истово молилась. Мирское мучило. Несмотря на проведенные обряды отречения от грехов и присоединения к церкви, она ощущала себя еще более грешной. Ее изводила проклятая память о тех долгих днях отчаянных размышлений и страхах, когда она затворилась в квартире друга, о муках мирского ада, мраке аутизма: она боялась всех. Пряталась даже от Оскара… Горы прочитанной классики. Суицид. «Путешествие» по психушкам, где познакомилась с молоденькой паломницей, вместе с ней она молилась в часовенке, соборовалась в церкви «Утешение скорбящих», там затем крестил ее красивый рослый батюшка – отец Александр. Она потом часто его вспоминала. Там ей открылась иная сторона жизни – божественная ипостась, благодатный мир.
Сначала не могла понять. Странным ей казалось, что к одинокой и весьма небогатой паломнице каждый день приходят какие-то дамы и приносят целые сумки еды, а она половину раздает соседкам по палате, и даже попрошайкам из других палат. «Прихожане навещают», – поясняла паломница. – «Православные всегда помогают друг другу».
Сама она была прихожанкой храма «Веры, Надежды, Любови и матери их Софии». Хорошее название, Янке оно понравилось. Она ведь всегда верила, надеялась и любила, только верила не в то, надеялась не на тех, а любовь обычно выходила ей боком. И все превращалось в дикий абсурд, заблуждение, лабиринт иллюзий, разочарований и тыканий мордой в грязь, так что жизнь ее была адом, и чем дальше, тем глубже затягивала ее эта бездна, можно было рехнуться, что она и сделала. И если бы не паломница, то Янка без проблем переселилась бы в другой и уже вечный Ад. Но Ангел- Хранитель вызволил ее из этой катавасии. Если бы ей раньше посоветовали уйти в монастырь, она б ответила: «Вы чего, охренели?» Откуда ей было знать, что это такое. Чтобы узнать вкус яблока, надо надкусить его. Чтобы понять вкус счастья, нужно распробовать его. Счастье – не яблоко, оно познается не сразу.
Дождь похож на влажные шляпки грибов, летящие ножками вверх. Она – в черном плаще, капюшон – на лицо, в незнакомой стране пробирается по кладбищу в густом тумане, идти трудно, она спотыкается о надгробья, торчащие из земли, она вглядывается в надписи на плитах, силясь разобрать буквы, тусклый фонарь раскачивается на ветру, она ищет могилу того, которого порывисто любит и должна спасти, ради него она проделала весь этот страшный долгий путь, она видит его надгробье и читает вдруг на нем свое имя, она садится на могильную плиту и плачет – плачет не от того, что узнала о своей смерти, а потому, что уже не спасет его. Напрасно она так бешено спешила, даже убила мешавшегося на пути случайного прохожего. Теперь она уже никогда не спасет любимого, никогда. Дождь, туман, белый рассвет, тусклый свет фонаря – все билось в ритме ненужного ей уже дыханья. Сон из прошлого. Из детства. Опять. Потом ей снилось, что она проснулась, что лампадка в ее келье погасла и она снова зажгла лампадный фитилек, зажгла его горящей свечкой, пламя колебалось и слышалась молитва, которую читал тоненьким голоском невидимый ребенок, нерожденное дитя ее, это была молитва святого Киприана от бесовского наваждения. Янку спасали молитвы. Ведь ее, как и всех насельниц монастыря, часто одолевали нечистые духи, смущая беспокойными снами и воспоминаниями, и она плакала. Беседы с матушкой настоятельницей укрепляли. В монастырях жизнь похлеще чем в миру, тут идет борьба за сильные души, и демоны идут на такие ухищрения, какие не в силах вообразить даже писатель-фантаст! Но эти тайны запрещено выносить за монастырские стены. Анна очень привязалась к матушке. От послушниц она знала кое-что о ее жизни, это потрясало. Постоянно думая о ней, Анна молилась за нее даже во сне, но не в этом, этот сон продолжался тяжелой фантасмагорией из страхов и воспоминаний: до кельи настоятельницы она не добежала. Упала в коридоре. Закричала. Но ее не услышали – все были уже в трапезной. В этот миг некто черный, бестелесный и липкий как кисель, залепил ей рот. Этот липкий вынул ее душу, а взамен впихнул в нее прошлое, похожее на горячий сургуч, и при этом она стала не собой, она стала – своей тогдашней подругой Леной Трошиной, на ней было тело Лены, и в этом теле она расхаживала по ее квартире и все чувствовала, видела и думала как она, и так же держала мобильник, и болтала с Янкой. А тот третий, бестелесный, тут же вот, усмехается и комментирует события, тусуя их в воздухе словно карты. Янкин голос в ухе:
– Саламандра, быстро лети ко мне, сейчас Марк подъедет!
– Кто? – не сразу понимает Лена. – А, тот самый журналист? Ты, часом, не шутишь?
– С какой стати, какие еще шутки? Не теряй время.
Самое забавное в том, что Янка ничего не слышала о своем кавалере, герое совдеповских «черных списков». В былые времена он вещал по «вражьему голосу» на все стороны света, кроме Янкиной стороны, конечно, так как она радио не слушала и газет не читала принципиально. И пришлось Лене просветить подругу насчет ее нового знакомого.
Когда Лена подошла, Марк уже был у подруги. Он ходил по ее квартире как по минному полю, с настороженной любезностью поглядывая на хозяйку. Видно, Янка уже успела произвести на него странное впечатление. Лена заметила, что подруга по-привычке прикалывается:
– Знакомься, Марк, это моя дочурка, – кивнула она на Лену. – Ей шестнадцать, школу заканчивает.
– Вы такая молодая мама, – вежливо сказал журналист. – Зря вы разрешаете девочке краситься, она выглядит старше. Простите за нескромное замечание.
– Все нормально, я скромных не люблю. Вот Леночка у меня комплексует по поводу того, что у нее нет папы. Я ей уже тысячу раз отвечала, что не знаю, кто ее отец, у меня разные мужчины были, разве упомнишь? Марк, я с вами не имела близость семнадцать лет назад? Вы не ее папа, случаем? Сходство уж очень большое.
– Нет-нет, – натянуто улыбнулся он. – А вы, в самом деле, не знаете, кто ее отец?
Янка вальяжно откинулась на стуле и ласково произнесла:
– Нет, понимаешь ли, дитятю мне аист как-то невзначай подбросил.
Лена зашлась хохотом и плюхнулась на диван. Все выглядело очень уж комично.
– Не обращайте внимания, – продолжала Янка. – Она у меня «дитя карнавала». Это итальянский термин, у них там каждый год карнавал: все пляшут, пьют и трахаются без презервативав, обычай такой, а перед очередным карнавалом их дамы успевают нарожать дурковатых детишек, и готовы к очередному веселью.
– А почему же без презервативов? – полюбопытствовал журналист.
– Ну там климат, юг все-таки, в резине жарко.
Лена от смеха чуть с дивана не свалилась. Она решила подыграть Янке, и пролепетала детским голоском:
– Мамочка, а ты разве в Италию на карнавал ездила?
– Ну, зачем же так далеко, доча, в наших родных кабаках каждый день карнавалы. Кстати, Марк, я вас припоминаю, ой, конечно же, да, это был ты, мой плей бой! Ты у меня такой темпераментный!
Она закатила глаза и молитвенно сложила руки.
Очнулась Анна от сквозняка. Тишина, окна закрыты, но сквозит словно из другого пространства. Это пространство втянуло ее в себя как воронка, промчало ее по извилистой трубе и выкинуло в знакомый подъезд. Она опять была одета в чужое тело. Она была Леной и чувствовала себя превосходно. Она занырнула в Янкину квартиру словно рыба под воду. Она дышала родным пыльным прокуренным воздухом, ее радостно тянули за рукава, буквально рвали на части Янка и Пончик, наперебой рассказывая новости. От всех этих новостей у Лены мозги раскорячились. Пончик перестала походить на саму себя, она превратилась в костлявое существо с ищущим взглядом, и не мудрено: Паша, вернувшийся, было, к ней, вдруг снова ее бросил. Он заделался рок-музыкантом и проводил жизнь на муз-тусовках , зависнув на квартире какой-то начинающей примы, для которой сочинял песенки. Одну из таковых песенок Лариса без конца напевала, чем окончательно достала Янку. Песня была мрачноватая:
Она задернула черные-черные шторы на окнах
Сквозь складки ткани луна все равно на нее глядела
А черная роза в печальном бокале сохла
А пьяная муха в своей паутине тлела
Она поставила черный капкан на лунную тень…
– Убери ты наконец свой капкан! – взорвалась Янка. – Лена, не слушай эту Ларку по кличке Тень, у нее мозги испарились от потери Кирного, она теперь не наш Пончик, а черная тень Кирного! Идем на кухню, там нас ждет холодная бутылочка мартини.
Стены кухни все сплошь, словно обоями, были обклеены инструкциями от тампаксов.
– Зачем? – вырвалось у изумленной Лены.
– А мне нравятся тут картинки, – ответила Янка, разливая по бокалам светлое вино.
– Это не картинки, а схема, как правильно вставлять тампакс, – отрешенно произнесла Лариса, отодвигая стул и усаживаясь. Стул заскрипел, словно всхлипнул.
– Что бы это ни было, картинки или инструкции, они, как вы сами понимаете, имеют душу и имя, и зовут их Приятного Аппетита.
– А я не понимаю, я вообще последнее время ничего не понимаю! – воскликнула Лариса, быстро напиваясь.
– Да ты закусывай, закусывай. Все, что нас окружает, имеет душу, мыслительные способности и имена. Предметы, растения, тряпки, обувь, все-все-все! – сказала Янка. – Вот спроси у Лены. Саламандра в этом дока. Так выпьем же за души вещей и картинок, и за общую вселенскую душу. И закусим.
Тонко зазвенели бокалы.
–Откуда такой изысканный хрусталь? – удивилась Лена.
– Э, Саламандра, давненько же ты здесь не была, совсем от жизни отстала, – ответила Лариса. Она почесала свою жилистую шею, и Лена еще раз поразилась, как жизнь изменила добродушного мягкого Пончика. В ней так же, как и в Янке, чувствовалась солдатская закалка, расчет и напористость. Такие женщины не пасуют перед жизнью. Это – ее подруги детства и юности, так уж вышло, что они – ее подруги. Хотя, не все так просто, не совсем они такие, какими кажутся, и не так уж безутешна Лариска, ведь ясно, что Кирной в конце-концов вернется к ней, так уже было, и будет.
В этот миг сон перелистнулся словно книжка. Теперь они с Янкой – в метро, причем встретились только что и весьма неожиданно:
– Ленка, привет! Встреча в горах с идиотом, картина Перова! – вскрикивает радостно Янка, хватая подругу за рукав. – Я по тебе жутко соскучилась! Ну, как ты? А у меня, представляешь, жуткая невезуха, устроилась работать в фирму, вкалывала целую неделю на телефоне с объявлениями, плюнула, потребовала расчет, а заплатили всего 10 баксов, блин.
На переходе она бросила нищему смятую десятидолларовую купюру.
Они вышли к Александровскому саду.
– Давай погуляем, сто лет не виделись, – предложила Янка и пожаловалась: – в уборную хочу, по-маленькому, терпенья нет, ну вот платный туалет-то, а стоит он две тысячи, которых у меня нету.
– Возьми, – протянула ей деньги Лена.
– Нет уж, принципиально терпеть буду. Две тыщи за поссать, еще чего.
Гуляя, они дошли до Красной Площади.
Лена давно уже здесь не была, и удивилась при виде охранников. Те глянули на подруг с подозрением. Народу на Красной было немного. Стояли фотографы с рекламными щитами. В прежние времена здесь были толпы, и они с подругой частенько тут ошивались, прогуливая школу. Сюда она хаживала с бывшими мужьями. Забавно звучит: «мужьями», будто у нее гарем. Выход гарема на Красную Площадь, и строй мужчин в чадрах, которые семенят за ней словно куры, в сопровождении двух рослых евнухов.
– Нет, больше не мо-огу! – вскричала вдруг Янка. – Хочу отлить, сейчас описаюсь!
Она приподняла полы куртки и, спустив лосины, села возле ошеломленного фотографа.
– Граждане, мне очень стыдно, но природа взяла свое! – пояснила она. – Ах, как мне стыдно, ужасно стыдно, просто слов нет, до чего мне стыдно, поверьте на слово, но две тысячи за туалет я платить не стану, уже не стала, у меня нету двух тысяч, я последние баксы отдала нищим, и мне очень стыдно мочиться на Красную Площадь
Кто-то из гуляющих навел на нее видеокамеру. Янка натянула лосины и, лучезарно улыбаясь ребятам с камерой, сказала:
– А вы знаете, когда я путешествовала по Аргентине со своим японцем, в одном отеле, он назывался «Лас-Пальмос», стояло в углу холла кресло-убийца. Роскошное такое массивное с позолотой, оно, знаете, 200 лет назад принадлежало знаменитому убийце, потом как-то было куплено в отель в качестве антиквариата. Персонал боялся к нему приближаться, посетителей предупреждали, поскольку уже были смертные случаи. Но не все верили, плюхались в кресло, на моих глазах один такой свалился с лестницы и свернул себе шею, а другой захлебнулся, когда пил виски, так что несчастные случаи преследовали недоверчивых по пятам, а как же, на кресле ведь было проклятье. Конечно, я купила эту диковинку, транспортировала домой. И решила, что это самая удобная вещь, ведь на этом седалище так удобно пить утренний кофе. И представляете, какой прикол? Только я комфортно расположилась в нем с чашечкой кофе, как кресло-убийца рассыпалось подо мной в прах! Вот невезуха-то! Зачем я его перла через границу и пошлину платила? А теперь, ребятки, заплатите за интервью, не зря ж я тут распинаюсь перед вами.
Парни расхохотались и сунули ей 10 долларов. Янка возмущенно смяла купюру и пихнула ее в карман куртки.
Анна долго и трудно просыпалась. Что-то мешало ей. Она не сразу поняла, кто она, и где, вообще, обретается… Странная тяжесть давила ее. В самой глубине сердца словно жернова ворочались и перемалывали всю ее суть. Смущение, слезы и стыд мешали дышать. Какая гадость, какая мерзкая она была, какое похабство, мерзко, мерзко! Нет, не может быть, это была не она, та – Янка, другая, гадкая, чужая.
Лампадка тихо и безмятежно горела у изголовья постели. Будильник показывал 5 утра. Скоро – на заутренню.
Она опомнилась, глотнула святой воды и долго молилась со слезами, покусывая пересохшие губы. Успокоилась не сразу. Прочла вслух тропарь Марии Египетской, бывшей блуднице, ставшей впоследствии, по совершении духовных подвигов, очень сильной святой. Вчера в трапезной опять читали ее житие, а потом настоятельница подарила Анне ее образок. Анна расчувствовалась и не смогла сдержать слезы. Ведь она сама раньше была как Мария Египетская… Но, может, ей неспроста была послана та жизнь. Ее испытывали земным Адом? И такая вот мирская, грешная, похожая на подшибленную ворону, пришла она в монастырь и смутила всех своей суетностью, неуемностью и резкостью. Монахини и паломницы хором взвыли. Настоятельнице она устроила «веселенькую» жизнь. Ведь даже на кухню входила она без благословения матушки. Она перессорила меж собой паломниц, трудниц и послушниц. Пришлось настоятельнице основательно повозиться с Янкой, – новая паломница была «трудным ребенком». Но таких детишек родители любят.
На трапезе, как всегда, одна из паломниц читала «Житие святых Киприана и Иустины». Как раз этим святым Анна накануне молилась. В это время приехал автобус с экскурсией. Мирских провели по монастырю, показали кельи, часовню, пригласили за стол. Монастырские уже потрапезничали, и мирянам накрыли отдельно. Анна, проходя по коридору со стопкой тарелок, краем глаза заметила, что один из приезжих пристально смотрит на нее. Постаралась не вникать, – лишнюю информацию она научилась отсеивать.
До исполнения послушания было еще пол часа, и она, управившись с посудой, пошла в гостиную к иконе Марии Египетской. Матушка настоятельница как-то застала ее за молитвенным рвением и мягко посетовала, что она впадает в духовную прелесть: прельщаться нельзя, это уже не от Бога, чрезмерное моление на грани истерики – от лукавого. Но Анна не всегда улавливала эту грань. От истового моления она ощутила благодать, ясность души и необыкновенный прилив сил. Это было то состояние полного счастья, которое она так настойчиво и тщетно искала в миру. Упав подле иконы на колени, она самозабвенно клала поклоны. В этот миг чьи-то руки подняли ее и резко развернули в свою сторону. Перед ней оказался Ромгур. Это было невероятно, Анна словно окаменела.
– Что тут такого, – пожал плечами Ромгур, – мир тесен, это аксиома, по-моему, и мы все равно бы встретились. Ты еще и с другими встретишься, но уже не случайно. Тебя разыщет ФСБ даже на дне океана, ибо ты проходишь по делу об исчезновении с кладбища тела полковника Туркина, хорошо тебе известного. И не вздумай колоться, там и так знают, кто реанимирует покойничков. Думаешь, Ехомба сотворит очередного зомби, если помнишь, пресса подняла базар? – он принялся трясти ее за плечи, бросая в лицо неуютные мирские слова: – Видишь ли, между жизнью и смертью существует некая территория, вроде нейтральной полосы. С той и другой стороны ее охраняют от, так сказать, перебежчиков, диверсантов. Существуют тайные тропы, по которым можно пройти туда и обратно. Это правильно, поскольку выход в тот мир происходит не только через физическую смерть, но и посредством некоего брожения души. А ведь по нейтральной полосе можно пройти, и не попав под пулю пограничника. Можно. Только осторожно.
Анна резко оттолкнула Ромгура. Волны жути и ярости пошли в перехлест, она сорвалась на шепот:
– Да иди ты со своей дешевой мистикой, перебежчик хренов, прости Господи, вот обязательно кто-нибудь испортит жизнь, стоит расслабиться, и выползет какой-то птеродактиль из глубин биографии, тьфу!
– Вот это уже голос Янки, – усмехнулся Ромгур.
Анна бросилась бежать, забыв о молитвах, обо всем. Ее била дрожь. Он шел за ней, с любопытством поглядывая по сторонам. В женском монастыре он был впервые. Как ни странно, по пути ему никто не встретился. Монахини были на послушании, настоятельница занималась экскурсией.
– Здесь не мешало бы завести охрану, – произнес он с непонятным выражением лица, и Анне показалось, что фраза имеет другой смысл. Она пожалела, что оглянулась. Следом за ней он вошел в келью и сказал:
– Все, что случилось, результат: ты невзначай влетела на нейтральную полосу и схлопотала пулю пограничников, но отделалась контузией: психушкой. А в монастырь тебя внесло попутным ветром, только и всего. Ну ладно, меня ждет автобус, но экскурсия не кончена, ты поняла, надеюсь.
Он быстро вышел, и шаги заглохли в коридоре.
Анна подлила масла в лампадку, подложила сверху ладана, принялась молиться. Но суетное лезло на ум. « …На днях после праздничной службы случилось ужасное: матушка с батюшкой вошли в трапезную, а обеда нет! Исчезла послушница Катя, она на кухне работала. Такого в монастыре не бывало! Ну, опять лукавый смущает, надо идти на послушание… А что это за странности были тогда с Андреем Нежным, Лена рассказывала, инкарнация, это абсурд, ересь, жизнь земная дается только единожды, потом душа идет на небеса, похоже, что Андрею подсадили в мозг микрочип с записью чужих воспоминаний… Катя, видать, убежала из-за отца Николая, она не пропускала ни одной службы, красивый молодой батюшка был при монастырской церкви уже пять лет, а какие проповеди он читал, у него была самая большая паства, но его перевели в другой город и дали сразу три прихода, он идет на повышение, Катя впала в грех уныния без него… Опять суетное лезет в голову, снова впала в искушение, надо на исповедь… Матушка настоятельница говорила, что монастырь – это линия духовного фронта, потому что человек, уходя в монастырь и отрекаясь от мирского, объявляет войну нечисти…»
«Господи, попали тернии моих прегрешений…»
Браслет просто бесподобен, красотища, и непонятно – золото с камушками, или бижутерия. На бижутерию похоже больше, слишком уж блестит. Детонатор замкнут на пульсе – при убийстве владельца взрыв. Взрывается при остановке сердца…
Что такое модификация поведения? Поведение можно программировать. И не только поведение, но и жизнь. Иногда погибшие или исчезнувшие люди вдруг всплывают в мире живых, и не умерли они, оказывается, и не пропали, а просто вверглись в непонятную историю, в которой все становится понятно…
– Тетя Ира, это вы? – раздалось в телефонной трубке.
– Я, – ответила она простуженно.
– Это Маша. Ой, а у вас есть Интернет, а то мне скачать нужно из ящика почтового, письмо, можно…
Ответить не успела. Взрыва не услышала. Доля секунды, какой-то миг…
Из комы выводили долго…
Да, это больница, понятно, она ненавидит белые стены, она не отвечает на вопросы, у нее нет амнезии, а зря, как хочется забыть все, всю эту проклятую жизнь, и только теперь поняла, как все ужасно, но как ни странно, даже помолодела и похорошела и ее называют девушкой, и ей хочется остаться девушкой, девушкой без прошлого, и не надо грузить ее прошлым, дочерью и внуками в Париже, зятьями бывшими и будущими, в которых она запуталась, их проблемами, знаменитым мужем, то ли уже мертвым, то ли еще живым, проблема жизни и смерти тоже ее теперь не волнует, так как она убедилась, что смерти как таковой нет, есть только форма бытия, но это уже было в одном из ее романов… В написанном, или ненаписанном? А, все равно… На соседней койке лежало кто-то в бинтах, похожее на белую гусеничку, к ней через день приходила девица в джинсах и болтала, болтала без остановки, как радио, и это не раздражало, такая смесь информации, эхо внешнего мира, да, ну что она такое несет, что за треп, а вообще, занятно…
– … Ха, это потом. А сначала – пуля. Она просвистела мимо моего виска, всего в нескольких миллиметрах, и срезала прядь волос. Выстрел был как от шампанского. Ненавижу звук шампанского, когда выстреливает пробка. Терпеть не могу шампанское! Я мчалась под дождем по ночному Арбату, вокруг – ни души, как назло ни прохожих, ни милиции, лишь машины вжикают по той дороге, ну, которая Старый Арбат пересекает… Откуда палили, из машины, или где-то засел снайпер? Но в меня-то зачем, я-то здесь причем? С кем-то спутали? Или маньяк?..
Дремота рябью набежала, голос посетительницы пошел фоном, превращаясь в шелест тростника… Последнее, что помнила перед трагедией – звонок соседской девочки, что-то про электронную почту… Отвечала машинально, заканчивая роман… Экран монитора… Она писала эпизод с браслетом и диалог: «Психотамометики, знаете ли, такая штуковина, они, коварные, попадая в организм человека, вызывают неадекватное восприятие действительности и подавляют волю…», эту фразу должен был произнести эксперт, она хотела как-то интересно ее повернуть, ловчее как-то, и представляла себе эксперта в коричневом костюме с замятиной на лацкане, от него пахло борщем и квашенной капустой… Зачем придумывать, жизнь детективнее любого детектива… Пошел сбой мыслей… Душа «зависла», как компьютер… Хорошая строка для стиха… Суд Божий – не мясная лавка, где за столько-то граммов такая-то плата. Грехи на весах не взвесишь. Все относительно. Библейский грех в реале может оказаться не грехом, а искуплением. Ни убий… Убийство во гневе, гнев -смертный грех, один из семи… А убийство маньяка во спасение младенца? Что? Господь решил наказать так младенца? Что за чушь!
Да, напортила себе жизнь, запуталась в привязанностях и во лжи. Не пора ли зачеркнуть все, и начать сначала. Шанс? Пути господни неисповедимы. Она свободна, осталось забыть свое имя. И сорваться с якоря успеха.
Не знала она, что недописанный роман так фантасмагорично ворвется в жизнь и станет ее судьбой…
Самое странное в том, что объявилась «родня» у нее, у «девушки с диагнозом: амнезия». Три плачущие дамочки в песцах: мать, сестра и тетя из Питера. Она их в глаза не видела, но было занятно. Тогда ей казалось, что в любой момент она сможет все поставить на свои места, ну объявить себя, это же просто. Но… «Просто» бывает только в кино и романах. Да, хотелось побыть «девушкой», хотелось чего-то другого, нового, легкого и радостного, и чтобы не было ответственности за семью с ее вечными проблемами, где все как «лебедь, рак и щука» в той басне, где вечный раздрай…
Когда ее выписывали, «гусеничка» на соседней койке уже «окуклилась» и, точно, стала куколкой: расчесанная и подкрашенная болтливой подружкой, она оказалась прехорошенькая.