Потерянная мелодия
Как всегда, он вышел из дому рано утром. Город еще спит. Пустота и ветер. Это его награда за то, что он встает затемно. Четыре тридцать, лето, сонное серое утро. На мокрых после ночного дождя улицах догорают прозрачные фиолетово-рыжие фонари. Во дворе никого – тишина. Редкие машины оставляют где-то там за домами на шоссе следы своих колес, и быстро-тающие в прохладном воздухе звуки мотора.
Он садится на лавочку под деревом и мечтает, что однажды время застынет, и Город навсегда останется тихим сумеречным местом, со свежим воздухом летнего дождя и теплым таинственным светом фиолетово-рыжих фонарей. Но пока что этого не случилось, у него есть только полчаса и он знает, как важно не упустить это короткое время тишины – его время.
Всего через полчаса машин станет больше, а потом еще больше, потом на небе появится солнце, фонари потухнут, и улицы утратят всю свою пустынную уютность, наполнятся шумом, суетой, раздражительными, спешащими людьми. Такое время пугает его, он ненавидит этот Город и прячется от него в своей квартире, закрывает окна плотными шторами, чтобы беспощадные всепроникающие лучи солнца не обесцветили его маленькое жилище. Яркий белый свет, как кровожадный завоеватель, превращает вещи и людей в своих рабов, его свирепые воины – частицы и волны – не оставляют места фантазии, все становится определенным, четкими, плоским.
В его доме царят мягкие нежные полутона, тень и полутень делают все предметы богаче, таинственней, недосказанность очертаний наполняет все вокруг тайным глубоким смыслом. Здесь он надеется когда-нибудь отыскать в себе давно потерянную мелодию. Мелодию, которую пела ему мама, когда-то очень давно, когда он еще не был сам по себе, а был частью мамы. В своем маленьком темном укрытии он слушал, как мама поет ему, и он запомнил эту тихую легкую музыку, каждую фразу до последней ноты. Он тогда знал, что мама очень счастлива, что она ждет его, и был уверен, что она очень обрадуется, когда он однажды споет ей эту мелодию. Она поймет, что он тоже очень ждал их встречи.
Но случилось что-то страшное, все вокруг резко изменилось, его насильно вытащили из уютного укрытия, и отобрали у него тишину. Яркий белый свет резал его глаза и оставлял невидимые ожоги на коже, вокруг него стоял ужасный шум и крики, среди которых один был особенно сильным и страшным. Потом все это закончилось, но для него начался другой кошмар – мамы больше не было рядом с ним, она удалялась все дальше и дальше, пока он совсем не перестал чувствовать ее. Ему стало очень страшно, он ждал, когда же она вернется, но она так и не вернулась, до сих пор не вернулась. Что-то случилось…
Его мелодия тоже испугалась и спряталась глубоко-глубоко внутри. С тех пор она снится ему, звучит в его душе, теснится в груди, но не находит выхода. По утрам, когда люди в спешке покидают свои квартиры, и в доме ненадолго воцаряется хрупкая тишина, он садится за свое старенькое пианино. Ноты каскадом льются из-под его тонких длинных пальцев, звуки сами собой слагаются в красивые грустные мелодии. Их уже сотни, и они очень нравятся многим людям, люди платят ему деньги, чтобы послушать их. Все эти мелодии чем-то похожи на ту далекую, давно потерянную. Но все же это совсем не то – чего-то не хватает.
Он не сдается, он ищет, он пытается избавить свою мелодию от того первобытного страха: он избегает шумных улиц, он не выходит из дому днем, он не пускает в свой дом яркий свет, он зовет ее, он плачет и умоляет ее вернуться – она так нужна ему, но она не возвращается.
Как всегда, он вышел из дому рано утром, и еще до того, как увидеть, почувствовал, что сегодня он на улице не один. На его скамейке под деревом сидела взрослая девушка с лицом обиженного ребенка. Она плакала.
Он нахмурился: – Почему ты вышла из дому так рано?
– Я ушла из дому насовсем! Я сбежала, теперь я буду жить на улице!
– Почему?
– Они плохие, они выгнали на улицу моего кота. Я не нашла его, он потерялся.
– Найдется, у котов хорошая память, наверное, он просто обиделся и где-нибудь прячется. Иди домой, – он все еще надеялся, что ему удастся выкроить для себя хотя бы маленький кусочек утренней тишины. Иначе все пойдет не так, и он потеряет весь день.
Но она не хотела уходить, она хотела поговорить с ним, хотела, чтобы он ее пожалел.
– Я нашла его на улице, когда была маленькой, он тоже тогда был маленьким котенком, – грустно сказала она, – А сейчас он уже очень старый, ему двадцать лет, и у него плохая память, за это его и выгнали: он стал забывать, где надо делать свои дела. А у тебя есть кот или кошка?
– Нет.
– А собака?
– Нет.
– А были когда-нибудь? В детстве?
– Нет, я рос в детдоме, нам не разрешали приносить с собой в корпус животных, а потом мне повезло, и я начал заниматься музыкой.
– Понятно. А что, твои родители умерли?
Он ничего не ответил, и она замолчала, опустила голову вниз и ковыряла носком синей туфли влажную темно-серую землю. Потом вздохнула, протяжно и грустно и, разделяя слова по слогам, тихо произнесла: – Я так е-го лю-би-ла…
Он молчал, он пытался представить себе, что рядом с ним никого нет, просто ветер играет на флейтах, а листва шелестит, и подпевает ему тихим шепотом. Он чувствовал, как что-то просыпается внутри и поднимается из глубины на поверхность. «Неужели это она? Наконец-то!»
– Хо-лод-но. Ско-ро о-сень, – она уже не обращалась к нему, просто нараспев, как заклинания, бросала в тишину свои короткие фразы.
Он побоялся, что своим разговором она может спугнуть мелодию, и он тихо, едва дыша, поднялся со скамейки. Ему хотелось бежать домой сломя голову, чтобы быстрее очутиться у своего старенького инструмента и излить то, что так долго зрело в нем. Он чувствовал зуд нетерпения в пальцах, они просто горели от желания прикоснуться к прохладным гладким клавишам, но он пошел очень медленно, ступая мягко и осторожно, так, словно нес в себе драгоценный сосуд из тончайшего фарфора. Он боялся спугнуть свою долгожданную гостью каким-нибудь резким неосторожным движением.
– По-до-жди, – девушка окликнула его, – Можно с тобой? Я бу-ду ти-хо.
Он понял, что, если откажется, она громко заплачет и побежит за ним. «Нет, только не сейчас! Нужна тишина». Он молча кивнул.
Он играл, она слушала, дышала через раз и боялась пошевелиться. Ему было все равно, он вообще не замечал ее присутствия. Его родная мелодия уносила его на другие планеты и возвращала обратно на Землю. Он купался в теплых волнах лунного моря и ходил по океанскому дну среди древних развалин Атлантиды. Он лежал на мягкой траве под высокими деревьями и смотрел на величественное и хмурое предгрозовое небо. Он жил один в пустынном сумеречном городе дождя, гулял под светом фиолетово-рыжих фонарей по тихим темным улицам и аллеям и разговаривал с призраками…
Громкий стук в стену заставил девушку вздрогнуть: – Соседи? – спросила она, и тут же сама себе ответила: – Проснулись! – и обреченно вздохнула.
Его пальцы споткнулись, мелодия оборвалась так близко к завершению, оставив напряженное молчание и неопределенность. Он со стуком уронил крышку пианино на клавиши, больно ударив пальцы, и тихо заплакал.
– Теперь ты меня понимаешь, – грустно сказала она, – Мне тоже все время мешают, у меня нет даже своего угла, у меня был только мой кот, – она зарыдала. Со стороны она казалась уже взрослой девушкой, но плакала так, как могут плакать только маленькие дети – громко, горько, самозабвенно:
– Я так е-го лю-би-ла. И он меня, а больше я никому там не нужна, и мне никто не нужен, и я не хочу туда возвращаться, лучше бы я жила в детдоме…
– В детдоме совсем не лучше. А как же твои родители? Они будут переживать, если ты не вернешься. Иди домой, все образуется, – ему так хотелось остаться одному, в тишине, чтобы снова и снова повторять свою неоконченную мелодию, пока пальцы не запомнят все до самой последней ноты, снова и снова открывать неведомые миры, и видеть прошлое настоящее и будущее сразу, искать и находить ответы на все свои вопросы, и на самый главный вопрос, мучивший его все эти годы: «Почему она бросила меня? Умерла или просто я вдруг стал ей не нужен?» …
Ему нужно было закончить потерянную мелодию, недосказанность висела в воздухе и сводила его с ума. Но девушка не уходила: – Они мне не родные, – всхлипнула она, – Моя мама умерла. Они думали, что у них не будет детей и удочерили меня, а через несколько лет у них родился свой ребенок… Сыграй еще, пожалуйста, – попросила она. – Я бу-ду ти-хо.
Он играл, она слушала. Когда он снова запнулся, она сказала: «Я знаю, как закончить ее, я слышала где-то давным-давно». Она спела, и это было, то, нужное. И он вспомнил то время, и свое уютное укрытие, и чье-то дыхание рядом с ним.
Раздраженные соседи давно уже уехали на работу. В дороге и на работе они, чу