Мои страдания
Вечером этого же дня (по приезду домой от бабушки) я написала Андрею письмо, в котором призналась в любви. Еще я писала, что очень скучаю и мечтаю о встрече. У меня сердце колотилось в бешеном темпе и горело лицо, когда я писала. Мне очень ясно представилось, как он распечатывает письмо и читает мое признание в любви. И как его охватывает тревога и радость. По его лицу текут слезы счастья. Я не сомневалась, что мой новый друг испытывает ко мне те же чувства, что и я.
Ответное же письмо я получила только через месяц. С волнением я доставала его из почтового ящика. Я еще не знала, от кого оно, но уже меня захлестнули эмоции. Скажу, что за это время мне уже написала одно письмо Олеся. И я ей два.
Когда я увидела знакомый мелкий почерк, у меня перехватило дыхание. Я мигом отправилась в ванную комнату, чтобы быстро распечатать письмо и прочитать наедине.
Вначале Андрей рассказывал о своей жизни в городе, о родителях и о старшей сестре, а в конце были такие слова: «Я тоже тебя очень люблю». Меня точно поразило током, я не могла найти себе место от радости. Мне хотелось кричать во все горло, хотелось петь. Я была такая счастливая. Никогда в жизни я так не радовалась.
«Он меня любит, – повторяла я про себя. – А как я его люблю, он просто не может себе это представить. Милый мой, любимый мой».
Страсть кипела во мне, била ключом.
И так мы с ним стали переписываться. В каждом письме я писала ему о своих чувствах и говорила, что скучаю. А он мне писал в ответ о своей любви и мечтал меня увидеть.
Еще я переписывалась с Олесей. Она говорила, что рада за меня, завидовала мне и с нетерпением ждала от меня новостей про Андрея.
Потом мне неожиданно пришло письмо от Жени. Я этого совсем не ожидала. В конверте была его фотография. Женя признался мне в любви. Я опешила.
«Он меня тоже любит, а я думала, что ему нравится Олеся. Очень неожиданно и приятно».
Я вспыхнула, как спичка, от радости, но потом сказала: «Стоп, а как же подруга, она ведь говорила, что ей нравится Женя, и она хотела с ним переписываться. Ей не нужно говорить о письме, а иначе она на меня обидится, и я потеряю подругу».
Жене я не стала отвечать, и он мне больше не писал.
А с Андреем у нас по-прежнему шла любовная переписка.
Письмо от него шло неделю, и я ждала, и ждала. Каждый день заглядывала в свой почтовый ящик с замиранием сердца. А когда я находила там конверт, то горячая волна разливалась по моему телу, я становилась легкой, невесомой, как пушинка, и хотела парить, парить в воздухе, и не хотела спускаться на землю.
В середине осени мы перешли жить в дом. Отец сделал перегородки и набил на стены тоненькие реечки для штукатурки.
Помню, что к нам привезли погостить бабушку Марусю. Она с восторгом оглядывала наше новое жилище и восхищалась. Ее поселили одну в маленькой спальне. По вечерам мы гуляли с ней по поселку, доходили до березового леса. И баб Маруся глубоко вдыхала аромат березовой рощи. Ей очень нравились березы. А я больше любила хвойный лес, так как мое детство прошло среди елок и пихт.
Прожила она у нас неделю и уехала домой с сыном на машине.
Все стало по-прежнему. Я училась, ждала писем от Андрея и, как только получала, сразу писала ответ.
И тут вдруг Андрей перестал мне писать. Последнее письмо пришло в конце ноября и все.
Я написала ему еще одно письмо. Ответа не было.
9 декабря 1989 года умерла бабушка Маруся. Почтальонка принесла телеграмму и вручила в руки маме. Отец был на работе. Мама разволновалась. Хотя, все знали, что у бабушки слабое здоровье.
Стали ждать отца.
Новость о смерти матери он перенес спокойно и молча. Он у нас вообще не разговорчив.
– Нужно ехать на похороны завтра утром, – сказала мама отцу. – Придется отпроситься с работы. Сходи к прорабу и расскажи ему все.
– Конечно, – отец выглядел потерянным, но спокойным. Он молчал и о чем-то думал.
Денег у нас всегда не хватало из-за стройки, и поэтому пришлось их занять у соседки. Надо было дать на похоронные расходы родным и купить венок.
Почему-то меня смерть бабушки не очень взволновала. Мне, конечно, было ее жалко, я вспомнила ее грустное лицо, когда она гостила у нас. Вспомнила детские годы, но сердце мое не заныло.
Я сказала себе: «Она старенькая и больная. И поэтому могла умереть в любое время».
Утром отец уехал на похороны.
А приехал он на следующий день, вечером. И рассказал маме, как умерла бабушка. А мама рассказала нам.
Умерла она тихо и мгновенно. В тот день приехал ее дочь Люда из города. Она ее долго ждала и очень обрадовалась. А потом бабушка села на свой табурет, всхлипнула и повалилась на бок. Дочь подбежала, а она не дышит. Стала ее тормошить, а она не реагирует. Вызвали врача. Врач констатировал смерть.
Вот так ушла из жизни бабушка Мария или просто Маруся.
Я написала Андрею, чтобы поделиться с ним печальными новостями. Но ответа не было. И не было поздравления с Новым годом. Я же отправила ему открытку и стала ждать. Но ответа, по-прежнему, не было.
Долгое время не было и письма от Олеси, но потом пришло. Очень неожиданно стало для меня ее откровение, я не знала, верить этому или нет. В общем, она писала: «Твой Андрей прислал мне письмо. Он говорил, что я ему очень нравлюсь, и он хотел бы со мной переписываться. Приедет он в начале июня. О тебе он ничего не написал. А ты вообще с ним переписываешься или нет? А если ты ему не пишешь, то можно мне ему писать? Он очень хороший парень, очень умный и воспитанный. Он мне очень нравится».
Я была в шоке, если не сказать больше. Меня точно ударила молния. Неужели такое происходит со мной. Как так! Я ничего не понимала, гнев кипел во мне, я заплакала. Все смешалось в моей голове. Сначала я разгневалась на подругу, а потом подумала: «А она-то тут причем, виновата в этом только я и точка. Что-то я сделала не так, что-то написала не то. В общем, я не знаю…»
Но Олесе я больше не писала, и она мне тоже.
Вскоре я немножко успокоилась и стала жить надеждой, что в июне приеду в поселок и встречусь с Андреем. Потребую объяснения.
Я хочу знать правду. 1990 год
Как только закончилась школа, я попросила у мамы разрешение, поехать к бабе Шуре. Она возмутилась, вспыхнула и стала на меня кричать: «Тебе нечего там делать! Будешь надоедать бабке, она итак больная! Да и денег у меня нет на твою поездку!» Я поджала губы и опустила голову. Мне хотелось заплакать. Я подумала, что больше никогда не увижу Андрея. Никогда. Но мама немного подумала, и увидев, что я не сопротивляюсь, не перечу ей, сказала снисходительным тоном: «Ладно, езжай ненадолго. Только не сейчас, немного попозже».
И это попозже растянулось почти на целых два месяца.
В конце июля я отметила свой день рождения и через два дня поехала одна к бабе Шуре.
Увидеть Андрея я не надеялась. Но хотела поговорить о нем с Олесей.
Баба Шура удивилась и очень обрадовалась моему приезду, даже всплакнула от радости. Потом она засуетилась на кухне, приговаривая: «Ты, наверно, у меня голодная… Я сейчас картошки нажарю. А потом хороших щей тебе сварю… я сейчас…»
Мне даже стало как-то неудобно за то, что я даже не привезла ей гостинец, хотя бы маленький.
Тут прибежала тетя Гутя и громко заголосила:
– Внучка приехала?! А я смотрю, Ольга что-ли!
– Здравствуйте, тетя Гутя! – сказала я весело, вытаскивая вещи из сумки.
– Помощница к бабке приехала! Вот какая молодец! – громко говорила тетя Гутя, а на ее лице была та же ехидная улыбка, как и в прошлом году, и внешне тетя Гутя совсем не изменилась. – Как там мать поживает? – добавила она.
– Нормально все у нас, – ответила я.
– Садись, Гутя, – сказала баба Шура ласково.
– Нет, я на минутку заскочила поздороваться. Бабка каждый день только о тебе и говорила: «Вот скоро приедет Оля, и все будет у нас хорошо». Она тосковала, просила даже письмо вам написать. А вот ты, наконец, приехала. И правильно сделала. А то бабушка тут немножко захворала.
– Да все хорошо, Гутя.
– Ну ладно, я пойду, у меня дел много.
И плотная фигура женщины удалилась. В этот раз тетя Гутя показалась мне даже доброй и заботливой.
– Спасибо Гуте, она молодец, помогает мне… Когда я зимой слегла, она даже мне приносила поесть. И воду таскала, печь топила. Она мне как родная стала… Да что это я, ты же голодная. Я сейчас…
Баба Шура пожарила картошку, достала из холодильника кусок мяса, обжарила, принесла соленые помидоры из кладовки, и мы сели кушать. Я обожала бабушкину жареную картошку. Ну что, казалось бы особенного, картошка как картошка. Но у бабы Шуры она какая-то очень вкусная- превкусная, можно даже сказать, что она тает во рту. Удивительная картошка. Никто так никогда не жарил. Я не могла остановиться, ела и ела. Я чувствовала, что уже не лезет, но все ела. Перестала, когда сдавило в желудке.
– Ой, наелась до отвала, – выдохнула я, еле-еле переводя дух.
– Поешь еще, – заботливо проговорила бабушка.
– Нет, все! Фу! – я встала с табуретки и схватилась за тарелку с помидорами.
– Нет, нет, я сама уберу! – опять засуетилась баба Шура. – А ты отдыхай.
– Хорошо, – обрадовалась я, так как почувствовала сильную усталость.
– Ложись, отдыхай, – произнесла баба Шура.
– Я немножко посижу. – Я села на стул в зале.
Когда баба Шура убралась на кухне, то села рядом. И только тогда она стала расспрашивать, как мы живем, как поживает ее дочка и зять? Как здоровье у Вари и Маши?
– Все у нас хорошо, – ответила я, а сама все думала, как бы мне поделикатней ускользнуть к Олесе. И не хотелось бросать бабу Шуру. Тут я увидела недовязанный носок на табурете с красивым рисунком «Ёлочкой» и очень удивилась, – какой красивый у тебя узор на носке?!
– Ох, вяжу понемножку… одним глазом вижу…
Молодые и здоровые люди эгоистичны. Они думают только о себе и не могут прочувствовать болезнь даже близкого человека. И меня тоже мало беспокоила боль бабушки Шуры, мои мысли были с Андреем: «Где он? Приезжал ли сюда? Говорил ли с Олесей?». Вот что меня больше всего беспокоило. Конечно, я любила свою бабушку и жалела ее, но в первую очередь думала только о себе.
– Ты посиди, а я до магазина сбегаю. Вон телевизор посмотри, полежи на кровати… Отдыхай, – сказала бабушка.
– А может быть я пока до подруги сбегаю.
– Сбегай, – добродушно отозвалась она. – Ключ повесь на гвоздик…
– Хорошо.
Старушка переоделась в новое ситцевое платье, подвязала белый платок и ушла. А я закрыла дом и пошла к Олесе.
Возле забора было тихо. Собака Моська молчала. Я постучала в калитку, но ничего не изменилось.
«Странно, Моська что ли сдохла… Интересно, почему она не лает, даже не ворчит?»
Я постучала еще раз и крикнула: «Олеся! Олеся! Олесь!» Но мне никто не ответил.
Я пошла домой.
Этот остаток дня я провела с бабушкой. Она сообщила мне все деревенские новости, которые знала, а знала она немного, так как редко выходила на улицу. Потом, по моей просьбе, она начала рассказ о своей молодости.
А у меня вертелось в голове: «Надо бы все это записать. Ох, беда, я даже не взяла с собой ручку и тетрадь! Буду внимательно слушать, может запомню».
Когда она закончила, я спросила, не видела ли она, случайно, Андрея. Она ответила:
– Не видела, а может видела, просто не узнала. Но бабка его жива, а дед умер этой зимой. Он последний год вообще перестал выходить на улицу.
– Я деда Андрея видела очень давно, когда мы тут еще жили. И вот он умер, – сказала я.
– Много было народу на похоронах. Может быть, и Андрей приезжал. Я не ходила на похороны. Гутя была.
– Да, наверно, он приезжал, – произнесла я тихо.
На следующий день, после обеда я пошла к Олесе.
Из ворот вышла тетя Надя. Увидев меня, она нахмурилась, но нисколько не удивилась, точно видела меня вчера.
– Здрасьте, тетя Надя! А Олеся дома?
– Дома, – ответила она сердито, не поздоровавшись.
– Вы можете ее позвать? – растерялась я.
– Мне некогда, сама зови, – проговорила она и пошла.
Я зашла во двор. Было тихо. Моська была жива, она спала у себя в конуре. Я зашла в дом. В веранде приятно пахло духами и еще чем-то вкусным. Олеся сидела у себя в маленькой комнате и листала книгу.
– Привет! – крикнула я.
Она подняла взгляд и улыбнулась милой улыбкой. Олеся не изменилась, осталась такой же маленькой и полненькой. И прическа была та же, только вот челка была слегка обесцвечена. И из-за этого ее лицо стало миловиднее. Я улыбнулась и поздоровалась.
– Привет! – отозвалась она весело.
– Чем занимаешься?
– Читаю рассказы. – Она закрыла книгу и положила на стол.
Если честно, я была очень рада Олесе.
Мы помолчали. Я не знала, о чем говорить.
И тут я неожиданно для себя представила Олесю с Андреем в обнимку. И мне стало тоскливо и обидно.
«Да, а она наверно ему понравилась, мужики любят блондинок», – подумала я.
– Как вы тут живете?
– Хорошо!
Я не знала, как начать разговор про Андрея. Спросить в лоб или пойти в обход. Решила спросить прямо:
– А Андрей приезжал?
– Да приезжал в июне, – добродушно ответила Олеся.
С улицы зашел брат Саша с лохматой, русой шевелюрой, веселый. Он приветливо крикнул: «Ольга, привет!» и ушел в зал.
– Привет! – ответила я удивленная, ведь в прошлом году я его видела всего раза два.
Мне как-то стало неловко продолжать беседу, и я сказала:
– Пойдем на улицу.
– Пойдем.
Моська по-прежнему спала в своей конуре и не обратила на нас внимания.
– А что у вас с собакой? – не выдержала я.
– Папа сказал, что Моська у нас стала плохо слышать, а я думаю, что она вообще оглохла, так как она не реагирует на шум.
– А, понятно.
Мы сели на лавочку за оградой, и Олеся мне все выложила про Андрея:
– Он сначала приехал на похороны деда, зимой, а потом в начале июня. Он пришел ко мне в гости, я как раз была дома, мыла посуду. Папа говорит: «Там к тебе жених пришел». – А я ему: «Какой еще жених, у меня нет никакого жениха». Я вышла и увидела Андрея. Я его не узнала, он стал намного выше и симпатичней. «Привет! – сказал он, – не хочешь прогуляться?» Я очень удивилась, но согласилась. Мы пошли по лесной дороге. Он сказал, что очень скучал по поселку, а особенно по одной красивой девушке. Я сказала, что Оли здесь нет, а он ответил: «По тебе», – «По мне?! – удивилась я. – Ты же с Олей переписывался и любил ее». – «Это дело прошлое. Я ее не понимаю. Разве может девушка признаваться в любви первая и быть такой настойчивой да навязчивой. Это все делать должен парень. Я разочарован». И больше мы о тебе не говорили. А ведь я ему написала только одно письмо и все. И он мне два написал.
– Он так сказал? – вспыхнула я, чувствуя, что мне не хватает воздуха. Я попыталась взять себя в руки.
«Какая же ты, Олеся, стерва! И ты мне спокойно об этом говоришь. Я в шоке!»
Мне стало неинтересно слушать подругу, в которой я сегодня разочаровалась, и не могла больше называть ее «подругой». Ей больше подходило слово – предательница.
Посидев еще несколько минут на скамейке и послушав болтовню, я деликатно сообщила, что меня ждет баба Шура, и ушла домой.
Чтобы отвлечься от плохих мыслей, я затеяла генеральную уборку у бабушки в доме. Протерла пыль, убралась под кроватями в спальне, где никто и никогда не мыл. Там лежали заплесневевшие ранетки, банки кислого варенья, почему-то хранимые под кроватью и огромные слои пыли. Банки я протерла и поставила опять под кровать. Потом я протерла шифоньер, буфет, трюмо, тумбочку из-под телевизора. Телевизор был тоже в пыли. С виду все вроде выглядело чисто, но, а если, как говорится, капнуть глубже, то там бардак… Тут пришла тетя Гутя и, увидев меня в деле, заголосила:
– Какая у тебя внучка молодец, порядок тебе сейчас наведет! Будет чистота кругом! Ой, какая молодец!
– Оля у меня молодец, я ее люблю больше всех внуков… Очень ее люблю!
– Хорошая у тебя внучка!
Тетя Гутя с бабушкой вышли на улицу, а я продолжила генералить. В заключении помыла пол.
Когда я убиралась, злость на Олесю у меня прошла и на Андрея я уже не злилась.
«Что поделаешь, может, Андрей испугался моей страсти. Ведь страстные люди вспыхивают, а потом перегорают и холодеют. Видимо, он подумал, что моя любовь не долговечна, и он будет искать девушку похолоднее. Может быть, моя подруга ему как раз подходит. Да ну их, пусть делают, что хотят. А с подругой я буду продолжать дружить, она ведь ни в чем не виновата, – я сама себе удивилась, как быстро могла успокоиться и перегореть. – Поживу недельку у бабы Шуры и поеду домой. И на подругу не буду обижаться».
И вот прошла неделя. За это время Андрей вообще отошел на задний план. Я гуляла с Олесей по деревне, по лесу. Мы по-прежнему были хорошими подругами, радовались жизни.
Я уже собиралась на следующий день ехать домой. Собрала сумку. Баба Шура уговаривала меня остаться еще на недельку. Но я настроилась уезжать.
Вечерком решила прогуляться по поселку с Олесей.
Мы совершенно случайно, без какого-либо умысла, остановились недалеко от дома бабушки Андрея и разболтались. И тут взгляд мой упал во двор, где я в прошлом году сидела на скамейке. Ко мне спиной стоял какой-то парень в полосатой тельняшке, с широкими загорелыми плечами.
«Это кто такой красивый стоит?» – подумала я.
Тут парень обернулся, и я узнала Андрея. У меня даже дух перехватило. Он был высокий, загорелый, красивый. Я смотрела на него и не могла оторваться. Я была от него в метрах 20.
– Андрей! – громко сказала я подруге.
– Где? Точно! Приехал! – оживилась она.
– Как он изменился, – произнесла я поникшим голосом.
Тут Андрей заметил нас и быстро зашагал в дом.
Все во мне перевернулось. Я больше ни о чем не могла думать. Я понимала, что он, Андрей, во мне разочаровался, и хотела заплакать. А тут еще Олеся опять начала вспоминать тот день, когда он приезжал и плохо обо мне говорил. Но я ее уже не слушала, а думала о своем: «Надо встретиться, несомненно, надо встретиться и объясниться. Как же так?»
Мы с Олесей разошлись по домам.
Я решила пока остаться в поселке.
В душе я мечтала, что Андрей сам придет ко мне и объяснится, но он не пришел. И два дня его вообще не было видно. Несколько раз я проходила мимо дома под видом, что иду в магазин, а сама высматривала Андрея. Но по двору лишь ходила его бабка, и на заборе сидел серый кот.
Вечером следующего дня я попросила Олесю прогуляться. Она согласилась.
Мы прошли мимо знакомого дома, а когда шли обратно, то нам навстречу попался Андрей с какой-то женщиной. Это, как мне сообщила потом Олеся, оказалась его мама. Женщина улыбалась. А сын ей что-то рассказывал.
У меня задрожали коленки и сердце ушло в пятки.
– Здравствуйте! – громко сказала Олеся.
– Добрый вечер, девочки! – ответила женщина.
– Здрасьте! – произнес Андрей.
Ничего особенного в женщине не было, короткие черные волосы, ситцевое платье, кофта. Выглядела она по-деревенски просто. И была веселой, разговорчивой. Она о чем-то расспрашивала Олесю, я уже не помню. А Андрей смотрел, то по сторонам, то на подругу, но он ни разу не взглянул на меня, точно меня и не было.
Я совсем растерялась и сникла, мое тело окаменело, земля ушла из-под ног. Точно я висела на тонкой ниточке, над обрывом и могла в любое мгновение сорваться да улететь вниз. Мне даже стало страшно.
Но мой страх утих, когда мы снова зашагали вверх по улице, а Андрей с матерью ушли вниз.
Теперь мне захотелось плакать. Я поджала губы и широко раскрыла глаза, чтобы нечаянная слеза не скатилась по щеке. Лицо мое задрожало и нос наполнился слезами. Но я пересилила себя и не дала волю слезам. Мне не хотелось, чтобы подруга видела меня в таком состоянии. Я вообще не люблю показывать свои слезы.
«Все кончено, – подумала я. – Завтра я поеду домой. Андрею я безразлична, даже говорить об этом не стоит».
Но баба Шура уговорила меня остаться еще на денька два, чтобы помочь ей в огороде. Я не хотела, но осталась.
Два дня я почти не выходила за ограду. Олеся приходила ко мне, и мы сидели во дворе на скамейке. А потом я снова шла в огород или убиралась в доме. Баба Шура ходила веселая, она радовалась, глядя на меня.
Но вечером пришел он. Я сидела на скамейке во дворе, опустив голову. Тут я услышала: «Привет!». Я подняла взгляд и увидела Андрея. Он был в летней рубашке с коротким рукавом, в джинсах. Его грустное лицо попыталось улыбнуться, и это вышло у него как-то нелепо, невесело. Он снова сделал грустное лицо, точно на мгновение растерялся и сделал вывод, что пришел совершенно напрасно – его здесь не ждут. Но я ждала, именно это я и хотела все эти два дня. И вот он пришел.
– Может быть, немножко прогуляемся?! – сказал неуверенно он.
– Давай, – проговорила я.
Мы пошли по поселку. Андрей молчал, и я не знала о чем говорить. Я не хотела попадаться на глаза Олесе и, когда мы прошли мимо ее дома, я выдохнула.
Но разговор с Андреем у нас не клеился, тогда я спросила:
– А ты надолго приехал?
– Через дня три приедет за мной отец, и я уеду.
Я путалась в догадках: «Для чего он пришел, если все равно скоро уедет? Если он пришел объясниться, то почему молчит, ничего не говорит? Не может решиться? А если хочет продолжить со мной дружить, то тоже мог бы сказать об этом. Какой-то он нерешительный, а еще мечтал поступить в Военное училище и стать, как его отец военным. Надо ведь быть решительным, а он молчит. Придется все разруливать самой».
– Ты хотел со мной о чем-то поговорить?
– Можно сказать и так, – неуверенно ответил он.
– Давай поговорим, – согласилась я.
Снова наступило молчание. Разговор не клеился.
Мы практически дошли до его бабушки, во дворе никого не было, и тут Андрей остановился, не решаясь идти дальше.
– Можно зайти к нам во двор и посидеть на скамейке, – произнес он тихо и неуверенно.
– Давай зайдем к вам, – сказала я и начала сомневаться, что это правильное решение.
Мы зашли во двор и сели на скамейку.
Опять мы сидели и молчали.
Из дома вышла тетя Андрея. Она мило улыбнулась, поздоровалась со мной и пошла к воротам. Потом она еще раз обернулась и с улыбкой посмотрела на нас с Андреем, точно хотела что-то сказать, но передумала.
Мне стало как-то неудобно, словно я забралась в чужой огород, чтобы там что-то украсть. И вот я поймалась и сижу здесь, жду наказания.
Тут Андрей заговорил:
– Я скоро уеду, и мы больше никогда не увидимся, – он стал очень грустным, мне показалось, что он вот-вот заплачет. – Потом я поступлю в Военное училище и стану, как мой отец, военным. Хотя я этого вовсе не хочу… Но я это сделаю…
Что-то было отчаянное в его голосе, смешанное с обидой и грустью. И мне показалось, что он идет на все это против своей воли и что я ему небезразлична. Он просто растерян и раздавлен.
На меня Андрей не смотрел, его взгляд был опущен.
– Я мечтал стать агрономом, работать на земле. А мой отец видит меня военным. И с этим не поспоришь…
– Почему?! А мама твоя что думает об этом?
– Мама сказала, чтобы я слушал отца… Жизнь военного очень сложная. А если у него есть семья, то ему становится тяжелее вдвойне. От этого страдает вся его семья… Мы постоянно куда-то переезжали. Жили даже в Германии. У нас не было своего жилья, постоянно чужие казармы, общежития. Только недавно, когда отец вышел на пенсию, мы смогли приобрести свою квартиру и жизнь стала лучше… И мою жену ждет тоже самое…
Я хотела сказать, что согласна ехать за ним хоть на край света, но почему-то смолчала.
Мы снова сидели молча.
Потом Андрей стал рассказывать, как они жили в Германии. Он был еще совсем маленьким, но кое-что запомнил очень хорошо. Рассказывал с грустью в голосе. А я подумала, что эти переезды и были самыми интересными в его жизни. Хоть есть, что вспомнить.
На улице быстро стемнело.
– Давай, я провожу тебя до дома, – сказал Андрей.
– Хорошо.
Мы долго стояли возле моей калитки и смотрели молча друг на друга. А мне хотелось прижаться к нему всем телом и никуда не отпускать. Хотелось поцеловать его и услышать робкое дыхание.
Он улыбнулся, произнес прощай и ушел.
Я еще немного посидела во дворе, зашла в дом и включила на кухне свет. И тут я услышала грубый голос бабы Шуры из темной комнаты:
– Где ты шляешься?! Ты видишь, время уже 12 часов.
– Я гуляла с Олесей.
– Не ври, я видела тебя сейчас с этим парнем.
– Ладно, мы сидели у них в ограде.
– А ты знаешь, что говорит о тебе его бабка и соседи?
– Что?
– Что ты шалаболка еще та. Что болтаешься по ночам и совращаешь парней.
– Я шалаболка?! – вырвалось у меня из груди. – Совращаю парней? Кошмар какой!
– Его бабка сплетница хорошая. Она приврет еще не то… А Олеськина бабка вообще говорит, что ты не хорошая и уже спишь с мужиками. Ей об этом сказала сама Олеська. А Андрей, видать, узнал. Вот затянет тебя в кусты, не отвертишься.
Голос бабы Шуры был очень строгим и сиплым, и было видно, что она за меня действительно переживает и не хочет, чтобы про меня говорили такие гадости.
– Да что ты такое говоришь! Неправда все это! У меня не было никаких мужиков! Я ни с кем никогда не спала!
– Я-то тебе верю, а им рты не заткнешь.
– Да разве Олеся может обо мне такое говорить. Я ничего не понимаю.
– Может, она, ехидница, перед тобой стелется, а за глаза о тебе такую гадость говорит. Мне все соседка Гутя рассказала.
«Боже мой, тут еще и тетя Гутя замешена, – подумала я совсем растерянная, – неужели моя подруга сплетница и наговорщица. Может быть, она и Андрею про меня насочиняла… Тогда, почему он мне об этом ничего не сказал, а говорил про какое-то училище… Наверно, он подумал, что я шлюха. Надо ему все объяснить завтра».
– Я знаю, что ты не такая, – смягчилась баба Шура. – Да бог с ними, пусть говорят, языками чешут.
– Я не такая! – уже чувствуя свои слезы, застонала я.
– Выключай свет и спать ложись… Завтра поговорим.
Я выключила свет и легла на кровать. Слезы побежали у меня по щекам. Спали мы с бабой Шурой в разных комнатах. Я слышала, что она долго еще что-то бухтела себе под нос, а потом наконец уснула. А я не спала почти всю ночь, а уснула только под утро и проснулась около десяти часов.
В доме почему-то было непривычно тихо. Обычно баба Шура в это время гремит посудой, вздыхает или на нее нападает пчих, она начинает минуты две, не переставая, чихать.
Но стояла тишина и только тикали маятниковые часы.
Я встала, оделась, взяла с горячей печки тарелку с каральками, налила чаю и села за стол.
«Когда баба Шура успела нажарить каралек, – думала я. – Я ничего не слышала, а спала очень крепко. Сейчас я дойду до Олеси и поговорю с ней».
Вчерашний скандал с бабой Шурой не выходил у меня из головы.
Но Олеси не оказалось дома. Я постояла за оградой и пошла в сторону дома бабушки Андрея.
В ограде стояла машина. Я поняла, что отец приехал за сыном, и теперь все объяснить никак не получится.
Вечером я еще раз прошла мимо знакомого дома. Машины во дворе уже не было.
Я расстроилась и не напрасно, Андрей уехал, я об этом узнала от Олеси.
– Он заходил к нам перед отъездом, сказал, что уезжает и что мы, видимо, больше никогда не увидимся. Писать он мне тоже не будет. А тебе просил передать «Привет», и чтобы ты не обижалась на него.
На меня накатила тоска. Я вспомнила вчерашний день и вечер, хотела поговорить с Олесей, но почему-то только и сказала: «Завтра я уезжаю, так что мы тоже больше не увидимся. Я не знаю, приеду ли на следующее лето или нет»
Я видела, что Олеся даже не изменилась в лице, она по-прежнему улыбалась.
А я поняла, что потеряла свою подругу навсегда.
Утром меня до остановки провожала баба Шура, она плакала и просила на нее не держать зла.
– Я не держу на тебя зла, все хорошо, – ответила я и обняла бабушку.
Я зашла в автобус и помахала ей рукой. А она долго смотрела на меня грустными глазами и вытирала слезы. Когда автобус стал отходить, она долго махала мне рукой.
Замелькали перед глазами старые дома, деревья, одинокие прохожие. Я прощалась с поселком, кажется, навсегда.